Надо только выучиться ждать

С трудом волоча ноги, Нина добралась до заброшенной маминой квартиры, села на пол в узком коридоре и разрыдалась. Когда человек плачет, что бы там ни говорили, в глубине души ему, как и в детстве, хочется, чтобы его пожалели. Словом, прикосновением, объятием, просто присутствием рядом. Мы, как ни странно, плачем для кого-то. Даже в самом большом горе мы обращаемся к тому, от кого ждём поддержки и слов утешения. Даже теряя близких навсегда, часто с рыданиями или тихими слезами обращаемся к ушедшим с внутренним криком «услышь, помоги, облегчи страдания». А уж если тот, кому направляем идущие из самого сердца слова, жив и может нас услышать, то призыв к нему много сильнее, и тем горше и больней, если он так и не услышал, так и не пожалел, так и не помог…

Нина сидела на полу, захлёбываясь слезами, не смахивая их с лица и не вытирая. Слёзы стекали на свитер, скапливались у подбородка, их догоняли новые горячие потоки невысказанной боли. Неожиданно для самой себя Нина услышала свой голос: «Мама, мамочка, ты слышишь меня? Дай мне сил, дай мне мужества пережить эту боль! Я же твоя дочь, пусть нелюбимая, ненужная, но я есть у тебя. А у меня никогда, никогда не будет ни дочки, ни сына. Услышь меня, мама, помоги мне! Подскажи, как справиться с этой болью! Ну, хоть раз в жизни почувствуй меня!» – в отчаянии выкрикивала Нина в пустоту. Звенящая тишина пустой холодной квартиры была ей ответом. Обессилев, девушка легла на пол, прижавшись щекой к давно не крашенному полу, и так и уснула в неудобной позе, прижав ноги к груди, как в материнской утробе. Проснулась она, когда в комнате уже было темно. Осенние сумерки спустились на город, свет тусклых фонарей едва проникал в квартиру. В голове шумело, как после спиртного, лицо горело от солёных слез, но плакать уже не хотелось. Пришло осознание того, что надо жить дальше, справляться с болью самой, не надеясь на кого-то. Легче не стало, стало понятней.

После трагедии Нина отказалась от всех учеников в Москве, вышла на полторы ставки в истринскую школу, по вечерам до мультиков в глазах занималась репетиторством с местными школьниками, загрузив себя так, чтобы не было ни минутки на раздумья и горькие мысли.

* * *

На сессию приходилось, конечно, ездить в столицу. Нина теперь избегала электричек, не садилась в пустые маршрутки, купила газовый баллончик и таскала с собой ещё и флакон с лаком для волос – верное средство, как писали женские журналы, от всякого сброда. Она всегда внимательно оглядывала пассажиров в метро и, если кто-то казался подозрительным, на первой же остановке переходила в другой вагон.

Как-то на Кольцевой в вагон зашла молодая женщина, лет двадцати семи – тридцати. Её провожали мужчина и мальчик, они стояли у стены и улыбались, по-видимому, жене и маме. Женщина помахала рукой оставшимся на перроне, послала им воздушный поцелуй, нимало не заботясь о том, что на неё смотрят. Поезд тронулся, и женщина села на свободное место, стащив с плеч потрёпанный рюкзак, весь в значках и наклейках. Он подошёл бы больше юной девчонке, но женщину, похоже, это не волновало. С едва заметной улыбкой, погруженная в свои, явно приятные мысли, она стянула с головы ярко-розовую вязаную шапку, даже не подумав расчесаться, достала планшет и погрузилась в чтение. Её не портили толстые лыжные брюки, широченные, по Нининым меркам, ботинки, спортивная куртка, добавлявшая женщине лишние килограммы. Отсутствие косметики, маникюра и волосы, в беспорядке обрамляющие лицо, – ничто не влияло на спокойствие, уверенность и привлекательность женщины.

Нина смотрела на эту небрежность и… да, она завидовала. Отчаянно, неприкрыто, со злыми слезами, готовыми пролиться из глаз. Нина, часами приводящая себя в тот вид, в котором, по её мнению, она могла бы выходить на улицу, во все глаза смотрела на незнакомку, которая без всяких ухищрений была привлекательна. Нина никогда не сравнивала себя с моделями или просто девушками из телевизора. Зачем завидовать тем, кто легко может изменить форму глаз и носа, накачать губы, увеличить ягодицы? Они не настоящие, эти девушки, они из другого мира. А эта, зацепившая Нину женщина была реальной и от этого вызывала такие сильные эмоции.

На одной из остановок в вагон вошла старушка, и женщина с рюкзаком, вроде бы целиком погруженная в чтение, легко поднялась со своего места и усадила бабулю. Та долго благодарила, чуть ли не силой забрала и поставила себе на колени рюкзак и стала рассказывать сидящей рядом женщине, «какая всё же у нас в стране молодёжь хорошая». А Нина опять завидовала той лёгкости, с которой незнакомка сделала доброе дело. Было видно, что это для неё обычный поступок, повседневность.

Женщина с рюкзаком вышла через пару остановок, а Нина сидела и продолжала злиться. На саму себя, на природу, обделившую её не красотой… нет, о красоте она и не мечтала, а хотя бы миловидностью или уж самой обычной внешностью. У неё, как всегда в сложные моменты, разгорелись дебаты двух внутренних голосов. Противный внутренний голос – нападающий – шептал: «Ты ничего не изменишь, ты некрасивая, неуверенная в себе, зависящая от чужих взглядов и чужого мнения, у тебя никогда не будет семьи, детей, счастья в глазах. Тебе не измениться, никогда не стать такой, как эта женщина. Ты пустоцвет, ты никто, ты просто коптишь небо». Но второй, внутренний голос – защитник – слабенько пытался оправдываться: «Как же я никто? Я детей учу, знания им даю, воспитываю их, люблю их». На этот раз первый голос вышел победителем, впрочем, так происходило почти всегда.

Истринская неспешная жизнь затягивала. Нина почти нигде, кроме своей школы, не бывала, ученики приходили к ней на дом. И девушке казалось, что она так и просидит в этом замкнутом мирке до пенсии. Ярким пятном стала только свадьба лучшей подружки Анюты, на которой Нина, как ни отказывалась, выступила в роли подружки невесты.

Молодые отказались от традиционного белого платья невесты и праздничного костюма жениха, превратив свадьбу в красочный праздник. Аня и её избранник решили отметить важное для них событие на теплоходе, единственным условием было прийти в яркой летней одежде: чёрный и белый цвет исключались. Девиз свадьбы – «Чем ярче, тем лучше!» Обаятельнейший тамада виртуозно вовлекал молодёжь в конкурсы, разыгрывал призы, устраивал соревнования, не давая скучать ни одному из приглашённых. А уж подружка невесты не отдыхала у него ни минуты. Поначалу Нина зажималась и стеснялась, но под напором ведущего быстро забыла о своих комплексах и лихо отплясывала, отстаивая честь девчоночьей команды, которая соревновалась с командой парней.

Но свадьба отгремела, и Нина опять погрузилась в ежедневную рутину. Как ни странно, вытянула её из этого «болота», как она выразилась, Алёна, свалившаяся как снег на голову после очередного любовного приключения.

– Что ты сидишь в своей школе, Нинка? Не то что мир не посмотришь, за околицей ничего не увидишь. Столько городов и стран можно посетить, а ты уткнулась в свои тетрадки и, как крот в норе, спряталась. Бери пример с брата, вот кто настоящий, живёт каждый день, а не прозябает в нашей дыре. Поднимай уже свою пятую точку и давай путешествуй, пока молодость и здоровье есть.

– Мам, да какие путешествия на мою зарплату?

– Так ты сиди-сиди в школе своей любимой, на хлеб и воду зарабатывай. У тебя вон Москва под боком, поезжай, работай. Кто тебе мешает?

– Мам, ну ты же знаешь… – начала Нина.

– Брось ты это всё, не кисейная барышня, – отрезала Алёна, – что было, то прошло. А жить надо. Если б я каждый раз голову в песок прятала, уже б давно сдохла. Мы, женщины, живучие, как кошки. Нас бьют, а мы крепчаем. Давай, дочка, выныривай уже из своего омута, ползи к свету.

То ли слово «дочка», так редко произносимое Алёной, помогло, то ли сам факт, что мать-кукушка озаботилась судьбой нелюбимой дочери, подействовал, но Нина в один день решила всё поменять. Позвонила своей бывшей кураторше из института, попросила помочь найти вакансию в Москве, и как-то очень быстро всё решилось. Уже через месяц Нина вышла на работу в московскую гимназию, недалеко от метро «Щукинская», с английским уклоном. Нине было очень удобно добираться из Истры – маршрутка и пара станций на метро, многие москвичи дольше до работы едут. Зарплата гораздо выше, чем в Истре, возможностей для подработки масса. Коллектив, как водится, на восемьдесят процентов женский, обычный такой мини-«гадюшник», но Нина со всеми находила общий язык, не дружила «против», пакостей не делала и постепенно влилась в учительскую среду. Приняли новую сотрудницу хорошо: работать девушка умела, дополнительных обязанностей в виде классного руководства или ведения кружков не боялась, праздничных посиделок не чуралась.

* * *

Каждый будний день, сходя с эскалатора на своей станции метро, Нина встречала пожилого мужчину, раздающего бесплатные газеты. Нина не читала такие издания, но каждый раз брала новый экземпляр. Ей почему-то было неудобно проходить мимо. «Человек работает, наверное, получает зарплату в зависимости от розданных газет, мне не тяжело взять одну, а ему приятно», – думала Нина, встречаясь с глазами с мужчиной. Очень скоро она уже приветливо кивала ему при встрече, а он здоровался с девушкой, как со своей знакомой. Они никогда не разговаривали, ничего не знали друг о друге, просто совершали ежедневный ритуал.

Однажды Нина не увидела мужчину на привычном месте, удивилась, но не придала этому значения. Неделю на «Щукинской» вообще не раздавали газеты. Когда на этом же месте появилась женщина, Нина подошла к ней с вопросом, куда делся её предшественник. Та пожала плечами, равнодушно ответив, что ей нет никакого дела до того, кто стоял здесь до неё.

– Пока я здесь работаю. Неудобно мне сюда ездить с «Речного вокзала», но голод не тётка, надо как-то крутиться. Ты газетку-то бери, а то ходят тут, спрашивают. А я не справочное бюро, язык не казённый со всеми лясы точить.

Почему-то брать газеты у этой равнодушной женщины Нине не хотелось. Но каждое утро, сходя с эскалатора, она искала глазами знакомого мужчину. Лица менялись, за пару месяцев газеты раздавали трое разных людей. Неприветливую тётку с Речного вокзала сменил щуплый подросток, потом неказистый мужичонка неопределённых лет. И у всех Нина спрашивала про того самого раздатчика газет, проработавшего на их станции около года. И только последний потрёпанный мужичок понял, о ком идёт речь.

– Так это Петюня был, он в больнице лежит уже давно. Язва у него. Говорят, не выкарабкается.

– А в какой больнице? – неожиданно для самой себя спросила Нина.

– А тебе зачем? Навещать, что ль, пойдёшь? – хмыкнул мужичок.

– Пойду, – твёрдо ответила Нина, сама не понимая, что ей движет.

– В пятьдесят второй он лежит. Отделение не знаю, не друг он мне, чтоб ему передачки носить. Звать его Пётр Иванович Рябцев. Я почему запомнил – он моему соседу однофамилец. Коли живой ещё, привет передавай от Пашки Митрохина. Он вспомнит.

– Спасибо Вам, Павел.

– Ишь ты, Павел! Да я всю жизнь в Пашках хожу, привык уже. Но приятно, – улыбнулся щербатой улыбкой мужичок.

В первую же субботу Нина отправилась в пятьдесят вторую больницу. На всякий случай приготовила домашнюю еду, по своему опыту зная, как «вкусно» кормят в больницах. Нашла отделение гастроэнтерологии, убедилась, что есть такой пациент Рябцев и, дождавшись приёмных часов, пошла в палату. На кровати возле окошка лежал, закрыв глаза, скелет, обтянутый кожей, мало напоминающий того бойкого старичка, который приветливо улыбался, раздавая газеты в метро. Если бы Нина не была уверена, что это он, никогда бы не узнала.

Она подошла к кровати и тихонько позвала «Пётр Иванович». Мужчина открыл глаза. Сначала он долго вглядывался в Нинино лицо, потом на лице его появилась слабая улыбка, больше удивлённая, чем радостная.

– А ты откуда здесь? Тоже лежишь, что ли? – спросил он, чуть приподнявшись на кровати.

– Нет, не лежу. Пришла вас проведать, – улыбнулась в ответ Нина.

– Шутишь, – уверенно сказал Пётр Иванович и откинулся обратно на серую наволочку.

Нина присела на стул рядом с кроватью.

– Я пришла к вам, принесла вам супчик домашний и яблоки печёные. Врач сказал, что такую еду вам можно есть.

Пётр Иванович прикрыл глаза, затем снова открыл, словно проверяя, сидит ли Нина на стуле или исчезла. Потом с трудом сел на кровати.

– А откуда ты узнала, что я здесь? – по-детски недоверчиво спросил он.

– А мне Павел Митрохин сказал. И привет вам передал.

– Митрохин… А, Пашка. Так, а зачем тебе было узнавать? – он склонил голову набок и с нетерпением ждал ответа.

– Вас долго не было на работе, а я уже привыкла у вас газеты брать. Вот и стала узнавать, где вы.

– А тебе так газеты нужны бесплатные?

– Газеты мне не нужны, а без встречи с вами день казался неправильным.

Пётр Иванович вдруг сморщил лицо и заплакал. Без всхлипов и рыданий, просто слёзы текли по его сморщенному, измождённому болезнью лицу, а он вытирал их сухоньким кулачком, не стесняясь того, что плачет перед посторонним человеком.

Нина молча протянула ему бумажные платочки и неловко погладила по плечу этого, в общем-то постороннего человека, так непосредственно выражавшего свои эмоции. Постепенно Пётр Иванович успокоился, шумно высморкался:

– Давно я не плакал, – покачал он головой. – Ты прости меня, старого. Как звать-то тебя, я даже не спросил, вот ведь дурак какой.

– Нина я. А давайте вы супчик съедите, а то остынет он, а потом мы поговорим.

– Да я уж почти не ем, от всего больно, и таблетки, и уколы здесь, и капельницы разные – ничего не помогает. Но супчик попробую, давно я домашнюю еду не кушал.

Пётр Иванович ел, а сам поглядывал на Нину, словно проверяя её реальность.

– Вкусно-то как, – он не заметил, как съел всю тарелку и даже ложку облизал. – Спасибо тебе, дочка, за то, что на минутку почувствовал себя кому-то нужным.

– Почему же на минутку? Я к вам ещё приеду, вкусненького привезу. Только вы уж не курите, Пётр Иванович. Мне санитарка пожаловалась, что вы тайком от врачей курите. Вам нельзя, лечение насмарку пойдёт. А вам выздороветь нужно. И жить долго-долго.

– Не буду, дочка, вот возьму и брошу на старости лет, – смешно затряс головой старик. – Я ведь никому не нужный был, как жена умерла. Детей не нажили, племянник есть, так он в Мурманске живёт. Редко приезжает. Я ему даже не сообщил, что болею. Зачем тревожить занятого человека? А так он у меня добрый, внимательный, посылки шлёт к праздникам.

Всеми правдами и неправдами Нина добыла адрес племянника Петра Ивановича, написала ему о болезни дяди, попросила приехать. И оказалось, что он, действительно, тепло относится к единственному старшему родственнику. Мужчина приехал в Москву, перевёл дядю в платное отделение, а после лечения забрал к себе в Мурманск.

– Ты, дочка, спасла меня, век буду тебя благодарить, – говорил Нине на прощание Пётр Иванович. – Если б не пришла ко мне со своим супчиком, уже б давно схоронили меня. Дай Бог тебе счастья и мужа хорошего.

Побывав в больнице, посмотрев на несчастных, никому не нужных стариков, Нина поняла, что может сделать для них хоть немного: дать капельку тепла и заботы, помочь искупаться, переодеться, побриться да просто выслушать. Нина нашла сайт волонтёров, присоединилась к группе таких же энтузиастов и начала работать в больницах на постоянной основе. Забота о других стала необходимой, помогала жить полной жизнью. Это не было подвигом, насилием над собой, это был осознанный путь, по которому хотелось идти вперёд.

Старики радовались приходу помощников, у них загорались глаза, появлялось желание жить, а уж когда кто-то из волонтёров придумал отмечать дни рождения прямо в отделениях, собирать всех именинников за месяц и поздравлять их, устраивая небольшой концерт, процент выздоравливающих сразу увеличился. Старики под руководством добровольных организаторов разучивали стихи, а кто не мог запомнить, читал по бумажке. Пожилые люди пели надтреснутыми голосами, волонтёры разыгрывали сценки, порой даже свободные врачи и медсёстры принимали участие в праздниках.

– Они как дети, – делилась Нина с подругой Аней, – радуются конфетке, обижаются, если им слов не досталось или шарик получили не того цвета, что у соседки.

– Как у тебя терпения хватает? У меня порой даже на домашних времени и сил не остаётся, а тут – чужие.

– А их не надо терпеть, их любить нужно, тогда всё в радость.

С таким насыщенным графиком Нина чуть не пропустила собственный юбилей – двадцать пять лет. Нина с детства не любила отмечать свой день рожденья, кажется, лет с семи. Ей не нравилось, что она, именинница, никогда, даже в самом нарядном платьице и бантах, не бывает не то чтобы красивой, но даже хорошенькой. На праздниках у подружек девочка то и дело слышала комплименты в адрес виновниц торжества, а на своих – только пожелания и поздравления. И в первом классе решительно заявила бабуле (маме, как обычно, не было никакого дела до Нины), что не желает приглашать гостей.

– Как же так, Нинуша? Как без праздника? А как же свечи на торте?

– Бабуль, я не люблю свечи, от них запах противный, – схитрила Нина. – Давай пойдём в цирк, потом на пони покатаемся. Возьмём Никитку, может быть, мама сможет с нами пойти, – с затаённой надеждой добавила Нина.

Алёна, конечно же, не пошла. Нашлись у неё дела поважнее дочкиного дня рожденья. А Нина с бабушкой и братишкой отлично провели время: посмотрели представление, сфотографировались с обезьянкой, наелись сладкой ваты и мороженого.

– Вот так я буду праздновать свой день рожденья всегда, – твёрдо сказала Нина.

И долгие годы не изменяла традиции. Разными оказывались только места: это могли быть карусели, кукольный театр, потом музыкальный театр или представление гастролирующего цирка. Постоянным оставалось правило: не собирать гостей и не выслушивать дежурные пожелания. Когда бабуля постарела, а Никита вырос, компанию Нине составляла школьная подружка Аня, с которой Нина как села во втором классе за одну парту, так и не расставалась больше никогда.

Свои двадцать пять лет Нина решила встретить в Калининградской области, забронировав экскурсию на Куршскую косу. По традиции она уехала из дома, чтобы не отмечать день рожденья. Отсутствие компании её не смущало. Конечно, если бы рядом была Анюта, было бы гораздо веселей. Но Анютин муж Пашка и сынок Алёшенька, которого Анюта родила через год после свадьбы, не поддерживали идею раздельного отдыха с женой и мамой, а другой подходящей компании у Нины не было. Да и не хотелось ей делить свой день с кем-то, кроме Ани.

Но Нина ни капельки не грустила, она научилась радоваться жизни и в одиночестве. Утренний комплимент в виде круассанов и кофе в номер от гостиницы, где она остановилась в Калининграде, задал отличный настрой на целый день. Стоял солнечный мартовский день. Конечно, балтийский холодный ветер не давал забывать о том, что весна ещё только началась, но что этот холод по сравнению с неописуемыми впечатлениями от природы Куршской косы, от запаха Балтийского моря, от одновременного созерцания залива и бескрайних морских просторов! Нина чувствовала себя абсолютно счастливой. Море, пусть холодное и пока ещё неприветливое, завораживало своей глубиной и мощью, обманчивыми мягкими волнами и ленивыми белыми барашками у берега. На него можно было смотреть снова и снова, не отрывая взгляда от казавшейся бескрайней глади, всматриваясь в редкие пятнышки судов на горизонте.

После экскурсии девушка забрела в один из крупных торговых центров и порадовала себя симпатичными серебряными серёжками со знаменитым на весь мир янтарём. Походив по магазинам, Нина зашла в уютный рыбный ресторанчик и провела там пару часов, наслаждаясь вкусной едой, неплохим шампанским и наблюдая за посетителями и официантами. Она вообще любила смотреть на людей. Со своей внешностью Нина оказывалась незаметной, на неё никто не обращал внимания, и девушке удавалось подмечать настоящие эмоции на лицах, которые появляются только если человек уверен, что его никто не видит.

Уже в гостинице Нина открыла планшет и вошла в сеть. Странички в социальных сетях пестрели записями на стене, всевозможными подарками, поздравительными картинками и сообщениями с пожеланиями. Поздравили даже люди, которые давно исчезли из её жизни. И это, безусловно, доставило массу приятных эмоций.

Приняв подарки, прочитав пожелания, Нина ответила на поздравления, поблагодарила и вдруг чётко осознала, что самыми важными всё же оказались те слова, которые прозвучали лично, по телефону или скайпу. «Никакие виртуальные подарки не заменят тепло и тембр голоса, никакие кем-то написанные дежурные стихи не заменят простых слов, сказанных лично», – подумала Нина. Звонков было не так уж много: от любимой бабули, вечно занятого, но от этого не менее любимого братца, Анютки, тёти Ташеньки и ещё одной подружки из колледжа. Неожиданно позвонила институтская приятельница, с которой во время учёбы Нина просто общалась на парах, да ещё мамина бывшая подруга Света, по совместительству Нинина крестная. Она долго рассказывала Нине, какой та была маленькой, как смешно говорила и как рано научилась ходить. Крёстная Света давно не общалась с Алёной, несколько лет назад между женщинами произошла ссора, причин которой никто, кроме них двоих, не знал. Но после этого лучшие подруги стали злейшими врагами и ничего не хотели слышать друг о друге. Нина была очень тронута этим звонком и попросила крёстную больше не пропадать из её жизни. Наконец, уже вечером, прозвучал самый важный звонок – от мамы, равнодушие которой Нина так и не научилась принимать и понимать.

– С днём рожденья тебя, дочь, – Алёна никогда не называла Нину ласковыми словами – ни в детстве, ни тем более теперь. – Двадцать пять лет – хороший возраст, нужно только правильно его использовать. Вот я и желаю тебе жить на полную катушку, раз уж личная жизнь у тебя хромает на обе ноги, так хоть мир посмотри. Ладно, не буду долго говорить, отдыхай, дыши воздухом, а то ты бледная, как поганка, в последнее время, – Алёна, как всегда, не могла не съязвить.

Конечно, Нина не этих слов ждала от матери. Ей, как и в детстве, хотелось ласковых и нежных пожеланий, тёплых и искренних поздравлений, да что там, ей просто хотелось, чтобы мама её любила… Но на безрыбье, как говорится, и рак – рыба. Спасибо, что вообще вспомнила и позвонила. Да и мечтать о том, что Алёна вдруг проявит нежность к дочери, не приходилось.

В последнее время Алёна изменилась: полгода как перестала уезжать, устроилась на работу в нелюбимой Истре, сделала ремонт в пустующей квартирке, стала чаще забегать к матери и дочери.

– Постарела, наверное, Алёнка моя, – буркнула как-то баба Катя. – Кавалерам, поди, молоденьких подавай, а она, чай, не девочка давно. Может, образумится на старости лет.

– Бабуль, да какая старость? Мама до сих пор красавица. Мне бы хоть капельку на неё быть похожей!

– А не надо тебе на неё походить, Нинок. Ты у меня и сама по себе девка хоть куда.

– Бабуль, – Нина с укором посмотрела на бабу Катю, – ты ж сама говорила в детстве и про внешность, и про замужество. Я всё-всё помню.

– Так то в детстве было, а то сейчас. Ты уж прости меня, бабку-дуру, за те слова обидные, не подумавши ляпала, а ты, малявка, взяла и запомнила. Неправда всё это. У тебя, Ниночка, из души красота идёт, добрая ты, жалостливая, оттого и снаружи красивая. А мама твоя… она только физиономией удалась, а внутри – тьфу, с гнильцой, хоть и дочка моя.

Однажды Нина вернулась домой и застала на кухне непривычную картину: мама сидела на стуле и плакала навзрыд, а бабуля гладила её по голове и тихонько приговаривала: «Всё образуется, Алёнушка, всё образуется». Нина очень хорошо знала свою бабушку и безошибочно угадала по голосу, что происходит что-то на самом деле страшное, и бабушка сама не верит в то, что говорит.

– У мамы нашли опухоль, – предваряя Нинины вопросы, сказала бабушка. – Нужно делать операцию на груди, и чем быстрее, тем лучше.

– Мне отрежут грудь, – рыдала Алёна, – как я буду жить без неё? Кому я буду нужна? Почему я? Почему не какая-нибудь Маша, на которую и так никто не смотрит?

Мать была в своём репертуаре. Нине на мгновение стало неприятно, потом она одёрнула себя и обняла маму.

– Мам, не переживай, сейчас имплантаты делают, вон даже Анджелине Джоли обе груди удалили, и ничего, как была красавица, так и осталась.

– Так у неё денег куры не клюют, а я что? С каких таких доходов я буду грудь обратно присобачивать?

– Не о том думаешь, Алёнка! – перебила баба Катя. – Нужно собраться и думать о главном, а не о глупостях.

Через две недели Алёне сделали операцию. Опухоль оказалась очень большая, и спасти грудь не удалось. Как положено, взяли анализ на онкологию. Нина ухаживала за матерью в послеоперационной палате, кормила с ложечки, выносила судно. Алёна всё время лежала, отвернувшись к стене, не реагируя на вопросы, вяло съедала то, что давали, молча подставляла руку для бесконечных капельниц и давала себя перевязывать. Все ждали результатов анализов. Бабушка Катя тихо молилась, и даже Нина, которая никогда не надеялась на помощь высших сил, однажды опустилась на колени в своей комнате и, давясь слезами, просила кого-то там, наверху, помочь её непутёвой матери.