Надо только выучиться ждать

Когда девушка принесла первые честно заработанные деньги, бабуля только удивлённо ахнула:

– Ну, ты, внученька, обскакала даже бабку. Я за кусок хлеба в детстве работала в поле, а ты вон деньги принесла. С тобой, Нинок, мы точно не пропадём! Прокормишь бабку на старости лет.

Поступив в колледж, Нина уже в полную силу начала работать. Она стала заниматься с малышами, готовить их в первый класс, подтягивать отстающих. Её передавали по цепочке, девушка нравилась и детям, и их родителям. Детки обожали свою юную учительницу, у которой хватало терпения в пятый раз объяснять непонятную тему, не срываясь на крик, как это зачастую делали школьные учителя, а молодые мамы не опасались, что на несимпатичную репетиторшу положит глаз какой-нибудь любвеобильный папаша.

Учёба давалась Нине легко, коллектив на курсе сложился дружный. Группа была девчоночья, разноликая и яркая, шумная и активная. Они участвовали в художественной самодеятельности, вместе отмечали дни рождения, а на последнем курсе в праздник иногда приносили запрещённую бутылочку шампанского и тортик прямо в аудиторию. На большом перерыве, закрыв дверь и хихикая, разливали вино в пластиковые стаканчики и чувствовали себя невозможно взрослыми. В основном в группе собрались такие же, как Нина, девчонки из малообеспеченных семей. Некоторые по призванию пришли в педагогику, а другие – их оказалось гораздо больше – от безысходности.

– Надо же где-то учиться. Школа достала уже, предки талдычат: «Иди, зарабатывай, хватит уже на шее сидеть».

Вот и выбираем из того, что есть. А что у нас в Истре есть? Выбирать особо не из чего: с математикой я не дружу, с информатикой тоже. А здесь тепло, светло, и мухи не кусают. Опять же, на работу обещали устроить, – разоткровенничалась как-то Нинина одногруппница Инка.

– А детей ты любишь? К ним же подход нужен индивидуальный, к маленьким особенно.

– Да не смеши ты мои тапки, Нинка. Какая там любовь? Главное – не сразу их поубивать. Да шучу я, шучу, не смотри ты на меня так. Нормально я к мелким отношусь. У меня две сестры младшие есть, они по струнке ходят, когда я дома. Вот и весь подход индивидуальный: в кулаке держать, за провинности и подзатыльник можно дать, а за хорошее поведение – конфетку. И когда мы учились, в школе всё так же было, вспомни сама.

– А я так не хочу, как у нас было. Каждый ребёнок – личность, и её нужно уважать.

– Вот ты и будешь уважать эту личность распрекрасную, а я её жизни учить буду, и вырастут отличные дети! Не дрейфь, Нинка, не пропадём. Главное – отстреляться уже с этой учёбой, и на волю!

В колледже Нина нашла подруг, неожиданно для себя начала заниматься художественной самодеятельностью. У неё оказался неплохой голос, и девушка пела на всех студенческих концертах. Она даже изредка появлялась в колледже почти без косметики, и никто не падал в обморок. Постепенно гадкий утёнок немного расправил крылышки, и у Нины забрезжила пусть слабенькая, но надежда на то, что когда-то и она встретит свою судьбу, несмотря на то, что зеркало по-прежнему было если не злейшим врагом, то уж точно не лучшим другом.

Окончив колледж, Нина поступила на заочное отделение в педагогический институт в Москве. Об учёбе на очной форме обучения она не мечтала: на стипендию, даже повышенную, не проживёшь. К тому же бабулю не хотелось бросать одну, она прихварывала, а из Москвы каждый день не наездишься: далеко, да и дорого. Девушка втайне от всех мечтала о журналистике, но конкурс был такой, что шансов у провинциальной девочки без денег и нужных связей было маловато. Поэтому Нина выбрала филологический факультет, она любила читать, писала неплохие сочинения и, как прагматично просчитывала девушка, «репетиторы по русскому нужны всегда, на хлеб с маслом точно заработаю. А журналистика… Что ж, пусть останется мечтой».

Никита же, в отличие от сестры, совсем не хотел учиться, в школе переползал из класса в класс благодаря тому, что учителям нравился воспитанный симпатичный паренёк с шоколадными глазищами и длинными девчоночьими ресницами. Он не грубил старшим, не вступал в конфликты с одноклассниками, прилежно сидел на уроках, но учёба ему совсем не давалась. И только на уроках труда мальчишка оживал: тут ему не было равных! Он бы так и проводил в мастерской весь день, вместо того чтобы с пустым взглядом сидеть на ненавистном русском и совершенно непонятной математике или физике. Он мечтал поскорей окончить школу и начать работать, благо руки у него росли из нужного места. Он мог закрытыми глазами с одинаковым успехом собрать и разобрать старенький бабушкин пылесос, дышащий на ладан радиоприёмник или новую модель телефона.

Окончив девять классов, он выдохнул с облегчением, но не тут-то было. Нина не могла позволить любимому брату остаться без образования и всеми правдами и неправдами убедила его поступить в техникум.

– Нинок, отстань от меня со своей учёбой! – вопил младший брат. – Я по уши сыт твоей школой. И что – опять в эту петлю лезть? Ни за что! Не хочу! И не уговаривай! Я работать пойду, руки так и чешутся чего-нибудь полезное делать, а ты мне тетрадки да книжки суёшь!

– Да пойми ты, Никитка, получишь корочку – и делай своё полезное сколько влезет! Я ж для тебя стараюсь, ты с образованием зарабатывать больше сможешь! Это всего лишь два года. И всё, больше я тебя трогать не буду.

– Это ж опять книжки читать? – ужаснулся Никита, – учить всякую лабуду. Не хочу! Не буду! – сопротивлялся он Нининому напору, но по опыту знал, что в итоге согласится со старшей сестрой, как всегда.

– Никит, я тебе помогу и поступить, и учиться, буду за тебя курсовики писать, ты только не брыкайся.

И ведь убедила. Благодаря Нининым стараниям Никита поступил в Красногорское профтехучилище на специальность «Электромонтёр по ремонту и обслуживанию электрооборудования».

Никита учился и работал в автосервисе одновременно. Мастеровитого паренька взяли, что называется, с руками и ногами. Сначала в подмастерья, по вечерам и выходным, а потом, когда увидели, на что способен этот красавчик, соглашались уже на его условия. Высокий спортивный парень с шоколадными глазами и золотыми руками умел убедить любую даму оставить автомобиль в сервисе на пару-тройку дней, а не один на вечер, как всегда все хотят. «Ой, да мне тут только проверить, что стучит или почему я глохну», – с этими фразами частенько обращались незнакомые с автомобильным нутром женщины. Никита всё свободное время проводил в мастерской, зарабатывая себе на жизнь и порой даже подкидывая бабе Кате деньжат. Оказалось, что училище существенно отличается от школы: главное было сдавать специальные предметы, а на общеобразовательные можно было почти не обращать внимания, что Никита и делал с превеликим удовольствием. На втором курсе парень окончательно перебрался в старую квартирку матери. Сама Алёна, как перекати-поле, не жила на одном месте, уезжала на год-два то в Тулу, то в Липецк, последний год жила в Тамбове. Не сиделось ей на одном месте, съёмное жильё не пугало женщину: любовников, готовых какое-то время её содержать, она всегда находила. И лишь иногда возвращалась на родину зализывать раны и приходить в себя после разрыва с кавалером.

Никита оказался таким же любвеобильным, как его мать: менял девушек, как перчатки, и нимало этого не стеснялся.

– Как у тебя это получается, Казанова истринского разлива? Где ты находишь девчонок, готовых пойти с тобой хоть куда? Ты, конечно, красавчик, братец, но ведь ни одного серьёзного романа, всё какие-то новые и новые девицы.

– Так я ж серьёзных не ищу. Мне на выходные только, среди недели некогда романы крутить, а оттянуться хочется. Ну и чтоб долго не уговаривать. Я вообще предпочитаю отношения без обязательств, – Никита улыбнулся, – чтоб не было потом на душе гадко, что бросил кого-то.

– А девчонки тоже без обязательств хотят? – Нина со своим чрезвычайно скудным опытом общения с противоположным полом чувствовала себя абсолютным «чайником» в таких вопросах.

– А я выбираю таких, которые приключений хотят сиюминутных! И удовольствий!

– Вот прям у них на лицах написано: «хочу!» – засмеялась Нина.

– Нинок, их очень хорошо видно – тех, кто в активном поиске приключений. Мы, мужчины, это сразу замечаем и, чего греха таить, пользуемся тем, что само в руки плывёт. Вот я, например, если в Москву приезжаю, в метро часто знакомлюсь и получаю девушку на одну – максимум две ночи. Особенно актуально в пятницу.

– Почему в пятницу? – удивилась Нина.

– А в пятницу как раз девушек-то и видно.

– Расскажи, меня просто распирает от любопытства! Я никогда не думала, что есть какие-то заметные признаки, ну разве что у откровенных проституток.

– Фу, какая гадость! – демонстративно сморщился Никита. – Нет, с такими я дел не имею. Ладно, удовлетворю твоё любопытство, – щёлкнул он по носу не успевшую увернуться сестру. – Вот еду я в метро, стою, поглядываю по сторонам. Я принципиально в такие моменты не сажусь, так обзор больше. Час пик, пятница, девушки с работы едут. И вот сравни: одна в джинсах (ну, пятница же, дресс-кода во многих организациях нет), в ботинках на низкой подошве, с дневным макияжем или вообще без него. Ну ясно же: либо к мужу и детям возвращается, либо родителей навещает. А вот другая: ногти пластиковые, лак разноцветный, губы аж блестят от помады. Ресницы до бровей достают. Платье вообще ничего не прикрывает, или вырез такой, что мужики в нём пропадают.

– Может, она на свидание едет, Никит? Вот и принарядилась.

– Э нет, те, кто на свидания едет, с гордостью поглядывают, с уверенностью: вот, мол, я какая востребованная. А у искательниц взгляд другой: посмотрите, выбирайте меня и не прогадаете.

– А если одежда в порядке, ну, не вызывающая и ресницы обычные? – рассмеялась Нина, – тогда как определить?

– Тогда ещё интереснее. Можно по запаху.

– Это как? Ты их нюхаешь что ли?

– Обязательно, – совершенно серьёзно ответил Никита. – Вот если ты с работы или из универа едешь, ты всякими афродизиаками будешь брызгаться? Не будешь, – сам себе ответил он. – Потому что тебе не надо, чтоб за тобой кто-то увязался.

– А как ты их определяешь? Эти «зодиаки-дизиаки»?

– Так они ж на мужиков и рассчитаны. Чтоб привлекать, чтоб захотели, потянулись. Вот мы и тянемся.

– Какая у тебя интересная теория, братишка.

– Это практика, Нинок, исключительно практика.

Никита мечтал отучиться и уехать на Север, «куда-нибудь, где можно зарабатывать и тратить», как он любил говорить. И едва только получил диплом, сразу же купил билет в один конец, тепло попрощался с бабулей и сестрой и отправился искать лучшей доли. Алёна, как ни была занята личной жизнью, успела приехать на вокзал, сказать «счастливого пути» любимому сыночку, которого очень хорошо понимала в его стремлении вырваться из Истры. Звонил Никита редко, предпочитая сообщения в мессенджерах, иногда, если Нина очень настаивала, присылал фотографии из мест, куда его заносила беспокойная душа. Потом стал отписываться раз в месяц: «жив, здоров, работаю, вполне доволен жизнью и вполне упитан». «Отрезанный ломоть», – вздыхала баба Катя, а Алёна, хоть и скучала по своему любимчику, ругала всплакнувшую иной раз мать, вздыхающую о том, что ест внук, где спит: «И думать не смейте, что он вернётся! И не зовите! Пусть летает по свету, в этом вся жизнь, а не в твоих борщах да блинах. Он мужик, детей не рожать, титькой не кормить, пусть живёт, как хочет!»

* * *

На старших курсах Нина набрала учеников в Москве. Здесь платили почти в два раза больше, чем в их городе. Несколько раз в неделю Нина ездила в столицу, так планируя занятия, чтобы успевать на маршрутку до Истры. Занималась она в квартирах своих подопечных, родители радовались, что детям не нужно ехать на другой конец города, тратить драгоценное время на дорогу, и ценили вежливую, спокойную и грамотную репетиторшу.

В тот злополучный вечер Нина возвращалась из Москвы на электричке. На маршрутку она не успела: задержалась у очередного ученика. Шустрый мальчишка долго не мог сосредоточиться, вертелся на стуле, всячески стараясь увильнуть от занятий русским языком. А Нина не могла уйти, пока не было выполнено домашнее задание. Другой репетитор на её месте уже плюнул бы и махнул рукой, а она всё-таки добилась от непоседы правильного выполнения и, усталая, но с чувством исполненного долга, побежала на электричку с Рижского вокзала. Время было позднее, вагон полупустой, в основном припозднившиеся офисные работники да простые работяги, каждый день курсирующие по знакомому маршруту.

По мере приближения к Истре вагон пустел, осталась Нина, старушка «божий одуванчик» и пьяный парень неопределённых лет. Он дремал, прижав голову к окну, и каждый раз, когда вагон качало, бился головой о стекло, но не просыпался, а что-то бормотал в пьяном бреду. В какой-то момент вагон сильно тряхнуло, и парень свалился с сидения. Ошалело открыл залитые алкоголем глаза, разразился грязными ругательствами и обвёл вагон мутным взглядом.

– Слышь ты, деваха, – обратился он к Нине, – у тебя пивка не найдётся? Голова трещит, здорово я приложился обо что-то, – вполне связно выдавил он, держась за голову.

– Нет, – покачала головой Нина и решила выйти в тамбур, там дождаться своей остановки. Не любила она пьяных, не умела с ними общаться, да и не хотелось после трудного дня вообще ни с кем разговаривать. Парень поднялся, подошёл, качаясь, к старушке, видимо, с тем же вопросом, та, мелко дрожа головой, замахала руками. Пьянчужка повертел головой, не увидел больше никого и тоже вышел в тамбур.

– Поговорим? – ухмыльнулся он. – Ты ж не против? – его пьяное дыхание было омерзительно, но Нина старалась не показать виду, как противен ей этот пассажир.

– Я сейчас выхожу, – как можно спокойнее ответила Нина, прикидывая, сколько минут ей ещё нужно было вытерпеть до остановки. Одновременно она попыталась продвинуться к двери, ведущей в соседний вагон, но пьяный попутчик загородил собой проход, а возвращаться в свой вагон не было смысла.

– Что, гордая, что ли? С рабочим элементом не хочешь общаться? Так я ж не пристаю, ты такая неаппетитная, скелет ходячий, так что с тобой только разговоры разговаривать, а для постели у меня Машка есть, она красивая.

– Вот и идите к своей Маше, – попыталась отвязаться от него Нина, покоробленная такими неприятными эпитетами.

– Ах, ты ж, сука! – вдруг озверел пьяный. – Ты мою кралечку не трожь, не про твою честь будет.

– Да я не трогаю никого, я просто стою здесь, – Нина услышала явную угрозу в голосе пьяного и сжалась в уголочке, пытаясь натянуть куртку, которую до этого держала в руках, чтобы при первой же возможности выскочить из вагона.

– И пива не дала пострадавшему, зажала, падла такая, – завёлся пьяный, – и Машку трогаешь, и руками тут мне машешь, прошмандовка, щас я тебя научу с уважаемыми людьми разговаривать!

Откуда-то в его руке взялся нож, и парень бросился на Нину.

Девушка громко закричала, но грохот поезда заглушал все звуки, пьяный ухватил Нину за волосы и стал наносить удары ножом. Сколько их было, Нине потом сказал врач: пять ножевых ранений. А тогда девушка потеряла сознание почти сразу и не видела ни того, как выскочил из вагона пьяный негодяй (которого потом так и не нашли), ни того, как старушка «божий одуванчик» позвала на помощь, ни того, как приехала скорая помощь.

Очнулась Нина уже в реанимации после операции. Первое, что она увидела, был серый потолок с разводами от дождя.

«Крыша у нас протекает. Надо бы мастера вызвать, – мелькнула слабая мысль. – Когда только успело так затопить? А мы потолок недавно поклеили. Жалко обои», – и Нина опять провалилась в сон.

– Повезло тебе, милая, что выжила после такой потери крови, – делая перевязку, сказала медсестра. – Доктор наш с того света тебя вытащил. И бабуле свечку за здравие поставь, той, что на ноги всю электричку подняла. Хорошо, что в московскую больницу тебя привезли: у нас и аппаратура вся есть, и доктора отличные. Ещё немного, и не спасли бы. Пять часов операция шла. Уж сколько резали тебя, да кроили, да сшивали…

– А что резали-то? У меня весь живот в швах – страшно смотреть, и больно очень, – Нина была так слаба, что сил хватало на пару реплик, не более.

Медсестра вдруг запнулась:

– Доктор придёт и сам всё расскажет про твою операцию. Ты, главное, поправляйся.

Старенький доктор пришёл на следующий день, сел рядом с кроватью, где лежала Нина, посмотрел швы, назначил новое лечение, немного помолчал, пожевал сморщенными губами:

– Не люблю я эти разговоры, по мне так лучше за операционным столом стоять, нежели такие вещи пациентам говорить. Но никуда не денешься. Операция сложная была, порезал этот гад тебя сильно. В общем, не будет у тебя деток, девочка, не будет…

– Как не будет? Как детей не будет? – Нина попыталась привстать, но застонала от резкой боли и мешком свалилась обратно.

– Вот вставать тебя нельзя. Слишком много швов наложили, полежи пока, деточка, потерпи, свыкнись чуток с горем своим. Давай мы твоих родных вызовем, кто у тебя есть? Родители? Другие родственники?

– Не-е-ет!!! – громкий крик, а точнее, нечеловеческий вой разнёсся по отделению.

– Сейчас мы тебя уколем, ты поспишь, полегчает немного. Знаю, знаю, милая, как больно, но надо терпеть, выдержать. Главное – жива осталась.

Врач удерживал Нину, медсестра уколола внутривенное, и девушка застыла, замерла, заморозилась.

В телефоне Нины нашли домашний номер, приехала баба Катя, захлопотала вдруг внученьки, принесла ей курочку, паровые котлетки. Как умела, пыталась отвлечь Нину, но девушка не реагировала: механически проглатывала что-то, не различая вкуса, отвечала на вопросы, а потом отворачивалась к стенке и замолкала. Алёну, как всегда, носило по свету, она не появлялась в палате у дочери, хотя ей сообщили о случившемся несчастье. Как только узнала, приехала Анюта, тормошила подружку, рассказывала ей новости, травила анекдоты. Нина растягивала губы в улыбке и молчала. Она ещё больше похудела, подурнела, превратилась в тень. Аня бросилась за помощью к маме.

Тётя Наташа сразу помчалась в больницу. Выложив фрукты и йогурты, присела на кровать, погладила Нину по худеньким плечикам, крепко взяла за тонкую руку с исколотыми капельницами, прозрачными до синевы венками:

– Девочка моя, родная наша, я знаю, как тебе сейчас больно и горько. Знаю, что кажется: впереди ничего нет: ни солнца, ни тепла, ни радости. Но, поверь мне, Ниночка, это не так. И то, что сейчас видится как конец всему, через время не пройдёт, нет, просто станет терпимой болью, с которой можно жить. Можно и нужно ЖИТЬ, ты слышишь меня, Ниночка? Какие бы мысли ни бродили в твоей головке сегодня, на смену им придут более светлые. Их просто нужно дождаться. Обещаешь мне?

Нина уткнулась тёте Наташе в живот и разрыдалась – впервые за долгие дни после горького пробуждения в палате.

– Плачь, моя хорошая, плачь!

Прижимая к себе хрупкие плечики девушки, Анина мама и сама ревела в три ручья, жалея такую одинокую девочку и ругая про себя на чём свет стоит её бессердечную мамашу, которая так нужна была дочери именно сейчас.

Тянулись бесконечные тусклые дни в больнице. Читать или смотреть телевизор девушка не могла, от разговоров по душам, с которыми приставали любопытные соседки по палате, воротило. Чтобы не слушать их пустую болтовню, Нина выходила в холл, становилась у огромного окна и бездумно смотрела на поникшие деревья с облетающими листьями, на унылую дождливую погоду, неприветливое небо. Казалось, природа вместе с Ниной оплакивает её искалеченную жизнь. Когда рядом с ней оказалась женщина в траурном платке на голове, девушка не запомнила, но она регулярно появлялась, не говорила ни слова, тоже стояла и молча смотрела в окошко. Поэтому её внезапный тихий вопрос, заданный в одно из таких «дежурств» у окна, заставил Нину вздрогнуть:

– Ты чего здесь?

– Смотрю на улицу.

– Нет, я про больницу. Что у тебя?

– У меня беда, – прошептала Нина.

– Здесь у всех своё горе. Меня вот по «скорой» привезли, язва в желудке открылась. Таблеток от боли наглоталась, уснула, а дальше не помню, всё как в тумане. Хорошо, сестра приехала, врачей вызвала, спасли меня, операцию сделали. А может, лучше бы и не просыпаться было…

– А почему?

– Доченька у меня погибла… и муж… погибли они в аварии, КамАЗ им навстречу выехал, и всё… – женщина судорожно вздохнула, привычным жестом сунув валидол под язык. – Уж полгода прошло, а как вчера, и не вернёшь назад, не отыграешь. Нету моей кровиночки, нету моей ласточки. Она на тебя была чем-то похожа, такая же худенькая и ушки немного торчали.

И тут Нина, сама того не ожидая, рассказала женщине горькую историю собственных непростых отношений с жизнью, своей боли, страшного нападения пьяного урода, незатянувшихся шрамов на теле и сердце. Женщина не перебивала, не ахала, не сочувствовала, молча слушала. А когда Нина замолчала, горько заметила:

– С этим можно жить… Да, больно, да, непросто, но можно. Ты не одна, есть родные, любящие тебя люди. А это, поверь мне, главное. Исправить можно всё, – Нина было вскинулась навстречу этим словам. – Помолчи, послушай. Исправить можно, нельзя изменить прошлое, но можно сделать будущее другим. Но только если ты остался на этом свете. А ты жива, вот и наслаждайся этим шансом. Не гневи Бога, не накликай беду. Если бы всё было так просто, меня бы уже в живых не было, ушла бы сразу вслед за девочкой моей, но остановила старенькая свекровь, она одна осталась, ей помощь нужна. Потом огляделась я: сестра у меня есть и племянник, они меня не отпускали ни на шаг, держали, вот я осталась. Живу, как видишь, пытаюсь вернуться.

– Спасибо вам за то, что спасли, за слова эти, за искренность вашу…

– Живи, девочка. Главное – живи.

Постепенно шрамы затягивались, Нине разрешили выходить на улицу. Наконец, сняли швы и стали готовить к выписке. Нина понемногу приходила в себя, старалась не думать о будущем, но живот, истерзанный шрамами, постоянно напоминал о трагедии. В день, когда сняли швы, Нина стояла перед зеркалом в душевой и разглядывала своё изменившееся тело. В дверь без стука ввалилась пожилая санитарка со шваброй. Нина судорожно запахнула халатик на груди, пытаясь укрыться от любопытных взглядов беспардонной женщины.

– Тебе, что ль, всё на свете вырезали? – грубовато осведомилась санитарка, с жадным любопытством разглядывая Нину.

Девушка молча стояла, не в силах что-то сказать от душивших её слёз.

– Да ты на себя-то посмотри, может, оно и к лучшему: по мне так таким страхолюдинам вообще запретить рожать надо, – как-то обыденно и почти беззлобно проворчала санитарка и, повозив шваброй, оставив на полу мутные разводы, вышла из душевой.

Нина опустилась прямо на грязный пол и зашлась в рыданиях. Здесь её и нашла соседка по палате, обеспокоенная долгим отсутствием девушки. Истерику смогли остановить только при помощи медикаментов. Нина наотрез отказалась отвечать на вопросы о том, что случилось. И никогда в будущем, ни с кем ни при каких обстоятельствах не обсуждала этот тяжёлый случай, оставив его в дальних уголках своей израненной души.

* * *

Ещё через неделю Нину отпустили из больницы. Её никто не встречал, девушка даже не сообщила родным, что её выписали. К бабуле ехать не было сил, боль разрывала изнутри и тело, и душу. Говорить, объяснять, обсуждать – да что там! – даже смотреть на этот враждебный мир не было желания. Нина решила поехать отлежаться в квартиру матери. Алёна последние три года жила в Тамбове с постоянным мужчиной, в её квартире никто не жил, квартирантов после недавнего случая, когда очередная пара вынесла всё, вплоть до продавленного кресла, не пускали. Изредка бабуля или Нина ездили проветривать квартиру и проверять, не прорвало ли трубу, очень уж баба Катя боялась затопить соседей. Из мебели остался старый диван, покосившийся шкаф и огромный, на полкомнаты стол, который невозможно было вынести, предварительно не разобрав. На кухне доживали свой век ржавый чайник, пара отбитых тарелок и чашек да погнутая алюминиевая кастрюля. Жить там было нельзя, а просто забиться в нору и пережить страшное время – самое то.

Словно в насмешку, в полупустом автобусе напротив Нины села девушка лет восемнадцати, с малышом в кенгурушке. Совсем крошечный, от силы пара месяцев от роду, он смешно морщил еле заметные бровки, прижимаясь с маминой груди, инстинктивно ища защиту от огромного нового мира. Нина, как кролик на удава, смотрела на яркую картинку, не в силах оторвать глаз. Когда малыш, упорно тычась в маму, нашёл ротиком грудь и жадно приник к ней, юная мамочка, прикрыв пелёночкой трогательный процесс, смущённо поглядела по сторонам, а Нина, не сдержав рвущихся наружу рыданий, выбежала из автобуса и бросилась прочь, не разбирая дороги. Слезы заливали лицо, девушка наталкивалась на людей, спотыкалась о чьи-то сумки и задевала стены домов.

Пришла в себя она уже на улице, с трудом понимая, где находится. Осмотревшись, Нина решила пойти пешком, не испытывая больше судьбу. Она шла, глядя под ноги, чтобы, не дай бог, не наткнуться взглядом на очередную счастливую маму с ребёнком.