Поцелуй змеи

Я про себя еще подумал: «Твою мать, натворил дел, а теперь сидит, будто ничего не случилось». Прежде чем я успел устроить ему допрос, он вдруг цыкнул, призывая меня к тишине, и лишь произнес:

– Попалась.

Вслед за этим он распрямился и с силой рванул черную удочку. Водная гладь тотчас взбунтовалась, и по ней далеко вдаль один за другим стали расходиться круги.

– Вот это рыбина, уж точно не меньше килограмма! Для начала надо как следует вымотать ее.

С этими словами он принялся осторожно то натягивать, то отпускать леску. Насаженная на крючок рыбина уже ясно показалась из-под воды: бороться было бессмысленно, разговор между рыбаком и его добычей всегда беспощаден.

– Эй, сломай пока какой-нибудь прутик, скоро понадобится ее насадить.

Никогда еще в своей жизни мне так не хотелось поступить кому-то наперекор, как в тот самый момент.

– Зачем ты это сделал? Неужели на белом свете совсем баб не осталось, раз ты стал домогаться именно ее!

Выпалив это, я и сам остолбенел. За двадцать лет приятельских отношений мы с Чжоу Цяном практически никогда не сердились друг на друга. С чего вдруг я понес всю эту чушь, заступаясь за какую-то девицу, которую знал не больше двух часов?

Чжоу Цян медленно повернулся и уставился на меня не менее удивленно, чем я на него:

– Чжан Гэ, ты совсем, что ли, рехнулся, ты что несешь?

Он выглядел совершенно невинно, однако это лишь усилило мое презрение. Как говорится, настоящий мужик должен отвечать за свои поступки. Если бы сейчас он искренне во всем признался, я, пожалуй, тут же простил бы его: в конце концов, мы оба мужчины.

– Ты прекрасно все понимаешь! Выпущенную стрелу не воротишь. – Казалось, в эту минуту мой язык уже мне не принадлежал. – Мне просто противно!

С этими словами я развернулся и пошел прочь, а за спиной у меня слышалось его возмущенное бормотание:

– Эх, да что сегодня вообще происходит? Такое ощущение, будто все белены объелись. Надо было прежде, чем куда-то ехать, изучить гороскоп…

Я к нему так и не повернулся. Меня беспокоил не столько этот гадкий инцидент, сколько то, что произошел он именно в этом месте, которое связано у нас с самыми прекрасными воспоминаниями. В душе я принялся винить Чжао Цзяня: вот кто стал главным зачинщиком! С его стороны было необдуманно брать с собой эту красотку, которая принесла лишь несчастье. Правду говорят про таких, как он: с жиру бесится! Прокручивая в голове все эти сумбурные мысли, я не останавливаясь шел вдоль нескончаемого берега водохранилища.

Именно здесь мы с моей женой приняли решение пожениться. В тот туманный вечер двадцать лет назад она искрилась, словно сверкающая петарда. Кульминацией вечера стали танцы у костра. Из магнитофона марки «Яньу», который мы по очереди держали на руках, пока ехали сюда, нескончаемым потоком доносились исковерканные звуки дискотечных мелодий. Словно обезумевшие, мы скакали у костра и извивались на все лады, воздух сгустился от гормонов. Разбившись по парочкам, мы хохотали, горланили песни и шутили. Разгоряченные ярким пламенем, наши глупые молодые физиономии распалились докрасна, и когда пленка в магнитофоне закончилась, народ даже не обратил на это внимания, поэтому никто не мог сказать наверняка, когда именно утихла музыка.

До сих пор я не в силах забыть полыхающую щеку своей любимой. За всем этим скрывались одновременно застенчивость и глупость, мечта и трусость. Мы неуклюже обнимали друг друга, чувствуя, как нас обдает мощной волной взаимного желания. Словно какие-нибудь воришки, мы шаг за шагом покинули площадку у костра и, пытаясь, что называется, утаить шило в мешке, укрылись в ближайшей темной рощице. В тот момент мы не произносили ни звука и, доверившись учащенному дыханию и бешеному сердцебиению, оказались во мраке пляшущих теней. Тут я заметил, что она печально прикрыла глаза и чуть приоткрыла губы, обнажив белоснежные зубки. Я почувствовал сладкий, манящий аромат, не удержался и принялся ее целовать. Мне казалось тогда, что я вкушаю нежнейший в мире плод, оторваться от которого не в силах, словно на всем белом свете не существовало лучшего удовольствия. До этого момента я еще никогда не находился с девушкой наедине и тем более не позволял себе никаких вольностей. Но самое главное то, что в ту самую минуту я принял твердое решение никогда в жизни не разлучаться с моей обворожительной подружкой.

Между тем Чжоу Цян тоже уединился со своей возлюбленной в травяных зарослях, где они без конца кувыркались и щебетали в свое удовольствие. Когда мы закончили целоваться и, взявшись за руки, пошли обратно, то как раз натолкнулись на них. К моему удивлению, Чжоу Цян, у которого самого рыльце было в пушку, оправляя на себе одежду, вдруг объявил, что застукал нас на месте преступления, и, более того, пригрозил, что расскажет обо всем декану. А я ему на это упрямо ответил:

– Прекрасно, тогда лучше нам сразу отправиться вместе, посмотрим, у кого кишка тонка…

Время пронеслось незаметно, звучавшие в тот вечер на магнитной пленке рок-н-рольные хиты вкупе с нашим молодым запалом слились воедино… И кто знает, возможно, наше сегодняшнее неудачное сборище было предопределено еще тогда.

2

Если бы не мое негодование, то я наверняка не встретился бы с тем таинственным незнакомцем. В тот момент, когда Лао Тань перепрыгнул на берег с похожей на черепаху каменной глыбы, я как раз угрюмо проходил мимо. На самом деле этого сидевшего на камне человека я приметил значительно раньше, но даже во сне мне бы не приснилось, что им окажется Лао Тань. Никто из нас не рассчитывал встретиться с ним. Мы знали, что в те годы на него обрушился ряд проблем, после чего он впал в депрессию, опустился и забился в свою скорлупу. Отыскать его было сложно, на телефонные звонки он никогда не отвечал, так что со временем всякие связи с ним оборвались.

Мы так долго с ним не виделись, что узнать его было непросто. Изменился он кардинально, даже, можно сказать, до неузнаваемости: вместо аккуратно зачесанных назад волос теперь блестела круглая лысина, и пускай кое-где на ней пробивалась жиденькая поросль, от черных волос уже не осталось и следа. Вид этих волосин грязно-белого старческого цвета сразу приводил на ум выражение «керосин иссяк, и лампа потухла». Лао Тань был облачен в серую традиционную рубаху с воротником-стойкой и воздушными петлями и в черные штаны из чесучи. На ногах его красовались сшитые вручную черные матерчатые туфли.

В тот миг, когда Лао Тань, целый и невредимый, появился передо мной в таком обличье, я не только сильно удивился, но поначалу даже отказывался это признать. Несколько раз подряд я произнес:

– Лао Тань, неужели ты, боже мой, и правда ты, Лао Тань!

Однако Лао Тань, в отличие от меня, даже губами не шевельнул. Когда повисла пауза, он лишь слегка качнул головой, бросил на меня совершенно отрешенный, затуманенный взгляд, после чего сразу устремил его куда-то в далекие дали, словно не привык отвлекаться на какие-то мирские вещи. А я все продолжал оглядывать его с головы до ног, изо всех сил пытаясь отыскать в его наружности, одежде и манерах хоть какие-то следы прежнего Лао Таня.

С чего бы лучше начать? Чжоу Цян, который был в компании важной персоной, на самом деле нашим вожаком не являлся. Самым старшим по возрасту среди нас был не кто иной, как стоявший передо мной в эту минуту Лао Тань, а уже за ним в порядке очередности шли Чжоу Цян, я и Чжао Цзянь. Среди нас четверых Лао Тань считался самым утонченным. Лао Тань, имя которого полностью звучало как Тань Дун, в годы учебы любил копаться в эзотерической литературе. Он говорил, что его имя Дун в сочетании с фамилией Тань дает такое значение, как «стоячая вода», что звучит более чем неблагоприятно, и поскольку в этом имени зашифрован дурной знак, он подобрал себе похожее по звучанию имя Тань Дунь, которое, по его словам, станет своего рода противоядием от несчастий. Нам казалось, что он немного не от мира сего: какие бы смыслы ни несли наши имена, все равно они являются не более чем символами. С другой стороны, если его родители не против, то пусть себе зовется как хочет. Уже потом мы узнали, что, оказывается, был очень известный дирижер, которого тоже звали Тань Дунь. В студенческие годы, когда мы только и думали о том, чем бы набить себе пузо, Лао Тань ходил с гладко зализанными назад волосами, словно какой-нибудь чиновник в присутственном месте. Он также выделялся манерой преподносить себя: даже если от голода у него урчал живот, он не терял своей интеллигентности и никогда не шел промышлять на поле вместе с нами. Всякий раз, когда Чжоу Цян или я подходили к его кровати с миской какого-нибудь блюда и просили отведать хотя бы кусочек, он, словно ученый муж, откладывал в сторонку книжку, неторопливо усаживался и, пренебрежительно окинув взглядом исходящее паром блюдо, наконец изрекал: «Ну, так и быть, попробую». При этом создавалось впечатление, что это он одаривает нас своею милостью, будто, если он не уважит нас и не попробует кусочек, то тем самым лишит нас лица.

Вместе с тем следует признать, что Лао Тань был настоящим экспертом в области любовных отношений. На тот момент он уже успел познакомиться с такими произведениями, как «Сон в красном тереме», «Анна Каренина», «Доктор Живаго», «Нора» и даже с горячим романом «Любовник леди Чаттерлей». Так что в любовных делах он, разумеется, понимал побольше, чем остальные. Он мог настолько полно осветить теорию, что многие пацаны из нашей группы на полном серьезе приходили к нему за советом. Время от времени с его уст вдруг срывались какие-нибудь неожиданные фразочки типа: «Трудней всего общаться с женщиной и малым человеком»[3] или: «Даже самая большая в мире любовь не может выдержать испытания временем, иначе мы бы не знали такого слова, как „развод“» – и т. д. В те годы в читальном зале университета предлагали журнал-полумесячник «Беседа», а поскольку Лао Тань перед сном обычно любил в темноте пофилософствовать и в чем-то нас просветить, то мы по аналогии стали величать его Полуночник Тань. Лао Тань новое прозвище принял с удовольствием, похоже, оно значило для него очень много.

Вероятно, еще не успев избавиться от жуткого настроения, я никак не мог представить себе на месте этого вялого человека того самого Полуночника Таня, который всегда выделялся своим красноречием. Наш так называемый обмен приветствиями вылился в мое соло, причем казалось, что мои волнение и ностальгические чувства не слишком приятны старому товарищу. Все это время Лао Тань лишь изредка поглядывал на меня, оставаясь таким же безучастным, как торчавшая из воды каменная глыба. Слушая мою трескотню, он ни разу даже не отреагировал, что вызвало у меня еще больше подозрений насчет того, что не все, кажется, нормально в его жизни.

– Послушай, Лао Тань, а хочешь увидеть наших?

Вкратце обрисовав ему цель нашего приезда сюда, я понял, что говорить нам особо не о чем, поэтому, задавая этот вопрос, хотел лишь закруглить разговор. В ответ Лао Тань в полном молчании провел ладонью по своим волосам, а лучше сказать, по своей монашеской лысине. Казалось, он что-то обдумывает. Поглаживание мнимых волос выглядело абсурдно. Я прекрасно помнил, как в годы учебы Лао Тань перед занятиями быстро вытаскивал из потайного кармана куртки короткий коричневый гребешок и символически приглаживал свои и так уже прекрасно зачесанные волосы, после чего отработанным движением резко откидывал голову назад. Весь этот процесс он выполнял, что называется, без сучка и задоринки, на одном дыхании. Глядя на этого почти лысого типа средних лет, я почувствовал, как мои юношеские воспоминания словно замерзли от безжалостной стужи, они стали такими неподатливыми, что теперь их уже было не расшевелить.

– Можно, – скорее по привычке пресно выдавил из себя Лао Тань, разве только для того, чтобы не поставить меня в совсем уж дурацкое положение. Однако вслед за тем он добавил: – Давай так: покажи, где вы остановились, и я подойду чуть позже.

Я предположил, что это была обычная увертка с его стороны и что на самом деле он даже и не думает потом никуда приходить. По его настроению и тону было видно, что он совершенно не горит энтузиазмом встречаться с кем-либо. Так или иначе, прошло слишком много времени с тех пор, как он отделился от нашей компании. Поэтому я с некоторым недоверием указал ему в сторону нашей палатки и машины, но для надежности все-таки назвал ему марку машины и описал цвет палатки. Напоследок я добавил, что для остальных встреча с ним будет настоящим потрясением. Вместо ответа Лао Тань лишь легонько кивнул, затем бесшумно развернулся и быстро удалился, словно простившийся с мирянином буддийский монах.

Да, в тот день у меня создалось впечатление, что я встретил не иначе как монаха-отшельника, его скупость на слова и необычное спокойствие практически выбили меня из колеи. Но тогда кто заставлял его быть Лао Танем, нашим соседом по комнате и вожаком? Моя сумасшедшая радость в первые секунды встречи теперь вдруг непонятно куда улетучилась и сменилась прежним смурным настроением. Для нас четверых эта встреча после стольких лет оказалась судьбоносной.

Сказать по правде, о Лао Тане я знал не больше, чем остальные. Похоже, что среди всех сокурсников женился он раньше всех и раньше всех развелся. Его избранница была известна тем, что любила покрасоваться. Всем, кто когда-либо видел ее, казалось, что она – типичная профурсетка. Потом у этой дамочки случился бурный роман с одним бизнесменом из Гонконга, и вскоре она отправилась вместе с ним на юг, где занималась коммерцией. Некоторое время от нее не поступало никаких известий, из-за этого Лао Таню было стыдно смотреть сослуживцам в глаза. Все ему намекали, что это не дело: ведь если жена убежала с другим мужчиной, то муж автоматически превращался в рогоносца. И вот в один прекрасный день его жена вернулась с твердым намерением развестись, при этом предполагалось, что и квартира, и сбережения остаются Лао Таню. И сын, разумеется, тоже. Но несмотря на то, что эта женщина ушла от него ни с чем, люди все равно считали, что жена обошлась с ним жестоко. После этого Лао Тань уже не участвовал в наших сборищах. Все понимали, что ему приходится опекать сына: быть в одном лице и отцом, и матерью – задача не из легких, так что мало-помалу про него просто забыли. В конце концов, на встречах выпускников принято пускать пыль в глаза и рассказывать, кто сколько трудностей преодолел, чтобы достичь определенных высот. Кому хочется говорить исключительно о своих поражениях? Такие социальные животные, как люди, то и дело исподтишка меряются друг с другом: сперва – успеваемостью и полученным образованием, потом – должностью, домом и машиной, связями и карьерным ростом. При этом счастливчики в душе самодовольно потирают руки, а неудачники впадают в хандру.

Когда же Лао Тань с большим трудом поставил сына на ноги, та дамочка возьми и заявись снова. Увешанная драгоценностями, разодетая в пух и прах, ни дать ни взять состоятельная леди, на сей раз она принялась бороться за сына. Сперва она предложила Лао Таню кругленькую сумму, вполне достаточную для безбедного существования на всю оставшуюся жизнь. Такая беспринципность разозлила Лао Таня. На сей раз он решил, что будет гнуть свою линию до конца, поэтому клятвенно заверил ее, что намерен судиться. И вдруг, в самый ключевой момент распри, их сын пропал без вести. Сперва женщина не сомневалась, что это происки Лао Таня, который специально спрятал сына. Лао Тань в свою очередь подозревал подлые махинации со стороны бывшей жены. Пока каждый из них стоял на своем, им позвонил незнакомец и сообщил, что их сын находится в руках бандитов, которые в обмен на пацана срочно требуют выкуп в двести тысяч наличными при встрече. А потом случилось страшное: из-за того, что бывшие супруги не смогли объединить усилия, замешкались и не выполнили условий бандитов, те пошли на крайний шаг и убили заложника…

Все эти годы, едва у нас заходила речь о Лао Тане, мы лишь, вздыхая, качали головами: ведь это уму непостижимо, он был таким умным и правильным, таким красноречивым, а тут не смог уступить какой-то бабе?

Часто бывает, что, неожиданно встречая кого-либо, ты особо не задумываешься, для чего нужна была эта встреча, а постфактум становится понятно, что все в этой жизни случается не просто так. Пока в голове моей крутились два образа Лао Таня, прежнего и нынешнего, я, словно сквозь сон, добрел до нашего лагеря. Уже представляя, как сообщу приятелям эту удивительную новость, я вдруг обнаружил, что машина исчезла, а в палатке не осталось ни души, лишь валяются в беспорядке собранные мною ветки, которые, видимо, кто-то со зла распинал. Я даже не сомневался, что это сделал Чжао Цзянь. Когда я мыл машину, то забыл вытащить из замка зажигания ключ, так что наверняка он, разозлившись, посадил девицу в машину и укатил с ней обратно.

Ну и замечательно, ее изначально не стоило брать с собой. Вспомнив, что вот-вот сюда должен прийти Лао Тань, я подумал: если бы здесь осталась та девица, то атмосфера уже не располагала бы к нормальному разговору, а так волноваться в этом плане не о чем. В рощице царило полное безмолвие, полуденное солнце, пробиваясь сквозь листву, украсило палатку пятнистыми бликами. Я улегся внутри и, подложив руки под голову, любовался игрой света, похожей на мигание тысяч огоньков, и очень скоро в моей памяти снова отчетливо всплыли сцены из нашей далекой студенческой жизни.

Когда в общежитии выключали свет, стоило парням улечься на кровати, как разговоры начинали вертеться вокруг какой-нибудь девушки. Словно хирурги, мы совершенно беззастенчиво принимались в разговоре «расчленять» ее с головы до ног, подвергая тщательному анализу все части ее тела: глаза, нос, губы, подбородок, грудь, ягодицы и т. д. Конечно же, по большей части мы опирались лишь на свои фантазии, поскольку никто из нас не имел возможности рассмотреть девушку во всех деталях. И пока мы наперебой делились друг с другом смелыми фантазиями, Лао Тань, словно высококлассный профи, вставлял какую-нибудь фразочку типа: «Ничего-то вы не смыслите. Оценивая женщину, прежде всего нужно обращать внимание на ее умение преподносить себя, а именно на ее изящные манеры: она должна быть сдержанной и элегантной, должна держаться с достоинством, соблюдать этикет. А вы обсуждаете женщин, словно какой-нибудь скот на рынке; не разговор, а сплошная пошлятина!» В общем, в самый разгар фантазирования Лао Тань словно окатывал нас ушатом ледяной воды, и мы раболепно повиновались ему, превращаясь в жадных слушателей. Наступало его время, время так называемого Полуночника Таня, и он просвещал нас, напоминая радиоведущего какой-нибудь поздней передачи для взрослых.

Частенько в такую минуту Чжао Цзянь начинал своим сиплым голоском изображать позывные центрального радио: «Пип-пип-пип, пошел последний отсчет, 22.00, время Полуночника Таня!» И тогда Лао Тань с самым серьезным видом прочищал горло и начинал вещать. Он говорил, что внешний облик женщины, безусловно, важен, женщина украшает себя для того, чтобы кому-то нравиться. Любимая наложница последнего правителя династии Шан[4] Да-цзи была красива, словно ангел, однако нутро ее было хуже, чем у ехидны. Подобные ей дамочки напоминают ядовитый цветок или отравленное вино: едва к такой прикасается мужчина, как его ждет верная смерть. Еще он рассказывал, что во всем романе «Сон в красном тереме» нет ни одного описания того, как выглядели грудь, ноги или ягодицы Линь Дайюй, однако никто не может отрицать, что она – самое очаровательное создание в мире и первая из красавиц. Однако такого рода женщины не принадлежат миру людей, Линь Дайюй – это фея, а раз так, то простому смертному она недоступна. Кроме того, он нам объяснял, почему Эмма из романа «Мадам Бовари» является классическим образом мировой литературы. Больше всего в этой героине читателя интригует то, что она то и дело распутничает с любовниками за спиной у собственного мужа, доктора Бовари. Между тем для своего времени она стала героиней, которая сломала все оковы, желая доказать, что женщина должна жить исключительно ради любви, даже если при этом ей приходится как мотыльку лететь на огонь… В те годы мы и правда узнали из уст Лао Таня об очень многих вещах. Он был просто помешан на чтении и к тому же мог похвастать прекрасной памятью, поэтому в состоянии был говорить без остановки, а мы в свою очередь даже не сомневались: такой юноша, как Лао Тань, в любви будет самым счастливым человеком на свете.

Вскоре с богатой добычей вернулся рыбак. Бухтя что-то себе под нос, Чжоу Цян подошел ко мне и без лишних слов шлепнул об землю нанизанный на ивовый прут улов. Я понял его намек: каждый раз именно на мои плечи ложилась задача вымыть и выпотрошить рыбу. Поскольку лицо Чжоу Цяна закрывали кепка и солнечные очки, я не мог понять, продолжает ли он на меня сердиться. А чего он, собственно, хотел? Мы приехали сюда, чтобы как следует отдохнуть и повеселиться, а он ни с того ни с сего взял и выкинул такой номер, тут любой возмутится. Но когда я сказал ему, что неожиданно столкнулся с Лао Танем, Чжоу Цян тут же приободрился:

– Это замечательно, но как же ты его отпустил?

Тогда я объяснил, что Лао Тань пообещал через какое-то время подойти сам. Только тогда Чжоу Цян вдруг вспомнил про Чжао Цзяня. Когда я честно выложил ему свое мнение о том, что произошло, он мотнул головой, не придавая моим словам особого значения, и лишь тихонько пробормотал:

– Не мужик, а размазня, только и знает, что волочиться за юбками.

Настроение мое сразу улучшилось, в душе все больше крепла уверенность, что в недавнем разговоре с ним я несколько перегнул палку. Мне даже показалось, что, возможно, я зря его оклеветал. С другой стороны, какой резон был обманывать меня той девице? Ведь если ее обман раскроется, она опорочит саму себя. Однако точно так же, как протрезвевшим пьяницам не хочется вспоминать прошлое, мне ужасно не хотелось возвращаться к этому инциденту.

Я поднял с земли нанизанных на прут рыбин. Вопреки ожиданиям, они все еще оставались живыми: едва я взял в руку проходивший через их рты ивовый обруч, как рыбешки, обвиснув на нем, тут же изо всех сил забились, отзываясь вибрацией в моей ладони. Рыбы не умеют говорить, в противном случае они бы сейчас истерично орали. Вот человек – точно не рыба: попробуй начни его притеснять, он тут же примется бороться и кричать.

Тут выяснилось, что все наши ножи остались в машине: этот негодяй Чжао Цзянь вместо того, чтобы хоть чем-то помочь, только все испортил. Пришлось придумывать способ, как можно управиться с нашей рыбой без ножа. Но, как говорится, человек может найти выход из любой ситуации, хорошо еще, что рыбины были не самые большие, и я сумел с ними справиться.

Когда я с горем пополам перечистил всех рыб и вернулся в лагерь, туда, верный своему слову, уже пришел Лао Тань, так что в этом плане он нас не разочаровал. Тут подоспел и Чжао Цзянь, уже без девицы. Из-за появления в нашей компании Лао Таня мы старались поддержать умиротворенное состояние, поэтому недавних неприятностей никто не вспоминал. Словно звезды вокруг Луны, мы собрались вокруг Лао Таня, снова и снова оглядывая его с ног до головы в попытке обнаружить в его внешности и манерах хоть какие-то зацепки, по которым можно было понять, что это тот самый Лао Тань из нашего прошлого. Будучи когда-то его соседями по комнате, мы с удивлением заметили, что теперь он окружен ореолом какой-то мистики, от его былого запала и красноречия не осталось и следа, он больше не претендовал на звание Полуночника Таня. Теперешний Лао Тань больше походил на измученного тяготами пути странника, в одиночку пересекшего огромную пустыню, или на человека, обретшего мудрость через невзгоды и страдания.

Нам очень хотелось узнать, как жил он все эти годы. Разумеется, нам также была интересна судьба той женщины, что отняла у него полжизни, заведя в тупик и отчаяние. Мы задавали наводящие вопросы, которые требовали немедленной реакции. Поначалу Лао Тань отмалчивался. Он, скорее, напоминал извлеченное наружу ископаемое, покрытое толстенным слоем глины: все свои задушевные тайны строго хранил внутри себя. Весь наш разговор представлял собой бесконечные реплики и вопросы лишь от нас троих. На первый взгляд это выглядело как проявление повышенной заботы к старому товарищу, но, с другой стороны, наши приставания напоминали притязания горе-корреспондента, которому в кои-то веки выпала прекрасная возможность взять интервью и который теперь пытается выдавить из собеседника всю информацию до последней капли. В конце концов, видимо не выдержав столь интенсивного допроса, Лао Тань рассеянно откликнулся:

– Вам когда-нибудь доводилось видеть, как целуются змеи, а?

Мы переглянулись и разом покачали головами. Лицо Лао Таня было светлым и открытым. Готовясь к длинному повествованию и сосредотачиваясь, он прикрыл веки, после чего медленно их открыл и устремил взгляд на затуманенные вдали горы.

Время словно обернулось вспять, переполненные ощущением дежавю, мы затаили дыхание, уставившись на Полуночника Таня, что так любил приглаживать свои безупречные блестящие волосы.