Волшебный город

Сначала он недоумевал, почему чувствует себя таким несчастным, но потом вспомнил, как уехала Хелен и как ненавидела его няня. А теперь она разрушит город, и Хелен никогда его не увидит. И он никогда больше не сможет построить такую красоту. Утром город исчезнет, и он не сможет даже вспомнить, как он был построен.

Лунный свет был очень ярким.

– Интересно, как выглядит мой город при лунном свете?

А потом, в одно волнующее мгновение, он решил спуститься вниз и посмотреть, как все это выглядит.

Он накинул халат, тихонько отворил дверь, прокрался по коридору, спустился по широкой лестнице, прошел по галерее и вошел в гостиную. Было очень темно, но он на ощупь добрался до окна и открыл ставни, и там лежал его город, залитый лунным светом, точно такой, каким он его себе представлял.

Мгновение он смотрел на него в экстазе, а затем повернулся, чтобы закрыть дверь. Сделав это, он почувствовал легкое странное головокружение и на мгновение остановился, приложив руку к голове. Он повернулся и снова пошел к городу, а когда приблизился к нему, то вскрикнул, поспешно подавив крик, боясь, что кто-нибудь услышит его, спустится и отправит спать. Он стоял и озирался вокруг, сбитый с толку, и у него снова закружилась голова. Ибо город исчез в мгновение ока, за которым последовала темнота. Как и гостиная. Как и стул, стоявший рядом со столом. Вдалеке виднелись горы, поднимающиеся на огромную высоту, и лунный свет освещал их вершины. Но сам он, казалось, находился на огромной плоской равнине. Вокруг его ног была мягкая высокая трава, но не было ни деревьев, ни домов, ни изгородей или заборов, нарушающих простор травы. В некоторых местах она казалась темнее, чем в других. Вот и все. Она напоминала ему бескрайние прерии, о которых он читал в книгах о приключениях.

– Наверное, я сплю, – сказал Филипп, – хотя не понимаю, как я мог заснуть, когда поворачивал дверную ручку. Однако …

Он стоял неподвижно, ожидая, что что-то произойдет. В сновидениях всегда что-то происходит, если только сон подходит к концу. Но теперь ничего не происходило. Филипп просто стоял совершенно спокойно и чувствовал теплую мягкую траву вокруг своих лодыжек.

Затем, когда глаза его привыкли к темноте равнины, он увидел вдали очень крутой мост, ведущий к темной высоте, на вершине которой белела луна. Он направился к нему и, приблизившись, увидел, что это не мост, а что-то вроде лестницы, и что она поднимается над ним на головокружительную высоту. Она, казалось, уходила далеко в скалу на фоне темного неба, и внутри скалы, казалось, была одна огромная темная пещера.

И вот он уже почти у подножия лестницы. На ней не было перекладин, но узкие выступы служили опорой для ног и рук. Филипп вспомнил Джека и Бобовый Стебель и с тоской посмотрел вверх, но лестница была очень-очень длинной. С другой стороны, это была единственная дорога, которая, казалось, вела куда-то, и он был сыт по горло одиноким стоянием в травянистой прерии, где он, казалось, находился очень долго. Поэтому он положил руки и ноги на лестницу и начал подниматься. Это был очень долгий подъем. Он насчитал триста восемь ступенек. А ступеньки были только с одной стороны лестницы, так что ему приходилось быть предельно осторожным. Он карабкался, карабкался и карабкался пока у него не заболели ноги и руки, казалось, они вот-вот отвалятся от усталости. Он не мог смотреть далеко вверх и вообще не смел смотреть вниз. Ему ничего не оставалось, как карабкаться, карабкаться и карабкаться, и наконец он увидел землю, на которой покоилась лестница, – террасу, вырубленную в правильных линиях и, казалось, высеченную из твердой скалы. Его голова была на одном уровне с землей. Он спрыгнул с лестницы и упал лицом вниз на землю, холодную и гладкую, как мрамор. Он лежал, глубоко дыша от усталости и облегчения.

Вокруг стояла великая тишина, которая успокаивала и убаюкивала, и вскоре он поднялся и огляделся. Он подошел к арке с очень толстыми колоннами и осторожно заглянул внутрь. Казалось, это были огромные ворота, ведущие на открытое пространство, а за ними виднелись неясные очертания, похожие на церкви и дома. Но все было пустынно; лунный свет и он были в этом месте, чем бы оно ни было, сами по себе.

– Наверное, все уже спят, – сказал Филипп, слегка дрожа, но с большим любопытством и интересом вглядываясь в черную тень странной арки.

Спаситель или разрушитель

Филипп стоял в тени темной арки и смотрел наружу. Он увидел перед собой огромную площадь, окруженную высокими неровными зданиями. Посередине был фонтан, воды которого, серебряные в лунном свете, поднимались и опускались с мягким плеском. Высокое дерево, стоявшее рядом с аркой, отбрасывало тень на тропинку – широкую черную полосу. Он слушал, слушал, слушал, но слушать было нечего, кроме глубокой ночной тишины и изменчивого мягкого звука фонтана.

Глаза, привыкшие к полумраку, показали ему, что он находится под тяжелой куполообразной крышей, поддерживаемой большими квадратными колоннами, справа и слева стояли плотно закрытые темные двери.

– Я осмотрю эти двери при дневном свете, – сказал он. Он не испытывал особого страха. Но и храбрым он себя тоже не чувствовал. Но он хотел и намеревался быть храбрым, поэтому он сказал, – я осмотрю эти двери. По крайней мере, я так думаю, – добавил он, ибо надо быть не только храбрым, но и правдивым.

А потом ему вдруг очень захотелось спать. Он прислонился к стене, и вскоре ему показалось, что сидеть будет легче, а лежать – удобнее. Колокол очень-очень далеко пробил двенадцать часов. Филипп досчитал до девяти, но пропустил десятый удар колокола, а также одиннадцатый и двенадцатый, потому что крепко спал, свернувшись калачиком в толстом стеганом халате, который Хелен сшила ему прошлой зимой. Ему снилось, что все было так, как было до того, как пришел этот Человек, все изменил и забрал Хелен. Он лежал в своей маленькой кроватке в своей маленькой комнатке в их маленьком домике, и Хелен пришла позвать его. Он видел солнечный свет сквозь закрытые веки. Он держал их закрытыми только для удовольствия, слушая, как она пытается разбудить его, и вскоре он скажет ей, что не спал все это время, и они вместе посмеются над этим. А потом он проснулся, и он был не в своей мягкой постели дома, а на твердом полу большой, странной сторожки, и не Хелен трясла его и говорила “проснись, я говорю, не можешь?” – а высокий человек в красном пальто. И свет, бивший в глаза, исходил вовсе не от солнца, а от рогового фонаря, который человек держал у самого лица.

– В чем дело?– сонно спросил Филипп.

– В этом и вопрос, – сказал человек в красном. – Пойдемте в караульню и доложите о себе, молодой человек.

Он нежно, но твердо зажал ухо Филиппа между очень твердыми большим и указательным пальцами.

– Перестаньте, перестаньте – сказал Филипп, – я не собираюсь убегать.

Мужчина переложил руку с уха на плечо и повел Филиппа через одну из тех дверей, которые он собирался исследовать при дневном свете. Еще не рассвело, и комната, большая и пустая, с аркой в каждом конце и узкими маленькими окнами по бокам, была освещена роговыми фонарями и высокими свечами в оловянных подсвечниках. Филиппу показалось, что комната полна солдат.

Их капитан, весь в золоте и с очень красивыми черными усами, поднялся со скамьи.

– Смотрите, кого я поймал, сэр, – сказал человек, чья рука лежала на плече Филиппа.

– Хм, – сказал капитан, – наконец-то это случилось.

– Что случилось? – спросил Филипп.

– Он настоящий, – сказал капитан, – не бойся, малыш.

– Я не боюсь, – сказал Филипп и вежливо добавил, – я был бы вам очень признателен, если бы вы объяснили мне, что вы имеете в виду. – Он добавил то, что, как он слышал, говорили люди, когда спрашивали дорогу на рынок или в общественный сад.

От красных мундиров донесся веселый хохот.

– Нехорошо смеяться над незнакомцами, – сказал Филипп.

– Следи за своими манерами, – резко сказал капитан, – в этой стране маленькие мальчики говорят, когда к ним обращаются. Незнакомец, да? Ну, это мы знали, знаете ли!

Филипп, хотя и чувствовал себя оскорбленным, все же чувствовал себя великим. И вот он оказался в эпицентре приключения со взрослыми солдатами. Он выпятил грудь и попытался принять мужественный вид.

Капитан сел на стул в конце длинного стола, придвинул к себе черную книгу – черную книгу, покрытую пылью, – и принялся тереть ржавое перо о свой меч, который не был ржавым.

– Ну-ка, – сказал он, открывая книгу, – расскажи мне, как ты сюда попал. И помни, что ты должен говорить правду.

– Я всегда говорю правду, – гордо заявил Филипп.

Все солдаты встали и приветствовали его взглядами, полными глубокого удивления и уважения.

– Ну, почти всегда, – сказал Филипп, разгоряченный до ушей, и солдаты снова с грохотом опустились на скамьи, снова смеясь. Филипп предполагал, что в армии будет больше дисциплины.

– Как ты сюда попал? – спросил капитан.

– Вверх по большой лестнице на мостик, – сказал Филипп.

Капитан что-то деловито записывал в блокнот.

– Зачем ты пришел?

– Я не знал, что еще делать. Там не было ничего, кроме бескрайней прерии, и вот я поднялся.

– Ты очень смелый мальчик, – сказал капитан.

– Спасибо, – ответил Филипп.

– Какова цель твоего прихода?

– Я сделал это не нарочно, просто случайно пришел.

Капитан тоже это записал. А потом он, Филипп и солдаты молча посмотрели друг на друга.

– Ну? – спросил мальчик.

– Ну? – спросил капитан.

– Мне бы очень хотелось, – сказал мальчик, – чтобы вы объяснили мне, что вы имели в виду, когда говорили, что я на самом деле существую. А потом я хотел бы, чтобы вы показали мне дорогу домой.

– Куда ты хочешь попасть? – спросил капитан.

– В графство Сассекс, – сказал Филипп.

– Не знаю, – коротко ответил капитан, – и в любом случае ты не можешь вернуться туда сейчас. Разве ты не читал надпись на верхней ступеньке лестницы? “Нарушители будут привлечены к ответственности”. Ты должен предстать перед судом, прежде чем сможешь вернуться куда-либо.

– Я предпочел бы, чтобы меня преследовали, чем снова спускаться по этой лестнице, – сказал он. – Полагаю, это не так уж плохо быть преследуемым, правда?

Его представление о преследовании было заимствовано из книг. Он думал, что это что-то смутно неприятное, от чего можно скрыться в маскировке, что-то авантюрное и всегда удачное.

– Это решать судьям, – сказал капитан, – это серьезное нарушение границ нашего города. Эта стража поставлена здесь специально, чтобы предотвратить вторжение.

– У вас много нарушителей? – спросил Филипп. Капитан казался добрым, а у Филиппа был двоюродный дед, который был судьей, поэтому слово "судьи" заставляло его думать о советах и хороших советах, а не о справедливости и наказании.

– Действительно, много нарушителей! – почти фыркнул в ответ капитан. – Вот именно. Такого раньше никогда не было. Ты первый. Долгие годы здесь стояла стража, потому что, когда город только строился, астрологи предсказывали, что однажды сюда явится нарушитель, который причинит несказанное зло. Так что это наша обязанность – мы полистопольские стражники – следить за единственным путем, по которому может проникнуть нарушитель.

– Можно мне присесть? – вдруг спросил Филипп, и солдаты освободили ему место на скамье.

– Мой отец, мой дед и все мои предки служили в гвардии, – гордо сказал капитан. – Это очень большая честь.

– Интересно, – сказал Филипп, – почему бы вам не отрезать конец вашей лестницы? Я имею в виду верхний конец, тогда никто не сможет подняться наверх?

– Великий избавитель должен прийти этим путем.

– А не мог бы я, – робко предложил Филипп, – не мог бы я быть избавителем, а не нарушителем? Знаете, я бы предпочел первое.

– Осмелюсь предположить, – сказал капитан, – но люди не могут быть избавителями только потому, что им этого хочется.

– И никто не поднимется по лестнице, кроме этих двоих?

– Мы не знаем, в том-то и дело. Ты ведь знаешь, что такое пророчество.

– Боюсь, что не совсем.

– Я имею в виду, все так расплывчато и запутанно. То, о котором я тебе рассказываю, звучит примерно так:

Кто поднимается по лестнице?

Берегись, берегись!

Стальные глаза и медные волосы

Борьба, горе и боль, которые нужно вынести

Все поднимаются по лестнице лестничным маршем.

Видишь ли, мы не можем сказать, означает ли это одного человека или много людей со стальными глазами и медными волосами.

– У меня волосы совсем мальчишеского цвета, – сказал Филипп, – сестра так говорит, а глаза, кажется, голубые.

– Я ничего не вижу при таком освещении, – капитан оперся локтями о стол и серьезно посмотрел мальчику в глаза. – Нет, не вижу. Другое пророчество гласит:

Сверху вниз из далека

Король придет забрать свое;

Он освободит Волшебный город,

И все, что он создал, будет принадлежать ему.

Берегитесь, берегитесь. Остерегайтесь, готовьтесь,

Король придет по лестнице.

– Как весело, – сказал Филипп, – я люблю поэзию. Вы что-нибудь еще знаете?

– Конечно, есть куча пророчеств, – сказал капитан, – астрологи должны что-то делать, чтобы зарабатывать свое жалованье. Есть довольно симпатичный вариант:

Каждую ночь, когда яркие звезды мигают

Охранники должны пить,

Когда часы бьют два.

И каждую ночь, когда не видно звезд

Стражники должны пить из своей фляги,

Когда часы пробьют два.

– Сегодня ночью звезд нет, так что напитки подают здесь. Это меньше хлопот, чем идти через площадь в столовую, и принцип тот же. Главное в пророчестве – принцип, мой мальчик.

– Да, – сказал Филипп. А потом снова забил далекий колокол. Раз, два. А снаружи послышался легкий топот ног.

Солдат поднялся, отдал честь офицеру и распахнул дверь. Филипп ожидал, что кто-нибудь войдет с подносом и стаканами, как это бывало у его двоюродного дедушки, когда джентльмены внезапно испытывали жажду в часы, не связанные с едой.

Но вместо этого, после минутной паузы, дюжина борзых грациозно ступила на свои мягкие кошачьи лапы, и на шее каждой собаки висела круглая штука, похожая на один из маленьких бочонков, которые сенбернары носят на шее на картинках. И когда они были развязаны и положены на стол, Филипп был очарован, увидев, что круглые предметы были не бочонками, а кокосовыми орехами.

Солдаты достали с высокой полки несколько оловянных горшков, проткнули штыками кокосовые орехи и вылили молоко. Все они выпили, так что пророчество сбылось, и более того, они напоили и Филиппа. Это было восхитительно, и молока его было ровно столько, сколько он хотел. Я никогда не пил столько какао – орехового молока, сколько мне хотелось. – А ты?

Затем полые кокосовые орехи снова привязали к шеям собак, и они вышли, стройные и красивые, по двое, виляя своими тонкими хвостами самым дружелюбным и аккуратным образом.

– Какао-орехи везут на городскую кухню, – сказал капитан, – чтобы превратить в какао – ореховый лед для армейского завтрака. Мы здесь ничего не теряем, мой мальчик.

Филипп уже совсем оправился от своего удивления. Теперь он чувствовал, что капитан разговаривает с ним как мужчина с мужчиной. Хелен ушла и оставила его; что ж, он учился обходиться без Хелен. И он сбежал из Грейндж, и от Люси, и от той няни. Он был человеком среди людей. А потом, когда он уже чувствовал себя самым мужественным и важным и был готов предстать перед любым количеством судей, в дверь караульного помещения тихонько постучали, и очень тихий голос произнес:

– О, пожалуйста, позвольте мне войти.

Затем дверь медленно отворилась.

– Входите, кто бы вы ни были, – сказал капитан.

И человек, который вошел, был – Люси. Люси, от которой, как думал Филипп, он избавился; Люси, олицетворявшая новую ненавистную жизнь, которую оставила ему Хелен. Люси, в своей саржевой юбке и майке, с маленькими гладкими светлыми косичками и с этой ее тревожной улыбкой "Я хочу, чтобы мы могли быть друзьями". Филипп пришел в ярость. Это было очень плохо.

– А вы кто? – ласково спросил капитан.

– Это я … Это Люси, – сказала она. – Я пришла с ним.

Она указала на Филиппа. "Никаких манер", – с горечью подумал Филипп.

– Нет, – коротко ответил он.

– Да, я была рядом с тобой, когда ты поднимался по лестнице. И с тех пор я жду в одиночестве, пока ты спишь и все такое. Я знала, что он рассердится, когда узнает, что я пришла, – объяснила она солдатам.

– Я не сержусь, – сказал Филипп очень сердито, но капитан жестом велел ему замолчать. Затем Люси допросили, и ее ответы записали в книгу, и когда это было сделано, капитан сказал:

– Так эта маленькая девочка – ваша подруга?

– Нет, это не так, – яростно возразил Филипп, – она мне не друг, и никогда им не будет. Я видел ее, вот и все, и больше не хочу ее видеть.

– Ты плохой, – сказала Люси.

А потом наступила гробовая тишина, крайне неприятная для Филиппа. Солдаты, как он заметил, теперь холодно смотрели на него. Во всем виновата Люси. Зачем ей понадобилось врываться сюда и все портить? Любой, кроме девушки, понял бы, что караульное помещение – неподходящее место для девушки. Он нахмурился и ничего не сказал. Люси забралась к капитану на колени, и он гладил ее по волосам.

– Бедная маленькая девочка, – сказал он. – Ты должна сейчас же лечь спать, чтобы отдохнуть перед тем, как утром отправишься в Зал Правосудия.

Люси постелили на скамье солдатские плащи, а медвежьи шкуры – лучшие подушки. У Филиппа был солдатский плащ, скамья и медвежья шкура, но что толку? Все было испорчено. Если бы Люси не пришла, караульное помещение в качестве спального места было бы почти так же хорошо, как и палаточный лагерь. Но она пришла, и караульное помещение теперь было не лучше любой старой детской. И как она узнала? Как она сюда попала? Как она добралась до той бескрайней прерии, где он нашел таинственное начало лестничного моста? Он заснул колючим комком недовольства и подавленной ярости.

Когда он проснулся, было уже светло, и солдат говорил, – просыпайтесь, нарушители. Завтрак …

– Как хорошо, – подумал Филипп, – завтракать по-военному, – но тут он вспомнил о Люси, возненавидел ее присутствие и снова почувствовал, что она все испортила.

Мне самому не хотелось бы завтракать какао – ореховым льдом, мятным кремом, яблоками, хлебом с маслом и сладким молоком. Но солдатам, похоже, это нравилось. И это вполне устраивало бы Филиппа, если бы он не видел, что Люси это тоже нравится.

– Я ненавижу жадных девочек, – сказал он себе, потому что сейчас он был в том состоянии черной ярости, когда ты ненавидишь все, что делает или говорит человек, на которого ты злишься.

А теперь пора было отправляться в Зал Правосудия. Снаружи выстроилась стража, и Филипп заметил, что каждый солдат стоит на чем-то вроде зеленой циновки. Когда был отдан приказ идти, каждый солдат быстро и умело скатал свою зеленую циновку и сунул ее под мышку. И всякий раз, когда они останавливались из-за толпы, каждый солдат разворачивал свою зеленую циновку и стоял на ней, пока не наступало время идти дальше. И им пришлось несколько раз останавливаться, потому что на больших площадях и на узких улицах города толпа была очень плотной. Это была чудесная толпа. Там были мужчины, женщины и дети во всех видах одежды. Итальянцы, испанцы, русские; французские крестьяне в синих блузах и деревянных башмаках, рабочие в одежде, которую сто лет назад носили английские рабочие. Норвежцы, шведы, швейцарцы, турки, греки, индийцы, арабы, китайцы, японцы, кроме краснокожих индейцев в шкурах и шотландцев в килтах. Филипп не знал, к какой нации принадлежало большинство платьев – для него это было блестящее лоскутное одеяло из золота и ярких цветов. Это напомнило ему о костюмированном вечере, на котором он однажды был с Хелен, когда он носил платье Пьеро и чувствовал себя в нем очень глупо. Он заметил, что ни один мальчик во всей этой толпе не был одет так, как он, в то, что, по его мнению, было единственно правильным платьем для мальчиков. Люси шла рядом. Однажды, сразу после того, как они тронулись, она спросила, – ты не боишься, Филипп?

И он не ответил, хотя ему очень хотелось сказать “Конечно, нет. Боятся только девочки”, но он подумал, что будет неприятнее ничего не говорить, и не сказал.

Когда они добрались до Зала Правосудия, она схватила его за руку и сказала:

–О! – очень громко и неожиданно, – неужели это тебе ничего не напоминает? – спросила она.

Филипп отдернул руку и сказал, – нет, – прежде чем вспомнил, что решил не разговаривать с ней. И это "нет" было совершенно неправдой, потому что здание действительно напоминало ему о чем-то, хотя он и не мог сказать, о чем.

Пленники и их охрана прошли через большую арку между великолепными серебряными колоннами и по широкому коридору, вдоль которого выстроились солдаты, отдававшие честь.

– Все солдаты отдают вам честь? – спросил он капитана, – или только ваши?

– Это вам они отдают честь, – сказал капитан. – Наши законы предписывают отдавать честь всем заключенным из уважения к их несчастьям.

Судья сидел на высоком бронзовом троне с огромными бронзовыми драконами по бокам и широкими пологими ступенями из слоновой кости, черной и белой.

Двое слуг расстелили на верхней ступеньке перед судьей круглый коврик – желтый и очень толстый, – и он встал и отсалютовал арестантам.

– Из-за ваших несчастий, – прошептал капитан.

Судья был одет в ярко-желтую мантию с зеленым поясом, и у него не было парика, но была очень странной формы шляпа, которую он постоянно носил.

Суд длился недолго, и капитан говорил очень мало, а судья еще меньше, в то время как заключенным вообще не разрешалось говорить. Судья посмотрел что-то в книге и вполголоса посоветовался с коронным адвокатом и мрачным человеком в черном. Затем он надел очки и сказал:

– Заключенные, вы признаны виновными в незаконном проникновении. Наказание – смерть, если судье не нравятся заключенные. Если он не испытывает к ним неприязни, то им грозит пожизненное заключение или заключение до тех пор, пока судья не передумает. Уведите пленников.

– О, не надо! – воскликнул Филипп, чуть не плача.

– Я думала, ты не боишься, – прошептала Люси.

– Молчание в суде, – сказал судья.

Затем Филипп и Люси удалились.

Они шли по улицам, совершенно не похожим на те, по которым они шли до этого, и наконец, на углу площади увидели большой дом, совершенно черный.

– Вот мы и пришли,– добродушно сказал капитан. – До свидания. В следующий раз повезет больше.

Тюремщик, джентльмен в черном бархатном костюме, с рюшами и остроконечной бородкой, вышел и сердечно приветствовал их.

– Как поживаете, дорогие мои? – сказал он. – Надеюсь, вам здесь будет удобно. Первоклассные проступки, я полагаю? – спросил он.

– Конечно, – сказал капитан.

– Верхний этаж, пожалуйста, – вежливо сказал тюремщик и посторонился, пропуская детей. – Поверните налево и поднимитесь по лестнице.

Лестница была темной и уходила все дальше и дальше, круг за кругом, вверх и вверх. На самом верху была большая комната, обставленная просто: стол, стулья и лошадка-качалка. Кому нужно больше мебели?

– У вас лучший вид во всем городе, – сказал тюремщик, – и вы составите мне компанию. Что? Они дали мне должность тюремщика, потому что это хорошая, легкая, джентльменская работа и оставляет мне время для писательства. Я, знаете ли, литератор. Но иногда мне бывает немного одиноко. Видите ли, вы мои первые пленники. Если позволите, я пойду и закажу для вас ужин. Я уверен, что вы будете довольны праздником разума и потоком души.

Как только за черной спиной тюремщика закрылась дверь, Филипп повернулся к Люси.

– Надеюсь, ты довольна, – с горечью произнес он. – Это все твоих рук дело. Они бы меня отпустили, если бы тебя здесь не было. С какой стати тебе понадобилось сюда приходить? Почему ты бежала за мной? Ты знаешь, что ты мне не нравишься?

– Ты самый ненавистный, самый неприятный, самый ужасный мальчик на свете, – твердо сказала Люси.

Филипп этого не ожидал. Он встретил удар так хорошо, как только мог.

– Во всяком случае, я не маленькая подлая белая мышка, втискивающаяся туда, где меня не ждут, – сказал он.

А потом они стояли и смотрели друг на друга, тяжело дыша.

– Я лучше буду белой мышкой, чем жестоким хулиганом, – сказала наконец Люси.

– Я не хулиган,– сказал Филипп.

Затем снова наступила тишина. Люси фыркнула. Филипп оглядел пустую комнату, и ему вдруг пришло в голову, что он и Люси – товарищи по несчастью, и не важно, по чьей вине они оказались в заточении. Затем он сказал: