Лекарство для Маши

– Давайте я покажу вам, как интернетом пользоваться!

Девочка села на стул перед старым отцовским монитором, к которому была прикреплена петлей огромная лупа. Футболка ее слегка оттопырилась, и под ней показалась маленькая нежная грудь, розовый неуклюжий сосочек. Девочка была безмерно грустной, она знала, что я смотрю ей под майку, и позволяла мне это. В едва сдерживающих слезы глазах я прочел историю всей ее жизни: «Мама умерла, с отцом контакта нет, он добрый и любит меня, но больной и жалкий. Помогите мне!».

Я смотрел на нее, разрываясь от жалости. Что с ней будет?..

– Интернет подключать не нужно, после включения компьютера, он подключается сам, главное, чтобы на модеме успела загореться вот эта лампочка. Вы просто открываете браузер или, например, почтовый агент и работаете.

Девочка кивала, не произнося ни звука.

Я любил работать «на ярославке». Ярославское шоссе чем-то напоминает провинцию. Простая дорога, простые дома, простые люди, большинство из них снимают жилье.

Один раз, все в том же районе, я зашел к абонентке и начал подключать кабельное, точнее цифровое тв. Вдруг слышу:

– Хотите, я ваше будущее расскажу?

– Не хочу, – отвечаю, – и незаметно для себя начинаю разбрасывать провода еще небрежнее. И чтобы вы думали?! – эта манда начинает рассказывать мне будущее. Не один нормальный предсказатель, такого делать не будет против воли клиента (это когда же я успел к ней в клиенты записаться?). Правда в конце она меня успокоила:

– Носи, – говорит, – на безымянном пальце кольцо с надписью «спаси и сохрани».

И понял я, что это обыкновенная сумасшедшая. Так и вышло. Ничего не сбылось из ее ахинеи.

За пару месяцев до увольнения меня загнали ставить оборудование в подвалы Марьиной Рощи. Они оказались заселены блохами и незаконными мигрантами. Уж не знаю, кто из них счастливее.

Пригибаясь под бельевой веревкой, сновали испуганные люди в черном, с выцветшими как зубная щетка глазами. Наверное, я попал к ним перед обедом. Часто хлопала дверца холодильника, кто-то разворачивал на столе газету, а в дальнем углу согнувшаяся женщина делала хлюпающие движения в тазу со стиркой.

Крысиные блохи, на людях не живут, но скакать по волосатой ноге могут довольно долго. Черненькие такие.

– Почему ты еще не на заявке? – спрашивает диспетчер Елена.

– Потому, что по мне блохи прыгают, а в договоре ясно сказано, что монтажник должен обеспечивать безопасность во время монтажа. А если блохи на их ребенка переберутся?! У тебя блох нет, вот сама иди и подключай!

Как и любой другой специалист, каждый нормальный монтажник хоть раз да косячил по-крупному. Однажды я просверлил главный стояк с электропроводкой, дело было уже под ночь, часов в девять. В сети произошел скачок, и свет вдруг засиял вдвое ярче. С ближайших этажей набежали соседи, и начался базар. Допуская, что вот-вот со мной может произойти то же, что сделалось с парфюмером в одноименном фильме, я быстро вписал в заявку еще один пунктик, освобождающий меня от ответственности. Пока хозяева тупили, не понимая, что происходит, я вежливо заставил их расписаться: «Вот в этой строчке. Это за то, что я к вам приходил. Когда разберетесь с проводкой – оставите заявку повторно». Все необходимое – подло.

Москва вообще принадлежит наглым, не смотря на то, что коренные жители (из тех, кого мне приходилось подключать) – простые приятные люди. Но город уже не их. Проворонили они свое счастье. Кар-р-р.

Зарплата у меня была не сильно большая – тысяч сорок. Я их кидал на счет и кое-как существовал на чаевые. Оказывается, имея сто рублей в день вполне можно не умереть. Пельмени, молоко, яйца, стейки из «Ашана», хлеб, кофе и полное отключение головы.

Сегодня я простудился и не работаю, Колян вернулся с выходных и мы сидим с ним в кухне на бобинах из-под кабеля. За окном висит, забытое кем-то после просушки небо, а в зале разговаривает сам с собой телевизор. Вчера я купил две книжки – Ницше и Фрейда. Листаю одну из них, Колян встал и варит себе пельмени.

«…сущность регресса в либидо – например, от генитальной до садистически-анальной фазы, – основывается на распаде первичных позывов и, наоборот: развитие от ранней к окончательной генитальной фазе имеет условием увеличение эротических компонентов».

Колян слил воду из кастрюли и перевалил свой ужин в здоровенную чашку. Получилось доверху и даже с небольшой горкой.

«…сущность регресса в либидо – например, от генитальной до садистически-анальной фазы, – основывается…» – или это уже было?..

Колян потряс перечницей над ароматной горой пельменей, полил их майонезом, со звоном перемешал и стал пожирать все это большущей ложкой, периодически прихлебывая стоящее рядом пиво.

«…Аналитическое исследование совсем недавно пришло к выводу, что при возникновении гомосексуальности, а также и десексуализированных сексуальных чувств, существуют сильные чувства соперничества, ведущие к агрессии, и только после преодоления их, ранее ненавидимое лицо делается лицом любимым».

Бросив взгляд на тарелку, вижу, что осталось всего несколько пельменей, и их число продолжает уменьшаться. Никогда не думал, что человеческое существо может сожрать столько.

Обыкновенно после всех заказов на квартиру я попадал на стыке вечера и ночи. Когда все съезжались, начинались истории.

– А меня сегодня из туалета вытащили, – рассказывает Бобр, – баба ворвалась и вытянула за куртку: «Дома сходите».

– А я, наоборот, – говорит Колян, – в туалет сходил в чужой квартире, номер перепутал. Хозяева где-то в дальней комнате были, я смыл, открываю дверь, а они стоят, – вы кто такой? – говорят, – сейчас милицию вызовем!

– А мне, – включается кто-то еще, – сегодня девка голая дверь открыла. Все оживляются и начинают мысленно соучаствовать. Пошла, как ни в чем не бывало, халатик накинула, сиськи сквозь него торчат, я стою, в мыслях дрочу уже.

После этих слов неистовство начинает раскачивать возбужденным хохотом панельные стены седьмого дома на Анненской улице. Я опускаюсь на матрац и отворачиваюсь к стене.

В шесть утра заскулят будильники. С невероятным усилием тела начнут подниматься, побредут в туалет, потом с кухни потянет бодрым запахом кофе, и минут через двадцать хлопнет входная дверь. Все начнется по новой – база, галдеж, ругань за заявки, очередь в кассу, толчея на складе и таскание коробок с оборудованием.

Учитывая, что на эту работу брали всех, штат представлял собой винегрет из нормальных ребят и отморозков. Иногда происходили драки. Как-то раз одному нормальному парню в очереди на кассу проломили голову. Остальные испуганно топтались перед окошком кассира по липкой кровище.

Спать поначалу хотелось постоянно, всегда. Останавливаюсь на светофоре, закрываю глаза, сквозь кожу век вижу красные фонари стоящих впереди автомобилей. На несколько секунд засыпаю, и тут же слышу, как впереди начали газовать, открываю глаза, – поехали! Через год или полтора желание спать сменилось желанием спать с кем-то.

Некоторые искали другие способы заработка. Из всех прочих помню Стаса, – высокий некрасивый парень. Он приторговывал курительными смесями. Предлагал мне стать его представителем в Туле.

– Главный фактор, – хвалился Стас, – абсолютный легалайз. Заказываешь не запрещенную пока еще у нас траву с разных стран почтой. Когда все посылки приходят, составляешь смесь, которая штырит, – как в свое время делал травник Филарет. Потом находишь клиента, желательно через знакомых, пересекаешься в людном месте, передаешь пакетик, получаешь деньги. – Стас достал дорогой мобильник и открыл на нем карту. – Хер знает, сколько денег жрет этот интернет, – вот здесь, смотри! Вот путевое место для передачек.

Я уставился в его телефон, осязая грань, через которую никогда не переступлю.

Не стал я его представителем, да ему и самому недолго оставалось гулять на свободе. Правда, к тому моменту как его посадили я уже уехал.

Так долго ждал я свою жену в последний раз, наверное, когда мы еще не были женаты. Эх, мидицына… А, впрочем, мне ли не знать, – даже у самой худой поселковой клиники проблем в сто раз больше чем у любого доходяги-пациента. Бюджет выделяют, – только за это надо тянуть план по заболеваемости, больных сочинять по девять человек на одного «надеющегося на чудо», на приемы их всех отправлять, уколами колоть и прививками прививать. Над этим целые отделы работают. Видели как в НИИ? Работы хватает. Только реальные пациенты отвлекают, сволочи, работать не дают. То у них живот заболит, то поясница. А вообще, наша медицина самая лучшая и впереди науки всей. На белом, извиняюсь за выражение, коне. Пока философия топталась между виртуальным сознанием и материей, в медицине этот выбор сделался сам собой.

Прекрасно покидать старое место. Когда с работы увольняют, и ты становишься свободным. Я б хоть каждый день увольнялся, было бы откуда. Но из Москвы я не уволился, а убежал. – Поставили нам начальником какого-то прапора назойливого. И как отрезало. Позвонил, сказал, что болею, дождался зарплаты, собрал две свои сумки, выключил телефон и уехал. Кучу служебного барахла увез с собой, а куда его было девать из багажника? Бригадир, правда, у нас был там нормальный человек, один из всех. Спокойный такой, без выкрутасов. Месяца через два позвонил ему:

– Как – говорю, – мне оборудование ваше отдать?

– Да пес его знает как, – отвечает холодно, как предателю, – это сложно все, склады, приемка, выписка.

Ну и хуй с вами, – выбросил потом все это на свалку.

В здоровом обществе вообще не должно быть понятия «работа за деньги». Работать надо на пользу своей личности, чтоб она крепла, росла над собой, а когда вырастет, – можно уже и на пользу обществу, чтоб и оно не отставало.

Вот по тротуару идут дети лет пяти. Много их. Человек двадцать, воспитатель с ними или даже два воспитателя, а дети за руки держатся. Мальчики и девочки. Что-то происходит в организме, когда видишь детей. Особенно в таком количестве. Плакать хочется, они какие-то жалкие. Хотя умом понимаешь, что это взрослые жалкие, а дети – прекрасные, почти совершенные, потому что не задавлены еще красными шеями своих толстолицых пап. И как только получается из таких прекрасных существ вот это…?

Корень моей нелюбви к взрослым уходит тоже в детство. – На машинке я катался. Бывают такие машинки, которые в парках на прокат дают. Дорожки, столики какие-то, травка, голоса, ноги кругом. Катаюсь, катаюсь, и вдруг останавливает меня какой-то мужик, может работник аттракционов или еще кто, и говорит так строго:

– А почему у тебя на машине фары не горят? Они с самого начала не горели?

Что я ему отвечу, немой, маленький, напуганный, ничей, – ну не горят и не горят, я откуда знаю, что они должны гореть! А он как-то деловито и так раздраженно говорит, что надо кого-то там оштрафовать или что-то наподобие, я толком не понял, а он ушел. Ушел и забрал с собой все мое детство. Подъехал я к родителям, – не хочу больше кататься. И больше не катался. Никогда. Мелочь вроде бы, а на всю жизнь комплекс вины за не горящие лампочки…

Хороший человек – это, прежде всего, хороший педагог. Чем лучше ты педагог, тем лучше ты человек. Педагог, он всегда ведущий. Он сердцем ведет, не головой, точнее и головой тоже «подруливает», но тех, которые с головой, на Родине много, а вот с сердцем – практически нет.

Существует стереотип мудреца-учителя. Это какой-то седой мужик бородатый, как апостол. На самом деле, физически одряхшее тело – это, почти наверняка, показатель большего маразма, а не большей духовности. Прискорбно, что в учебные заведения преподавателей до сих пор принимают на основании диплома. Вот стану ректором – всем вам хана, ребята! Лучше сразу увольтесь!

Хорошего преподавателя распознать легко. Он смешной, пухленький, энергичный и глаза добрые. Знания – вторичны.

Я когда на свою последнюю работу устраивался, у меня будущий начальник подразделения даже не спрашивал ничего.

– По глазам – говорит, – вижу, что нормальный, подходишь.

Правда работа там была снова провода в дырки совать. А на другие должности меня никогда и не брали! Опыта нет. А откуда ему появиться, когда все отказывают? Продавать бытовую технику – не брали. Продавцом телефонов тоже не смог устроиться, директор оказался хитрее меня, спросил:

– А какая у тебя самого модель телефона, а?

И тут я понял, что не подхожу. Модель моего телефона называлась «Просто чтоб позвонить». Я вообще-то больше сам люблю выпендриваться, чем через вещи. Обычным банковским мальчиком на побегушках меня не приняли тоже. Для убедительности я наврал, что имею опыт работы по специальности, правда, не смог внятно объяснить, что конкретно делал. Даже удочки меня продавать не взяли, потому что на собеседовании выяснилось, что и у них тоже есть модели!

– Ну и хер с вами и с вашими удочками, чтоб вам разориться. Что же это за блядский мир! – возопил я в конце концов. И пошел снова тянуть провода.

Лето бывает холодным, бывает жарким, но всегда оно волнительно долгожданное. Лето – как первый секс. Сейчас лето холодное, но это не важно. Денег у меня пятьсот рублей осталось, но зато есть лето, и оно вселяет надежду, не знаю пока на что. Может на счастье…

Первый секс у меня был в девятнадцать лет. Еврейскую девочку звали Суламита, ей-богу, не вру.

– Побожись, – сказал мне как-то один насупленный мусульманин.

– Божусь, – ответил я со всей серьезностью.

Так вот у нее были жидкие светлые волосы, круглая попка, мягкий животик и чуть более чем невероятный бюст. Мы стояли с ней на дорожке за домом. И смотрели друг на друга.

– Какая красивая, – думал я, – даже лучше, чем то пианино в детском саду.

Она провела рукой по моему лицу, по носу, по волосам. Ее глаза даже не говорили, они транслировали нежность и восхищение.

– Я тебя люблю! – неожиданно произнесла она.

У меня побежали мурашки от восторга. Никогда не испытывал даже тень чего-то подобного.

Нравилось ей, когда я ей пальцы в п… засовывал. А я наслаждался от перемены в ее лице, ибо в этот момент в голой человеческой единице, вспыхивала женская природа, она делалась замедленной, млеющей, не скованной цепями приличий, настоящей, красивой… безумно красивой.

Меня она выбрала за… гормоны, наверное… Когда наши надменные взгляды впервые скрестились на концерте, где мы играли, я почувствовал в ней некое родство. Уже через месяц после этого мы связали себя тем, что выше клятв и сильнее обещаний. Когда мы добирались до какого-нибудь укромного места, расстегивался строгий офисный костюм, а под ним… а под ним, ребята… Однажды мы с ней в книжном магазине трахались. Ремонт там был, и ширмочка по этому поводу стояла. Покупатели топтались и шелестели страницами Гессе, Сартра, Мураками, Скотта Фицджеральда, а за этой ширмой в абсолютной тишине – мы. Так зарождалась моя любовь к литературе. Сейчас этого книжного больше нет. Вместо него гастроном. Это место прямо за моей спиной. Любовь кончается, когда время стирает последние воспоминания о счастье. А может, и не было у нас никакого счастья.

Зато была частично невысказанная обида. Практически с самого начала отношений, выяснилось, что наличествовал у самки моей парень, бедный художник. Долго и мучительно встречался я с его Суламитой. Расставались, потом снова сходились, с соплями, кошачьими воплями и оргазмическими содроганиями. Связь какая-то существовала, может, из прошлых жизней. При желании все, что угодно, можно спихнуть на прошлые жизни. И не важно, были они у тебя или нет. Как, почему убил? – В прошлой жизни же она меня убила! Грохнула сволочь такая.

Стыдно мне до тридцати с гаком дотянуть и никаких наркотиков не попробовать. Даже марихуаны не покурил. Упустил я свое время, упустил. Когда надо было учиться, я почему-то был уверен, что и так все знаю, когда пришла пора профессию выбирать, я учится начал, когда неплохо бы уже и работать, я понял, какую на самом деле профессию хочу. Пиздец.

Из-за решетки низко плывущих туч периодически выглядывает солнце. Ну что может быть пошлее, в самом деле! И люди. Нельзя даже сказать, что они идут. Просто их поток течет по тротуару в обе стороны. Он размывает все уникальное и необычное, попадающее случайно в его струю, навязывает всему свой ритм, свою скорость. Со временем золото, упавшее в него, становиться серебром, потом бронзой и продолжает мимикрировать до тех пор, пока не превратится в говно. Хочешь быть собой – не ходи там, где ходят другие.

Наконец-то моя жена вернулась от врача, и мы едем домой. Пересекаем трамвайные пути, проезжаем девятый дом, где живут богатые абоненты. Немного стоим на светофоре и поворачиваем на проспект. Дом шестьдесят три, – там невозможно провести монтаж без стремянки. А через перекресток, с правой стороны начинаются так называемые курятники – пятиэтажки с чердаками, заваленными кучами голубиного дерьма и дохлыми птицами. В дорогих домах в центре любого города бывают квартиры и люди двух типов. Квартиры – либо темные угрюмые коммуналки невообразимых размеров, либо дворцы. В коммуналках живут самые приятные и порядочные люди, назовем их условно интеллигенция. Не путать коммуналку в центре с коммуналками вообще, в которых живут тараканы. Ну а во дворцах обитают люди, которых вообще лучше ни к чему не подключать. Слить заявку любым способом, вплоть до того, что перерезать собственную сеть и сослаться на неисправность.

Обычный городской дискомфорт, трехрядное типовое движение по типовой главной улице, типового имени Ленина. Типа живем. А может и нет ничего страшного в «типовом». Люди они тоже ведь – типовые. Когда любишь человека, любишь не конкретную Свету или Аню, а просто-напросто данный тип.

Я никогда не называю жену по имени, да и остальных людей тоже. Или делаю это вскользь и через силу. Мне кажется, что все ненавидят свои имена также как я. Не хочу причинять им боль.

Иметь имя есть смысл только тогда, когда есть кто-то, кто может тебя позвать. (На помощь?)

Я уже говорил, что нигде не работаю. Но иногда, все же, получается заработать несколько денег. Правда это происходит не системно, никогда не знаешь, как и когда это случится. В последний раз мне помог Колян, тот самый, который проводил интернет Церетели и какой-то там Наташе Королевой. Колян – классический авантюрист. Сейчас у него своя фирма в Туле, которая зарабатывает на подрядах интернет-провайдеров. Что не мешает ему попутно работать монтажником в конкурирующей фирме. Мы условились встретиться около девяти утра, точнее, я к нему в это время зашел и сразу услышал, – заходи, наливай сам чай?

– Нет, – отвечаю, я только из дома, позавтракал.

– Не еби мозги! Вот чашка, вот вода, пей!

После чаепития мы таскаем железные ящики. Проще говоря – металлолом. Ящики эти остались у него от реконструкции старой кабельной сети. Очень тяжелые, со сдвижной крышкой, открывающейся вниз, среди монтажников именовавшейся гильотиной. И не зря, – устанавливались они в пятиэтажных домах в «грибке» над люком последнего этажа. Там хранилось раздаточное кабельное оборудование. Соответственно когда монтажник отстегивал замок этого ящика, крышка от него освобождалась и под собственным весом летела вниз. Не дай бог в этот момент выйти кому-нибудь из квартиры, находящейся под люком, – монтажник почти наверняка бы отвлекся и не удержал тяжелую острую крышку. Последствия могли оказаться непредсказуемыми. Уж не знаю зачем эти ящики демонтировали, может впрямь кого угандошило гильотиной. Кроме того таскаем мы и другие ящики, в несколько раз тяжелее и больше по размеру, устанавливались они бригадой не менее трех человек и назывались коротко и емко – смерть. Вот вам и интернет, русский бизнес. Обо всем этом мы разговариваем, пока загружаем эту тяжесть в «газель». Потом везем, на базу где трактора сгребают в огромные кучи старые сейфы, холодильники, обломки труб, кузова советских автомобилей. Страшные лапы манипуляторов хватают уже мертвые, обезличенные куски железа, а мощный пресс превращает огрызок чьей-то любимой когда-то ласточки в брикет.

Воздух наполнен кислым запахом ржавчины. В очереди перед нами цыгане. Но не те, что шумною толпой тусуют по Бессарабии, а бедные мужиковатые бабы в кожаных куртках поверх пестрых халатов с вкраплениями там и сям золотого. Они прикатили тележку, сделанную из детской коляски. Оттуда торчат ржавые железки, мятые алюминиевые кастрюли, обод велосипедного колеса. Они сидят на корточках, сплевывая в сторону семковую шелуху и каркают на своем наречии. Интересно, о чем это…

Вероятно первая говорит:

– Зурало, давно хотела Вас спросить, как Вам кажется, почему торт Наполеон есть, а торта Гитлер нет?

Подруга расправляет малиновый подол, пытаясь встать с корячек, пошатывается, но удерживает равновесие. На минуту ее глаза покрывает пелена задумчивости. Наконец, женщина многозначительно произносит:

– Канцелярский сейф весит втрое больше, чем швейная машинка…

Тогда первая снова недоумевает:

– Вы не припомните, откуда эти строки:

«Не прах земной и не металл двусплавный,

А честь, любовь и мудрость он вкусит»?

– Не топать по весам! – визжит сухопарая приемщица, – у вас что? Ручная кладь?.. Отойдите в сторону!

Наконец-то и наша очередь, взвешивают машину, показывают место, куда все скинуть. Колян такой же худой как я, но выше ростом и руки у него длиннее. Он не выглядит крепышом, однако его ящики летят в два раза дальше, чем мои. Наверное, это нормально для мужчин, быть сильными физически. Я как девушка или ребенок, спина моя отваливается от тяжести этого лома. Хочется лечь и умереть. Товарищ показывает пальцем в сторону, он увидел какую-то стиральную машинку и захотел ее.

– А нахрена она тебе? – не понимаю я.

Колян в три орангутангских прыжка подскочил к ней, встал на колено, открыл дверцу и покрутил барабан. – Подшипники целы! – Современная техника, – говорит он, обрадованный новой авантюре – у меня такая же на одной из квартир. Я ее отремонтирую, и будет работать.

С позволения персонала, мы загружаем стиралку в кузов. Повторный заезд на весы и в кассу получать легкие деньги. Зачем в этой схеме нужен я? – Водительских прав потому что нет у Коляна. Зато есть «газель», старый «форд», по двери вросший в землю и какой-то там «ГАЗ 69», выполняющий роль детской игрушки. Ездить на всех этих машинах хозяин не умеет и никогда не умел. Но главное, что у него есть славные железные ящики. К тому же товарищ знает, что у меня хреново с деньгами. Я ему об этом сказал.

Воистину, есть на свете хорошие люди. Я вот тоже хочу быть хорошим. Хотя бы как Колян или кто-нибудь там еще, кто угодно. Чтобы кому-то удружить, мне почти всегда приходится стискивать челюсти. Убью себя когда-нибудь за это.

Благо, что меня не отдали учиться на преподавателя. Учиться учить других учиться. Но в этом и есть парадокс. Стать преподавателем – моя мечта; цель, которую я планирую достигнуть к концу жизни. Надеюсь, что этот конец не завтра.

Последние семь лет я не пытаюсь устроиться работать. Все это время я зарабатывал самыми разными способами: торговлей металлом, перевозками грузов, риэлторством и прочим посредничеством, порой рискуя всем, чтобы получить что-то. В итоге, как и положено не осталось ничего. Бизнес – это риск. Но не риск потерять деньги, это риск потерять себя. Он съедает посевы и выжигает поля.

Все же в последнее время я иногда просматриваю предложения с рынка рабов – ищу места, где было бы не противно попроводить время. К примеру, библиотека, – …прихожу на работу часам к десяти-одиннадцати (а что туда спешить, все равно в библиотеки давно никто не ходит), откапываю в стеллажах Ремарка, сажусь за старый деревянный стол, закидываю ноги на стопку «черных» детективов и… – инфляция, безработица, деньги только на алкоголь, одежда, взятая у друзей, упоение отчаянием… Как, уже конец рабочего дня? Почему он всегда так быстро пролетает!?

Как давно я уже не напивался, лет, наверное, десять. Не напивался, не нажирался и не кирял тоже.

Приезжаю я в последний раз на реку, где товарищи отдыхают. – Ночь, дороги по полю почти не видно, трава кругом выше пояса, костры горят, сверчки орут, как миксер, а у самого берега плещутся огромные рыбины. Жена друга рада, целует меня, давно не виделись, все приветливы, ящик пива в чьем-то багажнике, а я смотрю на все это и не пью. Хоть ты что со мной делай, не пью. Перерос. Эволюционировал. Все скучные пьют, чтобы не скучать в совместном одиночестве. Да и вообще себя боятся. Кто знает, что простой человек может по трезвянке выкинуть!? А по пьяни – совсем другое дело, так ведь оно завсегда есть, чем себя оправдать…