На закате

проще, и об этом все знали, помалкивая в тряпочку, по-тихому сопя в две ноздри, а на деле провоцировали глобальный дефицит всех товаров первой необходимости, вагонами вывозя испортившиеся продукты на свалки. Когда принялись уничтожать плантации виноградников и винзаводы, а весь мир

узнавав об этом, никак не мог в это поверить, ибо, для нормального человека

– это означало обычное сумасшествие. Окружение, усадившее Горбачёва в кресло, предполагая, что это временно и лишь на тот период, пока будут гра- бить страну, как оно на самом деле и вышло: зудело, подпевало, поддаки- вало и в ладошки хлопало: «Дерзай придурок!.. нам эта хрень: партком, зав- ком, райком, обком, а там пошли всякие выговора и постановка на вид,

угрозы, – исключим из партии!.. всё это давно уже в печёнках сидит!..».

Если бы Горбачёв не сдал СССР вначале в Лондоне, подписав, не глядя, там позорные параграфы – по сути – капитуляцию, подобную Берлинской в 45-м, которую нацисты-немцы подписывали, да не сдал западно-германцам и Натовцам всю нашу группировку войск в ГДР, а вслед и саму ГДР, ему бы не жить долго на этом свете. За всё про всё, зарубежные «коллеги по гласно-

сти», пригрели его, обласкали, взяли под крылышко, и уже негласно, всем дали понять, что Горбачёв находится под опекой и охраной самого НАТО и Бундесвера… Оправдывать коммунистический режим вряд ли стоит, но и уни- чтожать, и разрушать до основания созданное народом потом и кровью хо-

зяйство и экономику, может позволить себе только идиот, или явный преда- тель и враг своей страны. Государство – это та же семья, только большая. А в каждой семье всякое бывает. И хозяин в доме порою меняется и мордобитье с поножовщиной порой случаются, но до этого никому дела нет – сами разбе- рутся, а если со стороны, кто попытается вмешаться и установить свой поря- док, вмиг получает отпор…

Немного хроники. Коммунизм… – слово-то поначалу многим не совсем по- нятное было, но пропаганда так его разрисовала – про эту счастливую и сыт- ную жизнь: без денег и работать – когда захочу. Всем по потребностям, от каждого по способностям, что вскоре – это слово приравнено было, – хоть в

«Святцы» записывай. А вышло-то что?.. Но это семейное, сразу хотим преду- предить, со стороны – из-за бугра – нет никому до этого дела!..

В 1921 году – голод в Поволжье. Печально, конечно. И сколько умерло – по сегодняшний день никто так и не знает, а через 12-ть лет, в 1933 году – голод

на Украине, Северном Кавказе, включая Кубань, Дон, Ставрополье и сотни ты- сяч, но не исключено, что миллионы – умерших. Секрет за семью печатями.

Через 13 лет, в 1947 году, снова голодные годы на большей части страны. Проходит 14 лет, каждый раз прибавляясь по году: 1961 год – большинство городов, вся сельская местность – дефицит продовольствия: гороховый хлеб и картошка – всё, что ещё препятствовало к повальному голоду. Во многих го- родах растущие протесты с жестоким вооружённым подавлением «народной властью», одним из которых, в 62-м, особо кровавым, оказалась Новочеркас- ская трагедия. Проходит 15 лет – 1976 год. Брежнев переносит клиническую

смерть: за уши вытащить удалось его врачам с того света. И сразу появляются первые признаки обвала всей советской экономики. Начинают постепенно

пустеть прилавки магазинов, а далее серьёзные личности из партийной элиты исподволь начинают раскачивать терпящий бедствие корабль. Ввязавшись в

войну в Афганистане, тем самым постарались быстрее потопить этот корабль, о чём хорошо и доходчиво спел Игорь Тальков и за что его и убили. По сути,

страну превращают в мафиозно-клановую провинцию Запада, подобно стра- нам третьего мира, к примеру, Латинской Америки, где массово занимаются выращиванием наркоты. В России вместо неё – неисчерпаемые природные ресурсы: нефть, газ, лес и вся таблица Менделеева металлов.

Советским радиослушателям, радиостанции «Маяк», телезрителям всего двух телевизионных каналов в эфире и читателям газеты «Правда» и «Комсо- мольская правда», устами партийных «Геббельсов» рассказывалось: в какой только прекрасной стране им повезло появиться на свет, стать счастливыми, патриотичными, образованными и умными, благодаря неустанным заботам родной коммунистической партии. Продолжая хвалить вас, потихоньку спаи- вали, сажали в психушки и тюрьмы, изживая со свету, но при этом не забывая себя, по-тихому прикрываясь интернационализмом и национальными инте- ресами великой страны социализма, по сути, грабили страну, таща на её шее пол мира: отсталых и неразвитых стран, а в будущем ничего не оставляя сво- ему потомству, – на выжить!.. Ибо!.. Как лежала центральная Россия в боло- тах, в бездорожье, в захудалых деревушках и в нищих моногородах, такой она, без всяких на то изменений, и продолжала оставаться, а ведь это – спустя более семи десятков лет со дня образования «народной власти». Но!.. если

бы пришли в нашу семью чужаки, было бы во сто крат хуже. Для этого не-

плохо бы вспомнить Великую пятисотлетнюю Британскую империю, под вла- дычеством которой находилось более половины земного шара, а заодно изу- чая историю этого периода, оценить её «праведные» дела по уничтожению

иных народов и рас…

Домысливать остальное придётся читателю самому, а нам пора в дорогу…

На сельских просторах.

(Пояснительная записка, личные впечатления, особое мнение на теку- щий исторический момент и ко всему этому горькие воспоминания, суки- ного сына, Луки Мудищева)

– Хорошо в дяревне жить!.. Выйдяшь в поле, сядяшь ср… ть, далеко-о

табя видать… К чяму енто я вам так, сказал?.. Помнится, в году этак два- дцать втором, в-аккурат, за два года до смерти Володьки Ленина, будь он

неладен, не в добрый час вспомяни о нём, и, поди, за три года до гибели Се- рёги Есенина в Ленинградской гостинице «Англетер», дружбана моего и ко- реша славного. Где-то уже после Святой Троицы, поехали это мы с Серёгой к няму на родину, в село Константиново, на Рязанщину. Мы с ним тогда уже крепкую дружбу водили, я ящё тогда в Кремль не вхож был, да оно-то как раз, в том двадцать втором, в Кремле том, такой там бардах тво- рился: голыми по Москве расхаживали и в чём мать родила друг за дружкой гонялись, что им было не до меня. А Серёга уже про меня стяхи пясал,

правда, сильно матершинные, но пясал, пясал. После сплетни ходили, что

это будто бы не он писал, но то брехня, брехня… Стихи те, кому только не приписывали: и Денису Давыдову, и Демьяну Бедному, и чуть ли не самому Пушкину, про Володьку Ленина почему-то забыли, а пясал он, Серёга Есенин. Так вот поехали это мы к нему в деревню Константиновку, селом она у них называется. Зачем поехали?.. Как зачем?!.. На сене поваляться в обнимку с пышной рыженькой барышней-крестьянкой, молочка парного испить, да клюквы и прочих ягод отведать, под жбан водочки-перцовки с грибочками, маринованными из бочонка: всем понемногу полакомиться. Гармошку-та- льянку, он это, свою прихватил. Ездовой правит, а мы сядим это на

тялеге, в задке, сена по задницу подмостили, ноги в хромовых сапогах внизу болтаются, и песни на всё горло распеваем. Кругом раздолье, без- людье, о чём я раньше вам уже рассказывал, но потом в лес въехали, но петь не перестали. Помнится, раза три, а то и больше, пели мы всё про рябину… или про клён?.. Нет, всё-таки не про клён, а про небо… Я тогда даже всплакнул надолго. А как не всплакнёшь, если он про свою будущую судьбу пропел: – Ой ты синее небо России, ухожу очарован тобой… – сам поёт это он, надо же так придумать!.. а я сижу и слёзы текут, а он под

гармошку поёт: – Я навек без тебя не утешусь, пропаду без тебя моя Русь. Вот вам крест, что я завтра повешусь, а сегодня я просто напьюсь…

И как тут не заплачешь?!.. когда ведь всё так и произошло!.. В той про- клятой гостинице «Англетер». Объявили-то, что сам он повесился…

Врут!.. перед господом богом могу поклясться, что врут!.. Не вешал он себя, потому, как я свидетелем всего того случая был. Вначале под кро- вать успел я спрятаться, когда они в номер гостиницы к нам с Серёгой во- рвались. Я с первого взгляда определил, что чекисты явились и было их трое. В серых коротких пиджачках-лапсердаках, на головах кепки, воры в таких ходят, не картузы. На ногах добротные, пожалуй, ещё совсем новые

хромовые сапоги… Они – эти сапоги всё время у меня перед мордой мельте- шили, когда я под кроватью лежал, а они Серёгу избивали ногами, в тех са- погах. Ой, как они его били!.. – как били! Скотину так не бьют! Потом при- нялись подвешивать, а оно не получалось, то сам он, Серёга, уже совсем не живой, не хотел в той петле держаться, то потом труба отопления обо- рвалась, но кое-как закрепили, а уходя, решили, пол от кровищи подтереть, вот тут-то меня и обнаружили. Я-то лежал к стенке прижавшись, а ноги в сапогах некуда было деть, по ним и обнаружили… За те ноги и вытащили меня из-под кровати. Один из них – этак по-тюремному и говорит: «Держу мазу, гражданин начальник, засранец тут – сявка – жучок, под шконку за- ныкалась. Можа, с собой заберём и дома банковать будем?.. – а то уже и кулаки болят, и наш театр не правдёщным получится…». Вот так я и очу- тился: вначале на Лубянке, а после, они же меня и в Кремль на должность определили… Вот с тех времён и был я негласно и неофициально причислен к Кремлёвским сякретам… На этом пока прощаюсь, ваш злейший враг, Лука Мудищев…

* * *

Надоевшая до печёнок зима, своей настырностью, никак не желая поки- дать пределы придонья, упорно продолжала вести непримиримую борьбу с весной, которую с нетерпением ожидали все люди от мала до велика. Погода сменялась на день по несколько раз: то она бросала в лицо заряды снежной крупы, то переходила на дождь, капли которого тут же превращались в наледь, то с востока постоянно дул этот пронизывающий колючий ветер, и, если кому-то и была такая погода равносильна смерти, учитывая жизненные условия и само здоровье, так это людям, как наш главный герой Побрякуш- кин-Куцанков и его попутчики по несчастьям. Предвесенняя распутица для

этой категории граждан страны «восходящего коммунизма» была не мёд, а порой похуже каторги.

Раннее утро. Райотдел милиции Железнодорожного района города Ро- стова-на-Дону. У главного входа стоит машина, спец-изолятор, с добротной

железной будкой, свежеокрашенной, на которой не крупным шрифтом синяя надпись – «милиция». На улицу, гуськом, друг за другом выходят трое сер-

жантов, и спустя пару минут выскочил ещё лейтенант, застёгивая на ходу ши- нель и поправляя портупею. Сержанты стоят возле машины: двое скрестив

пальцы на кистях рук и задрав их вверх над головой, потягиваются, зевая. Третий, самый рослый из всех, с силой постучал ладошкой по кузову машины, как по пустой бочке, после чего «членовоз» для транспортировки мелкой, не- кудышней «шушары – смитья» – отозвался гулом, а сержант, громко при этом заржав, по-лошадиному; выкрикнул, уже по-людски:

– Ну, Боливар!.. – Сивка-бурка железная тужурка, готовься скакать до упаду!.. план нам навесили будь здоров и не вздумай кашлять своей выхлопной тру- бой… – Немного помолчав, решил, дополнить и прояснить ситуацию. Понизив голос, сказал: – Если, ребятишки, дело и дальше так пойдёт, то скоро далеко от порога отдела ездить не будем, а будем хватать всех подряд прямо у нас

под носом, на тротуарах…

– Запрыгивай уже в машину!.. своё мнение ночью жене на ушко выскажешь!

– крикнул лейтенант, садясь в кабину рядом с водителем.

Милицейский наряд «рейнджеров» отправился на охоту. Выехали на про- спект Стачки. Утро мерзкое и на душе такая же тоска смертная, что и жить не хочется, даже улицы и тротуары и те пустынны, и только на остановках, съё- жившись и подняв воротники, стоят кучки народу, в ожидании обществен- ного транспорта, чтобы попасть на работу.

– Сворачивай к Дону, – сказал лейтенант водителю, – тут голый вассер, тут только бродячих собак ловить, и те попрятались, но мы-то и не кошкодавы… На улице тем временем пошёл снег с дождём. Медленно, на третьей ско- рости передачи поползли уже по улице Портовой. Чем-то в этот момент – эта милицейская будка, облепленная со всех сторон снегом, и вся эта их опера- ция – по поимке бродячих, человекоподобных особей, с этим медленно пол-

зущим автозаком, на фоне снегопада, напоминала сюжет из Булгаковского

«Собачьего сердца», единственное, что не вписывалось в наш сценарий, так

это отсутствие, затянутого в кожи и ремни, персонажа – товарища Швондера и Шарикова, в длинном до земли таком же пальто, и к тому же наши бравые

парни никак не были похожи на тех живодёров-кошкодавов в валенках, где главенствовал новоявленный на свет божий Шариков, переименовавший

себя, подобно Побрякушкину, в Полиграфа Полиграфовича. Правда в отличии от нашего героя, тот Шариков – Полиграф Полиграфович, был в прошлой

своей жизни пропащим горьким пьяницей, а по совместительству ещё и ба- лалаечником, которого в пьяной драке случайно пришили, да прямо ножом в сердце… К счастью наш Побрякушкин-Куцанков, пока что – жив здоров и нам

есть, о чём рассказать вам о нём в дальнейшем.

Милицейский «челленджер», крадучись, продолжал сонно ползти вдоль улицы Портовой, когда неожиданно вдали – в мареве снежной занавеси – за угол нырнуло два типа, подозрительные личности. Лейтенант, намётанным глазом, вычислил в ту же секунду, – их клиентура.

– Давай за ними, вон за тот угол, – сказал он водителю, и в ту же минуту обернувшись, через открытое окно в перегородке, приказал сержантам: – Один выпрыгивает на этом углу, а мы проскакиваем до следующей улицы и возьмём их в клещи. Приготовились к десантированию…

Неожиданно выскочивший из-за угла милицейский автозак, не оставлял ни малейшего шанса на спасение двоим нашим новым знакомым, из компании Ивана Ильича: Жеке-Куску, который ко всем его бедам ещё и находился во всесоюзном розыске, а с ним был Тося Костыль, родом из Херсона. Прижав- шись спинами к стене дома, замерли, – западня!.. А в эту минуту, в двухстах метрах от этого места, стоял третий их соратник – Муся-Селёдка, который вы- сунув морду из подворотни, где он несколько минут назад справлял нужду и забирал «заначку» – на брюхе держа в руках авоську с пустыми бутылками – несколько минут наблюдал, как менты вяжут его сотоварищей. Видел, как вы- рвавшись, побежал Кусок-макаронник, как догоняя, подставили ему ногу, как он упал, посунувшись по грязному асфальту. И только после этого, Селёдка,

словно очнувшись, вдруг подпрыгнул на месте, замахал руками, и тарахтя бу- тылками в авоське, бормоча что-то себе под нос, кинулся вглубь двора.

Затолкав в будку машины первых «особей-зверушек», лейтенант, доволь- ный и потирая ладони, с подсмешкой, сказал:

– С почином, товарищи, славная советская милиция!.. Ещё и глаза толком не продрали, а две рыбёшки уже на крючок попались, так гляди, до вечера и

план натянем на шкурку. Теперь нам надо ниже спуститься, к Дону, я задни- цей чувствую, что где-то в этих краях, у этих «граков», логово здесь…

– Так, может, у этих, хмырей, попытаться хоть что-то узнать?..

– Так они тебе и скажут!.. Один ответ, – вам надо, сами и ищите… Это, если бы им неформальную баню устроить, тогда, может-быть, кто и протявкал бы, но щас на это времени нету.

– Ну-у… чё стоим?.. поползли дальше…

– Да по такой погоде их хрен найдёшь, сидят себе где-то по щелям, как те та- раканы.

– Ну и с этими двумя пассажирами на базу возвращаться стрёмно. Нафарши- ровать хотя бы треть будки.

Автозак, теперь уже по переулку, пополз под уклон в сторону берега Дона. Милиционеры продолжали отряхивать с одежды мокрый снег, и возбуждён- ные предыдущим задержанием подозрительных личностей, каждый ста- рался громко о чём-то своём рассказать.

– Расскажу вам одну историю, – сказал, тот самый рослый сержант, – я в то время, только поступал к вам, в милицию. Прибыв из армии в деревню, до- мой, что в ста километрах от Пензы, вначале отирался по избам, и, недолго думая, приехал сюда в Ростов. Поселился это я на квартиру к одной тётке, в коммуналке она жила. У неё, значит, одна комната, но большая: квадратов на двадцать, она же её перегородила фанерной перегородкой и пускала жиль-

цов на квартиру. В длинном коридоре всегда темень, потому что свет эконо- мят, платить никто не хочет, а окна – ни одного. Квартир там было столько,

что почти полгода там прожил, но так и не понял, сколько их там: дверь на двери, того и гляди, что запрёшься не туда, куда надо… А до меня, рассказы- вали соседи, у той тётки, Жанной Леопольдовной её звали, жил один сту- дент…

– Гляди, вон по тротуару, шмара, кажись, бредёт!.. – прервал рассказ сидя- щий рядом младший сержант, – бикса потрёпанная, видно, после пьянки, мо- жет, всунем её до кучи в наш «ягуар»?.. бог троицу любит…

– Я тебя умоляю, зачем усугублять ситуацию!.. Заяву кинет, что пока мы её катали по городу, а её там, те два хмыря, пять раз изнасиловали, а она кри- чала и звала нас на помощь, а мы глухими прикинулись… Нет, я думаю, пус-

кай бредёт, шансонетка, зачуханная… Так что там со студентом, а, Вася, чё за- молчал?!..

– Да тот студент, как говорили, не от мира сего: то ли он сожительствовал с Леопольдовной, а она ему чуть ли не в бабки годится, то ли она с ним шуры- муры затеяла, что больше похоже на истину, хрен их разберёшь!.. Но высо- сала она его, как устрицу из ракушки: худющий стал, кожа да кости; ходил уже пошатываясь, между тем, если бы в один прекрасный день студент не

сбежал, могло бы и печально для него всё это закончиться. В этой огромной коммуналке, где было не меньше двенадцати квартир, женщины с Жанной не общались, даже на кухне, где волей-неволей приходилось задницами те- реться и то сквозь зубы пропускали по слову в неделю. Меж собой они её ведьмой называли, оно и правда: чёрная как цыганка, а когда в комнате не очень светло, в пасмурную погоду, глянешь на её рубильник носатый, – точно ведьма перед тобой сидит. Если она вдруг на чьего-то мужа глаз положит: как

потом, благоверная, не старается уберечь своё супружеское чадо от ведьмац- ких утех, всё равно уволокёт к себе в постель. Проснётся, юная страдалица

среди ночи, помацала ладошкой рядом с собой – а место давно уже остыло. Вскочила, нетерпеливая!.. кинулась за второй своей половиночкой, да прямо босая и в одной комбинашке, будто горлица, да в полутёмный, холодный ко- ридор, да подбежав к дверям туалета, с силой дёрнула ту самую дверь, а там пусто!.. И признаков суженного не видать!.. Стоит минуты в раздумьях, слёзы по щекам ручьями текут, а в голове только одна мысль стучит молотом по наковальне: «Уволокла, бесстыжая, ненасытная, старая тварь!.. уволокла!..

живого уволокла!.. – как удав, заглотила!..». Глянула девица в дальний угол коридора, где дверь ведьмацкой находится: животный страх в душе и сердце сейчас вот-вот из её груди выскочит; на цыпочках, как кошка к мышке, стала подбираться к той проклятой двери, к насиженному, порочному месту – Лео- польдовны. Подкравшись и приплюснув к двери, затаив дыхание, принялась вслушиваться, но уже через минуту её головка отдёрнулась, и вся она отпря- нула от двери, будто её током ударило, а правая рука, произвольно, сама по себе, стала крёстное знамение сотворять. За дверью той, словно кузнечные меха работали, раздувая пламя в горне, и слышались охи и ахи, что-то шкребло и визжало, а по спине, страдалицы, в эту минуту не то что мурашки

бежали, кошачьи когти скребли!.. Кинулась, несчастная, к себе в комнату, уку- талась в одеяло, сидит на кровати и дрожит, как в лихорадке, ждёт, когда муж заявится. Уже под утро, скрипнула дверь, и её родненький Ваня, вошёл. Бледный, голый, а в руках, двумя пальцами, держит перед собой, будто напо- каз улику преступления – свои трусы!..

– Где ты был, Ваня?.. – спрашивает жёнушка ласково, тихо, дрожащим голо- сом.

– Наверное, в туалете, Маша, я был… – отвечает жертва ведьмацкого произ- вола.

– Но… я туда заглядывала, там тебя не было!..

– А где же я тогда был?.. – спрашивает, не менее несчастный, Ваня.

– Так это ж тебе лучше знать!.. трусы свои почему в руках держишь?.. – без злобы, спрашивает жёнушка Ваню, будто бы своего неразумного дитятю.

– Наверное, так нужно было и вообще… тогда я совсем ничего не понимаю и не помню, Маша… – может быть, я всё забыл?.. Голова сильно болит… и спать хочется…

– Иди сюда, мой бедненький, я сейчас уложу тебя рядом с собой и укутаю, ты вон, как дрожишь!..

Вот таким чудовищным способом, эта уже немолодая ведьма, изводила молодое мужское сословие коммунальной квартиры, а вместе с ними стра- дали и их молодые жёны. Стариков она, вероятно, по причине уже их не- мощи, игнорировала, которые-то совсем и не верили во все эти сплетни, го- воря, – что это всё чушь.

Но я-то, вселяясь к этой Жанне Леопольдовне, всей этой богом проклятой напасти тогда ещё не знал!.. Прошло дня три или четыре, как я к ней посе- лился. Как-то вечерком, уже поздновато было, и я, набегавшись по поликли- нике, я тогда в милицию медкомиссию проходил. Так вот, лежу на своей

арендованной кровати и приснул это я. Слышу прямо через сон, мостится кто- то рядом со мной, чувствую мягкое женское тело и тепло, и такая у меня по телу истома пошла, кто-то ласково гладит всё моё мужское хозяйство, и тут

же прямо наваливается на грудь, дышать стало трудно. Уставший был, как гад!.. То ли снится мне это всё, думаю, то ли и впрямь я в деревню свою прие- хал и на сеновал с соседкой забравшись, любовным делом с ней оттопырива- емся, но хоть убей, а проснуться до конца не могу!.. А, может быть, как я уже после анализировал, она меня чем-то подпоила или подсыпала что-то мне в продукты. Сам ведь сплю, но чувствую восторг, будто летаю, и покидать не хочется этот сон, и чем-то пахнет, будоража сознание, как в церкви, когда поп своим кадилом махает, а властный откуда-то голос вещает, – покорись, сын

божий Василий!.. Прямо мистика какая-то. Утром проснулся, голова, как пу- стой барабан и гудит где-то в затылке. Выяснять отношения не стал: не ша-

таться же снова по городу в поисках квартиры. А я, готовясь поступать в мили- цию, всё это время УКа зубрил: статью, за статьёй. И чтобы в дальнейшем об- рести покой, говорю это ей, хозяйке, ибо жопой чувствую, что это её работа, а что было или чего не было, о том сам чёрт не разберётся, но утром-то в по-

стели я проснулся без трусов!.. Они на полу рядом с кроватью лежали. А, зна- чит, получается, что меня изнасиловали!.. Какое-то даже презрение и брезг- ливость к себе появилось, отчаяние, звериная по чём-то тоска… Так вот, оделся это я, вышел из-за перегородки, с книжкой Уголовного Кодекса в ру- ках, открыл на нужной странице, и вместо, – доброе утро, Жанна Леополь- довна, – стал зачитывать ей статью… Как-то же мне надо было от этого са-

дизма избавляться, а то, как после подумал, было бы мне, что тому студенту…

– Ну и как?.. бабку больше не дегустировал оргазмом?.. или она тебя?..

– Нет, больше не повторялось, но с того дня она перестала со мной разгова- ривать. Так: то да сё, в двух словах. А после я ушёл на другую квартиру.

– А к чему ты, Вася, всё это нам рассказал?.. – с ехидной ноткой в голосе,

спросил лейтенант, – ситуация у нас очень далека от той развратной темы, где попахивает, и правда, серьёзной статьёй УКа. Или ты по-другому мыслишь?.. Или задумал чего?

– Скукота смертная, вот и хотел развеселить вас, а вы не смеётесь…

– Чужая душа, Вася, потёмки, с неё грех смеяться, а то насмешить можно так, что потом те трусы, что с тебя сонного стянули, придётся застирывать…

Немного помолчав, лейтенант, подводя итог необычному рассказу, продол- жил:

– Всё равно план не выполнить… поехали на авторынок. По «Фортуне» прош- вырнёмся, какой-нибудь забулдыга на пути повстречается, воткнём до компа- нии, так гляди, к вечеру и поднаберём штат, а заодно и машины поглядим… Говорят, там уже и иномарки старенькие стали понемногу появляться…

– А тех двоих пассажиров за собой тягать?..

– Пусть сидят, там теплее, чем на улице.

Вскоре выехали на улицу Малиновского и прибавив газу, покатили в север- ном направлении, куда и собрались. А тем временем, почти у самого берега Дона, в сотне метров от железнодорожного полотна, идущего через станцию Гниловская в сторону Таганрога, в небольшом, старом и дано заброшенном карьере, где когда-то добывали ракушечник и глину с крошкой, в зарослях

прошлогоднего сухого бурьяна и кустарника, возле костра, кружком сидело четверо тех самых «граков», ещё трое в это время находились где-то на про-

мысле: по добыванию средств к существованию. Над костром висело ведро, в котором варилась картошка в мундирах, местами ножом обрезанная. В эту

пору, когда овощные базы перебирают картофель, который гниёт не по дням, а по часам, этого продукта на свалках лежали горы. На краю костра в ка-