Полная версия
Южное Солнце-7. Да удвоится и утроится всё прекрасное
Людмила Маршезан
Инна Богачинская
Абдукаххор Косим
Михаил Большаков
Татьяна Копыленко
Людмила Чекменёва
Григорий Яблонский
Елена Ершова
Кришна Пракаш Шрестха
Виктор Васильчук
Елена Ананьева
Южное Солнце-7
Да удвоится и утроится всё прекрасное
Прелюдия
Людмила Маршезан
«Милая Елена!
Тепло Вашего сердца растопило осенний холод парижской осени, и щедрое солнце согрело сегодня нас. Спасибо за все, что Вы сделали для всех участников конкурса, не жалея времени и сил. Особая благодарность от меня за присланный Вами Диплом.
С нетерпением жду нашей встречи в Париже, чтобы я смогла показать Вам квартиру Марины Цветаевой в Ванве, хозяин которой – мой друг Флоран Дельпорт. Безмерная открытость и щедрость Флорана, его любовь и служба во имя поэзии Цветаевой наполнила эту квартиру новой жизнью. Все подробности я описала в эссе «На чудной каштановой улице», которое и высылаю Вам с удовольствием.
Всего доброго!»
Из письма Людмилы Маршезан«Спорили сотниКолоколов.День был субботний:Иоанн Богослов.«Эврика!», – чуть не вскрикнула я. Как же можно было не принять во внимание, что Марина родилась в день святого евангелиста Иоанна, которого называли апостолом любви. Ведь любовь, свойственная духу «цветаевщины», была главной особенностью и духовного облика Иоанна. Он – единственный верный ученик, не побоявшийся сопроводить в последний путь Иисуса Христа на Голгофу. Как не вспомнить цветаевские строки: «Одна за всех – противу всех».»
Париж, Франция
Инна Богачинская
Абдукаххор Косим
Михаил Большаков
Татьяна Копыленко
Г. Галина, 1906 г.
«Она замерла на скамейке, слёз уже не было, она их все выплакала за эту ночь, а еще влажный, уже не нужный батистовый платок лежал в пыли на земле у её ног.
Улыбка – уже неземная, светлая, чистая, счастливая – замерла на ее нежном, прозрачном лице.
Вокруг было тихо… покойно…
Розовый сад отходил, пролившись лепестками на песчаные дорожки…
Абрикосовые деревья сбросили последние плоды на землю…
Лес затих, умолкли птицы…
Всё это вчерашнее великолепие, потеряв свои краски, звуки, запахи, всё глубже погружалось в оцепенелый, отрешённый от всего земного, безмолвный, бездыханный сон, становясь навеки – прошлым…
…только на «границе» сада и леса беззвучно покачивались качели и словно ниоткуда, а может быть – с небес, ветер иногда приносил негромкие звуки рояля, а на песчаном берегу появлялись и исчезали, словно сдуваемые горячим летним ветром, две цепочки легких, невесомых следов…»
Людмила Чекменёва
«Боже мой! Как огромен, как красив мир! Как много в нем нового, еще не открытого мною, не увиденного моими глазами, не тронутого моими руками, не прочувствованного сердцем! Слишком поздно я поняла это!
Когда ты лежишь, прикованный к кровати болезнью, твой мир ограничен белым потолком с подтеком от дождя и давно немытыми плафонами, белыми стенами, наполовину выложенными голубоватым кафелем, тумбочкой, на которой по воле медперсонала имеет право стоять только вода, и соседками, с которыми ты делишь эту страшно надоевшую территорию.
Но это тоже мир. Мир любви, страданий, надежд, человеческих отношений».
Григорий Яблонский
«Не только удивительное, но и возмутительное началось без моего участия в делах города и мира, его частей, стран и областей. В первой половине этого вновь рокового для Европы ХХ века – подлыми делами двух тиранов – вслед за Первой мировой грянула Вторая мировая война! Но родившемуся в январе 1939 года повезло не только остаться в живых, но и выжить.
Отец Эммануил и мама сибирячка-детдомовка Клавдия очень вовремя поняли, что никому из них перед нашествием фашистов оставаться на своем берегу Южного Буга близ Николаева НЕЛЬЗЯ. С тем папа-садовод и ушел на фронт сапером – рыть окопы от любого столба до Сталинграда. А мама – молодой ветеринарный врач на своей служебной телеге с верной лошадкой в июле 41-го отправилась вместе с сынишкой, а ныне автором этих строк – на Восток, в нашу самостоятельную эвакуацию. Две с половиной тысячи километров на телеге за три с половиной месяца – это удивительно или нереально?»
Елена Ершова
«Однажды родители-паучки вывели своих детишек на прогулку. Паучата пошли гулять, послушно выстроившись в ряд, держась за веревочку-паутинку. Мама-паучиха, как всегда, шла впереди, а папа-сзади, чтобы кто-нибудь из паучат случайно не потерялся. Шли они между травинок и цветов, которые Тимке казались такими высокими, что создавалось впечатление, будто они достают до самого неба. Тимка, как всегда, от любопытства крутил головой направо и налево. Кругом было так интересно, что ему то и дело хотелось освободиться от маминой веревочки и путешествовать одному. Так он и сделал однажды…»
Кришна Пракаш Шрестха
Однажды Гону Джха путешествовал по разным странам. Брел и брел, и, наконец, дошёл до одной страны, где правил раджа, считающийся себя самым умным. К тому же этот раджа очень любил слушать разные истории. Было объявлено, что каждый путник, способный удивить раджу новой историей, получит вознаграждение в размере десяти тысяч рупии. Ну, а тот, кто расскажет старую сказку, будет сурово наказан. Многие путники с готовностью шли во дворец, чтобы испытать счастье, надеясь рассказать еще не слышанную никем историю. Но обычно эти рассказы оказывались очень известными в народе и, конечно, самому радже. Но даже, когда кто-нибудь осмеливался рассказать совершенно новую историю, придворные королевства, начинали твердить в один голос – Ничего в этой истории нового нет! Эту историю мы слышали не раз. И рассказчика, вместо того, чтобы награждать, сурово наказывали. Гону Джха узнал о нраве придворных и их замыслах. Он решил использовать всю свою хитрость, чтобы перехитрить их и заставить признать его рассказ абсолютно новым.
Виктор Васильчук
«Собачья жизнь, как человеческая. Одни живут в роскоши, другие – ближе к кухне, всячески угождая хозяину, отдельные силой добывают себе кусок мяса, а некоторые становятся… «бойцами».
Не догадывался Жук, лежа под старой грушей-дичкой, у оставленной его хозяевами дома, что беззвездной чернобыльской ночью попадет в разряд собачьих гладиаторов, так или иначе получив еще один шанс на жизнь. Несчастная собака и не подозревала, что на любви людей к животным тоже делаются деньги. Еще бы! Особые корма, ошейники от блох, искусственные кости, регистрация в клубах, услуги парикмахеров и даже джакузи.»
«А новоиспеченные бизнесмены научились делать деньги и на смерти животных. Страшный Молох наживы – яростнее от чернобыльского монстра. Он безжалостно засасывает в грязь бытия, раздирает пополам человеческие души, и не только…»
(Рассказ на украинском языке в 3-й части антологии. Перевод отрывка – Е. А.)
Елена Ананьева
I Глава. Поэзия. О поэзии
1. Людмила Маршезан
«На чудной каштановой улице»
Так назвала Марина Цветаева в письме к своим друзьям улицу Jean-Baptiste Potin в Ванве, куда в июле 1934 года переехала семья Эфрон. С сентября 2010 года на доме, где они жили, появилась мемориальная доска с цветаевскими стихами, как бы приглашающими переступить порог, подняться по деревянным ступеням лестницы и отворить дверь в квартиру Марины Цветаевой, в мир её поэзии. Не удивляйтесь, что вас радушно встретит нынешний хозяин Florent Delporte. С первой же минуты вы почувствуете, что он, как и вы, находится в гостях у Марины Цветаевой, где её стихам, как драгоценным винам, уже настал черёд.
Безмерная щедрость Флорана, его любовь и служба во имя поэзии Марины Цветаевой, наполнили эту квартиру, новой жизнью. Здесь собираются люди разных возрастов и национальностей, здесь говорят и поют на разных языках, объединенные единым творческим энтузиазмом. Когда Флоран прикасается к клавишам пианино, он на мгновение замирает, как бы ожидая невидимого благословления, и только потом исполняет стихи Цветаевой, заполняя всё пространство энергией чувств. Часто по-русски и по-французски он поёт вместе с Лесей Тышковской, посвятившей Цветаевой немало лет своей жизни. Их голоса звучат так, что мы забываем обо всём на свете. Мы забываем, а вот кукушка нет. Просто мистика какая-то. Каждый апрель, как только раздаются звуки музыки, она кукует, напоминая мне одну славянскую легенду, по которой кукушка была прекрасной женщиной, но потеряв любимого мужа, не вынесла разлуки и обернулась птицей. Боги, восхищённые самоотверженной любовью, наделили её магическим даром: знать, сколько будет жить на земле каждый из людей. За эту способность она навсегда была лишена возможности воспитывать своё потомство. Жалось и сочувствие к ней звучит в народной поговорке: «Кукушка кукует – по бездомью горюет».
Невольно вспоминается трагическая судьба Марины Цветаевой, дорого заплатившей за божественный поэтический дар. Прошу тебя, кукушка, улетай, не кукуй, людей не волнуй. Но, по всей видимости, птице понравился этот зелёный садик, где раньше рос любимый каштан Цветаевой. Под его древней, могучей кроной она пила чай и «угощала» стихами семью Айкановых, проживавшую в нижних этажах этого же дома и имевшую привилегию пользоваться садом. Это Митрофан, один из пятерых детей Михаила Порфирьевича и Антонины Георгиевны Айкановых, помог семье Эфрон переселиться в этот уютный уголок Ванва. Цветаева писала: «Мы живём в чудном месте, на чудной каштановой улице…» Эти богатыри-каштаны восхищали её. Ведь они, как и дубы, живут очень долго и могут нашептывать давно забытые истории. С третьего этажа её квартиры каштан создавал впечатление леса, таким он был густым. «Это моя главная радость», – говорила Марина. Природа была её отрадой, она считала, что если ребёнок живёт на асфальте, то будет жестоким, как он. Она выискивала любые возможности, чтобы на лето увезти семью подальше от «шума городского». Видимо, детство, проведенное в Тарусе, не прошло даром.
Семьи Айкановых и Эфрон так сдружились, что Марина отовсюду отправляла им почтовые открытки. Некоторые из них сохранились в семейном архиве Айкановых. Эти интеллигентные, душевные, любящие поэзию люди, согревали её, рассказывая ей интересные случаи из «прошлой» жизни. Бабушка Митрофана, мать Михаила Порфирьевича, была стройной, красивой дворянкой. В молодости, будучи представленной Льву Николаевичу Толстому, получила от него удивительный комплимент: «У Вас стать и внешность Анны Карениной». Живя в Таганроге, она была знакома с Антоном Павловичем Чеховым и сохранила о нём забавные воспоминания. В Париже бабушка подрабатывала съёмками в кино. Её можно увидеть в фильме Carl Theodor Dreyer о жизни Жанны д’Арк. Кстати, в эпизоде, в котором героиню стригут наголо, голову подставил дядюшка Митрофана, не пожалев своих кудрей. Митрофан обладал математическими способностями и был инженером, что не спасло его от любви к поэзии. Он написал около ста стихотворений, и некоторые были опубликованы в «Русской Мысли». Иногда он присаживался к письменному столу Цветаевой, стараясь понять алхимию её творчества. Марине нравился его юношеский задор, горячность в споре, чистота его стихотворных строк. Она открыла ему свой поэтический секрет: есть нечто в стихах, что важнее их смысла – их звучание. Митрофан не соглашался и приводил в пример своего кумира Державина, ещё не понимая, что Цветаева ушла далеко вперёд, что её стихи растут «как звёзды и как розы». Её яркость и необычность, меткость и выразительность, разнообразие и гибкость, богатство ритмических построений не были всем понятны в то время, которое она опередила.
Уезжая в Советский Союз, Марина Цветаева, раздаривала свои вещи и мебель знакомым, а письменный стол передала верным друзьям Айкановым. Михаил Порфирьевич в ответ написал шутливое, но тонкое стихотворение наблюдательного человека, умудрённого жизненным эмигрантским опытом.
Знаменитый писательский стол,Вдохновений слуга и приятель,Нескончаемой славы престол,Ты сарая теперь обитатель.Был ты пет и воспет,Как высокий предмет,Даже больше, как лучший товарищ!После этих побед,Тебе места вдруг нет,и ты свален как Храм от пожарищ.Но прости мне всю немощь моюИ пойми: сам раздавлен судьбою!И хоть песен других о тебе не спою —Всё же будем друзьями с тобою.«Нескончаемой славы престол» 76 лет хранился в семье Айкановых.
После того, как в феврале 1995 года закончился жизненный путь Митрофана, стол переехал к его племяннику Владимиру, загоревшемуся желанием «вернуть» его Поэту! Но как осуществить перевозку Париж- Московский музей Цветаевой? Владимир обратился к директору русского культурного центра в Париже, который отправил «орудие стихотворного труда» дипломатической почтой.
Гении предвидят будущее. Пророчески звучат стихи Цветаевой:
Мой письменный верный стол!Спасибо за то, что шёлСо мною по всем путям…В 2014 году её верный письменный стол пришёл к ней в московский Дом, в Борисоглебский переулок № 6.
Спасибо всей семье Айкановых за доброту и верность, за дружелюбие и милость, за чаепития под любимым каштаном, за любовь к Марине.
Мне хочется привести строки из благодарственного письма, присланного Владимиру музеем Марины Цветаевой:
«Ваша щедрость – подтверждение латинского изречения «Бесценен дар, предваряющий просьбу».
Но это еще не конец истории. Очень хотелось отыскать цветаевский кофр, подаренный ею семье Айкановых. До 1981 года он хранился у Митрофана, а потом Анна, его сестра, забрала сундук к себе. Но в 1998 году Анна подарила его Наташе и Сергею Антоненко, которые увезли его в Бретань. И вот, совсем недавно, в 2018 году, благодаря посредничеству служащих библиотеки Тургенева и готовности Флорана отправиться не только в Бретань, но и на край света ради любимого поэта, сундук, 80 лет спустя, вернулся в свой дом, на «чудную каштановую улицу».
Рядом с Ванвом, в Исси-ле-Мулино, проживает внучка Михаила Порфирьевича Айканова Ляля, в замужестве ставшая Пастернак. Вот такое необыкновенное совпадение с фамилией классика Бориса Леонидовича. Марина Цветаева знала Лялю, дразнившую её сына Муркой, ещё ребёнком. В настоящее время Ляля Пастернак единственный свидетель жизни Цветаевой во Франции. Ей навсегда запомнился характерный голос Марины Ивановны. Будучи уже взрослой и увидев в телевизионной передаче Анастасию Цветаеву, Ляля была поражена близнецовой схожестью голосов сестёр. Ведь в дедушкином саду, под каштаном, она много раз слышала, как Марина говорила на закате свои стихи. Именно говорила, а не читала, и тогда все удивлялись: ну, как раньше мы не догадались, как сами не нашли. Ведь это так просто, но… гениально!
В семье Айкановых стихи писали все, но декламировать в присутствии Цветаевой отваживался только Митрофан. Марина в строгой задумчивости курила, как бы вслушиваясь в себя, а Митрофан с драматическими жестами и слезами на глазах читал свои стихи, вызывая звонкий смех Ляли. Родители, сердясь, отправляли её в дом, что конечно, расстраивало ребёнка. Марина позволяла девочке поиграть на её большом сундуке (152 x 55 cm), который притягивал детское любопытство и возбуждал желание заглянуть внутрь. Но чтобы открыть его тайну, необходимо было поднять массивную крышку-сиденье, покрытую зелёным бархатом, на что у ребёнка не хватало сил. Тогда Ляля взбиралась с ногами на ласковую зелень потёртого велюра и рассматривала «волшебные» картинки. Так она называла открытки, выпущенные во Франции к всемирной выставке 1900 года, с изображением мира будущего – мира 2000 года. Больше всего её привлекало изображение двух хорошеньких девушек, находящихся в разных городах, но говорящих и видящих друг друга с помощью чудодейственного зеркала. Так, век тому назад, был предугадан скайп. В то время Ляля и не подозревала, что, повзрослев, будет тоже пользоваться такими «волшебными» штучками.
Цветаева никогда не сюсюкала с детьми, а говорила с ними, как с равными, отменяя «тормоза слов». Ляле запомнилась её прямота и её голос, долго оставляющий какое-то послевкусие. Она ещё не понимала, что строгость Марины, её требовательность – это не вредность, а забота, чтобы душа сбылась.
Торжественный весенний аккорд радостного цветения и душистости каштанов привлекал в айкановский сад гостей: Зинаиду Владимировну Кохановскую и её дочь Нину, которых Цветаева знала ещё по Москве. Они жили неподалеку и частенько забегали на гостеприимный самовар Михаила Порфирьевича, бывшего юриста, судьи, а во Франции ставшего сторожем. Он говорил об этом в шутливой форме, стараясь поднять настроение окружающим, но всем была понятна его боль и тоска, все одинаково тяжело тянули эмигрантскую лямку жизни. Михаил Порфирьевич обладал замечательным голосом, но самое удивительное, что на все случаи жизни у него находилась подходящая песня. «Кузнец рифм», Митрофан подпевал верно и сильно, тревожа медовые лёгкие ароматы неистово цветущих каштанов. Тогда его мать Антонина загоняла всех в дом и садилась за фортепиано: петь так петь с музыкой! В этих весёлых посиделках Сергей Эфрон никогда не участвовал.
Завораживающий аромат весны, тепло, текущее в дом, пустячок синего неба над головой, влекли быстроногую Марину в нежную зелень близлежащего леса. Составляла ей компанию в «фиалковый» поход Зиночка Кохановская. К разговору Марина даже «не прикасалась». Может быть, в чаще леса отпускала свои мысли в свободное плавание? Её взгляд утонченного наблюдателя «сверлил» таинственную нежность молодой листвы – зеленые кружева. У неё было острое ощущение красоты природы, звериное чутьё лесного уюта. У Зины создавалось впечатление, что Цветаева с облегчением обернулась бы цветущей липой, чтобы одаривать душистым чаем эмигрантов, потерпевших Россиекрушение, живущих в ненадёжности и неустойчивости, в нужде телесной и духовной, сумевших ещё сохранить прямую осанку веры, но потерявших надежду. Марина расточала себя без меры, не наполняла, а переполняла сердца любовью. Незнакомым она могла бросать вопросы в душу, проверяя, глубока ли она. Так она бросала камешки в глубокий колодец в саду Айкановых, долго вслушиваясь в далёкий, гулкий всплеск воды. Вольно дышалось в лесу поэту. Чуткая как зверь, впитывала Марина музыку природы, записывая её не нотами, а стихами.
Фиалки, дар леса, Марина не оставляла дома, они предназначались для её собрата по перу, такому же эмигранту Генриху Гейне, покоящемуся на Монмартском кладбище. Гейне принадлежал к тем, кто с лёгкостью создавал себе врагов, а верных друзей не находил. Марина, владеющая немецким языком, с малых лет восхищалась переводом А. Блока «Лорелеи». Эта старая легенда соединила воедино двух «божественных», любимых ею поэтов. Любопытно, знала ли она, что девятнадцатилетний Максим Горький, пытавшийся застрелиться, оставил предсмертную записку следующего содержания: «В смерти моей прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце»!
Несомненно, Цветаевой повезло, что её окружали сердечные интеллигентные люди, понимающие её стихи как строки, написанные болью и кровью сердца, страстью и совестью, безмерной любовью. Ей никогда не было в полной мере хорошо. В ней жило какое-то глубокое ожидание, вслушивание. Айкановы видели, что Марина в высшей степени чувствительна, без внутреннего покоя, прислушивающаяся к своим движениям души, неведомым окружающим. Предчувствие особой судьбы Цветаевой иногда тяготило присутствующих, и тогда Митрофан произносил молитву древних греков: «Да удвоится и утроится всё прекрасное», вызывая невольную улыбку Марины. В это время она работала над очерком «Мой Пушкин» (1937 год) психологическим этюдом детского восприятия пушкинского творчества, очерком исповеди, прозой прозрения. Естественно, иногда её «прорывало», и Марина рассказывала о «своём» Пушкине: «Нас этим выстрелом всех в живот ранили». Потрясающая власть и мощь её «внутреннего горения» приводили в дрожь окружающих, создавая впечатление, что она может всё, чего захочет. У неё был как бы новый орган восприятия мира, она видела все несоответствия жизни, конформизм, притворство и расширяла судьбу поэзии, сотворив пронзительные, как стрелы, строки. А её умение сказать «нет» всему общеобязательному и признанному обрекало её на одиночество и лишение всего, кроме своих мыслей и стихов. Иногда её раздражали ритуальные русские романсы, нескончаемый караван разговоров и вздохов о России. Тогда она отчетливо повторяла свою знаменитую фразу: «Не быть в России, забыть Россию может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри тот потеряет её лишь вместе с жизнью». Даже если Марина могла нести в себе чудовищную сумму страданий, она оставалась солнечным поэтом, приветствующим утреннюю зарю и вмещающим горизонт тысячелетий до и после себя.
