Небо Мадагаскар

– Интересно, – промолвил Мага, – раньше писатель брал перо – пенис – макал в чернильницу – вагину – и писал. А теперь – ручка, можно долго писать, очень долго, а потом покупать новую или менять стержень.

– Понятно, – сказала Нада, – раньше литература была сексом, теперь она – онанизм.

– Ну, знаете, – возразила Нести, – это все прекрасно, но сейчас пишут пальцами, сейчас человек отдает всего себя своему творчеству, потому что пальцы – черви, они пожирают человека с одной стороны и выделяют его в виде экскрементов с другой.

– Неужели любое письмо сейчас есть дерьмо? – удивился Мага.

– Почему? Некоторые считают, что все пальцы – пенисы и любое письмо есть оргазм. Черное-черное семя, – сузила глаза Нести.

– О, это круто, – промолвила Нада и уронила стакан. Тот полетел навзрыд и приземлился в небо. Знакомые рассмеялись, плюнули себе на ладони и растерли по щекам. Курнули марихуаны из Гянджи, потанцевали в дыму и выпотрошили воблу, плывущую у них в головах и не находящую в них приюта. Расплакались под воздействием наркоты по имени Бродский, и Нада сказала:

– Наркотики – это не конопля и гашиш. Наркотики – это Бродский, Маяковский и Блок.

И трое пошли на улицу.

6

Сели на лавочку возле дома, подошла Лейла, подруга Нести, и все пошли в клуб «Дагестан». Сели за столик и заказали вермут, потанцевали малость и приступили к выпивке.

– Полумесяц – это ободок на голове, – сказала Лейла. – Когда месяц округлится, он станет лицом, девушка будет смотреть с флага Азербайджана и Турции.

– Лейла? – спросила Нада.

– Не обязательно, – ответила она.

– А почему боком?

– Лейла спит, – рассмеялась Лейла. – Азербайджан – это сказка о спящей царевне. Никто не любит армян сильнее, чем азербайджанка и турчанка.

– Думаешь? – спросила Нести.

– Не думаю – знаю.

– По себе? – продолжила Нести.

– Ха-ха-ха. Кончай провокации.

Все выпили вермута, плеснули бензина на свои сердца – угли, ждущие ветра. По-бродски покурили и заказали наргиле. Лейла подкрасила губы и поправила волосы. «Здесь есть книги? Набоков точно должен быть. Без него в клубах нельзя. Хоть и чуждо мне это все. Люблю воздух и лавочки. Ну, или уютные кафе, где можно курить и писать. Надо бы открыть кафе «Бодрийяр», да не мое это дело. Ну да ладно. Пустяк». Мага позвонил Вику и позвал его. Вик – его здешний знакомый – резался в приставку, но обещал приехать.

– Кому ты звонил? – спросила Нада.

– Вику.

– Я его знаю?

– В общем, возможно все.

Нести поперхнулась дымом, закашлялась, Мага принес ей воды, успокоил знакомую, привнес в ее внутренний мир цитату из горной реки. Нада поднесла платок к краю глаз, по очереди смахнула слезинки.

– Ты плачешь? – спросил ее Мага.

– Нет. Впрочем, да. Просто чувствую конец вековечной истории, будто она подходит к концу и потом все будет по-другому. Мы будто выбрались из колодца.

– Серьезно? А, да, – промолвила Нести и выпила.

– Это очень страшно и чудно. Головокружение. Свобода. Ветер и дождь. Или туча и солнце. Совершенно иные законы. Совершенно иное время, если оно вообще есть и будет, – продолжала Нада. – И будто на краю колодца стояла огромная глыба, которая сорвалась вниз сразу после нашего выхода.

– А я подумала, – сказала Лейла, – что смерть только вопрос памяти. Ведь что нужно? Только тире вместо пунктира. Чтобы новый человек получил душу умершего и помнил о ней, понимал, что он – это тот, кто умер. Перенос вещества нужен. Мага умер. Да здравствует Мага. Вот и всё.

Компания выпила еще, съела по салату и вышла из себя, потому они ели и они танцевали – одновременно, пока Гришковец не выключил музыку и не стал читать свою новую пьесу.

– Кто это? – спросила Лейла.

– Драматург, – ответил Мага.

– Ясно, – сказала Нести.

– И мне, – подключилась Нада и добавила: – Книги нужно держать около изголовья или класть одну книгу под подушку.

– Зачем? – удивился Мага.

– Голова пропитывается ими.

– Ну, так можно сказать, – возразил Мага, – что поцелуй без языков лесбиянский, ниже лобка слегка, это если по сути. А поцелуй с языком – это секс мужчины и женщины.

– А поцелуй с языками, – вмешалась Нести, – это секс двух вагин, которые вообразили себя пенисами. У которых внутри сюрприз.

– Мне неприятно это слышать, – возразила Нада. – Я могу только сказать, что секс мужчины и женщины – это когда ящерица хочет спастись в норке, но не может и погибает, от нее остается только кожа, валяющаяся снаружи.

Они замолчали и стали слушать Гришковца.

– Янис выходит из дома и говорит, – читал Гришковец, – не трогайте ящерицу языка, не сжимайте ей хвост своим горлом, иначе ящерица отпустит свой хвост и убежит изо рта, крича «Преступление и наказание» и «Воскресение», поскольку Достоевский и Толстой – две ноги человека, между которыми их ручка, которой они писали по очереди. На этом Янис не замолкает, только покупает пиво и превращает его в водопад, спадающий в желудок, чтобы художники фотографировали его, а люди купались под ним. Янис вкушает теплоту летнего солнца, рубит дрова и вздыхает меж колкой. Говорит: скоро хлеб будут делать из мяса, люди будут укрываться облаками, идущими ливнем и бьющими молниями. Янис залезает на крышу и оттуда вещает, как Заратустра: половина человека – это два человека, и из вагины женщины может вырасти дерево, которое папа Карло срубит и сделает из него Буратино.

– Пойдемте отсюда, – сказала Нада.

– Почему? – удивился Мага.

В этот момент позвонил ему Вик, сказал, что не может приехать, так как тяжел душой, и позвал всех к себе, на улицу Анара. Мага озвучил его предложение, все допили вермут, вызвали такси и помчались. Летели сквозь город, Мага смотрел из окна и видел фильм «Кофе и сигареты», закрывал глаза и лицезрел картины Ван Гога, стихи Маяковского, прозу Булгакова и пьесы Вампилова. Всё было намешано и переплетено, всё боролось друг с другом, и сам город представлял собою сражение всех видов искусств.

– Я вижу музыку, – молвила Нада, – фуги Баха несут Карабах прямо в уши, глаза, обволакивают кожу и создают ощущение моря. Мне хорошо, сонаты просто разрывают меня, как псы, и уносят мое мясо в себя, а скелет мой прыгает от счастья и радуется вечности по имени Карамель, Шоколад, Пряники, Вафли и Торт.

– Город могуч, – продолжил за Наду Мага, – он северно-ледовит, и в нем таится огромная жара, огромная Грузия, силы Чечни, слезы ребенка, которые пьет Достоевский из бутылки, купив сие за 15 копеек в универмаге, где африканцы и азиаты продают вертикаль своего духа, сотканную из молитв.

Через 20 минут они были уже у Вика, купив три бутылки армянского коньяка и плетеный сыр, похожий на дреды, только без головы и тела того рэпера, который их сплел и спел. «Какой вечер, какие значения, которые именуются звездами, рублями, когда солнце – пятак. Но есть ведь еще бумажные деньги, и они тоже звезды, и они дороже и больше, но хватит, пора бухать».

– За бессмертие! – сказала тост Нада.

– Ну, это что? – загрустил и удивился Вик. – Мы все умрем – это ясно.

– Ну вот жизнь – это линия, – промолвила Нада, – ее ведет писатель, раньше она прерывалась, потому что писали пером, потом стали писать ручкой, жизнь стала длинней, а в будущем на экране смартфона или компьютера линия сможет не прерываться вообще.

– Ой, не понимаю я эти параллели, – огрызнулся Вик и выпил коньяк. – Грустно от этого, ну жили веками так, не всегда хорошо, ну войны, голод, болезни, но привычно и хорошо в целом, а сейчас эти телескопы, полеты, таблетки. Не знаю, не знаю даже.

– Ты хочешь умереть? – спросил его Мага.

– Да никто не хочет, – уклонился Вик, – просто смерть – это как Вторая мировая – все дружно встают и идут умирать, все сразу. Ура! – мы сейчас умрем. Это такая экзальтация.

– Ну, вкусно умирать, согласен, – произнес Мага и выпил. – Но не все солдаты умирают, обмотанные своими мертвыми товарищами, как тротилом. И вот они все и поборются за бессмертие.

– Просто если бессмертие возможно, то оно – от армян и прочих, черных, кого я не люблю, – выдавил из себя Вик, – значит, русским и американцам придется потесниться, уступить свое место. Лучше умереть, но быть первым.

– Понятно, – сказала Лейла, – так мы приходим к тому, что жизнь – это секс, а смерть – эпилог, оргазм. Рождаются и живут ради смерти. А смерть порождает жизнь. Потому святые не занимаются сексом, ведь они – секс в чистом виде.

– Кощунственно, – отметила Нести, – но правда.

Включили медленные и ранние песни группы «Кино», затянулись дымком, рисующим Марс. «Там пески, пустыня, Алжир, там играют в пляжный футбол, гоняют мячи, которые наполнены последним выдохом марсиан, которые были индейцами и большевиками, что одно и то же, иначе не объяснить ненависть к США и тех, и других, именуемых общим именем Гойко Митич и танцующих вокруг костра из книг Фридриха Ницше».

– Что такое бутылка? – спросила у прочих Лейла.

– Что? – поинтересовался Вик.

– Желудок и пищевод.

– Ну, сходство можно найти, – согласился Мага.

– Да я о том, что надо бутылки выпускать в таком виде.

– Понятно, почему у пьяных развязываются языки – пробки и крышки нет, – сказала Нести. – И получается, что алкоголь не внутрь поступает, а наружу. Пьянеют люди и округа, когда откупоривается бутылка.

И Нести закружилась по комнате, развивая обстановку вокруг себя, увеличивая ее, накачивая. «У пьяных косят глаза, потому что пьяные – Азия, захватчики, пьяные – филиал Китая или Японии, их шпионы, лазутчики, призванные собирать информацию и передавать в те страны. Те же, у кого просто косят глаза, те постоянно на связи с Китаем, те косят действительность, траву, которой Конфуций назвал людей, и делают голой землю ради нового посева, ради урожая, породы, будущего». На этом Мага закончил мышление и выпил коньяк, который устроился надолго в его желудке, усевшись там с газетою, в тапочках и в очках. «Карабах, если так посмотреть, есть Ван Гог, рыжий, безумный, странный. И гениальный тоже. Не признанный никем мастер, потому что живой. И все ждут его смерти, чтобы признать его». Мага почесал подбородок и сказал всем, что Твардовский был роботом, первым советским роботом, не писавшим никогда о любви, Терминатором, Шварцем или его отцом.

– Не соглашусь, – возразила Нада, – город – это кожура, которая покрывает людей культурой, но за пределами города, в лесу или в поле, человека лучше не встречать, потому что он обнажен, даже если на нем сто пальто, человек на свободе превращается в оружие, стреляющее в муху, оленя, льва, человека и бога. Руки и ноги – ружья, бомба сама голова.

– Так и есть, – согласился Вик, – а от себя добавлю: живой человек – живой и мертвый, одновременно, а мертвый человек – или живой, или мертвый – только что-то одно.

– Ну да, так и есть, – сказала Лейла, – ведь дождь – это война, миллионы свинцовых пуль, убивающих землю. А лужи – расплавленный свинец, даже если он очень холодный.

– Жидкий Терминатор, – усмехнулась Нада. – Бойтесь, бойтесь его!

– Да мы боимся, – отреагировала Лейла, – но любая сумка – это женский живот, и если вы положите в нее ключи, то через девять месяцев достанете из нее машину или квартиру.

Тут зазвенел телефон Маги, обозначилась Жаклин, она звала пить и гулять, радоваться Карабаху, раскинутому над собой – Арменией и Азербайджаном, содержащими в себе Россию, Францию и США. Мага начал звать Жаклин к Вику, объясняя свою занятость танцами, выпивкой, компанией и ночью, которая – работа: кем работаешь? – ночью. Потому через полчаса с двумя бутылками виски в их компанию ворвалась Жаклин. Она сразу взяла быка за рога, внеся в квартиру музыку бедер, грудей, шеи, матки, вагины, яичников и пахнущих искуплением грехов рук.

– О, вечеринка в разгаре, – сказала она.

– В самом что ни на есть, – молвила Нада, – так как Платон – это модель самолета, в котором летят в Стамбул «Тимей», «Государство», «Законы» и «Пир».

– Это прекрасно, – согласился Вик и добавил: – Брюс Ли никогда не был человеком, он был тем, чем занимались другие, – дзюдо, карате, ушу. Его смерть означает только одно: то, что им овладели в совершенстве, довели до точки и острия.

– А у меня такое ощущение, – закричала Жаклин, – что в Карабахе умерли время и смерть! И вся жизнь здешних людей в поедании этих двух трупов! В жарке и варке их! Давайте танцевать, общаться и пить!

Компания выпила, и каждый закружился с бутылкой, шепча ей то, что диктовала она.

– Почему пьяные смелы? – спросил себя Мага вслух. – Потому что в бутылках джинн, пьяный проглатывает его и становится им, выполняя любое желание. Вот так. Или джинн говорит через пьяного, чувствует свою силу и способен уничтожить весь мир.

– Ооо! – воскликнула Нада, – я тут подумала: любая машина едет не на первом, втором, третьем, четвертом колесе, даже не на сумме их мчится и катится, нет, каждая машина едет на пятом колесе.

– А «КамАЗ» едет на одиннадцатом колесе, – с грустью сказала Жаклин. – Он едет на одиннадцатом колесе, как человек едет в одиннадцатом автобусе.

– Ты почему загрустила? – спросил ее Вик.

– Месячные приближаются, – отвечала она, – и мне кажется, что они не изнутри, а снаружи. Типа не гейзер, а скорее лавина. Вот такие дела.

– Ну это не беда, посмотри – какое счастье в деревне: крыши домов – открытые и перевернутые книги, из которых сыплются вниз герои и живут: сеют, торгуют, пьют, – спела почти что Нести.

– А есть учебники: геометрия, алгебра, физика, – дополнила Нести Нада.

– Другое дело – города, – вмешался Вик, – в них плиты – листы А4, на них можно всем писать.

– Ногами, – добавил Мага и, дождавшись окончания вечеринки, ушел в другую комнату и уснул.

7

Утро пришло внезапно, Мага открыл глаза, увидел спящего Вика на соседней кровати, оделся и тихо ушел, оставив записку о том, что он признателен за все, но пора. Дома Мага принял душ, долго тер мочалкой большой палец правой ноги, потому что на нем была грязь, побрился, почистил зубы и промыл ледяной водою глаза. «Облака – овцы и бараны – удары молнии – удары рогом, гром – столкновение баранов, лбами, битва за самок и территорию, всё понятно, весьма, они пасутся, поедая зелень небесную. А мясники режут облака и жарят превосходный шашлык. И кетчуп – это кровь барана, она идет не снаружи, а хлещет из мяса, это ошибка – считать не так». Мага сварил вермишель, съел ее со сметаной и чесноком и набрал Датви, своему старинному другу. Вместе они пошли в кафе «Истанбул» и заказали по мясу. Вскоре подтянулся Саид, которого позвал Мага. Сыграли втроем в дурака, пока жарилась плоть. Покурили кальян.

– Курица не умеет летать потому, что у нее человеческая душа, – сказал Датви.

– Да ладно, – раскрылся Мага.

– Конечно, любая курица – это не тушка, не тело, а ножка, крыло, шейка и грудка. Ее нет целой. Нигде. Никогда.

– Интересная мысль, – промолвил Саид.

– Мысль из материи, никто не видел мысль, потому что она маскируется под алюминий, хлеб, мысль, телефон и кирпич.

– Да ну, – не согласился с Датви Саид, – по-твоему, это так? То есть мысль может стать кулаком и ударить по лицу человека?

– Она может вселиться в кулак.

– Датви, да ты не прав, – опять не согласился Саид.

– Это сложный вопрос, – произнес Мага.

– Мысль в центре молекул и атомов, она в сердце всего, вы не знаете, – продолжал Датви, – сердце мыслит гораздо сильнее, чем мозг. Оно рассылает кровь по всему организму – это почта, это книги, газеты, письма. Основное занятие тела – чтение: читают и осмысляют написанное почки, руки, пальцы, ладони. Ноги, в конце концов.

– Член и вагина?

– Да, – согласился на этот раз Датви с Саидом.

Им принесли мясо, мужчины пожевали его и захотели выпить. Взяли чешское пиво, разлили его по бокалам и выпили.

– Вопросительный знак – это старость, сгорбленная старуха, которая все забыла, – сказал Датви, – а восклицательный знак – это молодость. Устремленность наверх.

– Понятное дело, – молвил Саид, – и к этому можно добавить вот что: шизофрения – это глаза, брови, уши; здоровье – это лоб, нос и рот. А вместе они – лицо.

Сделали по глотку, оценили женщину, состоящую из цитат Шестова, звучащую ими, и поборолись на руках. Всех победил Датви. Это немного огорчило остальных, но пиво расслабило всех. «Уорхол просто построил один из городов Карабаха, он строитель, не художник, ничуть, так вот, город один из – это продукт Уорхола, его дитя, родное и нежное, теплое, ждущее тысячи посетителей, даже больше, чтобы счастье лилось и пелось». Мага огляделся кругом, накатил и откусил кусок шашлыка.

– Хорошо, – сказал он, – даже можно хинкали взять, обмакнуть их в соус и отправить на лечение и отдых в желудок.

– Хинкали люблю, – кивнул головой Датви.

– Хинкали – курган, где покоится, скажем, сармат или хазар, – вмешался Саид.

– Ну, не очень приятно есть труп человека, – проворчал Мага.

– Душу мы едим, а тело стесняемся, – усмехнулся Саид. – Хищные души едят мирные души, съедают их полностью, потому на улицах и в домах миллионы тел без души. Вот такая вот жизнь.

– И души нельзя восстановить? – спросил Мага.

– Можно. Для того и искусство. Книги, музыка, фильмы. Они – семена, – объяснил Саид.

– А еще Млечный Путь, глядя на небо или съемки Вселенной, можно поймать хороший вирус, можно окунуться в родные пространства и поймать зерно космоса, которое прорастет в тебе и даст потрясающие плоды, – дополнил Саида Мага.

Саид на это ничего не сказал, только макнул в пиво ус, образно или реально, почесал правую щеку и углубился взглядом в стакан, в прохладное пенное море, потопившее сотни кораблей.

– Левый глаз – это Ришар, правый глаз – Депардье, и они играют в фильме «Папаши», устраивают налет, дерутся, переворачиваются на машине, обнимаются, расходятся, переходят границу и исчезают из вида, переходя из кино в этот мир, – сказал Мага и закурил.

– Да, – тоже закурил Саид, – и великая мудрость мира может заключаться в выстреле, в ране, в глупости, в алкоголе, в бомжевании и ударе ногой в лицо в рамках турнира «Возвращение домой ночью в неблагополучном районе Твери».

Датви не стал курить, но достал томик Чаренца и начал листать, задумчиво глядя на стихи.

– Почему люди – большая часть – не любят стихов? – спросил он.

– А что такое стихи? – возразил Саид.

– Вот именно, – продолжил Мага, – стихи – это война, это Македонский, это выстроенные ряды, полки, структурированные тела. Кому приятен захват?

– Конечно, я это и говорю, – подхватил мысль Саид, – проза – это толпа, это мир. Это знакомства, болтовня, работа, парк, сад, кафе. А поэзия – это воин. Войско. Война и власть. А есть еще пьесы – это мир и война, и сейчас пьесы в прозе.

Подошел официант и предложил компании осетинское пиво. Мужчины задумались и согласились.

– Свежее? – спросил Мага официанта.

– Да.

– Ну, тогда несите, – приказал или попросил Саид.

Через минуту они уже пили пиво «Владикавказ», и Мага думал, что сексуальность – это океан, в котором плавают желания людей: киты, акулы, дельфины, черепахи и рыбки. Разные рыбки, большие и маленькие.

– А вообще, – сказал вслух Мага, – люди делятся на два вида: на воду и сушу. Это основное деление. Таково и мышление их. Мозги разных видов. Один человек – суша, другой человек – вода. Есть ли авария лодки и машины? Она всегда, и именно потому никто не видит ее. А секс – это когда машина везет на себе лодку. От них рождаются самолеты. Полет есть вода и суша, скрученные в одно.

– Не слишком ли прямолинейно? – спросил Датви.

– А ты как считаешь? – спросил в ответ его Мага.

– Вообще не задавался этим вопросом, но могу сказать: люди – это книги, каждый человек – это книга. Есть Библия, есть «Война и мир», есть «Преступление и наказание», есть «Евгений Онегин», есть «Жизнь идиота», есть «Мизантроп». И особенность нашего времени в том, что один человек стал не одной книгой, а многими. И не только книгами, а еще брошюрами и газетами. И все идет к тому, что люди станут одновременно и фильмами, и картинами, и музыкой. И еще будет отдельная категория: те люди, которые тетрадь, скажем, проект, но их еще нет, но они есть, просто еще не созданы, но человек уже есть.

– Может, так и есть, – сказал в свою очередь Саид, – но я думаю еще, что люди – это модели машин. Подумайте. Есть «БелАЗ», есть «УАЗ», есть машины, которые уже не выпускают, но они есть и они ездят в фильмах о старине. Но мозги – это реально разные модели.

– Выходит, что иностранцами улица полна, – удивился Датви.

– Именно, – произнес Саид, – всё смешалось в сем мире. И внутри человека сидит человек.

– Ха-ха, – рассмеялся Мага, – тогда шизофреники – это автобусы, трамваи, троллейбусы, пароходы, самолеты и поезда.

– И драматурги, – промолвил Саид.

– Это одно и то же, – отрезал Мага и сделал большой глоток.

Вскоре подтянулся Тофик, спел азербайджанскую песню, содержащую в себе куски бытия, элементы людей и души львов и бизонов, играющих на траве. На это Саид сказал выстрел, топор и плоть. Мужчины расстегнули рубашки и принялись за еду, налегая также на выпивку. Небо росло в их сердцах, обещая инфаркты – молнии, шаровые и обычные, удерживающие шаровые, рвущиеся в небо, если бы не веревки, убивающие собой.

– Конечно, – сказал Тофик, – высшее искусство – повеситься на молнии, но кому это нужно? Все самоубийцы вешаются на цепочках с крестом. Это такая мода. Это сегодня круто.

– Крест впивается в горло, – продолжил мысль Датви, – и отпечатывается на нем, издает себя на человеке одним подарочным и самым дорогим в мире экземпляром.

И на этом он встал и сфотографировал своих товарищей, показал им фото и разместил его в Инстаграме.

– Ну фото классное, – сказал Мага, зайдя в инет, – а вообще, прошлое и будущее – две ладони, а настоящее – комар или муха меж ними.

– Не соглашусь, – возразил Саид, – извините за откровенность, но прошлое, настоящее и будущее – это половые органы мужчины, то, что посередине, – настоящее, оно может стоять и висеть, а прошлое и будущее могут вдруг стать настоящим.

– О, это круто и страшно, – молвил Мага, – и мне тут подумалось: если человек лежит – это мост, а когда встает – это мост разводят, это два человека между двумя берегами. Человек – это цифра два. И не случайно двойка похожа на вопрос.

– Ну и человек – это здание, – продолжил Саид, – этажи, в которых живут алкаши, юристы, поэты, писатели, разнорабочие, полицейские и прочие. Основной вопрос философии – кто живет на последнем этаже человека, кто поселился там, пожарный, учитель, врач и т. д. И даже больше: не умер ли там человек и не лежит ли и разлагается месяц и год – даже вечность.

Тофик достал карты и начал их тасовать, дымить сигаретой и пропускать дым через сито зубов.

– Армяне, – сказал он, – это разрыв гранаты, азербайджанцы – пуля и выстрел. Я говорю про мозги.

– Понятное дело, – промолвил Мага, – Ницше – это арбуз, ручка его – нож, читатель его – покупатель.

– Как сложно, – скривил губы Датви, – но мир усложняется, вот именно. Есть слова и тексты сом или масло, мясо или вино. А есть – салат, например, винегрет, супы разные, многомыслие, супермышление. Богато накрытый стол или хлеб и вода. Но надо совмещать и то, и другое.

Они замолчали, покосили глазами по сторонам, ничего интересного не обнаружили, вышли на улицу, расплатившись, и двинулись наугад. По крайней мере, так считал их мозг, но ноги и прочее могли думать иначе. «Хорошо напились, вообще пьянство – выход в море, человек просто на море, он в океане, он ищет Америку, он Колумб». Так они шли, пока не встретили Софью. Та шла навстречу, держа букет роз.

– Привет вам, – сказала она, – мужчины, куда идете?

– Гуляем, – ответил Мага.

– Пьяны?

– Ну, чуть-чуть, немного, – произнес Мага.

– Я с вами.

– Тогда пойдем, – дал разрешение Датви и представился.

Все познакомились впервые и заново и двинулись по дороге, распевая мугам и рабиз. Жесткую «Воровскую долю», несущую семидесятые годы вперед, впереди, как отдельного человека, потому что каждый год – это отдельно взятый человек, но есть и люди десятилетия и даже столетия, не говоря про тысячелетия. «Азербайджанец может быть просто ножом, вот ты с ним пообщался при встрече, мирно поговорил, а ушел с тысячей ран, весь в порезах, в которые вошли слова и пустили ростки». Шли недолго, садились на лавки, курили «Казбек», «Арарат», «Баку», львиную долю своих мыслей и чувств проглатывали и делали частью почек, сердец и легких друг друга. Пропитывались собой. Софья шутила, сравнивала позвоночник с мачтой, потому что человек – корабль, плывущий, как динамит, во все стороны, хоть с виду он идет в одну сторону, жуя листья капусты или поедая мороженое.

– Легкие – паруса, – говорила она, – и их наполняет ветер, то есть сигаретный дым. Вот так вот. Иначе – ноль, просто якорь и место в голове – на мели.