Детский сад, штаны на лямках

– У меня вагон времени, – соврала я, – я тебя не брошу.

– Тогда пошли?

И она открыла дверь.

Несмотря на ранний час, в коридорах соцзащиты было довольно многолюдно. Люди, которые ждали своей очереди на стульях или озабоченно сновали туда-сюда, были чем-то неуловимо похожи. На ум пришла фраза – «потрепаны жизнью». И я обнаружила, что Алябьева идеально вписалась в их ряды.

Около входа за столом сидел пожилой охранник. Подпирая руками лысую голову, мужчина разглядывал кроссворд.

– Простите, где отдел опеки и попечительства? – обратилась к нему Ленка.

Охранник, не поднимая головы, махнул правой рукой.

– А инспектор Махнач в каком кабинете принимает?

Еще один жест в том же направлении:

– В двадцать шестом.

Мы двинулись по длинному коридору. В этот момент у меня зазвонил телефон. На дисплее высветилось имя Алки Безруких. У дамочки просто талант напоминать о себе в самое неподходящее время!

– Слушаю, – только и успела сказать я, дальше говорила Алка.

С большим эмоциональным напором она пыталась донести до меня какую-то мысль, но из-за гула, стоящего вокруг, я ничего не могла разобрать.

Я прикрыла телефон рукой и прошептала Лене: – Догоню тебя через минуту. – Вышла на улицу и сказала в трубку: – Вот теперь можешь говорить.

– А раньше я перед кем распиналась? – возмутилась Алка. – Ты где вообще находишься?

Кажется, она перепутала меня с собственным супругом. Тотальная слежка и подозрительность стали входить у нее в привычку. Опасная тенденция, однако.

– Еду в школу, – почему-то соврала я. Впрочем, догадываюсь, почему: не хотелось выслушивать Алкины нудные нравоучения.

– Мне в голову пришла отличная мысль, – заявила Безруких. – Когда будешь брать интервью у Марии Николаевны, обязательно задай ей один вопрос. Спроси, как бы она хотела отметить свое восьмидесятилетие.

Я решила, что Алка рехнулась. Может, у нее и плохие отношения с мужем, но она живет за ним как за каменной стеной и, кажется, совсем оторвалась от суровой российской действительности. Какое восьмидесятилетие? Да это вообще чудо, что наша бывшая учительница дожила до семидесяти лет при такой-то ужасной экологии в городе. Для нее каждый день может стать последним, и это, увы, не просто расхожее выражение.

Чтобы отвязаться от Алки, я пообещала:

– Хорошо, спрошу.

Мне не терпелось закончить разговор, но Алка была настроена поболтать. Она принялась рассказывать, что Наденька, которая вообще-то прекрасно развита для своего возраста, не выговаривает звук «р», и теперь обеспокоенная мамаша стоит перед дилеммой: то ли водить дочь к логопеду, то ли ждать, когда само пройдет. Дескать, у нее самой в детстве не было никаких проблем с артикуляцией, она сразу заговорила чисто, как диктор телевидения, а вот Никита неправильно артикулировал шипящие, может, дочь пошла в него?.. Я вполуха слушала трескотню, периодически вставляя «угу» и «надо же».

Вдруг краем глаза я увидела, что из соцзащиты выбежала Ленка. Не останавливаясь ни на секунду, она повернула за угол и помчалась по направлению к городскому парку.

– Эй, ты куда?! – крикнула я, но она стремительно удалялась.

– Что там у тебя происходит? – напряглась в телефоне Алка.

– Что-то странное. Ленка пробежала мимо меня как угорелая. Кажется, она сошла с ума…

– Так ты, значит, до сих пор толчешься в соцзащите?! – взъярилась Алка.

– Я перезвоню, – сказала я и нажала на «отбой».

Из подъезда выскочил охранник, тот самый лысый пенсионер.

– Куда она побежала?

– Кто?

– Баба в черной куртке и джинсах.

Именно так была одета Алябьева.

– Я не видела, я по телефону разговаривала, – ответила я, для убедительности продемонстрировав мобильник.

Охранник тоскливо огляделся вокруг.

– А что случилось-то?

Он не ответил, только коротко выругался и скрылся в подъезде. Я ринулась вслед за ним.

В самом конце коридора, там, где располагался отдел опеки и попечительства, толпился народ. Все стояли вокруг распахнутой двери, зайти в кабинет никто не решался. В воздухе висела напряженная тишина.

– Что случилось? – шепотом поинтересовалась я у старушки в длинной дубленке.

– Убили, – коротко ответила она.

– Кого?

– Да инспекторшу какую-то. Во-о-он она лежит.

Я проследила взглядом за ее пальцем и первое, что увидела в просвет между людьми, были толстые женские ноги на грязном линолеуме. Ноги лежали пятками кверху и были обуты в дешевые тапки из кожзама с опушкой из искусственного меха. Потом, чуть наклонившись вправо, я разглядела клетчатую юбку до колен, покрывавшую объемистый зад. Верхнюю часть тела скрывал стол. Опытным взглядом я определила, что при жизни дама носила пятьдесят четвертый размер одежды. А я вот за зиму незаметно расползлась до пятьдесят шестого, а поскольку зима в самом разгаре, то это, очевидно, еще не предел…

Меня едва не стошнило. Нет, правда, это было омерзительно. Всякая смерть отвратна, но когда умирает толстый человек, его тело смотрится в тысячу, нет, в миллион раз тошнотворнее! Я поклялась себе, что завтра обязательно сяду на диету! Нет, завтра не получится, я же в гостях, но с понедельника – непременно!

– Давно пора их тут всех поубивать, – пробубнила тетка в красном пуховике. – Второй месяц не могу добиться, чтобы льготы по коммуналке пересчитали. То одну справку требуют, то другую… Фашисты!

Кажется, она выразила общее мнение. Оглядевшись вокруг, особого сочувствия на лицах я не заметила.

– Ольга Валентиновна! – вдруг раздался истошный крик. – Олечка! Да что же с тобой сделали?! Да кто же это?!

Растолкав зевак, в кабинет ворвалась женщина. Она была одета в брючный костюм, который сидел на ней мешковато. На ногах у нее были точно такие же тапки с опушкой из искусственного меха, как на покойнице. Очевидно, эти тапки пользовались среди сотрудниц соцзащиты популярностью. И вполне заслуженно: кабинеты расположены на первом этаже, в туфлях работать холодно, в сапогах – жарко, а в таких высоких тапках – в самый раз.

Склонившись над покойницей, женщина принялась причитать в лучших народных традициях:

– Да кто же это сделал?! Да почему это случилось?! Да на кого же ты нас, Олечка, покинула?!

Судя по тому, как вытянулся в струнку охранник, это была начальница.

– Не извольте беспокоиться, Ирма Станиславовна, – отчеканил он, – виновные понесут заслуженное наказание.

Ирма Станиславовна резко перестала причитать. Она впилась взглядом в охранника, глаза ее сузились, и она стала классическим воплощением стервозной директрисы.

– Как такое могло случиться в стенах вверенного мне учреждения?! Ты куда смотрел? Да я тебя уволю к чертовой бабушке! Будешь жить на одну пенсию и подохнешь с голоду, твою мать!.. – Прибавив несколько непечатных выражений, Ирма Станиславовна немного успокоилась. – Я полицию вызову, – сказала она, – а ты убери отсюда этих… – чиновница запнулась, подбирая слово поприличнее, – это население.

Охранник принялся махать на толпу руками:

– А ну пошли отсюда! Кыш!

– Эй, полегче, не гусей гонишь, – запротестовала было старушка в дубленке, но осеклась под суровым взглядом охранника.

Люди потихоньку расходились. Мой взгляд случайно упал в угол кабинета, и я застыла, как изваяние. Около стены валялась серая матерчатая сумка, в которую Ленка Алябьева собрала детские вещи! Но самое ужасное, что на столе я увидела папку из прозрачного пластика с документами, сверху лежала медицинская карта Костика Алябьева. Даже на расстоянии трех метров я могла прочитать фамилию на обложке!

Меня запоздало осенило: да ведь убитая – это инспектор Ольга Валентиновна Махнач! Та самая, которая отобрала сына у Ленки Алябьевой. А Ленка сбежала, бросив здесь вещи и документы. Господи, неужели это она убила чиновницу?!

В моем сердце не родилось ни капли осуждения. Напротив, почему-то я была полностью на стороне Алябьевой. И в одну секунду решила выкрасть вещественные доказательства с места преступления. Хотя бы папку с документами, потому что она определенно указывала на убийцу!

Я сделала шаг и уже протянула руку к папке, когда услышала сзади окрик охранника:

– Ничего не трогайте! Отойдите от стола, там могут остаться отпечатки пальцев убийцы!

Все присутствующие разом посмотрели на меня. Мне захотелось превратиться в невидимку и слиться со стеной. Тетка в красном пуховике вдруг ткнула в меня пальцем и провозгласила:

– Это она!

– Это не я, – испугалась я.

– Это она пришла сюда вместе с убийцей! Я собственными глазами видела!

Я натужно рассмеялась:

– Что за ерунда! Да меня вообще здесь не было! Я на улице стояла, по мобильнику разговаривала, охранник может подтвердить. Правда же, мужчина?

Пенсионер тупо на меня уставился. Я прямо-таки слышала, как ворочаются шестеренки у него в голове.

– Ну, – замычал он, – вроде бы да, она на улице стояла…

В этот момент у меня как нельзя кстати зазвонил телефон.

– Вот видите, я же вам говорила, – важно заявила я, как будто это действительно что-то доказывало.

И рысью затрусила к выходу. Надо сматываться, и поживее!

Звонила, естественно, Алка.

– Что там у тебя творится? – зашипела она в трубку.

– Дурдом, – ответила я, вырываясь на улицу.

И это была чистая правда.

Глава 6

В родную школу я примчалась, когда закончился третий урок. Я уже собиралась предъявить охраннику журналистское удостоверение, но он пропустил меня так, видимо, принял за одну из родительниц.

Внутри практически ничего не изменилось. Конечно, интерьер стал более современным, вместо плаката «Претворим в жизнь итоги XXVII съезда КПСС!» висел аполитичный лозунг «Школа – наш второй дом», но в целом все осталось по-прежнему. Даже уборщица точно так же ворчала на первоклашек, имевших неосторожность пробежать по свежевымытому полу. Это была, безусловно, уже другая уборщица, но тряпкой она елозила с точно таким же остервенелым выражением лица, как пятнадцать лет назад.

Некоторые люди вспоминают школу с содроганием, но только не я. У меня с ней связаны лишь приятные воспоминания. Учеба давалась мне легко, вела я себя примерно и была на хорошем счету у педагогов. К счастью, в нашем классе не было откровенных хулиганов и маргинальных личностей, которые бы портили жизнь остальным. Так что я без внутреннего сопротивления открыла дверь учительской, где меня уже ждала бывшая классная руководительница.

Выглядела Мария Николаевна на удивление хорошо. Да что там «хорошо», выглядела просто замечательно! Дай бог всем нам так выглядеть в семьдесят лет! Стройная, подтянутая, глаза задорно блестят. И одета великолепно – в серые шерстяные брюки, белую водолазку и норковую жилетку.

С некоторых пор я разбираюсь в мехах. Одна меховая фабрика в Воронеже заказала мне тексты для каталога своей продукции. Так вот, та норка, что сейчас на Марии Николаевне, редкого голубого цвета. Сияющая холодная красота меха похожа одновременно и на снежный иней, и на мерцание драгоценного камня сапфира, поэтому цвет так и называется – «сапфир». Он очень идет платиновым блондинкам и пожилым дамам, благородно оттеняя их седину. Один из самых дорогих мехов, между прочим. Я хотела было прикупить себе шубейку, но заоблачная цена не позволила даже подступиться.

Я мгновенно оценила жилетку: мех натуральной окраски и отличной выделки, вещь пошита из цельных шкурок, а не из кусочков. Детей у Марии Николаевны нет, насколько я знаю, она так и не вышла замуж, целиком посвятив себя профессии, но, должно быть, у нее имеются богатые родственники, которые материально помогают, потому что на учительскую зарплату такую роскошь не купишь.

Сначала Мария Николаевна расспрашивала меня о моей жизни, я подробно отвечала: живу в Москве, работаю журналисткой, есть своя квартира, не замужем.

– Не затягивай с замужеством, – строго сказала она, – а то получится, как у меня. Всё выбирала чего-то, перебирала, а потом в сорок лет спохватилась, стала искать бывших женихов, а из них половина женились, а другая половина – уже умерли.

Я усмехнулась:

– Если бы было из чего выбирать, я бы обязательно выбрала.

– Выбор есть всегда, – назидательно изрекла пожилая дама, – просто надо снизить требования к жениху. Брак – это союз несовершенного мужчины и несовершенной женщины, а идеальный брак – когда эти несовершенства совпадают. Ищи себе ровню!

Я задумалась: хм, получается, что идеальный вариант для меня – это добродушный толстячок, который хотел бы осчастливить весь мир, но слишком ленив, чтобы проснуться ради этого на полчаса раньше. Нет, увольте, такие мужчины мне совсем не интересны. Я предпочитаю энергичных мужчин спортивного типа, ставящих перед собой практичные цели и уверенно к ним идущих, – короче, моих полных противоположностей. Кстати, теперь понятно, почему они меня совсем не замечают: наверное, тоже ищут себе ровню.

– Ладно, не будем отвлекаться, – вернула меня к действительности Мария Николаевна, – в нашем распоряжении есть сорок минут. О чем ты хотела со мной поговорить?

Я включила диктофон. Хорошо, что я подготовилась к интервью и заранее написала вопросы в блокноте. Я задавала свои вопросы, слушала ответы и кивала, сохраняя на лице заинтересованное выражение, однако мысли мои были далеко. Из головы никак не выходила картина: толстые ноги инспекторши Махнач, безжизненно раскинутые на грязном полу.

Я размышляла: неужели и правда Ленка Алябьева убила чиновницу соцзащиты? Зачем она это сделала? Даже сумасшедший сообразил бы, что этим поступком подписывает себе смертный приговор. Теперь Ленка уже никогда не увидит своего ребенка. Сколько дают за убийство? Лет пятнадцать. Когда она выйдет из тюрьмы, Костику исполнится двадцать. Это будет потерянный, глубоко несчастный человек. Известно, как ломает детей детский дом. Захочет ли он вообще встретиться с матерью? И доживет ли Ленка до этой встречи? Смертность среди заключенных в России – самая высокая в мире…

– Люся, я вижу, ты меня совсем не слушаешь, – с мягким укором сказала Мария Николаевна.

– Простите, задумалась.

– О чем, если не секрет? Наверное, мальчики в голове?

Я улыбнулась:

– Мария Николаевна, вы забываете, что я давно уже не школьница. Если мне за тридцать, то моим «мальчикам» скоро на пенсию выходить. Нет, я думаю о Лене Алябьевой, помните ее? Вчера мы случайно встретились, и…

Я не хотела рассказывать правду. Какой смысл? Помочь старушка ничем не сможет, только разволнуется до инфаркта.

– В общем, Ленка выглядела какой-то пропащей, что ли. И еще мне показалось, что она пьет…

– Пила, – подтвердила Мария Николаевна, – и довольно сильно.

Я так и подскочила на стуле:

– Да что вы говорите?!

– Увы. Через три года после того, как Лена окончила школу, погибли ее родители. На железнодорожном переезде автобус столкнулся с товарняком, позже выяснилось, что машинист потерял сознание и поезд мчался без управления. Это была ужасная трагедия, двадцать восемь жертв, в городе даже был объявлен траур. Ты помнишь этот случай?

Я покачала головой:

– Нет, я тогда в Москве жила.

– Вот в этом самом автобусе и ехали родители Леночки Алябьевой. Она в одночасье стала круглой сиротой, пришлось самой о себе заботиться. Лена тогда училась в институте, стипендии на жизнь катастрофически не хватало. Когда ты молода, хочется и одеться красиво, и вкусно покушать. Она решила обменять квартиру, оставшуюся от родителей, на комнату с доплатой. Дело было в лихие девяностые годы, а она – двадцатилетняя неопытная девчонка. Конечно, ее обманули, вместо денег подсунули фальшивые купюры. А комната, которую она якобы купила, по документам принадлежала не продавцу, а совсем другому человеку. Короче, она осталась без жилья, без денег, да еще с кучей долгов, которые успела к тому времени набрать. Написала на мошенников заявление в милицию, но ей намекнули, чтобы не рыпалась, иначе окажется на кладбище рядом с родителями. Время такое было, и за меньшее людей убивали, а тут – квартира…

Мария Николаевна вздохнула, на ее лицо набежала тень.

– А дальше что было?

– Ну, что дальше. Бросила институт, пошла работать на машиностроительный завод, жила в общежитии. А там известно какой контингент – каждый вечер пьянки-гулянки. От безысходности Лена стала попивать и втянулась. Женщинам ведь много не надо, два стакана вина в день – и через месяц ты уже хроническая алкоголичка. В общем, допилась она до попытки самоубийства. Раньше с этим было строго, каждого самоубийцу, если он выживал, конечно, принудительно клали в психушку на лечение. Вот и Алябьева попала в психбольницу. Представь мое изумление, когда я увидела ее там собственными глазами!

– Вы-то что делали в психбольнице? – удивилась я.

– Навещала соседку по квартире, у нее был маниакально-депрессивный психоз. Диагноз звучит угрожающе, но она была абсолютно безобидная, только всегда очень унылая, похожа на грустную овцу. Пришла я, значит, к соседке, а в палате для самоубийц встретила свою бывшую ученицу! Чувства, которые я тогда испытала, не передать словами. Прежде всего ощутила огромную, просто неподъемную вину. Меня не покидала мысль: может, это мы, педагоги, что-то проглядели?

Сразу видно, что Мария Николаевна – человек старой, еще советской закваски. При социализме люди сначала спрашивали с себя: «Что я могу дать обществу?» – а потом уже: «Что общество может дать мне?» Причем в большинстве случаев второй вопрос даже не возникал. А сегодня учителя считают, что они никому ничего не должны. Если ученик не усваивает материал, это его проблемы. Если он попал в дурную компанию, это вина родителей. А педагог ни за что не отвечает, потому что у него мизерная зарплата и расшатанная нервная система!

– К счастью, Люся, медицина творит чудеса. Не всегда, конечно, но порой результат бывает поразительным. Лена Алябьева полностью избавилась от алкогольной зависимости, полностью! Думаю, прежде всего это заслуга ее лечащего врача. С тех пор она больше не пьет! Ни капли!

Я вспомнила, каким привычным жестом Ленка вчера опрокидывала коньяк, и с сомнением спросила:

– Вы уверены?

– Абсолютно! Через год она зашла ко мне в школу и выглядела чудесно! Сказала, что завязала с выпивкой, восстановилась в институте и перевелась на заочное отделение. С завода она ушла, устроилась менеджером и совершенно довольна жизнью!

Еще одна черта советских педагогов: думать о людях лучше, чем они есть на самом деле. Ох, боюсь, Ленка была не до конца искренна с бывшей учительницей!

Теперь у меня в голове все встало на свои места. Картинка сложилась. Очевидно, что ребенка у Ленки изъяли не просто так. У государства были причины беспокоиться о его судьбе. Алябьева не работает и, скорей всего, продолжает выпивать. Пребывание в семье, несомненно, представляет для мальчика опасность. И тот факт, что мамаша убила инспектора соцзащиты, это убедительно доказывает.

Наверное, бывших алкоголиков не бывает. Усилием воли человеку удается на время приглушить пагубную страсть, но малейший стресс, любая неприятная мелочь способны свести на нет все усилия. Человек срывается, потому что его уволили с работы, потому что он поссорился с женой или потому что погода сегодня такая омерзительная, что если он сию же секунду не выпьет, то повесится.

– Она повесилась, – сказала вдруг Мария Николаевна.

– Кто?

– Люся, ты опять меня не слушаешь. Я говорю про мою соседку, ту самую, с маниакально-депрессивным психозом. Вот в отношении нее медицина оказалась бессильна, она повесилась на общей кухне.

Оглушительным взрывом прогремел звонок на перемену. Школа загудела детскими голосами и стала похожа на гигантский улей.

– До урока осталось десять минут, – напомнила Мария Николаевна. – Я пойду в класс, ты со мной?

– Да я уже, собственно, закончила, – отозвалась я, вставая со стула.

Мы вышли в коридор, и у меня зарябило в глазах. Можете считать меня старомодной, но я не одобряю, когда школьники одеты кто в лес, кто по дрова. Я целиком и полностью за школьную форму, которую сама носила в детстве. В начальной школе она была коричневая, в старших классах – синяя. Все-таки школьная форма как-то объединяет и дисциплинирует учеников.

Неожиданно я вспомнила про Алку Безруких с ее дурацким поручением.

– Мария Николаевна, последний вопрос. Скажите, пожалуйста, как бы вы хотели отметить свое восьмидесятилетие? Можете не отвечать, если не готовы, – поспешно добавила я, чувствуя себя глупейшим образом.

Собеседница улыбнулась:

– Ну почему же, отвечу с удовольствием. Только перейдем в более спокойное место.

Кабинет физики, как и пятнадцать лет назад, был разделен на две части: собственно класс, где стоят парты, и небольшой закуток, где хранятся всякие наглядные пособия. Вот в этом закутке мы и обосновались. Было слышно, как за тонкой перегородкой галдят ученики.

– Ты удивишься, – сказала Мария Николаевна, – но буквально вчера я обдумывала свое будущее, составляла план, правда, не на десять лет, а на пять. И решила, что свои семьдесят пять лет встречу на борту лайнера, совершающего кругосветное путешествие, в компании богатых американских пенсионерок. Мы будем пить шампанское, каждый день менять прически и без зазрения совести пялиться на молодых стюардов. Про восемьдесят лет я еще не загадывала, но, думаю, что хотела бы отметить их точно так же.

Я думала, что сегодня меня уже ничем не удивишь, однако сюрпризы продолжались.

– Вы знаете английский? – только и нашлась что спросить я.

– Немного. В пределах, достаточных, чтобы общаться по Интернету с продавцами на международных аукционах.

– Вы что-то покупаете на международных аукционах?

– И покупаю, и продаю. Покупаю ткани, фурнитуру и материалы, необходимые для моего творчества. А продаю кукол, которых изготавливаю собственными руками.

– Кукол?

Вместо ответа Мария Николаевна открыла шкаф и достала фарфоровую куклу. Чудесный экземпляр ростом около пятидесяти сантиметров. У куклы были белокурые волосы и огромные голубые глаза, в которых словно плескалось и грозило вылиться из берегов озеро.

– Она плачет? – удивилась я.

– У всех моих кукол глаза на мокром месте, даже если они улыбаются. Таков мой индивидуальный почерк.

– Как ее зовут?

– Вайолетт, на английский манер. Но, наверное, хозяйка будет звать ее Виолеттой.

Имя кукле подходило. На Вайолетт было прелестное лиловое платье, украшенное стразами и золотой тесьмой, и туфли в тон. Присмотревшись, я разглядела изящную вышивку на кожаных туфельках. Еще у куклы была сумочка, сплетенная из бисера. В целом мне показалось, что это безумно тонкая и очень качественная работа. Швы на платье были безупречны!

– Неужели вы сами сделали одежду и аксессуары?

Мария Николаевна кивнула.

– А лицо расписывали тоже вы?

– Не только расписывала, но и отливала из фарфора. Я же говорю, что кукла – полностью творение моих рук.

Я вертела в руках куклу, восхищенно ахала и не удержалась от вопроса:

– Сколько же может стоить такая игрушка?

– Обычно я не говорю, чтобы не шокировать собеседника. Но ты, Люся, человек грамотный, все равно найдешь информацию в Интернете. Вот именно эта кукла стоит около двух тысяч долларов. Правда, я ее не продаю, а дарю сегодня своей внучатой племяннице на день рождения. Девочку назвали Машей в мою честь, очень трогательно. – Мария Николаевна бросила выразительный взгляд на часы и поднялась: – Люся, с тобой приятно беседовать, но меня ждет девятый «Б». Если я не выйду к ним прямо сейчас, они решат, что я заболела, и запрыгают от счастья. Жалко будет их потом разочаровывать.

Она вернула куклу в шкаф и закрыла дверцу на ключ.

Мне следовало откланяться, но я была так заинтригована, что не могла уйти.

– Но позвольте, почему именно куклы? Разве вы художница? Я бы поняла, если бы учитель труда вдруг начал мастерить кукол. Или учитель рисования. Но вы же всю жизнь физику преподавали! Или я что-то пропустила?

Собеседница грустно усмехнулась:

– Ты пропустила мое послевоенное детство. К счастью для тебя, ты не знаешь, что это такое – играть с куклой, сплетенной из пучка соломы. Когда несколько лет назад я заглянула в «Детский мир», то обомлела перед витриной с куклами. Просто превратилась в соляной столб! Причем интересовали меня не тощенькие Барби и прочий ширпотреб, а фарфоровые куклы, сделанные в единственном экземпляре. Каждый день я, как маньячка, заходила в магазин, смотрела на них и не могла насмотреться. Мне безумно, до дрожи в руках хотелось иметь дома такую! Но с учительской зарплатой об этом глупо мечтать. И тогда я решила сама сделать фарфоровую куклу! Записалась на курсы, специально ездила по вечерам в Москву. Первая моя кукла была ужасна. Но постепенно я набралась опыта, выработала свой собственный стиль, стало получаться что-то приличное. Сначала я дарила куклы знакомым, а недавно начала продавать их по всему миру через Интернет. В общем, да здравствует глобализация и английский язык! Благодаря им я в семьдесят лет занимаюсь делом, которое приносит мне абсолютное моральное удовлетворение и неплохой доход!