Путешествие в страну И…

И, мельком глянув на Оксану, вышел. Она заметно повеселела и взяла инициативу в свои руки:

– Знаете, мы живем скромно, не часто гости к нам жалуют, да и Петр Лаврентьевич не часто балует такими подарками, – кивнула на стол, на котором, действительно были хорошие продукты.

Она, действительно, развеселилась, как и обещала днем. Щеки ее налились румянцем, глаза загорелись, она с удовольствием поглощала все что находилось на столе.

– А хотите я вам спою? – весело спрашивала она и пела.

Я приятно отметил, что все песни ее были, как и та, народные, проникновенные, с любовью к своей родине и гордостью за нее. Не то что наши современные выкидыши псевдокультуры: ”…попробуй муа муа, попробуй джага джага. Попробуй о! о! Мне это надо, надо”».

– А хотите – я вам станцую? – и стала – ах, как бесподобно! – танцевать.

Не дерганьем конечностей, обозначающим призыв созревшей самки к совокуплению, был замечателен ее танец. А – вначале медленными и плавными, идущими из глубины ее женской натуры, движениями роскошного тела, затем все ускоряющимися, как в цыганском танце, страстными порывами. И – как пик страсти влюбленных – взлет и падение, без остатка сил. Я был ей восхищен.

– Да вы, Оксана, настоящая актриса! Вам на сцене выступать.

– Я и выступаю – в нашем Доме культуры.

– А в город не пробовали, в театр пойти?

Она как-то грустно улыбнулась:

– Зачем же, мне и здесь очень хорошо.

Прозвучало не очень искренне.

– Такой заботы, которой нас окружает Вахтанг Константинович, там не найти.

У меня в престольной была пара знакомых деятелей театра, и я предложил свою помощь, но она вдруг замолчала и замкнулась. Выпив еще рюмку коньяка, вдруг сказала, что пора спать, поздно.

– Где же Алексей? – вспомнил я. Оксана как-то странно посмотрела мне прямо в глаза:

– Не придет, он в ночную смену, – и пошла стелить мне постель.

Упав в нее, я моментально заснул. И снится мне сон, что ты – рядом. Садишься на краешек кровати и гладишь мои волосы теплой ладошкой. И улыбаешься: ”Вот видишь как все просто, а ты так переживал”. Я смотрю на тебя и не верю: ”А как же наш уговор не прикасаться?” Ты смеешься: ”Так это же к тебе относится, а не ко мне!” Затем наклоняешься и нежно-нежно целуешь… Сердце мое бешено стучит, неужели это не сон? О, боже, не сон! Я чувствую тебя – твое лицо, сладость нежных губ, чудный аромат волос. И таю на глазах… Но, стоп, почему от тебя идет запах спиртного?”

– Тише, тише, дурачок! Это я, Оксана.

И она зажимает мне рот ладонью. Я ощущаю прикосновение ее горячего, наэлектризованного тела. Быстро прихожу в себя. Она шепчет мне в ухо:

– Молчи, нас прослушивают.

Молчу, пытаясь понять – что бы это значило. На всякий случай отодвигаюсь от нее. Наверное, она чувствует холод “брони” и шепчет:

– Прошу вас, не подводите меня, иначе я попаду к нему.

В голосе мольба и страх. И вслух:

– Милый, если ты хочешь, будем это делать молча.

– Объясните же – что происходит? – шепчу ей в горячее ухо.

– Не выдавайте меня! Этот Петр Лаврентьевич – ужасный человек. Я не смогу второй раз выжить в его лапах!

И затряслась от немых рыданий. Слезы ее покатились мне на рубаху. Я стал гладить ее волосы, пытаясь успокоить, а она, прижавшись лицом к моей груди, тут же уснула.

Чего нельзя было сказать обо мне. Все события сегодняшнего дня смешались в моей голове и не желали быть разложенными по полочкам. Откуда-то издалека захрипел мой друг Володя: ”Баба как баба и что ее ради радеть!.. Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, если, конечно, и ту и другую раздеть”.

Затем вдруг возникла картинка: заходит участковый, с ночной, а я тут с его женой разлеживаюсь! Мигом соскочил с кровати, куда идти – к ним в спальню, что ли? Лег на пол, взяв подушку. Стало спокойнее. Вдруг вспомнил “инспектора”: «Давай-ка, золотой мой, – дела не ждут». И поспешное удаление Алексея. Стало нехорошо от мысли, что все это подстроено. Но – зачем? По крайней мере ясно, что надо уходить из этих мест. Что я тут забыл? Тем, что меня интересует здесь и не пахнет. А непростой человек этот “инспектор по кадрам”, с виду – крыса канцелярская, а вот видишь – как его боятся, сам участковый как по команде слушается. И что-то явно недоговаривает, надо с ним откровенно поговорить… не успев закончить мысль, я заснул.

День десятый. Пётр Лаврентьевич и Вахтанг Константинович.

Рано утром я вскочил – Оксана еще спала. Я вышел из дома, надеясь побродить по пустынной деревне. Не тут-то было. Улица наполнялась выходившими из домов мужчинами и женщинами – и молодыми и старыми – с тяпками, граблями и лопатами. Вчера днем как будто вымершая, сейчас она становилась оживленной и шумной. Иные приветствовали друг друга, иные переговаривались, иные весело смеялись. Все говорило о том, что настроение толпы было бодрое, рабочее. Люди двигались туда, откуда мы приехали в дом участкового – в центр. Там уже собралось довольно много народу, невдалеке стояла колонна грузовиков с открытыми бортами. Играла гармонь, пели залихватские песни, веселые частушки. Без похабщины и мата, как у нас. К толпе подошел инспектор по кадрам. Одет он был простецки – резиновые сапоги, рабочие брюки, ветровка, без очков.

– Лаврентьич, – закричали сразу из нескольких мест, – бери лопату и с нами, нечего штаны протирать в конторе!

Толпа весело захохотала.

– Куда же я без моих бумажек, золотые мои! – также весело отвечал он, – не дотяну до вечера, помру ведь! – смех еще больше.

Тут к нему подошла молодая ядреная девка:

– Не хочешь с нами ехать – давай танцевать!

Круг разомкнулся, и они вдвоем, под гармонь стали отплясывать так, что остальные захлопали в ладоши.

Мне тоже было весело все это наблюдать. Особенно когда после танца толпа не отпускала бедного Лаврентьича, как он ни просил. Его окружили молодые горластые труженицы и наперебой стали предлагать свои руки и сердца.

– Хватит холостяком жить, Лаврентьич! Смотри – какие красавицы вокруг – выбирай любую.

Тот потел, краснел, видимо стесняясь, что еще больше усиливало веселье. Вдруг он заметил меня и закричал:

– Ну-ка разойдись! Глядите, какого жениха я вам нашел!

Все замолкло, все уставились на мою персону, как будто я был инопланетянин. Теперь настала моя очередь смущаться. Выручил инспектор, подойдя и пожав мне руку, сказал:

– Это – наш дорогой гость, он – оттуда, – показал в сторону пальцем, – но не такой как те – он путешественник, ученый.

Толпа одобрительно загудела. Ко мне приблизилась та, которая плясала, наверное, самая озорная:

– А ученые – любят? – громко пропела она.

…Скажи на милость: что мне было ей ответить? Как рассказать про мои к тебе чувства?.. Кто мне поверит? Верит ли мне вообще хоть кто-нибудь?!…

Я молчал, краснея, вызвав новый приступ веселья. Настороженность прошла, видимо, они поняли, что я не чужой. Много любопытных глаз, стали подходить ближе, когда Петр Лаврентьевич скомандовал:

– А ну разойдись, рабочий народ! Товарищ ученый выступит в Доме культуры и все вам расскажет, а сейчас у него важные дела.

Его быстро послушались (надо же – какой!), вновь затеяли играть на гармони и петь, а мы шли уже вдвоем. Настроение у него было приподнятое:

– Вот оно – счастье, – говорил он вдохновлено, – видеть и чувствовать как сбываются великие планы Вахтанга Константиновича: создать в нашем загнивающем мире, – он вопросительно взглянул на меня, я не имел ничего против, – островок честного труда и душевного благополучия.

– Да вот, взгляните! – и он указал на очередное скопление народа, – ну разве вы сможете такое увидеть где-то еще?

Я обернулся, и брови мои поползли вверх: невдалеке в рабочей форме, с лопатой стоял… священник, окруженный бабами и мужиками, что-то оживленно с ним обсуждающими. Подойдя, мы познакомились с этим необычным человеком.

– Трунин, Дмитрий Васильевич! Священник, – четко, по-военному представился он, крепко пожав мне руку и посмотрев на меня честным, открытым взглядом.

…Подумалось, что честность здесь – одна из почитаемых человеческих ценностей. Чего нельзя было сказать о “моем мире” – том, откуда я явился. Ложь, обман, вранье – вот за счет чего почти все там достигали “успеха” и благополучия. Причем, казалось, что себе эти люди лгали и врали, себя обманывали даже больше чем других. Обманывали себя, что главное в жизни – деньги и карьера, обманывали себя, что живут счастливо, имея огромные дома, дорогущие машины и молоденьких любовниц. Обманывали себя, что  создают культуру и благополучие страны, в которой живут. Обманывали себя  – что верят. Обманывали себя – что любят…

Видя мое удивление, Дмитрий Васильевич захохотал:

– А вы думали, священник – всегда разряженный и пузатый, свысока смотрящий на свою паству? Я ведь тоже – оттуда – именно поэтому и ушел. И в армии был рядом с солдатами, на дух не переносил пузатых офицеров, и здесь – вместе с тем кого люблю,  – с ласковой улыбкой посмотрел на народ, – и делю с ними радости и горести трудовых будней.

Он был крепкого телосложения, лицо мужественное, выразительный крупный рот и нос, надбровья, выдавали незаурядный характер. А совсем короткая борода и черная шапочка – священника. Мы пошли дальше и в очередной стоявшей группе людей я заметил участкового Алексея Юрьевича, испытав что-то вроде упреков совести.

…Как-то я подзабыл о ее существовании… Что же это такое – совесть? Не то чтобы я не представлял, но – с точки зрения науки? Не официальной, а моей личной “науки”, в которой есть всего два ученых: академик – это ты, моя любовь, и аспирант – это я…

Петр Лаврентьевич мигом снял груз с моей души:

– Не вздумайте волноваться, дорогой наш, – так же весело, как и всегда сказал он, – что бы у вас ни было вчера с Оксаночкой, – это ваше и ее личное дело. Алексей Юрьевич это прекрасно понимает и ему в голову не придет на вас обижаться, да он об этом даже и не подумает. У нас нет того ханжества, которое вы привыкли наблюдать там: в церквях неистово каются, дома подло обманывают, а вне его – погрязают в жутчайшем разврате. Мы воспитываем в людях честное и уважительное отношение к чувствам – конечно, к здоровым чувствам – симпатии, любви, и к телесным тоже. Не считаем брачные узы петлей на шее и не мешаем высказывать мужчине и женщине друг другу то, что они думают и переживают. Пускай же они свободно женятся, свободно разводятся, пускай стремятся ввысь, падают и взлетают, а не угнетают себя понапрасну лживыми раскаяниями о вымышленных грехах! Живем-то один единственный раз, – с грустью закончил он.

… Алексей Юрьевич стоял в окружении мужчин, которые увлеченно обсуждали “достоинства” деревенских дам, так что никто не заметил нашего появления. Немного смущаясь, они принялись здороваться со мной, а он спросил, как я вчера провел время. На его лице я не прочел того подозрительно-тревожного, а порой и злобного выражения какое бывает у ревнивых мужей или любовников. Я отвечал ему, что Оксана была просто великолепна, и он с радостью (или мне показалось?) предложил остаться у них на все время. Тут-то дело обстояло  как раз напротив, я твердо решил перебраться в другое место. После сегодняшнего утра уходить отсюда немедленно, как я думал вчера, расхотелось, а вот поменять дислокацию было бы очень кстати. Петр Лаврентьевич и на этот раз проявил свой талант психолога.

– Если хотите, можем поселить вас в другом доме. Есть незамужние барышни, есть холостяки, есть семьи, которые с радостью вас примут. Так что – не стесняйтесь, выбирайте. Я выбрал священника, тем более, что он был как раз одиноким холостяком. Выбор мой был одобрен, и пока мы уходили от собиравшихся в поля тружеников, мой компаньон увлекся рассказом о “батюшке”.

– Кстати, батюшкой, святым отцом и тому подобными именами у нас его никто не кличет. Зовут по имени-отчеству, что согласитесь, ближе к истине, чем разные прозвища. Но авторитета и уважения от этого не меньше, а, напротив, даже больше. Спорят с ним, не соглашаются – сами видели. И все одно – идут к нему, мои золотые, за утешением и ласковым словом. Он, в некотором смысле – мой конкурент, – тут Петр Лаврентьевич рассмеялся, – там, где мои, так сказать организационные и иные средства не работают – там его слово помогает. Великая вещь – вера! И неважно – во что: в бога ли, в светлое будущее ли, в самого себя ли, в конце концов. С верой любой человек во сто крат сильнее становится. Вот, например, те, кто в бога верят – клиенты нашего Василича – сходят к нему на исповедь, на молебен, глядишь – и работают за троих с чистой-то душой. А он им еще и веру в нашего Вахтанга Константиновича, в наше хозяйство прививает – они как дети и радуются. Когда-то давно был один начальник – там, у вас – решил, что надо закрыть наше хозяйство. Так наш батюшка благословил одного нашего, истинно верующего – тот с божьей помощью и молитвой к начальнику и приди, дескать, не разрешает тебе боженька так поступать, окаянный. Долго удивлялся тот начальник крепости духа и веры простого труженика, и отстал от нас.

– А ваш участковый, – спросил я, – он-то как с вами остался? Вроде бы не из верующих был.

– А вот это уже мои клиенты! Атеистов, материалистов у нас тоже хватает. Мы терпимо относимся ко всем. Ведь это тоже вера, но не в бога, а в природу или во что-нибудь подобное. Этих за грехи вечными муками после смерти не напугаешь. А вот муками при жизни – очень даже возможно. Боятся грешить не менее верующих, дорогой мой!

Он некоторое время шел молча, как бы что-то обдумывая, затем тихо произнес:

– Лешенька-то наш попервоначалу как приехал сюда – грозный был, сердился, кричал что арестует. Народ наш простой – давай его упрашивать, не надо, дескать, оставьте нас ради Христа в покое. Он на меня смотрит победителем: ”Ну что, будем договариваться?” Уже, видать, мечтает народные денежки с собой увезти. “Пойдемте”, говорю – “договариваться”. Пришли ко мне в один кабинетик, сел он в кресло как хозяин. Смотрит – а на стенах разные страшные предметы подвешены. Улыбка–то и сходит с красивых уст. Страх закрадывается в душу, вижу по нему. “А что это вы тут развесили?” – держится еще. “А это чтоб легче договариваться было” – отвечаю. Он хочет встать с кресла-то, а – не может, ноги ватные стали, глаз отвести от этих предметов не в силах. Еще бы не понять – уже очень скоро, при жизни, ему все это добро и послужит! Потом, конечно, начал просить прощения,  начал плакать, в угрозы ударился, дескать, как вы смеете. Я-то знал заранее, как далее пойдет. Причем без моей помощи. Так и случилось – я стоял на месте, а он бросился, обнял мои ноги, умоляет, целует. Атеист – одним словом! Верующий так ни за что бы не поступил. Да и не явился бы он, этот верующий, к нам с такими намерениями. Я говорю ему: «Лешенька, золото мое, чего же ты так меня испугался-то, я ж ведь тебе ничего не сделал?» Он голову поднял, слезы еще текут, а сам-то, вижу, уж в себя и приходит. И пришел ведь! Сел в кресло, закурил, "Пойду, говорит, дел полно”. Петр Лаврентьевич сделал паузу:

– Да так никуда и не ушел, золотой мой, у нас и остался!

За его рассказом я не заметил, как мы оказались в незнакомом месте наподобие парка, огороженного решетчатой оградой. Если жилая часть села имела довольно спартанский вид – небольшие похожие друг на друга одноэтажные домики, редкие кустарники и деревья, то здесь картина открывалась иная – большое количество самых разнообразных, порой экзотических, деревьев и кустов, огромное количество клумб и цветов, лужайки, причудливые дорожки и тропинки. Как в сказке. Пройдя в глубь, я увидал… детский сад! Красивое ухоженное двухэтажное здание, повсюду – детские площадки с множеством того, что доставляет малышам радость – домики, песочницы, качели, карусели и много другого. Неподалеку, на краюшке песочницы сидел старик, а вокруг него сгрудилась детвора. Он рассказывал им какую-то увлекательную историю, и они, затаив дыхание, его слушали. Завидя нас, он прервал свой рассказ, что-то шепнул ребятишкам, и они разлетелись как пчелки. Подходя, я обнаружил, что он не такой уж и старый. Седая коротко стриженая борода, ухоженные седые волосы, внимательный взгляд добрых глаз. “Как необычно, что у них имеется такой почтенный воспитатель” – подумал я – и ошибся. Не доходя до него несколько метров, инспектор указал мне на скамеечку чтобы присесть и представил:

– Вот, Вахтанг Константинович, – это и есть наш дорогой гость-путешественник.

После этих слов мой интерес к “воспитателю” резко возрос. Глава хозяйства – а это был именно он – некоторое время молча смотрел на меня, затем спросил:

– Как поживает наш уважаемый Александр Игнатьевич?”

Я не был у директора совхоза Яблоневки и мало что узнал про него, побывав там. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что Вахтанг Константинович знает не только цель моего путешествия и все что происходило со мной, но и то, почему я так спешно покинул такое гостеприимное село. Покачивая головой, медленно, с явным грузинским акцентом проговорил:

– Любовные страдания – не самый лучший советчик и попутчик на пути к истине. Надо тебе, мой дорогой, от них освобождаться – не к лицу мужчине зависеть от юбки.

…При всей серьезности ситуации, в которой я оказался, мой проклятый фельдшер Мозг нашел здесь нечто комическое, что вызвало во мне улыбку. В ответ на удивленный взгляд хозяина этих краев я проговорил:

– Простите ради бога, не видел я ее в юбке, – и показал ему твою фотку, где ты предстаешь наблюдателю в джинсах.

Он стал, не спеша, ее разглядывать. Затем вернул:

– Не забывай, мужчина – это, прежде всего, воин. После сражения – отдыхай с ней, сколько хочешь. Она для этого и создана природой. Но до этого момента – забудь ее совсем, иначе останешься лежать на поле брани.

– Петенька, – обратился он к инспектору, – учитывая миссию нашего дорогого гостя, – показалось, что в его глазах мелькнули искорки, – покажи и расскажи ему все, не скрывая ничего. Ты меня хорошо понял?

Тот закивал головой.

– Идите же, а когда будете уезжать от нас – заглянете ко мне, – и опять подозвал шумную детвору, стал с ними возиться.

…Мы возвращались молча. Инспектор, по-видимому, переваривал слова хозяина, а я задавал себе вопрос: ”Ну почему я тебя люблю? Почему я страдаю без тебя?” И пришел ответ: ”Потому что ты – часть меня”. Мысль об этом захватила, но тут вмешался инспектор, у которого в голове, видимо,  тоже прояснилось:

– Так вот, мой дорогой друг, – он сделал паузу, ожидая, когда я вернусь наружу, -… мучили мы его… нашего Лешеньку. Испил он горькую свою чашу до дна, до самой последней капли. Сильно кричал вначале. Боли-то раньше не знал он, а тут… Выходило из него через этот крик все худое. Очищался, значит. Много в нем было всего. А мы и не торопились никуда. Силы восстановит, возвратится к жизни, а мы – опять… Кричит. Не отпускает, видать прежняя жизнь-то. После спокойнее стал становиться, покорнее, что ли. Видения стали ему являться, беседовать с кем-то невидимым взялся. Жизнь свою стал рассказывать этому невидимому. Многое чего мы тогда о нем узнали. Смеяться стал, вспоминает что-то и смеется сам себе. Мы опять же – никуда не торопимся. И вот видим – затих, стал муки молча сносить, помогать нам даже взялся. Советует нам – как лучше сделать. Тут уж мы понемногу освобождать его стали. Выпустили наружу, смотрим – как он? Сидит, мой золотой, глядит на солнышко – улыбается детской улыбкой. Счастливый! Понемногу разговариваем с ним,  – а то ведь забыл кто он и что он. Обучаем его новой жизни, новым правилам. Вот так и обновили нашего мальчика…

Меня стала бить дрожь. А еще я вспомнил себя, того который был совсем недавно. Я ведь тоже “обновился” похожим образом, тоже был “лешенькой”, пришедшим за “денежкой”. Вышло из меня нечто “худое”, и сам я вышел из себя и пошел прочь… А куда?

Чтобы отвлечься от обуревавших душу воспоминаний, я представил себе некую нередко встречающуюся разновидность нашего офицера полиции. Физиономия препротивная – тупая, наглая, бесчувственная. Подумалось – а может быть, уж не так и не прав этот “инспектор по кадрам”? Взял некоторым образом “на аутсорсинг” функцию вершителя очищающего страдания. Особой жалости к такому “лешеньке” я в себе не заметил…

А как же Оксана? Неужели и с ней так же? Спросить об этом я не мог. Зато смог о другом:

– А как же – “верующий”-то ваш с тем начальником договорился?

– А-а, этот? Так я же и был им! – он довольно засмеялся. – Там все намного проще происходило. Испросил я у батюшки Дмитрия Василича благословения – дело важное, в случае неудачи предстану пред Хозяином, а он неудач не признает. И поехали мы с нашей Оксанушкой в мир этот далекий. Не устоял жирный боров перед красавицей. Встречу назначил, квартирку подобрал получше, день рожденья с ней решил, видите ли, отметить. Прилетел голубок, а там я сижу… с подарком. Назад ноги его уже не идут. Да и не смогли бы пойти…  Смотрит на меня, моргает, извилину свою единственную напряг. Я ему и говорю: ”Откроем подарочек-то, уважаемый?”. Он, хоть и боится, но соглашается. Открыл я, и что же видим… Головушка нашей-то красавицы в коробке мирно устроилась. Выражение – ужас какое. Он так и брякнулся без сознания. Еще бы! Материалист-атеист еще тот оказался! Жалко свою душонку-то жирную раньше времени боженьке отдавать. Пришел в себя, попил водички, сходил под себя – извиняюсь за подробность. Спрашиваю его: ”А знаешь ли ты, уважаемый, фермера одного?” “Знаю” – дрожит весь. “Неужели-таки знаешь?” – достаю такую новенькую ножовочку. “Нет, клянусь, не знаю!” “Правду ли говоришь?” “Вот те крест!” – и перекрестился бес окаянный. “А твои архаровцы – знают ли сего фермера?” “Вот те крест, не знают и не узнают никогда!” – и еще раз перекрестился, бес окаянный. Я ножовку спрятал: ”Сходи свечку поставь хранителю, что заново сегодня на свет божий появился”. С тех пор и не стало нас для него и его для нас.

Он помолчал.

– А с Оксанушкой перед этим пришлось также немного поработать, не желала красу свою отдавать борову. Ну да что не сделаешь ради блага простого народа!

… Пришли мы туда же откуда начинали путь утром – на центральную площадь. Было пустынно, народ давно выехал на работы в поля. Недалеко от знакомого уже мне отделения милиции располагалось административное здание, на фасаде которого крупными буквами было написано: ”Контора”. Мы зашли в это здание с бокового входа, поднялись на второй этаж. Инспектор открыл массивную дверь, и мы прошли в коридор, напомнивший мне коридор какого-нибудь пятизвездочного отеля и резко контрастирующий со скромным обликом села. По бокам, как я догадался, были “номера”.

– Пока батюшка с работы не вернулся, можете здесь отдохнуть, – предложил он, открыв один из них. Внутри все было так же комфортно – две комнаты, холл, мягкие ковры, на стенах красивые картины, приятная мебель, прохладный кондиционированный воздух. Видя мое удивление, добавил: – Не подумайте, что мы живем по двойным стандартам, как это принято там, у вас. Это все – исключительно для пользы нашего дела. Вот вам телефон для связи со мной, – и протянул мне маленький блестящий мобильник.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.