Я обрёл бога в Африке: письма русского буш-хирурга

Мне было трудно, например, принять длительность процедуры тестирования больных на ВИЧ-инфекцию, которая включает не только обязательное получение согласия больного, но и претестовую беседу с ним социального работника (в медицинских учреждениях «страны трудящихся» СССР понятия о такой фигуре вообще не существовало).

Но свази дорожат своими традициями и свободой (Свазиленд при более мудром короле мог бы стать африканской Швейцарией), они наверняка не поступятся своими жизненными принципами и вымрут свободными.

Тем не менее, свази по-своему целомудренны. Когда на операционном столе у уже находящегося под наркозом больного после осмотра живота я оставляю открытыми гениталии и ухожу мыться, сёстры протестующе ворчат и старательно прикрывают «срам».

Поскольку они нарушают мой план укрытия операционного поля, я взрываюсь:

– О каком стыде вы болтаете в операционной, имея в стране чуть ли не 100 % заражённость венерическими заболеваниями?

Сёстры робко возражают:

– Это наша культура!

Понятно, что против ихней культуры не попрёшь…

С древних времён племена во всех уголках Земли выживали за счёт многочисленных табу, вошедших в большой перечень жизненных предписаний, включавших, в том числе, ограничительного характера правила сексуального поведения. Среди них – обычай платить за жену («лабола» – выкуп), побивание неверной жены камнями, убийство осквернителя семейного ложа и т. д…

Опять же, возможности передвижения были не те: в древности какое-нибудь фатальное заболевание, занесённое в общину, поедало всех её членов и замирало в чётко определённом географическом пункте, который людям под страхом смерти предписано было обходить.

Был диспут на тему необходимости разрешения абортов вообще и, в частности, абортов у женщин, инфицированных ВИЧ, как одного из направлений решения проблем бесправия женщин. В африканской семье обсуждение вопроса о предохранении от беременности считается неприличным. Часто бывает, что незамужние женщины, получившие инфекцию от своих «бой-френдов», очень хотят сохранить ребёнка. Каждый такой «бой-френд» гордится количеством своих незаконнорождённых детей (в том числе появившихся в результате изнасилования).

Интересно, что осуждённый насильник, по словам министра здравоохранения, должен получать самое современное лечение против СПИДа (около 20 000 американских долларов в год за сомнительной эффективности лекарства) – им-де неоткуда получать средства на покупку лекарств. Жертвы же насилия и зачатые в насилии дети не имеют, по мнению министра, права на упомянутые выше привилегии. Член правящей партии АНК, мадам Министр надавала много обещаний в области здравоохранения, но теперь деньги разворованы – вот и вышел её указ о том, что государство не будет оплачивать ВИЧ-инфицированным беременным противовирусное лечение, которое значительно снижает риск передачи вируса от матери к ребёнку.

А первоначально-то что было… Любые предложения активного характера по уменьшению безудержного роста населения (во всяком случае, по предотвращению или прерыванию нежелательной беременности) встречались в штыки: «Это у них от необразованности. Мы должны идти путём повышения образования населения». Я тогда подумал: «Да нет у вас времени для этого пути – вы просто вымрете неграмотными»…

В вопросе необходимости принудительного тестирования на СПИД или информирования сексуального партнёра ВИЧ-инфицированного я проявлял себя, опять же, как выходец из страны «развитого социализма» – это, кстати, одна из причин, почему я в Медицинском Совете ЮАР трижды проваливал экзамен «Язык, медицинское законодательство и этика».

Мне трудно было принять, например, позицию старого американского врача: «У меня есть пациент – гомосексуалист со СПИДом, который рассказывает мне, что он продолжает часто менять сексуальных партнёров. И я, естественно, никому об этом не сообщаю».

Может быть, старый американский врач решил таким образом бороться с педерастией – пусть, мол, сами вымрут?

Да нет, просто нет ему резона терять клиента. Однако вопрос о сохранении врачебной тайны применительно к СПИДу сложный. Когда драконовские меры борьбы с ВИЧ-инфекцией не касаются тебя – пусть они будут покруче: обязательно и без согласия тестировать всех (!), обязательно кастрировать всех (!!), обязательно и принудительно помещать в лечебницу за решётку всех их – даже если лечение и неэффективно (!!!)

Ну, а если я, хирург, во время операции укололся (а ещё хуже – меня уколол мой ассистент) – что тогда? А если ВИЧ-инфицированный – твой ребёнок?

* * *

Вирус СПИДа содержится во всех (или почти во всех?) жидкостях, полученных из организма больного – в литературе точно упомянуты кровь, сперма, выделения из влагалища, плевральная и асцитическая жидкости…

На этом основании пишут, что ВИЧ-инфицированный и больной СПИДом не опасны при бытовом контакте. А как насчёт мочи, кала, пота, слёз, слюны, …опавших волос, слущенного эпителия кожи?

Пишут об опасности попадания упомянутых жидкостей на слизистую глаз, кожу – на этом основании лаборантам, забирающим кровь, рекомендуют надевать резиновые перчатки, а хирургам во время операции – специальные очки или маски и две пары перчаток.

Если попадание крови больного даже на внешне неповреждённую кожу опасно, то почему использование презервативов считают достаточным для предохранения от ВИЧ-инфекции? Не только специалист, но любой мужчина знает, насколько обильными бывают выделения из влагалища женщины при хорошем половом сношении с наступлением оргазма…

По поводу надёжности презервативов… В одном из воскресных номеров ЮАРовской «Таймс» была опубликована статья, в которой сообщалось о часто встречающихся дырявых презервативах. Хирурги одевают две пары перчаток – пусть и мужики пользуется двумя презервативами…

Опять юмор ЮАРовской газеты: «Беседуют два немолодых любителя женщин: Помнишь, Йоханн, беззаботные времена гонореи и сифилиса?»

* * *

Передо мной – листок из отдела инфекционного контроля нашего госпиталя с данным статистики:

В 1998 году в Питерсбургский госпиталь поступили на лечение 1116 больных с ВИЧ/ СПИДом, из них умерли 192…

Течение ВИЧ-инфекции не совсем изучено, не всё ещё понятно: сколько времени проходит с момента заражения до наступления признаков СПИДа? Сколько времени длится период СПИДа?

Всё индивидуально: наибольший период выживания с момента заражения – 20 лет.

Я встречал в Свазиленде молодого литовца, инфицированного ВИЧ. Он был в полном расцвете физических и духовных сил.

Там был ещё в таком же состоянии белый, 60 лет, из Чили.

Были, конечно же, и молодые с совсем иным развитием болезни…

Идут дискуссии по вопросу «Что такое СПИД: наказание за грехи или болезнь?»

Для врача, для друга заболевшего СПИДом – болезнь, и больной нуждается в помощи и сострадании.

Но для общества в целом СПИД – наказание за грехи, то есть за неправильную жизнь (сексуальную?) человечества, за нарушение «табу» – божьих законов человеческого существования.

Спасение – только в обуздании наших сексуальных стремлений, направлении их огромной потенции на созидание – не на развал, а на созидание!

Скажете:

– Не правда…

– Правда! Таким же наказанием является, например, рак легкого, причина которого – прежде всего в загрязнении воздуха дымными ядовитыми отходами человеческой активности. И многие другие болезни тела и общества, причин возникновения которых мы ещё не знаем.

За примером болезни общества далеко ходить не нужно – преступность в ЮАР.

С одной стороны, огромная разница в уровне жизни белых и чёрных (у меня нет рецептов излечения, для этого существуют государственные деятели с их огромными зарплатами).

С другой стороны – извращённое представление о жизни белого человека, навязанное кино и страницами рекламных журналов: беззаботная жизнь в огромных домах с красивыми женщинами в шикарных автомобилях (никто никогда не рассказывал чёрным о тяжком труде белых европейцев, о гибели миллионов в совсем недалёком прошлом).

С третьей стороны – бандитская коммунистическая (а сейчас – мусульманская) идеология с предложением АК-47 для решения всех социальных проблем.

Вот за эти грехи и пожинает Африка наказание…

* * *

И сказано в Библии, что за грехи ваши будут страдать дети ваши.

То, что я, представитель одной из богатейших стран мира, мотаюсь по свету в поисках лучшей доли – это и есть наказание за грехи наших отцов-дедов…

А если я всё-таки подхвачу на работе СПИД, то это, опять же, будет наказанием за грехи – не мои персонально – наши человеческие. Надеюсь, что в таком случае мне поможет-таки моя Вера во Всевышнего, Любовь моих близких – проявление существа Всевышнего, Надежда на всеисцеляющую силу Веры и Любви.

103. Ангола: мой друг профессор Октавио- 1

Н-да-а… Махнуть в загранкомандировку было «голубой мечтой» многих советских людей. И когда такая возможность наклёвывалась, каждый из нас представлял себя всем отборочным комиссиям специалистом супер-класса, клялся рыть землю и чуть ли ни есть «меконий чёрного человека». У кубинцев, в силу большей нищеты их жизни и большего гнёта их диктаторского режима, ситуация была ещё более отвратительной.

По прибытии в Анголу (или какую иную страну Африки) практически каждый из нас в своей области встречал нечто необычное и непривычное, совершенно отличное от всей прожитой не только профессиональной, но и бытовой жизни. Мы вынуждены были меняться, приспосабливаться к иному языку, иной культуре. И те, кто делал это с увлечением, обрели в трудных условиях Африки интересную жизнь и застряли там на многие годы.

Другая часть врачей – как советских, так и кубинских – быстро, что называется, «понимали службу» и опускались в своей работе до… э-э-э…

Сказать «до уровня ангольцев» было бы несправедливым по отношению к этому многострадальному народу. Правильнее будет определить их поведение «свинским». Да, они себя вели по-свински в своём отношении и к ангольцам, и к работе, за которую им платили, по общему пересчёту, раз в двадцать больше, нежели они получали на Родине.

Они не удосуживались мало-мальски потрудиться для изучения португальского языка: эти свинские советские при общении с ангольцами ограничивались двумя десятками португальских слов, междометиями и пальцами, а свинские кубинцы откровенно игнорировали португальский и обращались к ангольцам по-испански.

В Луанду стекались беженцы со всей разорённой гражданской войной страны – они нищенствовали на улицах города. Да и жителям самой Луанды было тяжело. Особенно страдали дети.

Меня захватило изучение необычной патологии – амёбные абсцессы печени. Один из моих первых пациентов был мальчонкой с прорывом такого абсцесса в брюшную полость. Он с трудом вылезал из лап смерти – ему явно не хватало скудного питания с госпитальной кухни. Мне очень хотелось выходить пацана – я приносил ему еду из дома. Однажды мама соседнего с моим мальчишкой ребёнка сказал мне:

– Сеньор доктор, всю пищу, которую вы приносите мальчику, съедает его мать.

– ??? – обращаюсь к матери через переводчика с португальского на один из многочисленных языков Анголы.

– Сеньор доктор, у меня ещё четверо детей. Этот мальчик уже не выживет. У меня нет еды, и если умру я – умрут и остальные четверо.

Такова жизнь без всяческих бредней зажравшихся интеллигентов.

В наши двери часто стучались чёрные мальчишки и девчонки с просьбой: «Хлеба!»

Да, это раздражало. Да, они были грязными и сопливыми, но это были дети!

Ещё с Нигера я усвоил тактику решения проблемы «раздражение нищими»: выделив из группы этих несчастных одного-двоих «своих нищих», ты одариваешь их подаянием при каждой встрече, а они ограждают тебя от назойливых атак своих собратьев.

В Луанде, после совещания с женой и двумя нашими маленькими детьми, я выделил двух чёрных мальчишек, они оказались братьями, и сказал:

– Приходите ко мне за хлебом перед школой и после занятий.

Регулярные посещения мальчишками моей квартиры не осталось без внимания моих соотечественников, проживающих со мной в одном подъезде. На одном из наших еженедельных сборищ они упомянули, «некоторые приваживают нищих в нашем подъезде».

Пришлось напомнить любителю спокойствия, нередко пинками изгонявшего из подъезда голодных детишек, и про «меконий чёрного человека», который он готов был жрать – лишь бы попасть в Анголу, и про уровень его зарплаты, и про то, что не в традициях русской культуры отказывать в подаянии нищим, особенно нищим детям.

При любых попытках ангольской администрации призвать врачей хоть чуть-чуть к порядку «кооперантеш совьетикуш» и «компаньеруш кубануш» поднимали отвратительный интернациональный базар с наклеиванием на ангольца стандартных политических ярлыков. Подобное клеймение в условиях диктаторского режима и военного положения могло стоить ангольцу не только свободы, но и самой жизни. По этой причине никто из ангольцев не хотел связываться с кооперантами-«интернационалистами».

Понятно, что среди ангольских врачей были люди большого авторитета в силу своего служебного положения или связей. Такие авторитеты не стеснялись в выборе слов для выражения своей неудовлетворённости в адрес любого врача.

Против таких «сильных» ангольцев объединялись советские и кубинские врачи из числа… э-э-э… – даже не могу подобрать нужного эпитета… прохиндеев? – правильно, из числа прохиндеев!

К числу «сильных» ангольских врачей относился заведующий кафедрой хирургии медицинского факультета университета Луанды профессор Фернандо Октавио.

Ещё в Москве меня предупредили:

– Вы – специалист, кандидат наук из крупнейшего онкологического центра СССР, поэтому мы вас посылаем на очень трудный участок работы – в университетский госпиталь Америко Боавида в Луанде. Директор госпиталя, доктор Фернандо Октавио, известен своими антисоветскими взглядами, но у него крепкая позиция – он личный врач президента Анголы. Вам будет трудно.

Доктор Фернандо, полагаю, был африканцем только на одну восьмую – отсюда и его фамилия. Лицом и ростом он походил на Пушкина. Медицинский университет закончил в Швейцарии, а хирургическую подготовку проходил во Франции – по этой простой причине он, кроме португальского языка, свободно владеет французским… Я вскоре выяснил, что и английский не представляет трудностей для моего шефа.

Доктор Октавио проявлял интерес к торакальной хирургии, что и определило приглашение торакального хирурга из России. Я быстро убедился, что профессор Октавио – очень грамотный хирург и интеллигентный человек, и по-африкански сдержан в проявлениях своих чувств. Мне он понравился.

За три года совместной работы у нас были разногласия во мнениях, но никогда не было конфликтов.

Был ли профессор Октавио «антисоветстки настроен»? Я не уверен в правильности этого выражения. Ну, а почему, собственно, ему нужно было быть настроенным «просоветски»???

Идёт обычный утренний обход отделения, который мы начинали в палате интенсивного наблюдения. При обсуждении оперированного накануне больного профессор Октавио обращает внимание на назначения оперирующего хирурга: «Антибиотики».

Профессор расплывается в своей очаровательной улыбке:

– Кто это писал?

Выяснилось, что запись принадлежит ангольскому врачу, только что прибывшему к нам с учебы из ФРГ (Федеративной Республики Германия).

– Доктор, что вы имеете в виду – «антибиотики»?Это вас так учили в ФРГ?

Доктор-из-Германии моментально «заводится» – отвечает профессору грубостью, потом поворачивается и уходит с обхода.

– Ну, проблема решилась сама собой! – замечает профессор.

Германский выученик не являлся на работу несколько дней, и профессор отдал распоряжение о его увольнении. Позже сердитый доктор вернулся в госпиталь и стал просить профессора отменить увольнение.

– Я вас не увольнял, вы сами ушли. Сейчас я уже взял на ваше место другого молодого врача.

Система назначения больных на операцию в госпитале была просто недоступна моему пониманию. На второй день моего нахождения в госпитале я увидел своё имя в списке оперирующих хирургов: «Больной 1: Жоан Соареш – Д-З: паховая грыжа справа – Хирург: доктор Слава».

– Грыжа? Мама моя родная! Да её уже сто лет не делал! Я же торакальный хирург, братцы…

(Я молчал о том, что тот единственный случай ущемлённой паховой грыжи, которую я якобы делал сто лет назад, на самом деле оперировал хирург больницы подмосковного города Химки Валентин Шанин – я же просто стоял на крючках).

– Юра, – взмолился я, обращаясь к хирургу Ю. Боеву из Москвы – выручай – покажи, как это делается?

– Хорошо! Я тебя научу делать грыжи, а ты мне покажешь, как резецировать лёгкое.

В один из дней опытный кубинский хирург увидел в операционном списке своё имя в графе «хирург» на операцию удаления матки по поводу большой миомы. Кубинец был действительно шустрый рубака – он за 15 минут удалил большую матку.

Один из присутствующих в операционной врачей решил полюбопытствовать: что же это за опухоль такая в матке? Он вскрывает удалённую матку – на лотке появляется ребёнок… с ручками, ножками, с головкой и личиком…

Когда профессору Октавио доложили о случившемся, он, понимая невозможность привлечь кубинского хирурга к какой-либо серьёзной ответственности, отдал распоряжение о его увольнении.

Хирург бросился защищаться со свойственной кубинцам горячностью:

– Кто назначил больного на операцию? Разве – я?

– Нет, не вы. Но вы обязаны накануне смотреть больного, которого вам доверили оперировать!

Кубинца из университетского госпиталя убрали – перевели в военный.

Из провинции к нам приехал хирург из подмосковного города Ногинска. Я ему: «Октавио – мужик нормальный. Просто нужно рассматривать его как руководителя отделения и не качать свои права».

Октавио в клинике постановил: «При ущемлённых грыжах с некрозом кишечника первичного анастомоза не накладывать – всем выводить илеостому».

Сейчас это смешно читать, а тогда в Анголе молодые местные врачи не умели правильно накладывать кишечные анастомозы – больные гибли.

Парень (совсем-совсем седой хирург) из Ногинска наплевал на установку профессора – наложил первичный межкишечный анастомоз у больного с некрозом кишки, ущемлённой в огромной паховой крыже. Октавио ещё раз терпеливо объяснил политику отделения седовласому русскому хирургу. Последний при обходе промолчал, а потом мне излил душу:

– Да пошёл он… будет он меня ещё учить!

Через несколько дней ситуация повторилась – хирург опять нарушил распоряжение профессора.

Октавио уже с раздражением стал объяснять, что его требования в клинике должны выполняться – идёт учебный процесс. Парень из Ногинска вспылил. Октавио сказал:

– Ну, хорошо, посмотрим…

По закону подлости, анастомоз у больного развалился через два-три дня.

Доктор Николай стал отвечать профессору в русском стиле (тогда ещё не был столь широко в ходу термин – «совок»).

В результате профессор направил бумагу старшему группы русской медицинской миссии с просьбой убрать Николая из университетского госпиталя за непригодностью.

Ангольский доктор Жайм Абреу со своей «гёрл-френд» доктором Изабеллой Рош делали ваготомию и повредили нижнюю полую вену. Больной погиб на операционном столе.

– Вы – убийца! – кричал на отделенческой конференции на Жайма профессор Октавио.

Жайму уходить было некуда – он вынужден был слабо защищаться…

– Доктор Слава, поступил ребёнок с прорывом амёбного абсцесса печени в полость перикарда. Попросите приготовить операционную и пригласите дежурного анестезиолога – мы с вами будем оперировать ребёнка через час, – распорядился профессор Октавио.

Я прихожу в большое возбуждение – у нас ежедневно поступали от одного до трёх больных с амёбными абсцессами печени, были с прорывами абсцесса в брюшную полость, через диафрагму – в плевральную полость и в паренхиму легкого, но прорыва абсцесса в полость перикарда я ещё не встречал.

Я быстро договариваюсь с персоналом операционного блока и посылаю водителя машины скорой помощи съездить на дом к анестезиологу с Украины доктору Эдуарду – пригласить его на операцию.

Чёрный водитель быстро возвращается и докладывает профессору:

– Доктора Эдуарда нет дома… дома только жена.

Профессор снова обращается ко мне:

– Доктор Слава, сходите, пожалуйста, домой к доктору Эдуарду… Если его нет, пусть его жена прийдёт и поможет нам – она же анестезиолог.

Доктор Эдуард живёт в 100 метрах от госпиталя…

– Эдуард уехал чинить машину…

– Я понимаю, но ведь он на дежурстве – нужно было попросить кого-то подстраховать его.

Проф недоволен.

– Ещё чего? Да мы тут так перерабатываем!

– Хорошо, хорошо… я эти вопросы не уполномочен разбирать. Я думаю, что вам нужно быстро появиться в госпитале и сказать профессору Октавио: «Нет проблем! Я дам наркоз!» – с этими словами я повернулся и покинул крикливую киевскую даму.

– Ну что? – спрашивает Октавио.

– Эдуарда дома нет. Я предложил его жене помочь нам, но, по-моему, она не горит желанием делать это…

– Пф! – возмущенно фыркает профессор Октавио.

Через десять минут в операционную величественно вплывает жена доктора Эдуарда.

– Где доктор Эдуардо? – вопрошает Октавио.

– Да вы… Да мы… – начинает наступать на профессора киевлянка, мобилизуя весь свой экстра-скудный запас португальских слов.

Профессор Октавио теряет интерес к семье киевских анестезиологов и обращается ко мне:

– Доктор Слава, скажите в вашем представительстве, что госпиталь не нуждается больше в услугах доктора Эдуарда. А ребёнку даст наркоз югославский анестезиолог – я уже вызвал его.

Еженедельное собрание советских врачей. Разбирают конфликт доктора Эдуардо с профессором Октавио в госпитале Америко Боавида. Доктор Эдуардо повторяет затасканный тезис об антисоветской настроенности профессора Октавио.

– А некоторые наши коллеги не захотели прикрыть мое отсутствие, связанное с ремонтом общественной машины…

Поскольку эти «некоторые» – доктор Рындин, то мне приходится вставать:

– Во-первых, никакого конфликта доктора Эдуардо с профессором не было. Просто доктор Эдуардо самоустранился от дежурства в госпитале без всякого предупреждения администрации госпиталя и своих коллег. На основании этого факта директор госпиталя просил меня довести до сведения руководства советской медицинской миссии о том, что госпиталь больше в услугах доктора Эдуардо не нуждается. Я достаточно давно работаю с профессором Фернандо Октавио и не разделяю мнения о его якобы антисоветской настроенности. Профессор строг по отношению к нарушителям дисциплины любой национальности. Если вас интересует моё мнение о случившемся, могу добавить, что будь я на месте Фернандо Октавио, то за хамское поведение жены доктора Эдуардо я выгнал бы и её вместе с супругом. Ну, а по поводу того, что я вас не прикрыл своей грудью… Так вас, доктор Эдуардо, собственная жена не захотела прикрывать, что же вы от других-то ждали?

Компенсировались ли проколы нашего совкового поведения нашим высоким профессиональным мастерством? – Не знаю…

Про себя могу сказать, что за мной такового мастерства не наблюдалось. За другими следить мне было некогда – старался по крохам залатать прорехи в своих собственных познаниях.

Гибли ли пациенты по моему невежеству? – Гибли…

За всеми результатами своих деяний не уследишь, но когда их сам выявляешь, они остаются в памяти на всю жизнь.

В Анголе я впервые столкнулся с debridamento venoso – венесекцией с введением в сосуд чудесных катетеров различной длины. Хирургов на debridamento venoso часто вызывали не только терапевты, но и педиатры для больных грудничков. Обучил меня этой нехитрой процедуре всё тот же доцент из Винницы Володя Фурман. Он же привил мне, как это нередко бывает, фальшивое мнение о том, что затруднение движения катетера по вене может быть связано со «спазмом мышц», который якобы лёгко устраняется введением в вену небольшого количества местного анестетика. В руках Володи в момент демонстрации это работало. Потом заработало и в моих руках, да так, что я уверовал в непогрешимость этого метода. Правда, некоторые детишки помирали в процессе моего debridamento venoso… Но они ведь были в таком тяжком состоянии и до этого, поэтому ни я, ни кто-либо из присутствующих не обращал на эти смерти внимания.

Ужасное просветление пришло ко мне много позже – в Свазиленде, когда матрон операционного блока – сердечная толстая свази из королевского рода Дламини, наблюдавшая смерть ребёнка в моих руках, заметила:

– Доктор Слава, да разве ж можно лигнокаин внутривенно-то???

То ли я отговорился «убедительными» аргументами (ребёнок был действительно очень-очень плох), то ли сестра Дламини просто сжалилась над моим невежеством, но случай остался для меня без административных последствий. Однако нет большего судьи для доктора, нежели он сам.