…жив?

Братья Швальнеры

…жив?

Авторы надеются, что любому разумному читателю понятно: никаких событий и лиц, описанных в романе, никогда не имело места и не существовало (просто не могло существовать). Все совпадения, конечно же, случайны

Пролог

«Сын и отец Виктора Цоя попросили Путина разобраться с новым фильмом о музыканте» («Лента.ру», 1 сентября 2020 года):

«Александр и Роберт Цой, сын и отец музыканта Виктора Цоя, направили обращение президенту России Владимиру Путину с просьбой разобраться с новым фильмом о музыканте. По словам родственников, картина порочит доброе имя Цоя, пишет «Газета.ру».

В частности, в письме отмечается, что ни отец, ни сын не давали согласия на использование образа музыканта в фильме. Несмотря на это, утверждают родственники, Министерство культуры выдало картине прокатное удостоверение. Авторы обращения подчеркивают, что использование личных сведений, в том числе выдуманных, о музыкантах группы «Кино» нарушают интересы их и их семей.

Разобраться с фильмом Александр и Роберт попросили срочно, не дожидаясь решения суда и выхода ленты в прокат. «Получилось малопочтенное, не соответствующее фактическим обстоятельствам пошлое зрелище, привлекающее аудиторию всем известным именем Виктора Цоя и цинично монетизирующее интригу "раскрытия" чего-то якобы "ранее не раскрытого» в его судьбе"», – заявили родственники музыканта.

27 августа вышел трейлер фильма Алексея Учителя «Цой», посвященного водителю автобуса, в аварии с которым погиб лидер группы «Кино» Виктор Цой. Учитель рассказывал, что все реальные имена изменены, а происходящее в автобусе «выдумано от начала до конца».

8 сентября 2020 года, Москва, кафе «Листья» у станции метро «Красные ворота»

Москва утопала в бабьем лете. Только-только начавшаяся осень успела позолотить тротуары опавшей листвой и, как будто испугавшись разведенного на столичных улицах по неосторожности костра, убежала, уступив место не окончательно еще ушедшему лету. Пара теплых деньков – как последнее напоминание о жарких днях високосного лета – и она снова вернется, только уже не пугливым ребенком, а вредной ледяной бабой, обдающей горожан ледяным дыханием октябрьского ветра и вышибающей из них воспоминания о теплом времени года и вообще все человеческое. Зная об этом, москвичи в последний раз вылезли из своих железобетонных коробок, чтобы понежиться под теплыми солнечными лучами и попрощаться с жарой на долгие девять месяцев. В преддверии длительного анабиоза Москва ненадолго ожила, даря жителям столицы улыбки и глупо-веселое настроение без каких-либо причин.

Не портили настроение даже противовирусные ограничения, введенные в эту пору в столице в связи с массово начавшейся эпидемией вирусной пневмонии. Они были абсурдны – например, посетителей кафе заставляли сидеть в зале в масках и пищу употреблять, чуть отстранив от себя ватно-марлевое полотно. А, употребив, возвращать его на место. Абсурд этот веселил всех, кроме двоих гостей заведения.

–Ну совсем уже до безумия докатились. Жрать – и то в масках надо!

–И не говори…

Плохое настроение было только у режиссера Алексея Учителя и продюсера Сергея Сельянова, собравшихся в эту дивную пору в маленьком кафе недалеко от академии МИДа, чтобы подвести неутешительные итоги встречи режиссера со «своим человеком» в Министерстве культуры. Последний месяц – с тех пор, как они во главе съемочной группы закончили работу над фильмом «Цой», – Учитель практически не вылезал из Министерства, то и дело отписываясь от жалоб, что строчил на него обиженный откровениями картины отпрыск великого музыканта. Столько времени в бюрократических организациях режиссер не проводил даже в знаменитое цензурой советское время. Все это тяготило деятеля культуры, в общем, далекого от посещения кабинетов, и сейчас, вернувшись с очередного такого рандеву, он молчал, запивая гнев холодным чаем и слушал своего товарища, погруженного в чтение новостей на смартфоне.

–Однако… – всплескивал руками Сельянов. – Ефремову дали 8 лет! Причем за ДТП. Ты когда-нибудь о таком слышал?

–Ты про строгость наказания? Так ведь ДТП-то смертельное! – буркнул Учитель, поглощая чашку за чашкой.

–Дело не в этом. А в том, кто именно сидит за рулем. Ваське Пупкину уж наверное бы простили… А тут – стихи супротив царя читал, либеральную оппозицию поддерживал, да и дочь в Минске на баррикады влезла, потому и влепили, как говорится, по совокупности преступлений. Да… Власть вроде на тысячу раз за последние 30 лет поменялась, а методы ее борьбы против неугодных остались прежними.

–Что ты имеешь в виду?

–Я имею в виду автоаварии, – рассудительно отвечал продюсер. – Конечно, суть расправ с инакомыслящими и инакочувствующими поменялась в более иезуитском, изощренном направлении, но суть-то осталась прежняя. В средние века ядом травили, потом на дуэлях будто бы случайно поэтам головы отстреливали, а после железный конь стал бичом репрессивной политики. Вите Цою устроили аварию за его стихи и песни, а спустя 30 лет примерно за то же самое – Ефремову. Другой антураж и он остался жив, а однако же тоже стал жертвой властной расправы с использованием транспортного средства.

–Да ну, брось, – махнул рукой уставший кинорежиссер. – Ну кто это его за руль пьяного усадил? Или, скажешь, водку в рот насильно влили?

–Уж не знаю как там насчет водки, – не унимался его коллега, – а только частное расследование адвоката недаром установило, что умные собянинские камеры зафиксировали в момент столкновения автомобилей руку в белой рубашке и белой перчатке на руле Мишиного автомобиля!

–Ты серьезно?!

–Серьезней некуда! Посадили каскадеров за руль к Мишке, пьяному «в нулину», те устроили ему ДТП, а потом затолкали его на водительское сиденье и были таковы! Потому он и не помнит ничего толком, что, возможно, в рамках этой самой операции влили ему с водкой вместе что-то посерьезнее… А на всю страну раструбили – мол, вот, смотрите, чего глашатаи либеральной оппозиции себе позволяют! Вот тебе и резонанс. Вот тебе и 8 лет…

–За что же его, по-твоему? За стихи? Всего-то? Боюсь, времена сегодня не те… – тяжело выдохнул Учитель, отставил от себя, наконец, чайные принадлежности и приложился к кальяну.

–Времена всегда одинаковые. И сейчас, и в конце 1980-х. Или ты считаешь, что практически непьющий – кстати, в отличие от Ефремова, – Цой случайно под автобус залетел? – Собеседник ничего не успел ответить, а Сельянов продолжал: – Нееет. Трон под властью шатался в ту пору на фоне бархатных революций. Шатается и сейчас. А кто эти революции делает-то? Молодежь, охочая до песен и стихов о правде и свободе. Молодежь, которая тогда и сейчас «ждет перемен». Поэтому и случившееся с Цоем, и случившееся с Ефремовым не случайно. Да и происходящее с нашим с тобой фильмом тоже. Влезли мы с тобой добровольно под бульдозер… Кстати, как ты съездил-то?

–Хреново съездил, – тихо ответил Учитель. – Сказали, письмо, конечно, чушь полная, никакого нарушения закона в нашем фильме нет – если так рассуждать, как этот Саша, то всем писателям и сценаристам надо запретить даже вскользь упоминать о реально живших людях и начисто похоронить жанр биографии, – но подождать с выходом картины все же придется. Минкульт хочет провести формальную проверку по заявлению – чтобы, как говорится, никому даже повода не давать плохо думать про нас с тобой. Да и нельзя же совсем без внимания оставлять кляузу, написанную на высочайшее имя! Нет, надо все проверить, все взвесить, дать мотивированную отповедь. А за это время, пока они будут формальностями заниматься, глядишь, или ишак, или падишах…

–Или мы с тобой.

–Не понял?

–Время для нас с тобой в данном случае самое дорогое! Годовщина смерти Цоя прошла, сентябрь в разгаре, люди на работу возвращаются, дети в школы, бунтари и гопники – в университеты и каблухи. Им скоро не до Цоя будет и не до фильма. Тут такое дело – по горячим следам, или в день кончины, или максимум месяц спустя об этом говорить надо. Через полгода уже никто и не вспомнит, и пролетим мы по кассе с нашим фильмом как фанера над Парижем. Ты же не первый год в киноиндустрии работаешь – знаешь, что дорога ложка к обеду…– разъяснил уже с позиции финансов продюсер, которому перспектива потерять потраченные в большом объеме деньги никак не улыбалась.

–В том-то и дело, что знаю. И еще знаю, что этот твой дурак Ефремов со своим процессом и ежедневными обзорами на эту тему вышибает нас с нашим фильмом из информационной повестки, тоже не добавляя кассовых сборов будущему прокату! – рявкнул неожиданно вдруг Учитель, заставив кальянную трубку вылететь изо рта своего собеседника. – Все знаю. А сделать ничего не могу. Родня уперлась рогом, и баста. Подумать только – 35 лет назад, когда я с Цоем вместе в его кочегарке снимал первичку для фильма «Рок», никто и подумать не мог, что на горло фильму встанет годовалый сын исполнителя главной роли. Ангел ведь был, не ребенок. А ты посмотри, какая… выросла. И всем денег подавай. Это он в мамашу, такая же была выжига.

–А формально-то что не нравится? Ну не стали же они писать Путину про свою зоологическую жадность?

–Нет, конечно. Формально им якобы не нравится любовная линия между водителем автобуса Фибиксом и следовательшей этой из Латвии. Казалось бы, их-то она и не касается, а поди ж ты! Ну разве я виноват, что так оно и было?! Что ж мне, врать теперь?

–А какие еще претензии? Может, можно как-то подрехтовать, чтобы сгладить острые углы? – робко забормотал продюсер, мысленно уже простившийся с баснословной семизначной цифрой в долларах, что на глазах уплывала из его бюджета.

–Да как?! Уж и дисклеймер дал о том, что все вымышлено от начала до конца, и все не слава Богу. Им и образ Марьяны не нравится, царствие ей небесное. И то, что они – как в фильме показано – с новым мужем ее, с Рикошетом, за Витиным телом в Латвию приехали и всю обратную дорогу в автобусе этом пили и зажимались по углам. И то, что Разлогова – опять же чистая правда! – быстро поняв, что замуж за него выскочить не успела, и в будущем никаких авторских отчислений не увидит, как своих ушей, в первые же минуты после смерти охладела к Цою, махнула на тело и скарб его рукой, и стала отчаянно налаживать личную жизнь с другим. Короче, все сюжетные линии, созданные руками Бога и Цоя, им не нравятся.

–Не понимаю только, как эти линии впрямую Цоя касаются? Его-то имя, собственно, где опорочено?

–Да его-то имя нигде. Вот только демонстрация этой неприглядной, хоть и не влияющей на образ святого, в общем-то, правды, сформирует к родне ряд вопросов, первый из которых: а так ли все это? И, если вдруг выяснится, что так, – а, рано или поздно, это выяснится, – то следом за этой, вроде бы незначительной, потянется и другая правда, куда более масштабная. А, если уж она вскроется, то тут и доброе имя, и образ святого, и авторские отчисления вместе с посмертной популярностью – все под ударом окажется.

Разъяснение Учителя звучало тем более пугающе, чем более непонятными для продюсера были его доводы. В отличие от Учителя, Сельянов не был знаком с Цоем при жизни, никаких таких тайн не знал, и попросту не понимал, о чем тот вдруг – впервые за все время работы над фильмом – сболтнул.

–О чем это ты?

–Да обо всем понемногу. И об «убийстве», как ты выражаешься, на политической почве, и…

–Думаешь, сам умер?

Учитель улыбнулся – впервые за вечер, – ничего не ответил и повернулся головой к огромному французскому окну, открывавшему посетителям кафе панорамный вид столицы. Вечерело. Людей на улицах становилось меньше. Согревающее Москву солнце пряталось куда-то за Кремль, и столица медленно погружалась во тьму.

Глава первая

А с погодой повезло – дождь идет четвертый день,

хотя по радио сказали – жаркой будет даже тень.

Но, впрочем, в той тени, где я, пока и сухо и тепло,

но я боюсь пока…

Цой, «Кончится лето»

15 августа 2005 года, Тукумс, Латвия

Август в этом году рано начался и так же рано заканчивался, уступая место упрямой осени. К середине месяца обычная для этих мест летняя жара стала назойливо-душной и мрачной, солнце ушло с небосвода, почти ежедневно затянутого тучами, и почти каждые сутки сопровождались проливными дождями. Оттого жить и работать не хотелось, шум моря не радовал, все на свете было в тягость.

Эрика Казимировна Ашмане пребывала в состоянии глубокой депрессии. Неуклонно приближающийся средний возраст, постоянные оглядки в прошлую жизнь, и это осенне-летнее сочетание сумрака и душного воздуха снижали КПД ее работы практически до нуля. Никогда еще не относилась она к своим обязанностям с таким пренебрежением, никогда не было у нее желания использовать право на пенсию по выслуге лет, хотя сложные времена уже, бывало, выпадали на ее долю и в куда большем количестве. Так, 15 лет назад, стоя на страже законности, она пережила тяжелейший для всех латышей период, связанный с выходом страны из СССР и сопротивлением московских властей свободному волеизъявлению замученных полувековым гнетом ее граждан. И страшно в тот период было не только и не столько количество пролитой мирными гражданами крови, как то, что за полвека оккупации страна, стремившаяся по уровню развития к ведущим европейским державам и признаваемая ими на равных, откатилась лет на сто назад. На европейскую почву ее было нанесено много чужого, грязного, фальшивого, и вышибать из людей это приходилось с болью. И даже спустя 15 лет отголоски оккупации еще встречались в жизни Эрики Казимировны…

Взять хотя бы ее службу. Да, уже не советская милиция, уже полиция. Другая форма, другая дисциплина, другие порядки, цели и задачи… А бардак все тот же! Отношение к службе наплевательское у всего руководящего состава, так как знают – пенсия обеспечена, никто с места не спихнет, и особо рьяно исполнять служебные обязанности смысла и желания нет. Все это перенимает молодежь, которой неоткуда взять хороший пример. А откуда его возьмешь, когда приморский Тукумс, оставшийся без построенных властью оккупантов пансионатов и рыбного комбината, при новой власти стал считаться провинцией, и молодым тут нечего делать, кроме как прожигать жизнь в робкой надежде перебраться в переполненную народом Ригу, где куда сложнее бороться за место под солнцем?!

Жить и работать хотелось все меньше. Поэтому все чаще следователь полиции отвлекалась от своих дел и думала о личном. Правда, на этом участке фронта тоже особых успехов не было, и в общем-то подводить итоги было нечему, но и работать не хотелось. Такого за Эрикой никто никогда не замечал. Всегда она любила службу, относилась к ней ответственно, жила и горела на работе. А сейчас перестала. 3-4 дела в производстве – бытовая ссора с ножом, ограбление, пьяная драка и еще что-то в этом духе – и все. И ничего интересного. Наоборот – одно лишь созерцание постсоветского мрачного наследия и осознание своей причастности к нему. Быть причастным и запачкавшимся – суть одно. То ли дело раньше, когда националисты и коммунисты бесчинствовали, превращая жутковатое расследование собственных выходок в подобие войны за демократию? Или когда она вела дело о ДТП с участием Цоя, которое тоже было окутано политическими и социальными страстями?..

Правда, дела эти доставляли больше изжоги, чем удовольствия, и рвение Эрики Ашмане объяснялось ее честолюбием, что само по себе не есть хорошо, но все же «было время». Была молодость, были – и у нее, и у всех латышей – надежды. И пусть не было хлеба с маслом, но ведь надежды, как показывает история, куда важнее для народа!..

Обо всем этом Эрика думала, сидя на совещании у своего начальника Гуннара Цирулиса во второй половине дня. Он что-то говорил, отдавал приказы и распоряжения агентам из оперативных служб, даже что-то надиктовывал ей, и она вроде бы даже записывала за ним, но делала это механически, не вникая в суть слов. Казалось, он это приметил и решил немного «подколоть» старого боевого товарища.

–Эрика, – отвлекшись от властных указаний, вкрадчиво начал полковник, – а ведь сегодня ровно 15 лет со дня, когда я назначил вас руководителем следственной группы по делу № 480… Помните?

Следователь Ашмане вскинула брови – такое не забывается.

–По тому, которое никогда не возбуждалось? По Цою?

–Именно.

–Помню, но не вижу повода ничего отмечать, – уныло пожала она плечами. – Никакого дела – уставший водитель уснул за рулем и стал жертвой собственной беспечности. Никакого состава преступления, так как ущерб он причинил самому себе. Никакого уголовного дела.

–Э, не скажите, – глубокомысленно парировал полковник. – В деле № 480 важна была не сама фабула, а общественный резонанс. Представляешь, что было бы, если бы тогда мы повелись на провокационные депеши из Ленинграда и возбудили бы дело? Одним Фибиксом тогда бы не обошлось. Доброхоты из центральных управлений понаехали бы и заставили бы нас под давлением его русских поклонников искать иголку в стоге сена. Пристегнули бы партийное начальство к этому делу, как тогда модно было, а если бы мы стали отказываться, то и нас самих. Но ты не позволила этого, проявила принципиальную позицию – состава преступления нет!

–Ну тут дело не во мне, Гуннар, – продолжала скромничать Эрика. – Вернее, не только во мне. Тем столичным доброхотам, про которых вы сказали, в ту пору начавшейся борьбы за независимость было чем заняться, кроме нас.

–И все-таки! Грамотно проведенное дознание с твоей стороны спасло нас от многих проблем…

Эрика понимала, что Цирулис ей льстит. Кончалось лето, начиналась осень, с нового года он и вовсе собирался на пенсию по возрасту, но была большая вероятность до нее «не дожить». Тукумская полиция показала начальству (очковтирательство – еще одна ипостась тяжкого наследия советского прошлого) плохие результаты по раскрываемости преступлений, что было чревато отставкой главы местного следствия. У Цирулиса в запасе была пара месяцев, чтобы эти показатели подкорректировать. А сделать это можно было только за счет Эрики, которая извечно тянула на своих плечах целый отдел. Опытнее и трудолюбивее нее в Тукумской полиции кадров не было. А она – Цирулис это видел – впала в депрессию. Вывести ее из этого состояния стало для Гуннара идеей «фикс».

–А проблемы были бы, ох, были бы, – нажимал он все убедительнее и ярче. – Его безумные фанаты и тогда центральный аппарат МВД осаждали, и сейчас не унимаются. Ты только почитай российские газеты – опять волна самоубийств подростков по случаю 15-летия со дня его смерти!

–Странно… Эти подростки его уже не могут помнить, по возрасту не положено. Если они до сих пор там этим увлекаются, то тут одно из двух: или русские снова недовольны властью и «ждут перемен», или выражают несогласие с итогами нашего следствия по делу № 480. Так что выходит, что злую шутку мы сыграли и с ними, и с собой, прикрыв это дело…

Последняя фраза была лишней. Цирулису было не до высоких материй, и он явно вышел из себя.

–Ну, перестань. Мы добросовестно работали. Если он спал за рулем, тут никто не виноват. И не перегибай палку. А лучше расскажи, как у тебя дела по ограблению той старухи?..

Нет, она знала, что Гуннар врет. Приукрашивает факты, чтобы, как говорят русские, ей потрафить. В действительности ее потому поставили на дело № 480, что за рулем автобуса, некстати встретившего машину Цоя, был не кто иной, как Янис Фибикс, с которым у Эрики в ту пору складывались отношения. Отношения, правда, были так себе, хлипкие, одно название – Фибикс был знаменитым местным ловеласом, да к тому же еще и женатым, – а все же переживавшие за нее коллеги, включая того же Гуннара, вошли в ее положение и отправили на выручку возлюбленному именно ее. Кто, кроме влюбленного сердца, лучше справится с такой задачей? Вспомнив об этом, она почувствовала нечто вроде благодарности своему начальнику и, поднявшись из-за стола, начала рапортовать.

Вечером Эрика договорилась посидеть в местном прибрежном кафе с подругой – бывшим бухгалтером Тукумской полиции, Норой Райкуте. Нора была чуть старше ее, и уже года два как пребывала на заслуженном отдыхе по выслуге лет. Время от времени они встречались и обсуждали весьма непримечательную личную жизнь обеих. Правда, если у Эрики все было с этим совсем плохо вот уже больше 10 лет – с тех пор, как она рассталась с Фибиксом, – то у Норы время от времени возникали новые ухажеры, правда, не отличающиеся особым постоянством. На прошлой неделе подруга следователя отметила свой день рождения, а та не смогла к ней прийти. Вот и решили наверстать упущенное, в очередной раз не преминув перемыть кости здешним жителям.

–Сегодня Яниса видела, – после третьего коктейля, словно собравшись с духом, произнесла Нора. – Он ведь теперь местная звезда.

–Какого Яниса?

–Будто забыла?

Эрика подняла на подругу тяжелый взгляд.

–Не забыла, к сожалению. Но, убей Бог, не пойму, что я тогда в нем нашла? На что купилась? Ведь шофер, водитель простой с автобазы. Ни ума, ни фантазии. И вправду говорят, что у девушек в том возрасте ветер… повсюду…

От такого фривольного разговора Нора захохотала в голос:

–Ну это тебе виднее, что в нем такого было особенно выдающегося, что такая красотка как ты на него запала. Но я могу предположить, что, вероятно, размер мужского достоинства стал определяющим фактором…

–Что ты мелешь? – застеснялась было Эрика, но вдруг вспомнила, что разговор на интимные темы перевела сама, и осеклась.

–Ничего необычного. Перестань – в нашем возрасте говорить о таком уже не грешно. Просто я где-то читала недавно, что интеллект и половые способности мужчины находятся в обратно пропорциональной связи. Короче говоря, чем больше в одном месте, тем меньше в другом. И наоборот. Вот я и догадалась…

Что ж, догадалась Нора правильно. Именно потому что, как правильно подметила Эрика, в ту пору у нее повсюду гулял ветер, именно физиологические, а не личностные качества Фибикса определили ее выбор жизненного спутника пусть даже на непродолжительное время. Согласившись с точкой зрения приятельницы, Эрика только махнула рукой и уточнила:

–А что ты там говорила насчет звезды?

–А ты разве не слышала? Он же из России недавно вернулся. Интервью там центральному телеканалу давал касаемо того злосчастного ДТП и его роли во всем этом…

–О, Господи! – схватилась за голову Ашмане. – Представляю, что он там нанес…

–Ничего страшного. Обычная политическая конъюнктура. Что ему сказали, то под запись и повторил. Мол, ему изначально казалось странным, что его в выходной в 5 утра отправили в какую-то командировку, что Цой не показался ему спящим за рулем и прочие инсинуации – намеки на заказное убийство, чьим невольным соучастником стал наш Янис.

–Вот идиот! – все сокрушалась следователь. – Я ему навстречу пошла, закрыла глаза на сотни нестыковок в этом деле, доказала, что Цой и правда уснул тогда за рулем. Рискнула, можно сказать, служебным положением! А он вместо благодарности такую околесицу несет! Вот уж действительно права ты – мозг у этих, с позволения сказать, альфа-самцов, работает так себе…

Цой не нравился Эрике. Перемены, о которых пел русский певец, были ей чужды как потому, что ее блестящие перспективы на советской службе ей вполне себе импонировали, и менять их на призрачные посулы капиталистической демократии выросшая все же в социалистической стране Эрика не торопилась, так и потому, что она была латышка. Латыши, конечно, жаждали освобождения, но никак не за счет национальной самоидентификации русских, которые после развала Союза претендовали на первенство на территории постсоветского пространства. А Цой ведь пел по-русски. И обращался на этом языке к представителям всех 15 соединенных государств, как бы тонко намекая: мы здесь хозяева, а вы гости. И намек этот никому из представителей национальных меньшинств не нравился!.. Ну, и конечно, потому, что ей нравился Фибикс – а он по делу о смертельном ДТП рисковал стать главным обвиняемым.

–Значит, говоришь, он там рассказывал правду о том, как Цоя убили комитетчики, а он стал игрушкой в их руках? Что ж, старая сказка, – махнула рукой Ашмане.

–Старая, но актуальная, – воздела палец к небу Нора. – Читала про очередную волну самоубийств в России на фоне годовщины его смерти?

–Да уж, просветили. Завидую я им.

–Кому?

–Русским. Не скучно им жить. Хоть что-то каждый день из ряда вон выходящее, да происходит. А у нас – скучища…

–В этом ты права, подруга, – протянула Нора, заказывая очередной коктейль.

Через час они разошлись. С возрастом Эрика все чаще замечала, что ей становится не о чем говорить со вчерашними приятелями и приятельницами, что они взаимно становятся не интересны друг другу. Признаться, она сегодня и не хотела встречаться с Норой, сказавшись больной или еще по какой причине. Просто после душного дня предложение посидеть под небольшим дождиком в приморском кафе сыграло свою роль, хотя никакой надежды на более или менее интересный вечер не было и в помине. Первый хмель пьяных пляжных коктейлей еще как-то скрасил ненадолго вечер двух «заклятых» подруг, но очень скоро только усилил взаимную скуку. Нора, видя, что приятельница начинает зевать, быстро подцепила какого-то скучающего ловеласа за соседним столиком – это было ее любимое времяпрепровождение – и оставила Эрику. А та, выпив еще немного, собралась домой…