Удача Бурхарда Грэма

– Эй, очнитесь! – каркнула птица, имитируя гипнотизёра на сеансе путешествия в прошлое.

Я, и правда, очнулся: снаружи дом выглядел иначе!

– Что вас так озадачило, мастер Грэм? Давно у вас такой пришибленный вид? Не верите в то, что видите? Узнаёте свою берлогу?

Осмысленная речь ворона ужасала. Или он меня с кем-то путал, или – добро пожаловать, дом на отшибе – самое место… Я отмахнулся от наваждения – это усталость, вызванная долгим отсутствием сна, голодом с холодом, пробирающим до костей, а может и болезнь, донимавшая кашлем прошлой ночью. Всё вместе стало причиной путаницы и видений. Успокоившись, припомнил – последний раз ел два дня назад в гостинице, недалеко от Абердина.

Съестным в доме не пахло. Ни кладовки, ни погреба – такой диеты даже у студентов после пьянки не было, лишь настенные подфакельники на высоте в два человеческих роста, да три вылизанных камина, огня сроду не видавшие – они вовсе не совпадали с наружностью, дымоход был один.

Списав недостачу труб на плохую видимость, я заинтересовался новой дверью, слившейся со стенами и не замеченной ранее: заперта, без скважины. Прогулявшись – руки за спину, безнадежно присел на единственный стол, размышляя о весёленьком положении.

– Вот это влип, – взглянул на часы – без изменений.

Мрачные стены из серого камня; ровный, отполированный пол; стол с саркофагом короля Артура в роли подставки для столешницы; подфакельники в виде готических башен; кованая люстра на цепи без единой свечи; закрытые двери без ключей и говорящий ворон. А ещё окна, которые внутри превращались в витражи, странная лестница, полуразрушенный мост и много вопросов…

– Куда я попал?

– Бурррх! – чихнули в спину. – Хороший вопрос. Раньше вы таких не задавали. Жаль, что не приправлен воспоминаниями, я бы закричал – аллилуйя! Он вернулся! Увы, этот визит от прошлых не отличается. С удовольствием бы рассказал, что это за место, но боюсь, напрасно потрачу силы. Ваша гениальность где-то ошиблась. Фамильную усыпальницу ждёт очередное пополнение, – ворон зашагал по столу, всякий раз по-птичьи выворачивая шею, чтобы взглянуть, не доходят ли до меня слова. – Вы же никогда не слушали. Вечно рисковали, вмешивались в тонкие связи между мирами. Постоянно игнорировали правила и законы, нарушали границы, проталкивали фантастические, самые несносные идеи. И посмотрите, чего добились… Нет, я не оспариваю ваш гений, но всему есть предел. Подумали, одной гениальности мало, решили подкрепиться удачей? Я всё понимал, даже до поры был согласен, пока не увидел дикаря, пришедшего вам на смену. Это с какой больной головы, можно сделать такую замену?

Ворон не просто говорил – он отчитывал, как доктор отчитывает непослушного пациента. По правде сказать, доктор тогда не помешал бы. Я выдохся и нуждался в хоть какой-нибудь помощи. В голове заварилась такая каша. К тому же, постоянно усиливающееся чувство голода измотало до степени безразличия ко всему. И я сдался.

– Что происходит? Схожу с ума? – вывернув шею подобно птице, я заглянул в чёрный глаз дворецкого.

Ворон внезапно подскочил, испугался, перелетел дальше. Долго присматривался, и вдруг расцвёл в улыбке. Через минуту, прищурив глаза, он вздрагивал от смеха.

– Нет-нет, мастер Грэм, вы не сходите с ума, – он учтиво поклонился, как бы извиняясь, – но и нормальным никогда не были… Н-да, впредь надо быть осторожней…

Если суждено лишиться рассудка, то можно хотя бы получить удовольствие. Не каждый день выпадает случай поговорить со сказочным персонажем без посредничества врачей.

– Значит, по-твоему, я ненормальный.

– Не совсем. Вы – особенный, – вороний глаз посерьёзнел. – Извольте потерпеть с объяснениями. Суть появления в доме нужно постигать постепенно. Иначе, беспокойства могут оправдаться, а я бы этого не хотел.

– Суть в том, что я ехал к другу и заблудился. До сих пор не пойму, как это произошло. Впрочем, это уже не важно…

– Важно! – громко каркнул ворон, многозначительно подняв крыло. – Прошу описать, как всё было.

Торопиться некуда. Слово за словом, я завладел вниманием ворона, думая, что ещё вчера не поверил бы в собеседование с птицей, предпочтя отдаться на милость революционного трибунала. Как бы ни было, закончив историю побега, под мелодию голодного желудка я ждал вердикта.

– Бурррх! Прошлый раз вы тоже, кажется, сбегали от революции. Не думал, что революция так долго живёт.

– Прости, как тебя называть?

– Вы назвали – Доктором, хотя, по-моему, повесили на мою шею обязанность.

– Прекрасно! Хоть Профессор! Только я – не мастер Грэм! Меня зовут…

– Стоп, стоп, стоп! И знать не хочу! Никакое имя не достойно быть вашим, потому что вы – Бурхард Грэм, великий мастер, – дворецкий недовольно отвернулся.

Оказывается, это имя, а я думал – он так чихает.

– Меня зовут – Францтролль Глюк.

– Да вы что? – Доктор глянул с сочувствием, подвинулся ближе, по-дружески ущипнул за плечо. – Родители вас любили?

Я кивнул, возможно, слишком резко – в голове что-то стрельнуло, заболело. Он по-отцовски прочёл обезболивающее, боль ушла.

– Забудем о пустяках – скоро одним Франц… Франц… Францем станет меньше. Не волнуйтесь, скоро избавитесь от глупого прозвища.

От усталости слипались глаза, спорить не было сил. Каменные стены превратили мокрый сюртук в орудие пыток. Окоченевшие руки в поисках тепла лезли в карманы – и там сырость. Пальцы нащупали что-то твердое…

– Как же я про тебя забыл, – в ладони весело постукивало огниво, – нужно высушить.

Умолкший ворон внимательно следил.

Зная любовь птиц к мелким безделушкам, вернул огниво в карман. Не хватало трута, и я спасён. Ринулся из пустого холла в прихожую, наткнулся на закрытую дверь. В груди будто ниточка оборвалась, на которой висела злость, не помню, чтобы так злился. Руки, ноги, даже голова изливала ярость на неприступный тис, никакие шторма истории поколебать упрямство дерева не могли. Огонь отменялся.

– Бурррх! – у ворона отлегло, продолжил умничать. – Должен сказать, мастер Грэм, вы не такой, как всегда. Не вижу прежней любви к суициду. Прошлый раз подобрались ближе обычного, почти выпили зелье… Если бы не аллергия на ореховое масло… Кто бы мог подумать… Хотя, неудачнику лучше сразу сойти с дистанции, нельзя мучить драгоценную память…

Доктор тарахтел, как трещотка. Никакой пользы, только отвлекал от наклюнувшейся идеи. Огниво придало оптимизма, не хотелось потратить запал впустую. Воспитанное веком прогресса, несогласие с чудесами верило, есть реальное объяснение. Например, по волшебству открывающимся и закрывающимся дверям. Метафизика с эзотерикой здесь не нужны, достаточно разбираться в механике. Будь условия комфортнее, сообразил бы, как устроен механизм, но еле держась на ногах, борясь с подступающей болезнью, не мог заставить себя думать. Да ещё Доктор промывал мозги, что-то доказывая, то и дело перепрыгивая с латыни на гэльский, с гэльского на галльский, пока я не оборвал скачку.

– Эти языки давно вымерли. Что ты за птица такая? Сколько тебе лет?

– С вами вижусь тринадцатый раз, – запыхавшись, констатировал ворон. – Считайте сами.

– Откуда ты знаешь? Птицы не умеют считать, – вспомнились слова одного типа из Сорбонны.

– Там, откуда вы явились, они и говорить не умеют, но мне это не мешает.

Вынужден был признать, Доктор не просто говорил – ему позавидовали бы некоторые люди, а мои годы в университете летели к чертям.

– Нужно растопить камин. Поможешь?

– Чем же я могу помочь? Эти камины огня не видели от начала времён.

– Как так? – удивился я. – Ты сказал, я тринадцатый. Неужели до меня всем было тепло?

– Точнее – всем вам! Бурррх! Хотя, вам это не интересно. А должно бы. Сколько можно мучить меня? Не пора ли прекратить эксперименты. Самое время: тринадцатый – лучшего числа не придумать. Баста! Хочу говорить только с вами! Слышите! Хватит с меня проходимцев: Стрёмссонов, Укакисов, Эрогонов, Чиниханов, Хамирланов, Шпицель-Торов, Ступорменов, Зольденшвайнов, Швыдкохлиблов, Нирастрелли, Шнеллердраплей, Бубенгуннов. Теперь Глюк. Да чёрт с Глюком, но Францт… Францтр… – Доктор прослезился, перья на шее слиплись, исхудали. Выдохся, поник.

Я сделал вид, что не слышал.

– Открой дверь.

– Не могу, не просите, – он утёрся, как ни в чём не бывало принял вид самой мудрости.

– Ведь это ты открыл.

– Вы с ума сошли! Понятия не имею, как она открывается! Это к Батлеру, а я Доктор! – нижний клюв обиженно выдвинулся, требуя извинений.

Признание Доктора застало врасплох, разбив намечающиеся планы. Он здесь не один; есть кто-то ещё. Где? Почему не покажется? Я совершенно запутался.

– Кто такой Батлер?

– Дворецкий, естественно! Подозрительный тип.

– Я думал, дворецкий – ты. Ты похож…

– Это немыслимо! – крылья возмущённо хлопнули.

– Ну, не сердись. Хотел сделать комплимент… откуда мне знать… Не хочешь быть похожим на Батлера?

– Кто захочет быть похожим на страшилу? – он посмотрел на сумасшедшего, коим я был уже целые сутки. – Когда-то вы привезли сюда милое существо, помещавшееся в кармане, оно вызывало жалость и ещё одно чувство, о котором благоразумнее умолчать. К вашим визитам оно преображалось, становилось уродливей и больше, пока не превратилось в то, что есть…

Если бы у птиц было лицо, ворон изменился бы в лице, обрисовывая дворецкого. Птичья лексика не вытягивала портрет, крылья дирижировали нечто большое, дёрганый глаз округлился до монокля, в котором двигалось изможденное отражение, похожее на меня.

– …и это чудовище всё время молчит.

Старания Доктора вылетели в трубу, я и смутно не представлял, как выглядит Батлер, но вспомнил, как ночью, обходя дом, слышал из окон подозрительные звуки.

– А почему он не с нами? Где этот страшный дворецкий?

– Не знаю. Должен быть где-то здесь. Он появляется всегда вместе с вами.

По спине скукоженным ручейком потёк оптимизм, взвыла тревога. Над окнами нависли тучи. Благородные ночники отдыхали на стенах без работы, а где-то рядом по дому бродило то – не знаю что, могло подкрасться, напасть, и ни звука. Единственная польза от новости – вытеснила озноб, успокоился желудок, начавший привыкать к голоду. Захотелось спать, но кровать бездельничала в прихожей. Зато имелся стол, не меньших размеров, на котором можно прилечь, прогнав Доктора… Мысль показалась интересной. Стол – единственное, что могло заинтересовать, а я почти не обратил на него внимания… И всё из-за Доктора… всё внимание на него.

– Быстро отвечай, что скрываешь?

Доктор с отвисшим клювом оторопел. Не дожидаясь ответа, я нырнул под плиту саркофага. Лучшего сравнения не найти столу, похожему на усыпальницу; чем больше вникал, тем меньше видел стол. Эллиптический, по форме столешницы, но не мраморный, а из тиса – древа смерти, как звали древние. Тисовым делали всё, что планировалось навсегда. По периметру, чередуясь, крепились железные головы людей и птиц, словно насаженные на пики, и, кажется, это были головы воронов. Я покосился на Доктора – очень похож. Спиритические салоны, куда мамзели затягивали кавалеров, заострили нюх, чуявший некроманта за версту. Подкатило жуткое чувство, как при встрече с поместьем. Мрачности добавляли бестелесные головы, с бюстами было бы веселей, а не так, как на площади после казни. Все сговорились – смотрят, давят, ждут. Ну и дождались – окрестил, как нравилось – это помогало не замечать молчаливых требований.

Уже вылезал, и то ли ситуация показалось знакомой, то ли саркофаг зацепил струны памяти, что-то тронуло в железных лицах, заставило задержаться. Да, что-то общее, но ворон, похожий на Доктора, увёл мысли в сторону. Гордец, следивший за входом – римский легионер. Похожих лепок в музеях предостаточно, тех грамотеев ни с кем не спутаешь. За ним греческий профиль, борода норманна, турецкий тюрбан. Саркофаг стерегли отъявленные ребята, начхавшие на века. Даже пару женских занесло каким-то ветром – красавицы – молчали о тёмном происхождении, но я заметил – их с бандой связывала несокрушимость римлянина. Печать легионера стояла на всех. Добравшись до последнего, похолодел. Он примагничивал крепче других: спокойный, уверенный, что трудности римлянина его не коснуться; будто знал – всё начнётся с начала и нет смысла рвать душу, стоя на краю пропасти. Давил металлическим взглядом, я тоже не мог оторваться, прикованный ужасом, которого не испытывал ни один смертный, словно встреча была долгожданна и мучительна для обоих. Потрясённый, прикоснулся: те же формы, только с твёрдостью металла, о которой мечтал; те же контуры, что ладони пробуждали по утрам холодной водой. Несомненно, хоть и не верилось, прототипом для последнего бюста послужил я. Вдруг раздался щелчок: головешка в руке провернулась, ударила, возвратилась на место.

– Жаленые медузы! – рука в испуге отпрянула.

– Слишком рано вы увидели, мастер Грэм, слишком рано, – причитал Доктор. – Как бы не пришла беда в наш домик.

Столешница едва возвышалась над саркофагом. Новость привлекала нескучным продолжением, но усталость уже посадила любопытство на цепь, вытолкнув из-под стола.

– Что я должен знать?

– Не принуждайте торопить события, скоро узнаете. Вы сами, к сожалению, хорошо справляетесь.

– Почему – к сожалению?

– Потому, что… – Доктор замялся, подыскивая слова, – вы говорили – события должны быть последовательны, иначе возвращение будет тяжёлым.

– Как утро, после дня рождения? – попытка сблизиться прошла коряво, Доктор понял по-своему.

– Вы имеете в виду день, когда закончили строительство дома?

– Да, – злился я, – именно этот день. Ты помнишь его?

– Я появился гораздо позже.

– Тогда почему вспомнил?

– Вы о нём часто рассказывали. Подумал…

– Теперь твоя очередь! Разве не для того ты здесь? – давил я, чувствуя, как пленный поддается.

– Да, но это всегда было не так, – почти оправдывался он.

– И тебе не приходило в голову, что когда-нибудь форма изменится?

Доктор в нерешительности молчал, что-то обдумывая.

– Возможно, вы правы. Никогда не знаешь, что в голове гения.

– Тогда начинай! – не выдержал я. – Ещё немного и тебя некому будет слушать… – напряжение забирало последние силы, подступал жар, за ним, как правило, следовало беспамятство, а хотелось узнать, как выбраться из этого проклятого дома.

Доктор вышагивал взад-вперёд, прижав крылья к бокам, как член Конвента, который, незадолго до моей поездки в Германию, настоятельно рекомендовал придать ежедневной печати оттенок революционного духа, объясняя свою настойчивость слабым участием народа в розыске врагов. Его доводы показались неубедительными, я ответил, что навьюченная лексика угробила шрифт, наборщик получил удар, а редактор свихнулся, запоминая имена двенадцати месяцев. От Доктора хотелось услышать больше конкретики. Однако он не торопился.

– Прежде чем говорить о главном, о чём вы велели рассказать, когда вновь здесь появитесь, попрошу не перебивать и попытаться понять: отсюда можно выйти на все четыре стороны, но путь к свободе только один, без выбора, – Доктор вбивал идею молотобойной интонацией: задрожали витражи, хронический озноб улетучился.

Наконец-то забрезжил рассвет в темной истории, прощай дурдом. И толкнул же чёрт спросить:

– А если не выйду или сделаю выбор не по сценарию. Что тогда?

Клюв кисло скривился.

– Тогда сценарий прошлых возвращений.

– Прошлых что? – Ах, да, тринадцатый, – ну, уж нет, в это я верить отказывался. – И что же было?

– Да ничего… Ни подвигов, ни застолий, ни бесед уютными вечерами. Двенадцать раз испускали дух по собственному желанию в этом гостеприимном зале.

– Не густо. От скуки, что ли? Без подробностей?

– Подробности у каждого свои, но одинаково глупые. Никто не понимал меня, никому не виделось будущее. Спасибо Батлеру, он единственный, кто заботится о чистоте здания. Иначе бы пришлось выбрасывать ваши косточки в разбитый витраж… В общем, неготовые к трудностям, все погибли здесь.

– Как же так? Под столом головы воинов, они должны быть готовы к любым трудностям.

В какой-то момент я заподозрил, что Доктор просто издевается. Такой учтивый тон был у начальника жандармерии, перед моим заточением в Бастилию. Тот не шутил. И мне это не нравилось.

– Вот и посмотрим. Ведь вы тоже, кажется, воевали? Где-то за океаном.

Прицельный вопрос подстрелил речь. Как? Откуда? Впрочем, тогда войны прожигали планету со всех сторон. Вероятность военного прошлого не такая уж редкость. Но за океаном! Это невозможно!

– Конечно, возможно! Просто вам нужно вспомнить. Я помогу.

Сеанс по восстановлению прошлого начался с глубокого молчания, напоминавшего скорбь, переросшую в печальное удивление, а потом в ужас.

– Кажется, я сказал всё, что должен, – в виноватом взгляде читалось извинение, – вы что-нибудь вспомнили?

Приём фехтовальщика в бешенстве кинулся к чёрному горлу. Улизнув от расправы, пострадавший взлетел на недосягаемую высоту. Выругавшись, я полез далее пытать саркофаг.

Как и ожидалось – никакой магии – под столешницей постукивала механика. Прикинув массу плиты, уверенно навалился – сдулся, навалился – не смог, навалился – упал, без сил прилёг на полу, вспоминая о двенадцати предшественниках.

«Доктор не лжет, жаленые медузы. Против двенадцати неизвестных, загадка саркофага проигрывает. Кто они? Как сюда попали? Что делали? Как погибли? Если отбросить бред, что это я двенадцать раз заходил в гости, в чём Доктор абсолютно уверен, получается – в разное время здесь побывала дюжина людей, которые ели, пили, грелись, спали и делали всё, что этому сопутствует, но никаких следов не оставили… Призраки что ли?».

День закатывался гаснущими витражами. Убаюканный ночью, измученный и больной, уснул под столом. Последнее, что видел, засыпая – блеснувший чёрный шар. Накрыло туманом, замельтешило, сдавило голову, перекрыло воздух и… в теплой кровати, в доме Глена Уркхарта. Рядом колдует лекарь над пробирками. На мраморном столе две свечи и саквояж, но света хватает, увидеть вороний клюв на лице и озабоченный взгляд черных глаз. Из доспехов легионера выглядывают перья. Перед хитрым прищуром каменная чаша или котелок, в ней, пришёптывая, словно волшебник-жрец, лекарь готовит снадобье.

Рецептик сварен, вороново крыло подало напиток.

– Прошлое готово, мастер Грэм! Оно возвращаться.

Огонь растёкся по венам, обжигая до кончиков пальцев; криком вылетел из обожженного горла, разбудив древние стены. Разрывались мышцы, выкручивались кости. Позвоночник вибрировал, пропуская боль в мозг. Терпение приблизилось к грани и вдруг, шторм утих, волны растеклись по незримой глади, наружу рвалась свобода. Руки взмахнули крыльями, понесли по небу, прощаясь с разбитой трубой на крыше, с полуразрушенным мостом над туманной бездной и с вересковыми холмами, хранившими тайну. Хотелось взмывать до бесконечности… Возглас лекаря вернул в кровать.

– У нас нет времени. Моя память уходит. Я всегда вас узнаю, но не смогу помочь вспомнить прошлое. Это последний способ, поэтому внимайте. Вас зовут – Децим Элий Ренатус. Моё имя – Сервий Таруций Корвус. Нас пленили и принесли в жертву каледонцы. Язык не поворачивается сказать, что с нами сделали. Теперь я живу в птице, а ты бесконечно возвращаешься в этот дом, чтобы вспомнить себя и её. Ты помнишь её, Ренатус? Из нас троих ей досталось самое страшное. Она застряла, ждет тебя, ей плохо… Запомни: я твой пропуск в этот мир. Предстоит много выяснить, ещё больше изменить. Дом не случайно построен на этом месте. Твой дом. Ты создал его – гениальный отшельник, обречённый на непосильную ношу…

Лекарь поминал почивших легионеров, колыхаясь миражной дымкой. Остатки видения втягивались ноздрями с воздухом, щекотали; боль прострелила мозг, разбудила ударом в затылок.

Голова раскалывалась, на губах вкус крови. В цветные стекла протискивалось утро. Видимости хватало лишиться речи от длинных, живых усов под собственным носом. Нечто тараканоподобное, размером с кота, сидело на сюртуке, изучая пуговицы с любопытством лаборанта. Домашние насекомые – дело обычное, но этот экземпляр заставил пренебречь болью в затылке и замереть, позабыв обо всём. Архижуткие размеры повергли в оцепенение. Оно с лёгкостью бритвы лоскутило ткань и глотало, посматривая человеческим взглядом. Меня бы стошнило, если бы не был так напуган. Глотая, оно блаженно закатывало глаза, будто камлотовые кусочки имели вкус рождественского пирога. Вершина расчленения была непредсказуема: один ус поддел пуговицу, в мгновение ока вырвал, сопроводив металлический предмет в ненасытную пасть. Отойдя от шока, я закончил блаженство уродца молниеносным ударом в голову. Не ожидая нападения, оно отлетело, вывернулось, встало на ноги. За пышными ресничками кровавые зрачки бушевали яростью.

– Бурррх! Вот и у вас появилась собственная глупость. Следующей ночью, он придет не один, – Доктор ехидно оплакивал недальновидность Грэма тринадцатого, – советую не спать.

Ковыряя дырку в сюртуке, я и сам догадывался, насколько везуч: можно было лишиться пальца, носа или уха. Маленький негодяй пялился злыми глазками, по-кошачьи прижавшись к полу. Не дожидаясь атаки, я пошёл в наступление, топнул ногой в шаге от прожорливой пасти и моментально поплатился. Стремительный бросок не оставил ни шанса: правую ногу обожгло. В ботинке засквозила дырочка, как от швейной иглы.

– Это серьёзный противник, мастер Грэм. Если сможете, убейте: выиграете время, подготовиться к встрече друзей, а их придёт немало, – умничал зритель, взирая на гладиаторов с трибуны.

– Понадобятся советы опытного голубя, дам объявление в газету.

– Зовите, как хотите. На успех это не повлияет.

– А что повлияет? – для первого везунчика войны вопрос принципиальный.

– К примеру, дружба с вашим нелюбезным противником. Сколько себя помню, усачи ни с кем не дружили. Хотя слухи шепчут, так было не всегда. Или Францу Глюку это не интересно?

– По правде сказать, интересней, почему он съел пуговицу.

– Так и думал. Бурррх. У парня в брюхе завод алхимика. Диапазон рациона не имеет границ. Как любому домнундийцу, ему питаться не обязательно: это увлечение. Советую и вам чем-то увлечься, когда пропадёт аппетит… к жизни.

– Вот так сюрприз! Не ожидал!

Крыло безнадёжно махнуло, клюв повернулся к лесу передом. Расстроенный лекарь так и не понял, что выдал военную тайну неприятеля.

Когда-то неплохо фехтовал, считался в полку из лучших, да проку нет: под рукой никакого оружия и с шестиногими головорезами не имел раньше дела. Боцман сказал бы: пуст и гол чуть меньше, чем в бане. Типографский дворник и наставник по пиратскому абордажу, чудом избежавший виселицы, говорил: «Когда нет ничего, всегда есть душа пирата, а это самое страшное оружие. Оно превращает жертву в убийцу».

На дуэль вышел прихрамывая, сразу попятился к стене, снимая сюртук. Приземистое всеядное ползло по пятам, нацеливая усики в лицо. Спина к стене, обмотанная рука приготовилась отразить нападение. Невидимый прыжок: усы пробили камлотовую защиту, застряли в кости. Разворот, хлопок, раздавлено.

Свесив перебитые лапки, насекомое провожало стекающие внутренности. Уязвимое брюхо не пережило стресс, но панцирь – миниатюрный рыцарский доспех, ничуть не пострадал.

– Если придёт хотя бы двое, запасусь терпением для четырнадцатого, – обидевшемуся Доктору не хватало короны на задранной голове, как на гербе монеты.

– Понимаю… Подскажи, как от них избавиться. Яд какой-нибудь или клей… Думаешь, сожрут?

– Вы хотели убить меня, мастер Грэм, – он был подавлен, – я не могу вам помочь, – он взмахнул крыльями, в прощальном круге скинул перо на память, – но могу вас узнать, кем бы вы ни были!

– Постой! Ты мне нужен!

Он скрылся в проеме второго этажа, бросив меня на растерзание монстрам.

Следующий час прошёл в безделье. На ум приходили разные глупости, не проливавшие свет – как обезопаситься. Не давала покоя сакраментальная фраза – «смогу вас узнать, кем бы вы ни были» – приснившийся лекарь пугал тем же. Что значит «кем бы вы ни были»? Кем можно быть, кроме себя? Хороший ребус на закуску, рядом ждало нечто поинтересней. Дневной свет показал под головешками гравировку. Столешница провела ночь открытой, попробовал вернуть её на место тем же способом, плита состыковалась с тисовой подставкой. Наклюнулась идея. До вечера манипулировал рычажками в разных вариациях. За стенкой двигались детальки, хотя видимых результатов не принесло. Догадка, что механизм саркофага приводил в действие объекты, возникла неспроста. Во время последней поездки в Германию я познакомился с изобретателем, предложившим поместить рекламу в моей газете следующего содержания: «Изготавливаю несгораемые шкафы с секретными замками». Он показал экспериментальный шкаф, объяснив принцип действия. Определенно, саркофаг был таким шкафом, только вместо числа – слово. Гордое, пернатое слово, до волдырей натёршее мне язык.