Возвращение алтаря Святовита

2. Привет из прошлого

На красноармейцев, привезённых из Шаталово, надежды не было никакой. Пианист, киномеханик, телефонист и восемнадцатилетний водитель полуторки. Все бывшие вольнонаёмные служащие Дома Армии. Вместе работали до войны, прямо из военкомата вместе попали на передовую, в плену, понятное дело, так же оказались вчетвером. Савелий Силантьевич, когда увидел, как бойцы впрягаются в «эмку», поначалу даже прослезился. Вспомнил, как сам, в Гражданскую, когда осколками побило лошадей, пёр трёхдюймовку пять вёрст. Правда, тогдашние его товарищи были не чета этим. От Черепово до Тростянки оставалось ещё катить да катить, но беседа завязалась не скоро. Четверо красноармейцев несколько раз начинали её, и всякий раз она словно сама собой обрывалась. Судя по всему, Силантьевич не имел желания её поддерживать, потому что возникала она через силу, без душевного порыва и сводилась к еде. Протянув шагов триста, бывшие военнопленные выдохлись, машина встала как вкопанная, и сдвинуть с места почти восьмидесятипудовый агрегат не помог даже универсальный клич: «Эх, ухнем!» Пробитые передние покрышки, набитые тряпками, превратились в раздавленную жабу, с выпирающими по бокам шишками.

– Эй, шофёр, – крикнул раздражённый такой неэффективностью, севшему на дорогу красноармейцу Савелий, – может, ты её раскочегарить попробуешь? Ведь в нутрях не посмотрел даже, шельмец.

– Что там смотреть, Савелий Силантьевич? Бензина всё равно нема, аккумулятор немцы сняли, а кривого стартера тута нет. Ща отдохнём трохи и потянем. Поесть бы…

– Пока до Тростянки не дотянете, жрать не дам. А вздумаете сачкануть, так быстро назад отправлю. Знаете сколько желающих на ваше место? То-то.

– Упырь, – сквозь зубы сказал пианист и стал подниматься с земли.

«А я последнее время не обижаюсь на упыря, – подумал Савелий, услышав "лестный" о себе отзыв, – иначе нельзя: здесь слабину дашь; там, на авось понадеешься – вот и дошёл германец до Днепра». Тем не менее за четверть версты до хутора у Тростянки Силантьевич пристроился позади «эмки» и помог закатить машину на горку, прямо под стену сарая. Здесь бойцам да упасть, но строгий окрик погнал их к речке. На берегу одноимённой с деревней речушки стояла баня. Чёрная как уголь, с мхом на крыше, и уже больше похожая на землянку, так как треть её сидела глубоко в грунте. Даже старожилы тех мест не помнили, когда она появилась. Топилась баня по-чёрному, с дымом в парилку. Здесь и лён просушить можно было, да и окорок закоптить. Именно в таких банях избавлялись от любых паразитов, и когда старик Афанасий, хозяин хутора, указал пальцем на корыто, лежавшее у входа, красноармейцы его не поняли.

– Гимнастёрки кидайте, солдатики. Завшивели, смотрю, но ничё, вам они боле не нужны. На доски лягайте смело, осиновые они. Шайки и бадейки в предбаннике. Куды в портах? Дурень! В баню идёшь. Ну, Савелий Силантьевич, где ты таких отыскал? Городские, шоль? Ща я вам.

– Не солдаты они вовсе, не горячись дед, – заступился за ребят Савелий. – Вот ты солдатом был. Всю Японскую прошёл. Я так да сяк. А эти, Красной Армии бойцы, трёхлинейку только вчера увидели. Выйдут с пара, поспрашивай, как их германец в плен взял. Винтовку без обоймы зарядить не умеют. Срам, да и только.

Из бани донёсся звук падающей шайки, грохот поскользнувшегося (со скрипом босой ноги по мокрой доске) тела, и вопль пианиста:

– Зажгите свет!

Афанасий с Савелием присели на завалинку, подложив под одно место дубовые веники. Сентябрь коварен, на сырой земельке особо не насидишься. Минут пять помолчали. Насладившись красотами природы, Силантьевич, как младший по возрасту, всё ждал, когда заговорит дед. Тот держал паузу и, поняв, что предел уважения к годам тоже имеет границы, поинтересовался, как поживает Серафима, его младшая дочка. С началом оккупации Савелий Силантьевич категорически запретил женщинам деревни покидать Прилепово, во избежание неприятностей. Особенно это касалось молодых. Для Серафимы, хоть и было до родительского дома рукой подать (её отец Афанасий отселился в двадцатых годах, когда в соседней Белоруссии началась так называемая «Прищеповщина», иными словами хуторизация, затронувшая и часть Смоленской области), нарушить слово мужа сродни, как в церкви не перекреститься. Вот и беспокоился Афанасий.

– На печи бока отлёживает. Уж не знаю, как её оттуда согнать? Вожжами, али чем посерьёзнее? Устала, говорит.

– Вот оторва, – усмехнулся дед, – вся в мамку. Тут и оглобля не поможет. Керосин-то у тебя есть? Симка керосину боится, аж жуть. Был тут у нас фельдшер один, вети… веете… не вспомню никак. Его с конезавода в Мачулах ещё при Александре Александровиче за пьянство попёрли. Так он все болячки керосином лечил. Симка как заноет о чём либо, так я грозился к фельдшеру свести. Все недуги как рукой снимало.

– Керосина жалко. Я в Барсуках за бидон (подразумевается емкость на пять литров) возок торфа беру.

– Дров что ли мало? – удивился Афанасий.

– Так надо. Керосина в деревнях почти не осталось. Тот, кто хитрее был, запасы успел сделать. Только много ли их?

– А у тебя, знать, этого керосина хоть залейся? Или ты, зятёк, из этих, из хитрых?

– Эти, хитрые, сейчас на людском горе наживаться будут. Нельзя этого допустить. Под Барсуками торфа завались, а хлеба с гулькин нос. Два пацана за день возок нарежут, да за две недели высушат, а керосин на муку сменяют, и целая семья зиму переживёт.

Разговор про керосин прервали перекуром. Дед поинтересовался, как долго у него простоит машина, есть ли какие новости с войны, и удалось ли получить весточку от внука, бороздящего воды Чёрного моря. Савелий в ответ вытянул из внутреннего кармана пиджака портсигар, что-то подкрутил и раскрыл его, показывая фотокарточку бравого молодца в водолазном костюме.

– Ванька мой, в водолазном техникуме. Пишет, что в Балаклаве служит. Прислал с Николаевичем письмо и две карточки. Эту ты себе оставь, а мне той, что у Серафимы, хватит.

Афанасий вгляделся в карточку, поднеся её к самому носу, потом перевернул и на обратной стороне прочёл по слогам короткое пожелание с датой: «Дорогим родным! Привет из Севастополя. 06.09.1941».

– Это что ж получается, почта работает? – с сомнением спросил Афанасий. – Ты это, отпиши внучку: мол, дед с бабкой за него рады, переживают, как служба идёт, здоров ли? Погодь, – взволнованно, – не это пиши. Напиши, чтоб жив остался. Единственный он внук у меня.

– Написать не трудно, как отправить?

– Но Ванька как-то отправил.

– То специальная почта. Я так понимаю, аэропланом её к нам доставляют. Мне вот по ней газеты прислали, боевой киносборник – цельных четыре бобины. Только у нас как всегда, плёнка с фильмой есть, а через что его смотреть – нету.

– Высоко ты поднялся, Савелий Силантьевич. Аэропланом фильму для тебя возят. Смотри, как бы падать больно не пришлось. Комиссарам, когда надо, пухом выстелют, а как не нужен им станешь, – соломы пожалеют. Ты же не из них.

– Да плевать. Я не за пух, могу и на земле. Потому что мне, а не Натану-иуде поверили. Он же сука, за неделю, как немцы пришли, драпанул! Участковый за час до германца к нему прискакал, с секретным письмом, до последнего момента поверить не мог. Да что там говорить, если он печатную машинку райкомовскую продал. Я ж знаю, что этот жид делать тут должен был. Ошиблась советская власть, но вовремя исправила. Теперь я тут!

Четвёрку красноармейцев после бани накормили и переодели в деревенскую одежду. Афанасий отвёл их на сеновал, настрого приказав, не гадить где попало и в случае чего: немцы придут али ещё кто – не прятаться, а появиться по первому его зову. Как только бойцы улеглись, Савелий подпёр дверь сеновала палкой и вышел к левому краю изгороди, обращённой в сторону леса. Здесь он поправил немного покосившийся штакетник и стал ждать. Из-за деревьев мигнул фонарь. Залаял дворовый пёс, тут же успокоенный хозяином, пару раз промычала корова, зовущая на вечернюю дойку, и наступила тишина.

Пройдя скорым шагом открытое пространство по стеге, между лесом и хутором, я оказался у изгороди, где поздоровался с Савелием Силантьевичем. Без лишних слов мы подошли к оставленной машине, я осмотрел её, заглянул с боков под капот, подсветил фонариком и с облегчением вздохнул. Кроме замены вентилятора и пайки радиатора, визуально больше ничего не придётся делать. Двигатель был цел, без подтёков масла. Патрубки и резинки практически новые, стартер на месте. Заслонки у карбюратора двигаются легко. Аккумулятор отсутствовал, так я это и так знал. Немцы первым делом их снимали. А вот почему колёса не поворачивались, я так и не понял. Если беда с валом рулевой колонки, то это не проблема – заменим. Вот если что-нибудь другое, тогда потребуется квалифицированный механик, которого отыскать в оккупированной области практически невозможно. Решив, что утро вечера мудренее, я согласился с предложением Савелия Силантьевича оставить всё, как есть, и уже в Прилепово подойти к осмотру со всей строгостью. К тому же Афанасий настойчиво приглашал повечерять.

В избе мерно постукивали настенные часы, и было слышно, как тихо сползает цепочка с гирькой, в виде еловой шишки. Свет керосинки отражался от покрытых лаком дверец домика кукушки, но птичка высовываться не хотела. Жена Афанасия, Евдокия выставила на стол чугунок с картошкой, миску с солёными огурцами и половину каравая хлеба, отрицательно качнув головой, как мне показалось в сторону иконы с горящей лампадкой, когда хозяин стола попытался намекнуть на что-либо покрепче. Я постов не соблюдаю, потому под одобрительный вздох мужчин за столом вытащил из вещевого мешка бутылку водки, пару банок тушёнки и фляжку с растительным маслом. Евдокия радости не разделила, но быстро сообразила три гранёных стакана, а потом, немного погодя выудила ещё один, крохотный, для себя. Едва Афанасий разлил по стаканам водку, как во дворе раздался собачий лай, чередующийся с озлобленным рычанием. Хозяева замерли.

– Кого это нелёгкая принесла? – пробормотала Евдокия.

– Может, ребятушки выбраться решили? – предположил Афанасий, вставая из-за стола, прильнув к окошку. – Тише, – и чуть погодя добавил: – То чужак!

В момент все насторожились и невольно вздрогнули, когда в крайнее окошко постучали веткой.

– Хозяева, пустите путника переночевать. Христом богом прошу.

Афанасий присел, пошарил рукой под лавкой у стены и вытащил какой-то свёрток. Бросив мгновенный взгляд в оконце, прищурил правый глаз, которым видел хуже, и, приложившись лицом к стеклу, заметил, что кто-то шевельнулся у плетня, выдавая хозяину своё присутствие.

– Откель будешь, путник? – разматывая дерюгу, жалобно спросил дед.

– Оттуда, откуда и ваши постояльцы, – раздалось в ответ.

– Дуня, дура ты старая, ты куды гимнастёрки повывесила? – прошипел Афанасий, заметив какие-то тряпки на изгороди. – Я ж сказал закопать!

– Сам ты дурак старый! – обиженно заявила женщина. – Ты сказал заховать. Вот я и постирала их, да на плетень сушиться.

Дед на секунду задумался.

«Может, и вправду, по привычке бережного отношения к вещам сказал заховать? Добро вроде, хоть и за так досталось, однако жалко. Не, не мог я такой ляпсус допустить, чай, стреляный воробей. Дунька всё напутала», – промелькнула у него мысль и, прищурившись, громко крикнул:

– Ты к калитке подойди, мил человек, – в руках Афанасия оказался обрез винтовки, – а то мне тебя не разглядеть.

Евдокия притушила у керосинки свет, Савелий взвёл курки дробовика, дед неслышно передёрнул затвор, а я вынул пистолет. Незнакомец подошёл к калитке, стараясь, чтобы луна осветила его как можно лучше. Худющий, в разорванной на груди без рукавов гимнастёрке. Вместо обуви на ногах тряпки. При лунном свете он напоминал мертвеца, восставшего из могилы, а колыхающий тряпьё ветерок только придавал мрачности. Из-за приоткрытой двери с дробовиком наперевес высунулся Савелий, дед за ним, зыркая по сторонам, нет ли ещё гостей.

– Один? – спросил Савелий. – Руки не прячь!

– Да один я, один. А это палка. По дороге подобрал. Собака у вас больно грозная.

Жердь была выдернута из изгороди. Дед это сразу определил, но виду не подал. Полкан, хоть и десяток уже разменял, только на вид старый, деревенские кобели обходят хутор стороной, поджав хвост. Жердина незнакомца не уберегла бы, а услышать лесть о домашней животине всегда приятно.

– Товарищ командир! Мы тут, на сеновале заперты! – раздался вдруг голос телефониста.

Незнакомец повернул голову на звук и хотел было бежать, но тут цыкнул дед, демонстрируя обрез.

– Не дёргайся! – предупредил Савелий. – В правом жакан, а в левом дробь. С пяти шагов и слепой не промажет, а я уж тем более. Веточку на место поставь, вот так, и к овину топай. А мы сейчас посмотрим, какой ты командир.

Савелий Силантьевич не шутил. В конце августа в Прилепово забрёл мужичок. Постучался в крайнюю хату, где жила мать семерых детей, представился капитаном Красной Армии, наплёл ей кучу сказок, что чуть ли не отстал от поезда, даже документами перед носом крутил, а на утро исчез. Но не просто так, а украв золотое кольцо мужа и деньги, что были сложены под иконой. Подонок фотокарточку на стене увидел, ткнул в неё пальцем да брякнул имя наугад, и угадал. Женщина в слёзы, стала просить рассказать о муже, на фронт ушедшем. Знает ли что? Тот, понятное дело, наплёл. Хорошо, что сердобольная баба сообразила Савелию всё рассказать, как пропажу обнаружила. Силантьевич приметы мерзавца выяснил, да заставил потерпевшую заявление подписать, о том, что на постой большевик напросился, а с ним в комендатуру. Каково ж было его удивление, когда мнимый капитан курил перед управой, а Майс стоял навытяжку, отчитываясь перед каким-то важным военным. Савелий бочком к дежурному да листик на стол. Капитана Красной Армии в деревне держим, вооружён собака, пулемёт с ним, не меньше. Дайте подмогу. Никто в Прилепово с силовой поддержкой, конечно, не поехал. После этого случая стало известно, что «капитан» посетил не одну деревню. Каждый его успешный заход заканчивался виселицей. Так что держал Савелий палец на курке и случись что не так, нажал бы и не усомнился в своей правоте.

Зашедшего на огонёк путника, раздетого до кальсон и со связанными руками посадили у печки, подстелив под ним газету, на которую периодически падали вши после специального педикулицидного спрея (пришлось пожертвовать). Евдокия глянула на это дело и пошла успокаивать корову, которая стала мычать ни с того ни с сего. Дед уселся во главе стола, положил рядом с собой обрез, махнул стопку водки, взял из чугунка картофелину, макнул ее в подсолнечное масло и, чуточку посолив, откусил половинку. Савелий делал с едой то же самое, только с секундным запозданием, после чего повёл допрос.

– Ну, рассказывай, мил человек, кто ты, зачем послали, кому что передать должен? Правду расскажешь – жить останешься. А соврёшь, так о тебе никто и вспоминать не будет. Я тебя за банькой хлоп! И в речку. Может, всплывёшь где-нибудь у Красного Бора, а может, раки тебя и так сожрут.

Допрашиваемый жадным взглядом пробежался по столу, двинул кадыком и отвёл глаза в сторону окошка, не в силах совладать с урчащим желудком. Помолчав немного, словно собирался с последними силами, он в сердцах выпалил:

– Ничего я тебе не скажу. Попугать меня решил? Так я пуганый. Когда гимнастёрку резали, на спину посмотрели? А ты раки, хлоп. Да я уже давно с жизнью попрощался.

Вообще-то, у меня поначалу сложилось впечатление, что человеку поставили медицинские банки, причём неудачно. А объяснение происхождения бордово-фиолетовых синяков повергло в шок. Со слов «гостя», его привязали к борту грузовика за руки, а рыжий немец расстреливал из самодельной рогатки то ли шрапнелью, то ли шариками от разбитых подшипников.

– Вам знаком Владимир Августович Бишлер? – спросил я, следя за реакцией.

– А ты кто такой? Интересуешься всем: как командира роты звали, кто комиссар, были ли у ротного старшины усы, вопросики с подковыркой. Да пошёл ты… – незнакомец, который так и не представился, сказал последние слова и уснул. Просто вырубился.

– Дел-л-аа, – протянул дед, – это ж как намаяться надо, что б вот так, раз и уснуть? Я вам, ребятушки, вот что скажу – оставьте служивого в покое. У него жизнь теплится, пока он мстить будет. Видал я уже таких, ещё в Японскую. На Путиловской сопке дело было. Тогда осемнадцать душ солдатик в рукопашной положил. Брата у него косоглазые убили. Мы уж думали, помер вместе с задушенным им япошкой, а он спал.

Афанасий мог часами рассказывать, когда стол не пустой, да слушатели, раскрыв рот, сидят. Любят старики поговорить. Пусть они повторяются, не беда, запомнится лучше. Просто с возрастом сокращается круг общения, и если выпала кому возможность услышать слова: Помню, в годы моей молодости, лет так «цать» назад, – дослушайте рассказ до конца. По крайней мере, будет, что поведать внукам. Дабы те не искали «правду», сомнительную и перевёрнутую в угоду духа времени.

Беглого командира мы перенесли на сеновал, под присмотр бойцов. Телефонист Гена дал рекомендацию:

– Василий Егорович хороший, добрый, очень отзывчивый. Только в лагере у него что-то с головой стало. Мы за младшим лейтенантом присмотрим.

На рассвете, перед самым уходом, я ещё раз обследовал машину, сверяясь по книжке, и выявил причину заклиненных передних колёс. К аккумулятору с радиатором и покрышкам добавилось соединение рычага. Сам же он вывернулся неестественным образом, упёршись в рессору. Всего-то надо было с самого начала хотя бы на гвоздь закрепить, а так машинка хоть куда. Рулевые тяги ещё посмотреть, болты подкрутить, ведь шатается всё, но как говорится, поспешай не торопясь. Савелий и так знал, что нужно делать с «эмкой», посему мы попрощались до послезавтра. С хутора мой путь шёл домой. За день Силантьевич разузнает, каким путём добирался младший лейтенант, и если побег был совершён из лагеря Шаталово, то стоит сделать по маршруту закладки с продуктами. Так как лагерь этот простоит долго, и бежать будут из него часто, то пусть у ребят будет как можно больше шансов. Второй задачей стояло посетить деревни Шимоновку и Митюли, старосты которых, подобно Савелию Силантьевичу, были мне знакомы, хотя и не так хорошо. До середины октября немцы отпускали военнопленных красноармейцев, состоящих в родстве с местными жителями. Стоило лишь предъявить одному из заместителей начальника лагеря справку от старосты селения, на предмет поиска родных, да небольшой подарок сделать. За одного гуся или золотую серёжку отпускали и без бумажки. Достаточно было ткнуть пальцем на военнопленного. Оставалась ещё одна лазейка, по которой можно было не собирать бумаги – фиктивный брак. Идти в «зятья» для мужчин стало ещё одним шансом покинуть зону с колючей проволокой. А что было делать? Русские бабоньки готовы были и не на такое, только б из лап смерти мужика выдернуть, а там, как Бог рассудит: есть совесть – вилы в руки и немцу в живот; а коли, нет за душой ничего – то живи, как знаешь. Шли оккупанты навстречу сельчанам не из сострадания, а из прагматического расчета. В теории игр это называется «игра с ненулевой суммой». Иными словами, немцы немного уступали вначале, но много выигрывали потом. Освобождённые русские, в их понятии, неспособные пережить надвигающиеся холода в лагере, за счёт местных жителей сохранили бы жизнь, а потом, сытые, здоровые и морально неспособные к сопротивлению становились рабами Рейха. Для пленных это был выход, но уж больно неравномерной была пропорция для местного населения. В среднем крестьянская семья, сверх себя, могла с трудом прокормить ещё трёх мужчин. Это был предел, в условиях, когда немцы практически начисто вырезали весь скот и домашнюю птицу, оставив небольшие запасы хлеба и картофеля. Помочь деревенским можно было лишь, спросив у них самих, что им надо? Эту работу Силантьевич обещал выполнить самостоятельно, переговорив со знакомыми старостами, прося их настраивать местных жителей забирать всеми возможными способами военнопленных из лагерей. Пока что каждой семье, приютивший хоть одного человека, было решено давать по мешку муки, пуд соли и двести рублей на всякие нужды. По моим подсчётам, Шимоновка и Митюли могли приютить по сто человек каждая, и столько же забрать из лагеря, впоследствии отпустив людей на вольные хлеба. Именно из этих, не обеспеченных кровом красноармейцев, я планировал создать партизанский отряд, о котором уже можно было сообщить подполью. Понятно, что будет отсев, да и согласятся немногие (ломались в плену люди), но с полсотни человек как пить дать наберётся. А это была уже весомая гарантия для Савелия Силантьевича, по приходу Красной Армии, что не просто так он с немцами сотрудничал.

Часы показывали девять утра, когда я подошёл к дому. Увидев, что ворота закрыты, я обошёл по опушке забор и, воспользовавшись подземным ходом, оказался в подвале. В комнатах никого не было, только в кабинете, на столе лежал листок с коротким посланием.

«Уехал в посёлок, буду вечером. Дистергефт».

Высунувшись из окна, я заметил Дайву. Она сидела у двери летней кухни на раскладном стульчике, чистя картошку и напевая песенку: «И солнце нам светит, и птица поёт, и дружеский ветер прохладу даёт». Закончив с последней картофелиной, девочка сполоснула нож, собрала в ведро очистки и, подняв голову, спокойным голосом произнесла:

– Доброе утро. Петер Клаусович пропал. Вчера уехал на велосипеде в Хиславичи, и до сих пор его нет.

– А к кому поехал?

– Сказал, что к Ржецкому, за учебниками. Он записку для вас оставил. Товарищ профессор очень ругался. А я не виновата, – голос стал срываться, – я все слова, которые он написал – выучила, только Петер Клаусович не по порядку спрашивает. – Дайва заплакала, – не оставляйте меня больше одну.

Пришлось успокаивать, обещать, и выслушать тридцать слов по-немецки, которые девочка действительно выучила, отметив её прилежание. Попутно я лихорадочно соображал, где искать Дистергефта? Поехать он мог по двум дорогам. Через Коханово, либо перебравшись по мостику через Тереховку. Вторая дорога ему была более знакома, значит, выбираем её. Теперь стоит подумать, каким образом организовать поиск. Пройтись вдоль маршрута от Тереховки до Ивановки можно, а вот в Черепово заходить уже нельзя и обойти не получится, река. Но сначала надо воспользоваться экстренным каналом связи с Хиславичами. Авдотья Никитична, может, и не знает, где Дистергефт, но до Ржецкого ей три минуты дойти. Так что, отослав Дайву варить картофель, я вновь спустился в полуподвал и, сняв телефонную трубку, нажал кнопку вызова.

– Почтовое отделение Хиславичей, хельферин (помощница) Граббе, – ответили по-немецки.

– Внимание! Зелёный код! – произнёс я.

Это был заранее предусмотренный нами пароль, который означал обмен информацией. Прозвучали бы слова: «Красный код», Авдотья бросила бы всё и попыталась выбраться из посёлка в заранее условленное место.

– Зелёный код принят.

Что ж, значит, можно говорить, не опасаясь посторонних ушей, перейдя на русский.

– Петер Клаусович отправился к Ржецкому и не вернулся к назначенному времени. Есть ли информация?

– Дистергефт задержан Долерманом. Из Смоленска пришёл приказ.

– Подробности известны?

– Петер ночевал в комнате отдыха, в комендатуре. Больше ничего не известно.

– Спасибо, до связи.

«Вот вам, бабушка, и Юрьев день! Как не вовремя! А разве бывает всё время в десятку? Даже в кино наступают моменты, когда всё висит на волоске. И какого лешего Клаусович за учебниками покатил? Бляха-муха, спросил бы у меня. Что, я б ему учебника не дал? Вообще-то не дал бы, но что-то близкое к нему, без разных названий и всяких там, не соответствующих этому времени текстов – пожалуйста, не обеднел бы. Так нет, «профессор» сутки обождать не мог». – Разговаривал сам с собой, пока поднимался из полуподвала во двор.

– Дайва! Девонька, выходи. Картошка не пригорит.

– Сейчас, только досолю, – раздалось из летней кухни.

Пришлось взять Дайву за руку и показать у стены лаз, прорытый бог знает когда, переделанный в схрон. Там можно было спрятаться и отсидеться с неделю.

– Я не знаю, о чём вы договаривались с Петером Клаусовичем, но сейчас возникла ситуация, когда тебе может угрожать опасность. Немцы задержали Дистергефта в посёлке. Возможно, времени у нас уже нет, так что постарайся запомнить. Хоть карту ты читать и не научилась, но если отсюда идти вдоль реки на север, то через несколько километров выйдешь к деревне Прилепово. Там отыщешь старосту Савелия Силантьевича и скажешь ему так: Савелий Силантьевич, корову в деревне продают? Он ответит – нет, только козу. Только после того, когда услышишь от него такой ответ, попросишь, чтобы он тебя спрятал. Сейчас я соберу для тебя рюкзак. В турпоходы ходила?

– Нет. Когда в прошлом году класс ходил, я болела, – с грустью в голосе ответила Дайва.

– Ничего, никогда не поздно вкусить прелести романтики, запах леса, дым костра и жужжание комаров. В рюкзаке есть полный набор для самого неопытного туриста, а в блокноте инструкция, как и чем пользоваться.