bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 9

– Петер, – начал разговор врач, – у вас дочка – красавица.

– Племянница, – поправил его собеседник.

– Извините. Зря вы водите её по улице. Заместитель коменданта Майс любит устраивать публичные казни. Я вам как педиатр говорю, это зрелище не для детской головки.

– Что делать, – посетовал Дистергефт, – начался учебный год. Иду в управу, узнавать, будет ли работать школа?

В этот момент к госпиталю подъехал автомобиль. Из «фиата», прозванного в народе за компактность «мышкой», выскочил солдат. Оббежав машину сзади, видимо, чтобы не загораживать своим телом «царю и богу» Хиславичей в одном лице архитектуру бревенчатого дома, открыл дверь, вытягиваясь в струну. Спустя пару секунд из салона высунулись начищенные до блеска сапоги, а затем вальяжно вылез и сам пассажир. Начальник района Шванде. Брезгливо посмотрев на покрытый пылью и грязью автомобиль, немец прошёл рядом с беседкой по дорожке к крыльцу и как только денщик-водитель подсуетился с дверью, исчез в приёмном покое госпиталя.

– Бог шельму метит, – усмехнулся врач, – Шванде подхватил какую-то срамную заразу ещё в Польше. За порошками приехал, тварь. Иногда, Петер, я сомневаюсь, что у таких, – кивок в сторону двери, – есть мать. Вот и всё, – посмотрев на часы, врач привстал с лавочки, – пойду ассистировать, сейчас привезут новых раненых. Говорят, под Ельней творится ад. Ребята передавали спасибо за кофе.

Управа находилась в коротком переулке, который все называли по фамилии первого владельца дома. Здание бросалось в глаза ещё с улицы, своим просторным, «в двенадцать столбов и двенадцать венцов» особняком, широким двором, как и положено обнесённым забором из отёсанных досок и ярко-красных ворот, вот уже много лет висевших на почернелых дубовых вереях. Отчего их не покрасили, вместе с воротами, наверняка таким вопросом задавался ни один десяток проходивших здесь людей. Тем не менее у каждого строения есть своя неразгаданная тайна. Эта объяснялась просто – скаредность. С приходом Советов хозяин дома выкрасил ворота остатками дорогой краски, стараясь подчеркнуть свою принадлежность к новой власти, но так, чтобы в случае чего, не сильно бросалось в глаза. Это ему не помогло. Сначала его раскулачили, а затем отправили рыть канал, где он и сгинул. Потеряв хозяина, всё с воротами осталось по-прежнему, а дом закрепился за колхозом, где разместилось правление, не иначе выбравшее его исходя из конспиративного опыта. Тыном двор выходил на небольшую пустошь, где с самой весны обычно росли лопух с крапивой. За ней простиралось колхозное поле. А с северной стороны, как раз где соприкасались эти участки земли, был глубокий овраг, который терялся в сизой полыни и постепенно раздавался в стороны, пока не достигал леса, затем распадался, образуя лощину, поросшую по краям репейником. Идеальный путь для скрытного отхода. В начале этого оврага было глинище, там брала глину для стен и печей вся деревня, потому почти всегда летом дорога под окнами в переулке была словно окрашена. И стоит задуматься, случайно ли у первого хозяина дома была фамилия Краснов? В самой управе Петер Клаусович задержался недолго. Как бывший учитель, Евгений Владимирович уже озаботился у начальства на предмет возобновления работы школ. Ответ был отрицательный, но не окончательный. Красная Армия вела наступление на Ельню и Рославль, вследствие чего немецкому командованию было не до проблем каких-то школьников. Хиславичи вновь могли стать прифронтовой зоной, но вслух об этом не говорили. Расставаясь, Ржецкий попросил на обратном пути заглянуть к фельдшеру, жившему недалеко от госпиталя. Кто-то активно строчил доносы в комендатуру, подкидывая их в курилку. Отличительная черта кляуз, со слов полицая-переводчика, читавшего их Майсу, состояла в каллиграфическом почерке и правильно расставленных знаках препинания. Исповедь стукача Евгений Владимирович не видел, а то б сам или с помощью учительницы русского языка вмиг бы определил негодяя. Чего греха таить: не одно поколение школьников прошло через их руки, и не одна тысяча тетрадей, проверенная под светом керосиновой лампы, а то и простой лучиной. Но то, что уже стали доносить, являлось тревожным сигналом для многих людей. Одним из них был местный фельдшер Семён Пантюхов, подавший перед самой войной заявление о вступлении в партию, и кто знает, будет ли в следующем доносе информация о нём? Из управы, перейдя дорогу, Петер заглянул в комендатуру. На приём к коменданту Долерману необходимо было записаться, сообщив цель аудиенции. Задумавшись, Дистергефт сказал секретарю два слова: «покупка машины». Тот с удивлением посмотрел на него и стал выводить пером буковки в журнале посещений. Едва он успел поставить точку, как зазвонил стоявший под лампой с зелёным абажуром телефон. Секретарь представился и соединил абонента с Долерманом. За дверью стали слышны слова: «Не имею возможности», «Все койки заняты», «Я не майор медицинской службы (Oberstabsarzt)», «Будет исполнено».

– Ганс! – раздался крик из-за двери.

Секретарь, он же, видимо адъютант, подскочил со своего места и предстал перед начальником.

– Немедленно организовать двадцать семь панцирных кроватей для госпиталя. Пусть Майс перетряхнёт всю эту жидовскую деревню вверх дном, и через три часа доложит о выполнении приказа.

– Есть!

– Из бывшей больницы наверняка остались врачи. Мобилизовать в помощь. Пока они работают, их семьи будут жить. И ещё, на переливание крови отобрать здоровых русских. Лучше детей. Пусть будет с запасом.

Услышав про детей, Петер Клаусович поспешил из комендатуры. Дайва одна оставалась на улице, и стоило кому-либо заговорить с ней, как стало бы понятно, что к немке она никакого отношения не имеет. Заученных слов из учебника (по типу: «родители запрещают мне разговаривать с незнакомыми людьми») хватило бы ровно до второго вопроса. Следовательно: то, что Петер выдавал её за свою племянницу, выглядело как минимум странно. К счастью, девочка стояла в гордом одиночестве возле доски объявлений, делая вид, что читает один из приказов, на немецком, кстати, языке. У Петера аж от сердца отлегло. Поправив шляпу, он подошёл к объявлениям, пробежал глазами и, взяв у Дайвы портфель, тихо сказал:

– Нам пора домой.

Как ни спешили они оказаться возле дома фельдшера, раньше солдат не получилось. К тому времени, когда Дистергефт выяснил, где конкретно живёт нужный ему человек, дом уже пустовал. Только какой-то паренёк что-то откапывал на огороде под присмотром мужичка с белой повязкой на руке, вооружённым охотничьим ружьём. Не задавая вопросов, Петер с Дайвой прошли мимо. К госпиталю из гетто потянулись люди, неся попарно кровати. Некоторые несли матрацы и подушки. Их сопровождали плачущие и причитающие старухи. Всё это шествие сопровождалось лаем собак, словно хвостатые просили вернуть добро хозяев обратно. Вдруг со стороны русской части села заголосили женщины. У них уводили детей, в основном мальчиков старше десяти лет. Эту какофонию звуков нарушил вид самолёта, за хвостом которого тянулся шлейф дыма. Сероватый, с жирными чёрными крестами бомбардировщик тянул на аэродром в Шаталово. Едва он скрылся за лесом, как раздался взрыв. В Хиславичах закричали «ура»! Кричал и фельдшер, сдёрнув с головы соломенную шляпу.

Бах! – раздался выстрел. Майс спрятал пистолет в кобуру и, не обращая внимания на начавшего возмущаться врача, назначил поисковую группу из трёх кавалеристов взвода охраны.

Фельдшер так и остался лежать у стены с радостной улыбкой на лице. Радостной – потому, что взорвавшийся самолёт это была победа; потому что на одно врага стало меньше; потому что проклятые фашисты на себе испытали смерть. Жаль лишь, что с собой не успел утянуть одного из них. И скальпель уже в руке был, и подошёл почти. Чуть-чуть не успел.

Разбившийся «юнкерс» обнаружили недалеко от Шимановки. Немцы выставили пост и больше этого кавалериста никто не видел. Узнать судьбу пропавшего можно было по листку бумаги. Нанизанная на ветку сломанной груши записка сообщала: «За каждого казнённого жителя Смоленщины мы закопаем одного из вас». Ветер вскоре сдул листок, а утонувшему в болоте немцу было всё равно, что напишут о нём. Полез он в трясину за портмоне погибшего лётчика, да надышался болотного газа. Много ли для асфиксии надо – две-три минуты подышать, и начинается головокружение, потемнение в глазах, а за ними общая слабость. Если сердечко слабое – этого достаточно, чтобы подкосились ноги и человек стал беспомощным. Оказавшиеся рядом мальчишки из Шимановки спасать врага в болото не полезли, зато листочек с надписью оставили. Единственное, побоялись подписаться, посчитав, что их косвенное участие в гибели фашиста не придаст авторитета пионерскому отряду. Где-то в это время и началась партизанская война в этих краях.

* * *

Утром третьего сентября Петер Клаусович попал на приём к Долерману. Выслушав «чокнутого историка», комендант пытался вспомнить, есть ли формуляр, запрещающий приобрести автомобиль в личное пользование не гражданину Рейха, но немцу по национальности? В памяти документ не объявился, и пришлось действовать по наитию, с известной долей прагматизма, когда истина зависит от множества переменных.

«Вермахту и так не хватает техники, даже у него нет служебной легковой машины. Все перемещения на пролётке с извозчиком, а тут какой-то «учёный прыщ» желает! Но как уверенно он себя ведёт. Надо отказать», – подумал Долерман и, не успев произнести слова, раскрыл рот от удивления.

– Я понимаю, – видя задумчивость коменданта, сказал Петер, – моя просьба выглядит необычно. Но то, чем я занимаюсь тут, очень важно для Берлина. Я мог бы дать телеграмму или позвонить своему товарищу профессору Поссе, и поверьте, вопрос бы решился незамедлительно. Однако тратить драгоценное время светоча науки, а тем более генерала Герхарда Утикаля считаю верхом попустительства.

В голове коменданта прозвенел звоночек. Фамилия какого-то профессора, известного в научном мире, ему ни о чём не говорила, а вот про Утикаля он слышал. Причём на уровне слухов, а они, как известно, зачастую стоят рядышком с правдой. Слухи же эти утверждали, что камрад Герхард Утикаль пользуется необычайным доверием у руководителя Имперского министерства оккупированных восточных территорий.

– Простите, герр Дистергефт, Вы имеете отношение к Айнзац-штабу Розенберга? – заинтересованно произнёс Долерман.

В ответ загадочный вздох, который можно было расценить как: «конечно, имею, только есть ли у тебя допуск, услышать правду».

– Но мне ничего неизвестно, – комендант прикусил губу, – …какие ценности могут быть в этой дыре?

– По понятным причинам я не могу об этом рассказывать, есть приказ генерал-фельдмаршала Кейтеля о содействии нашей работе и там всё чётко сказано. Хорошо, – видя, что Долерман ожидает хоть какого-то, понятного для себя ответа, Дистергефт пошёл с козыря. Настоящий игрок всегда знает, с какой карты, когда ходить. Его ни чёрт, ни сам сатана не собьют. И Петер сыграл: – Я напишу номер телефона в Берлине. При желании можете уточнить, кто такой Петер Клаусович Дистергефт и что значит для Германии наследие Штауфенов. Если вам будет недостаточно и этого, то у меня нет больше аргументов.

– Да, напишите номер, это бы сняло все возможные подозрения. Поймите, – стал как бы оправдываться Долерман, предлагая перо и бумагу, – по роду своей службы я обязан знать о каждом.

Спустя минуту он уже читал строчку цифр с фамилией. Позвонить в Берлин из Хиславич комендант теоретически мог. Заказать разговор через Смоленскую комендатуру при наличии свободной линии в Починках, затем дождаться соединения с Минском, оттуда с Варшавским узлом связи и лишь потом поговорить с абонентом в столице. Загвоздка была только в том, что ему пришлось бы ждать до самого вечера, не отходя от телефона. Слишком незначительную ступень он занимал в иерархии. Вошь – в масштабах Рейха.

– Тогда позвольте рассказать мне, – взял инициативу разговора в свои руки Петер, – как я вижу решение моей проблемы.

Комендант, соглашаясь, кивнул головой.

– Отступающие большевики бросили огромное количество автотранспорта. К сожалению, эксплуатировать какую-то часть легковых автомобилей весьма сложно, если не сказать опасно. Русские совершенно не умеют обращаться с техникой. Я готов выкупить не представляющий интереса для доблестного вермахта один из таких автомобилей, например, ГАЗ-М1, её ещё называют «эмка», и соответственно отблагодарить. Скажем, на всё это я могу истратить восемьсот рейхсмарок, если автомобиль будет ремонтопригоден и у меня не возникнет проблем с документами на него.

Комендант вновь кивнул, но уже с улыбкой, размышляя над словами профессора. «И надо было затевать всю эту историю про людей Розенберга? Хотя это объясняет наличие у него шальных денег. Сказал бы сразу, возьми, Долерман, восемьсот марок, да дай команду привезти из Починок одну из разбитых машин. На бывшей станции МТС их там с десяток стоит, сам видел. Как раз вчера поступил приказ о направлении туда на работы слесарей. Бригада бронетехнику ремонтировать не успевает, а легковушки так вообще в последнюю очередь будут. Значит, стоять им там долго и упорно, пока не заржавеют. Так что Герман, старый австрийский лис, мне не откажет, наоборот, с удовольствием избавится от лишнего хлама. Ну, «прыщ учёный», только тумана вокруг себя напустил. Одну минуту, а не совместить ли нам наши интересы?»

– Герр Дистергефт, завтра в пять утра я отправляю четверых русских в Починки. Вы удивитесь, но именно там есть возможность посмотреть на интересующий вас предмет. Рабочих повезут на комендантском грузовике. Вы же, как мне говорили, живёте в заброшенной усадьбе в двух часах хода отсюда?

– Да. Вверх по реке.

– Прекрасно, – поглядывая на карту района, произнёс комендант. – Ждите машину в Черепово, возле дома старосты. В пять тридцать, вас подберут. Не побрезгуете проехаться в кузове вместе с быдлом?

– Разве в кабине места не найдётся?

– Я не могу назначить вас старшим машины, – вежливо возразил Долерман. – В канцелярии на вас выпишут проездные документы.

– Хорошо, поеду в кузове.

– И ещё, человек, который будет всё решать на месте, из Вены, большой любитель кофе. Для получения хорошего результата будет не лишним сделать скромный подарок, – произнёс Долерман, руками показывая размер подарка, где-то на четверть фунта зёрен. – Для вас это не составит труда? Передать можно с водителем.

– Как я вернусь обратно? – забеспокоился Петер.

– Если всё получится, то на этом же грузовике вместе с вашим грузом. К тринадцати часам машина должна стоять у комендатуры пустой. С номером, как я понимаю, проблем не будет?

– Надеюсь, что нет, – неуверенно ответил Петер.

– Единственное, что посоветую, так это оставить на первое время прежний. Так многие делают, особенно проныры из люфтваффе. Поставим штамп нашей полевой почты, а буквы WH дорисуете на крыльях. Я больше вас не задерживаю.

– Спасибо, герр комендант, – произнёс Дистергефт, оставаясь сидеть на стуле. – У меня будет ещё одна просьба, служебного характера. С двадцать пятого июля введён двухзначный почтовый индекс, так мне на почте сказали. Без него мою бандероль принять не могут.

– А я чем могу помочь? – удивлённо ответил Долерман.

– Дело в том, что почта ещё не получила индекса этой территории[4]. Я не могу правильно написать обратный адрес. Фрау Авдотья отказывается пересылать бандероль.

Комендант чуть не схватился за голову.

– Герр профессор! Какие же вы учёные сложные люди! Вы можете проще изъясняться. Что конкретно от меня надо?

– Отправьте бандероль в Берлин по своему ведомству.

– Да я точно так же отправляю письма, как и все солдаты! Хотя что я объясняю. Давайте бандероль. Так, а марки где? Что-то много. Это рукопись?

– Не совсем, – еле слышно ответил Дистергефт.

– Ладно. Идите уже, Петер Клаусович, идите. Отправим бандероль. Завтра только не опаздывайте.

Петер вышел из комендатуры и утёр платком лоб. С момента отправки бандероли в Берлин начиналась многоходовая операция, после которой археолог становился самым настоящим «иезуитом войны». От него не требовались навыки ликвидатора, умения ножевого боя или скрытого минирования; всё оказалось гораздо сложнее: будучи на виду, ему предстояло прикрывать собою товарищей.

Дистергефта я встретил у края лесного бора, в полуверсте от Хиславичей. Увидев, что я вооружён, Клаусович как-то обмяк и даже стал ниже ростом. Но парочка шуток, два-три анекдота и «профессор» повеселел. По дороге он рассказывал, как сумел договориться, и что ни свет, ни заря ему придётся переть в Черепово, и что он совершенно не понимает, где будут сгружать автомобиль, так как грузовик по мостику не проедет. Пришлось раскрыть часть плана. На самом деле Петеру Клаусовичу машина была нужна как собаке пятая нога. Он-то и с телегой, запряжённой лошадью, плохо справлялся, не говоря о «стальном коне». Но тут был важен сам факт наличия авто. Даже если бы Петер и научился «шоферить», то всё равно бы не перестал интересоваться запасными деталями, топливом и всем тем, что связано с обслуживанием автомобиля. На данный момент восстановление «эмки» означало регулярную возможность официально посещать Починки, или, при некоторой удаче, и иной районный центр. Сначала самому Дистергефту, а потом, возможно, и нанятому водителю. Легальное передвижение на первых порах для снабжения подполья, в том числе и газетами, вот чего я добивался. Как только это было выяснено, Петер изъявил желание взять с собой в дорогу какую-нибудь агитацию. Ведь проезжать они будут через несколько деревень, и он сумеет незаметно скинуть с кузова листовку, газету или какую-нибудь брошюру. Отказывать не стал.

В три часа утра я посадил Петера Клаусовича на велосипед, снабжённый фонарём, поправил резинку на багажнике и, объяснив, как добраться до хутора Тростянки, где и придётся сгрузить «эмку», а оттуда по дороге на Черепово; запер за ним ворота. Дистергефт из озорства трынкнул звоночком и закрутил педали, освещая себе путь. Спустя два часа, вслед за Петером, вышел и я. Дайва осталась на хозяйстве с методическим пособием по радиостанции. Успехи у девочки были потрясающе. Безусловно, занятия в радиокружке заложили тот самый базис, без которого никуда, а присовокупив усердие, трудолюбие и талант – результаты превосходили все ожидания. Ей не хватало только усидчивости, но это было поправимо. Она уже знала, как настроить на приём или передачу практически любую рацию, которые были у меня. Умела работать как в телеграфном, так и в телефонном режиме. И один раз, думая, что никто не узнает, передала в эфир послание для своей мамы. Ребёнок, что с него взять?

К деревне Прилепово, по мало исхоженной лесной тропинке, двигаясь параллельно реке, я добрался через час. Чаща простиралась отсюда от самой реки, прерываясь на широкую подковообразную поляну, где и расположились дома, и уходила дальше, отдав покосным лугам весь северо-запад. Здесь, у приметного дерева, в двухстах шагах от околицы у меня был тайник. Вынув из футляра бинокль, я осмотрел местность. Ничего примечательного, деревня как деревня. На берегах Сожа они все примерно одинаковые: с соломенными крышами на избах и гумнах; с волнистыми, обязательно разнообразной высоты изгородями бесчисленных огородов; с фруктовыми деревьями вдоль дороги. Так было и пятьдесят лет назад, и сейчас ничего не изменилось, хотя кое-что добавилось. Недавно появившиеся электрические опоры в виде столбов, просмоленные на аршин от земли, несущие на своих ярко-белых изоляторах провода. Смотришь на всё это – вроде как и войны нет, даже лошадь с жеребёнком пасётся. Почти полтора десятка дворов, если точно по шнуровой книге – шестнадцать, но не всё так просто.

Военного гарнизона для мелкой деревушки оккупанты не оставили, только назначили старосту. Точнее он назначил себя сам, даже хлеб-соль преподнес немецким мотоциклистам в июле, чем заслужил доверие. А затем и удивление, когда разведывательный взвод фашистов танковой дивизии генерала Шааля, следуя указателям на столбиках, встретил возле его дома накрытый накрахмаленной скатертью метров в пять длиной стол; с водкой, с караваем, с салом и даже патефоном, игравшим песни чуждой здесь, но радостной для германского слуха Цары Леандер. То, что немцы задержались в Прилепово на пару часов, тем самым дав возможность эвакуировать техников с Шаталовского аэродрома, знали единицы. Одним из них, который и рассказал о хитрости, был участковый из Хиславичей, успевший ускакать на лошади буквально из-под носа фашистов. В начале августа, когда у оккупантов стал вопрос об усилении местной власти за счёт полицаев, староста, не дожидаясь помощи, в свою очередь учредил силы самообороны из трёх братьев непризывного возраста, вооружив их дробовиками. Даже фотографии с характеристиками в комендатуру отвозил. Немцы нарадоваться не могли такому сообразительному и, что важно, инициативному помощнику. Потом Савелия Силантьевича на несколько суток забирал третий отдел абвера. Контрразведчики интересовались недалёким прошлым деревенского старосты. Обнаружив архив Смоленского НКВД, кто-то глазастый просматривал списки «врагов народа» и наткнулся на инициалы с буквами «С», пошутив, что для одной властной организации большевики уже заранее готовили кадры. Шутка шуткой, а это был тот самый Савелий. Пришлось ему рассказать, как прятался в подполье и сколько натерпелся от старой власти, пока не пришли «освободители». В ответ на откровения ему показали донос, на основании которого было заведено дело. Натан Соломонович, внештатный корреспондент-фотограф смоленской газеты, сообщал, что некий бывший белогвардеец собирает в доме оружие. Всё написанное было правда. Солдатом призвали его в армию. Служил, до унтера вырос, чего ж отрицать? Собирал ли оружие? Собирал и прятал! Только не для борьбы с законной властью, а чтобы германца достойно встретить. «Такого молодца хоть на доску почёта вывешивай», – подумали абверовцы и отпустили. Когда же призванные следить за порядком братья, на следующий день по возвращению Савелия Силантьевича из фашистских застенков, спалили дотла в центре деревни еврейский дом, засняв деяние на фотоаппарат погорельца, то Прилепово навестил мрачный эсэсовец. Все жители получили новые документы, а Савелий выправил им какие-то должности, гарантировавшие работу по месту жительства. С тех пор в лояльности новому режиму со стороны старосты никто не сомневался, а зря.

Отодвинув в сторону булыжник и потянув за кольцо, я приоткрыл дверь тайника. Помимо нужных вещей там лежал завёрнутый в полиэтилен ящик с радиоприёмником. Закладка была сделана ещё до войны, и пока было время, я проверил работоспособность муляжа под трёхламповый 6Н-1. Подсоединив питание и сделав громкость на минимум, я прислонил эбонитовый наушник к уху. Раздалось шипение. Без выносной антенны поймать на коротких волнах Всесоюзное радио не получалось, но приёмник работал, а это главное. Теперь мне необходимо было подать сигнал, что встреча может состояться. Каждую вторую неделю месяца, с понедельника по среду, Савелий Силантьевич выходил из деревни в лес к семи часам утра, якобы проверить силки. Если у трёх берёз была воткнута в землю палка, то он оставался ждать. Вот и сейчас, оставив опознавательный знак, я скрылся за деревьями, высматривая связного. За четверть часа до назначенного времени к околице вышел человек: высокий, немного грузный, как случается нередко, когда пошёл пятый десяток, медлительный, но нисколько не скованный в движениях. Зевнув, он посмотрел на запястье левой руки и твёрдой походкой направился к опушке. За плечом у него виднелась двустволка. Пройдя рядом с берёзками, он на секунду задержал на них взгляд, вынул из кармана кисет и стал мастерить самокрутку. Закурил.

– Савелий Силантьевич, – позвал я его, – корову в деревне продают?

– Нет, только козу, – услышал отзыв.

Я вышел из-за дерева. Поздоровались.

– Что-то раньше ты, Савелий, ружьишко с собой не таскал.

– Так и я смотрю, не с палкой ты сюда пришёл. Снедать будешь? – Староста вынул из кармана завёрнутый в холстину брикет. – В лесу, чай, с харчами негусто?

– Это смотря в каких лесах, – отшутился я, – присядем?

Положив мою плащ-палатку на землю, мы уселись. Савелий развернул холстину. Два куска ржаного домашнего хлеба, а посередине пластинка сала, толщиной в два пальца. Отмахнув ножом половину и взяв угощенье в руку, я впился зубами в хлеб.

– Вкуфно, – промолвил я с набитым ртом.

– А то. Ты, Николаевич, ешь, не стесняйся. Голод не тётка.

Закончив завтрак, мы перешли к делу. Развязав мешок, я вытащил радиоприёмник.

– Помнишь, перед войной ты антенну к печной трубе мастерил?

– Помню. Диковинная такая, с вертушечкой, как забыть?

– Там на конце чёрного провода «пимпочка» есть, штекер называется. Так вот, ты его в эту дырочку воткни, бублик, вот здесь, со щелчком покрути и будет тебе радио. Хочешь так слушай, а хочешь через наушники. Этим колёсиком ловят радиостанции. Только ты без нужды пока не трогай его, там уже всё настроено. В восемь часов Москва «Последние известия» передавать будет. А как закончишь, вот сюда красный проводок всунешь, стало быть, аккумулятор подзарядить.

На страницу:
4 из 9