Китайская ваза. Длинная пьеса для чтения

АДВОКАТ. Стратегия! Нет, вы слышали, – стратегия! Стыдно, господин прокурор! Вы намеренно искажаете факты в виду предвзятого отношения к гражданину Рогожину… Возьмите хотя бы главу одиннадцатую части четвертой материалов дела. Кто к кому пришел?! Мышкин к Рогожину или Рогожин к Мышкину? Помните, Барашкова упорхнула из-под венца, а Мышкин сам уехал из Павловска, с дачи, в Петербург и принялся искать свою так называемую возлюбленную. Прыгал по всему городу, сломя голову. А Рогожин прятался от него и совсем не хотел его видеть и ни к чему не принуждал.

Из материалов дела следует, что в самом начале своих поисков Мышкин приехал в Измайловский полк, цитирую, «на бывшую недавно квартиру Настасьи Филипповны» «ни жив ни мертв». После разговора с хозяйкой квартиры – «вдовой-учительшей», князь, цитирую, «встал совершенно убитый», он «ужасно как побледнел», «у него почти подсекались ноги». Обращаю внимание: разместившись в трактире на Литейной, князь Мышкин машинально заказал закуску, а потом «ужасно бесился на себя, что закуска задержала его лишних полчаса, и только потом догадался, что его ничто не связывало оставить поданную закуску и не закусывать». А ведь Мышкин был трезв!

Он уже находился на грани безумия, испытывая, цитирую, «ощущение, мучительно стремившееся осуществиться в какую-то мысль». При этом Мышкин «все не мог догадаться, в чем состояла эта новая напрашивающаяся мысль». И не мог догадаться довольно долго. Одним словом, все мечется и мечется Лев Николаевич. Все ищет приключений на свою больную голову.

Во второй раз наведался к учительше, и, заметьте, цитирую, «все семейство заявляло потом, что это был на „удивление странный“ человек в этот день, так что, „может, тогда уже все и обозначилось“». При чтении сцены осмотра князем Мышкиным комнат Настасьи Филипповны мы замечаем нездоровый фетишизм. Экземпляр романа Флобера из библиотеки прикарманил! Один раз домой к Рогожину явился, во второй раз бросился, в третий… Но, конечно же, эти медицинские факты, перемены восприятия, изложенные в материалах дела черным по белому, ничего не говорят господину прокурору, преследующему единственную цель – опорочить моего подзащитного, оказавшегося в трудной жизненной ситуации.

Мышкин внушил себе, что Рогожин к нему явится. Конечно, после всех этих хождений и внушений Рогожин не мог не явиться к Мышкину. Податливая душа Рогожина болеет за Мышкина! Да, Рогожин свидетельствует князю, что был в трактире, в коридоре, где ждал его, Мышкина. Но ведь Мышкин сам ушел из трактира на поиски Рогожина. Никто его оттуда не выгонял! А раньше Рогожин строго-настрого наказал своим домочадцам ничего не рассказывать о нем князю в случае появления последнего. И когда он увидел Мышкина, бросившегося к нему в четвертый раз, – то уже не смог скрыться и пройти мимо.

ПРОКУРОР. Хорошо. Давайте вернемся к покушению Рогожина на Мышкина в трактире…

АДВОКАТ. Говорю еще раз: запутанная история. Мало ли, кому что привиделось. Да и жертву, если таковая, конечно, намечалась, не допросишь.

ПРОКУРОР. Отчего же. Жертва – в наличии. И не просто жертва, но свидетель… обвинения. Мышкин Лев Николаевич.

АДВОКАТ. Какой же Мышкин свидетель? Он – в невменяемом состоянии, в Швейцарии.

СУДЬЯ. Господин прокурор, адвокат прав: что это за свидетель? Он же… овощ…

ПРОКУРОР. Медицина не стоит на месте! Мышкину значительно лучше. Его долго лечили и… вылечили… ну… или… подлечили. Так вот, Мышкин вменяем! Приглашаю свидетеля обвинения: гражданина Мышкина Льва Николаевича, князя.

Входит «божий одуванчик» Мышкин.

ПАРФЕН РОГОЖИН. Ну, здравствуй, князь. Вот и ты пожаловал.

МЫШКИН. Здравствуй, Парфен Семенович! Знаю, знаю о твоей участи. Сколько же ты пострадал, Парфен! И я ведь перед тобой так виноват!

ПАРФЕН РОГОЖИН. Виноват, говоришь, а сам в свидетели подрядился…

МЫШКИН. Нет-нет, Парфен, я только…

ПРОКУРОР. Лев Николаевич, не отвлекайтесь! Как вы себя чувствуете? Готовы дать показания по рассматриваемому делу?

МЫШКИН. Чувствую себя значительно лучше, практически хорошо. Не очень понимаю, где я, но показания дать готов.

АДВОКАТ. Как же вы, гражданин Мышкин, собираетесь давать показания, если не понимаете, где находитесь?

МЫШКИН. Так ведь это… как дышать! Тебя спрашивают, а ты говоришь правду. Это ведь так легко и приятно, говорить правду. Знаете, всегда нужно говорить правду. Всегда! Я давно это понял!

ПРОКУРОР. Вот и славно! Лев Николаевич, вы готовы дать показания по драматичному эпизоду в трактире, когда гражданин Рогожин намеревался вас убить.

МЫШКИН. Непременно готов. Было такое. В трактире, на лестнице, Парфен Семенович с ножом меня караулил. Руку, кажется, занес. Здесь со мной припадок случился. Падучей… Что было потом, признаться, почти не помню. В себя пришел, кажется, уже в Павловске, на даче у Лебедева.

АДВОКАТ. И что, свидетель Мышкин, зарезал вас Рогожин?

ПРОКУРОР. С жертвой преступного умысла случился припадок. Падучая и отвела.

СУДЬЯ. Господин делопроизводитель, это – ваша епархия. Так зарезал бы или не зарезал подсудимый гражданина Мышкина, не случись с ним припадка?

ДЕЛОПРОИЗВОДИТЕЛЬ (в некотором сомнении). Зарезал бы.

АДВОКАТ. Это возмутительно!

ПРОКУРОР. Гражданин Мышкин, вы подтверждаете слова господина делопроизводителя?

МЫШКИН. Отношусь к господину делопроизводителю с большим уважением и симпатией, хотя и не имел чести свести с ним знакомство… Глядя на этого человека, вижу, сколь много и тяжело он страдал. Но слова господина делопроизводителя я подтвердить не берусь. Не могу. Вот.

ДЕЛОПРОИЗВОДИТЕЛЬ. То есть, как?!

ПРОКУРОР. Я протестую!

СУДЬЯ. Вы то что протестуете? Мышкин – свидетель обвинения. Вы его сюда привели.

ПРОКУРОР. Гражданин Мышкин – не в своем уме.

АДВОКАТ. Протестую, ваша честь! Господин прокурор хочет лишить свидетеля законной субъектности.

СУДЬЯ. Протест принимается.

ДЕЛОПРОИЗВОДИТЕЛЬ. Ваша честь! В материалах дела представлено описание реакции подсудимого на вид Мышкина в падучей. Цитирую: «Надо предположить, что такое впечатление внезапного ужаса, сопряженного со всеми другими страшными впечатлениями той минуты, – вдруг оцепенили Рогожина на месте и тем спасли князя от неизбежного удара ножом, на него уже падавшего». Неизбежного! На него уже падавшего! Думается, такое описание является абсолютным доказательством намерения подсудимого Рогожина совершить убийство гражданина Мышкина.

АДВОКАТ. Абсолютным?! Это так мы теперь в суде выстраиваем доказательную базу? Мой подзащитный сам не знает, что сделает в следующую секунду! Вспыльчив! Ревнив! Непоследователен!

МЫШКИН. Вы, господин прокурор, и вы, господин делопроизводитель, простите меня великодушно. Я вижу, что виноват перед вами, ибо огорчил вас чрезмерно. Знаете, я тоже думал, что Парфен Семенович хотел меня зарезать. То есть, тогда я был вполне уверен и всегда был вполне уверен, что непременно хотел… зарезать… Теперь же… никак не уверен. Может, Парфен Семенович посмотрел бы мне в глаза и отдал мне тот садовый нож, которым он страницы книжные режет. Вот тот… (Дрожащей рукой Мышкин показывает на нож в руках Рогожина.) Он ведь до того еще никого не убивал. Если бы не было со мной того припадка, посмотрел бы он мне в глаза и сказал: «Бог с тобой, Лев Николаевич, вот, возьми проклятый нож, брат мой названный…». Понимаете, тогда думал, что зарежет. Глаза его мне везде мерещились. А теперь, здесь и сейчас, это ведь другое дело. Это ведь что-то уже совсем другое! И всегда нужно говорить правду.

ПАРФЕН РОГОЖИН. Да зарезал бы я тебя! Как пить дать! Даже не знаю, что меня остановило…

ПРОКУРОР. Нет, вы видите!

АДВОКАТ. Признание подсудимого касательно собственных намерений – бездоказательно!

МЫШКИН. Что вы такое говорите, господин прокурор… Ах, господин судья, не слушайте его!

СУДЬЯ. Кого?

МЫШКИН. Обоих. Ни господина прокурора, ни Рогожина. Разве может такой порывистый и хороший человек как Парфен Семенович ведать: зарежет или нет. Я почему-то уверен, что он меня никак не мог зарезать. Наверное, хотел зарезать, уже почти решился, но не зарезал бы ни за что. Нет, не могу грех на душу брать! Не буду! Не буду говорить о том, чего не случилось, как о свершившемся факте.

АДВОКАТ. Ваша честь! Позвольте мне обратить внимание на один красноречивый эпизод, когда гражданин Мышкин в самом конце дела расспрашивает подсудимого касательно его намерения убить Настасью Филипповну: «Хотел ты убить ее перед моей свадьбой, перед венцом, на паперти, ножом». И тут же наседает: «Хотел или нет?». А подсудимый в этот момент неподдельной механической искренности говорит: «Не знаю, хотел или нет…». И отвечает, цитирую, «сухо», «как бы даже подивившись на вопрос и не уразумев его». Подсудимый сам не знает, убьет или не убьет. Совершенно того не ведает! Как карта ляжет… Может быть, хотел убить, а может, и не хотел. Может, убил бы, а может, и не убил. Все так зыбко…

ПАРФЕН РОГОЖИН. А вот это очень может быть, что не убил. Почем мне знать, убил бы или нет.

ДЕЛОПРОИЗВОДИТЕЛЬ. То есть как это, не убил бы? Мне лучше знать, убили бы вы гражданина Мышкина или не убили. В материалах дела…

ПАРФЕН РОГОЖИН. Рот свой закрой, умник!

ДЕЛОПРОИЗВОДИТЕЛЬ (поднимается из-за стола). Да вы знаете, с кем говорите!

ПАРФЕН РОГОЖИН. Да уж знаю! Крыса канцелярская… Пуп земли выискался… Если бы не женщины в зрительном зале, сказал бы, куда тебе пристроиться.

АДВОКАТ. Ваша честь! Мы все относимся к господину делопроизводителю с большим уважением… Хотя и видим его в первый раз. Да… Но я прошу господина делопроизводителя не ограничивать в законных правах других участников процесса.

СУДЬЯ. Да… Господин делопроизводитель, прошу вас не наседать… А Мышкин… Ведь Мышкин прав. Как же Рогожин мог его зарезать в самом начале дела? Представьте себе, что зарезал бы. Так ведь и не было бы дальнейшего! Никакого дела! Понимаете, о чем я говорю? И даже, не случись с гражданином Мышкиным падучей, Рогожин ни за что бы его не зарезал, потому что время резать-то никак не пришло!

ПАРФЕН РОГОЖИН. Правильно! Что время тогда не пришло, то правильно.

ДЕЛОПРОИЗВОДИТЕЛЬ (вскакивая со стула и вскипая). Что значит, не случись с Мышкиным падучей! Как же без падучей?! Только потому и не зарезал, что падучая случилась!

СУДЬЯ (бьет церемониальным молотком по специальной подставке). (Обращается к делопроизводителю.) Прошу вас, сядьте… за стол, и займитесь протоколом заседания. Что вы в самом деле! Здесь идиотов нет. (Делопроизводитель продолжает стоять.) Сядьте, уважаемый господин делопроизводитель. Я говорю, сядьте! (Обиженный делопроизводитель садится за стол.)

АДВОКАТ. Мой подзащитный – человек порыва с форменной кашей в голове. Вот послушайте, что гражданин Рогожин говорит Мышкину у трупа Настасьи Филипповны: «…я, парень, еще всего не знаю теперь, так и тебе заранее говорю, чтобы ты все про это заранее знал…». Единственное, что знает Рогожин наверняка, так это про тот самый нож, которым он убил и что в Павловск его не возил, и что убил утром, в четвертом часу. Все! Я повторяю: вспыльчив, ревнив, непоследователен… Влюблен… и… не здоров. Не здоров! Моему подзащитному нужна врачебная помощь, включая помощь психиатра.

ПРОКУРОР. Гражданина Рогожина следует судить за убийство, совершенное с особой жестокостью.

АДВОКАТ. Что? Интересно, где это господин прокурор выискал особую жестокость? Ваша честь, о какой жестокости, тем более, особой может идти речь?! Убил ножом. Ударил прямо в сердце. Как следует из материалов дела, нож прошел на полтора или даже на два вершка. Под самую левую… грудь… Нет, все это, конечно, неприятно, но ведь Рогожин убийство совершал, а не роды принимал. Далее читаем, что «крови всего этак с пол-ложки столовой на рубашку вытекло: больше не было…». Все! Рогожин что, пытал Барашкову, волосы на ней жег, над телом надругался, прости господи?

ПРОКУРОР. Может, и надругался. Экспертизы не было.

ПАРФЕН РОГОЖИН. Я сейчас над тобой надругаюсь, гнида!

ПРОКУРОР. Вот-вот. Посмотрите на него! Широкой души человек. Сузить бы!

АДВОКАТ. Я убежден, что в убийстве гражданки Барашковой виноват кто угодно, но только не мой подзащитный. Он же ее, в конце концов, любил… Обратите внимание: явились в дом на Гороховой вечером, а убил Рогожин Барашкову утром, в четвертом часу. Что же мы видим – глазами Мышкина, между прочим, – вокруг ложа Барашковой? «Кругом в беспорядке, на постели, в ногах, у самой кровати на креслах, на полу даже, разбросана была снятая одежда, богатое белое шелковое платье, цветы, ленты. На маленьком столике, у изголовья, блистали снятые и разбросанные бриллианты. В ногах сбиты были в комок какие-то кружева…». Да… Страсть! Однако, страсть! Наверное, распалила, поманила, а потом… дала… от ворот поворот… И так не так, и эдак не эдак. Ох уж эти женщины! Да… А, между тем, в этот самый момент у больного Рогожина все его нутро бушует!

Я убежден, ваша честь, что гражданка Барашкова сама виновата в своей смерти. Вот мы на Рогожина пальцем показываем. А почему Рогожин все убивает и убивает? Да потому что гражданка Барашкова целенаправленным образом доводит его до исступления. Причиняет тяжкий вред психическому здоровью человека непостоянством в отношениях. А мой подзащитный…

Так вот если говорить по сути… Ваша честь! Защита настаивает на реабилитации гражданина Рогожина и снятии судимости. Господин прокурор идет хоженым путем. Помилуйте, пятнадцать лет, пятнадцать лет… Пятнадцать лет, пятнадцать лет… Вот уж действительно: сколько можно! Прокурор говорит, что Рогожин все убивает и убивает. Так если он убивает, то дело, может быть, и не в Рогожине вовсе, не в убийце, а в убитой, то есть в убиваемой!

ПРОКУРОР. Это неслыханно! Доведение человека до убийства убитым. Такой статьи даже в нашем уголовном кодексе не выдумали.

СУДЬЯ. Это не страшно… А что… интересное суждение… Продолжайте, господин адвокат.

Прокурор удивляется и мрачнеет. Адвокат победоносно ободряется.

АДВОКАТ. Ваша честь! Господин прокурор и примкнувший к нему господин делопроизводитель с его буквальной, трафаретной трактовкой происходящего уводят суд в примитивное, шаблонное русло… Наша дискуссия напоминает толчение воды в ступе. Но ведь этот великий процесс выходит за рамки обвинения моего подзащитного в убийстве гражданки Барашковой. Мы что, занимаемся перетягиванием каната, словесной эквилибристикой? Нет и еще раз нет! Мы находимся в поисках большой, значительной истины. И вот, силясь прийти к этой истине, я задаюсь вопросом: а почему в убийстве всегда виноват убийца? И я не то что не отрицаю сам факт убийства гражданином Рогожиным гражданки Барашковой, но даже не беру во внимание состояние, в котором находился Рогожин в момент совершения этого убийства, и даже какие-то другие смягчающие обстоятельства. Да, мой подзащитный – убийца. Рогожин убил гражданку Барашкову. Но делает ли это обстоятельство Рогожина преступником? Вот, о чем мы должны спросить себя. Сегодня происходит пересмотр многих фундаментальных понятий и…

ПРОКУРОР. Протестую, ваша честь! Изыскания господина адвоката…

СУДЬЯ. Протест отклоняется.

ПРОКУРОР. Ваша честь! А как быть с доведением гражданином Рогожиным до безумия Мышкина Льва Николаевича? Нет, ну, хорошо, убил Барашкову. Бывает. Убил человек другого человека. В порыве, так сказать… Бывает, черт возьми! Но зачем же понуждать Мышкина спать рядом с трупом Барашковой?!

СУДЬЯ. Да помолчите вы, наконец! Безумного до безумия довели. Горе-то какое!

МЫШКИН. Я, ваша честь, не в претензии к Парфену Семеновичу за это соседство. Я бы и сам лег рядом с покойницей. Я, конечно, не думал, что сделаюсь после этого таким нездоровым. Но где же мне еще спать было?

АДВОКАТ. Я хочу задать вопрос господину делопроизводителю… Уважаемый коллега, скажите: а зачем, собственно, гражданке Барашковой жить?

ДЕЛОПРОИЗВОДИТЕЛЬ. То есть, как это, зачем? (Задумавшись.) Хотя… в том виде, в котором Барашкова предстает в материалах дела жить ей, в общем-то, незачем.

АДВОКАТ. Вот! Искренний ответ на прямой вопрос. Без штампов. Снимите же шоры с глаз, господин прокурор! Ну так вот: жить гражданке Барашковой незачем совершенно! Ну что у нее за жизнь? Мечется туда-сюда. Страдает. Сама не знает, чего хочет. Людей мучает! Я вам больше скажу: убийство гражданином Рогожиным Барашковой является актом подлинного человеколюбия, которого гражданка Барашкова и добивалась!

СУДЬЯ. Господин прокурор, а ведь я вынужден согласиться с доводами господина адвоката.

ПРОКУРОР. То есть как? Вы что творите?!

СУДЬЯ. Но-но-но-но! Не забывайтесь! Здесь я… – главный режиссер! Вы что же, хотели Рогожиным прикрыться, отделаться вот этим вашим дешевым, затасканным обвинением? Вам что, за это деньги платят?!

ПРОКУРОР. Я попрошу…

СУДЬЯ. Молчать!.. Стыдитесь! Только о себе и думаете. Честь костюма… то есть мундира спасаете. А публика? А публика ждет более глубокого и продолжительного анализа драмы, разыгравшейся в рамках этого резонансного дела.

Для меня очевидно, что противоправные действия гражданина Рогожина является следствием… так сказать, надводной частью айсберга, но не базисом всей этой истории. Вы меня понимаете, господин прокурор? Ну, взбодритесь! Судите сами. С начала нашего заседания прошло минут двадцать, не больше. Нам что, закрываться? А публика? Вы помните, чтобы заседание нашего суда длилось двадцать минут? Люди пришли, чтобы… так сказать, объять! А у вас все решено. Вы, любезный друг, скользите по поверхности, бросаетесь избитыми клише! А публика ждет какого-то нового поворота! И вы, господин делопроизводитель, были явно не на высоте. В начале. Тоже приговор вынесли и откушать собрались. Но потом исправились. Так и надо! И вообще, не могу же я постоянно идти на встречу вам одному, господин прокурор. Здесь – суд, а не игра в одни ворота. Давайте, давайте, крутите дальше, накручивайте. Вы меня понимаете?

Я, конечно же, не сторонник методов гражданина Рогожина. Он человек не уравновешенный. Но и госпожа Барашкова та еще… звезда, та еще… фифа и провокатор. И замечание адвоката о человеколюбивом характер убийства, совершенного Рогожиным, представляется мне интересной правочеловеческой новеллой. А то любой убийца у них злодей… Вы, господин прокурор, у людей спросите. Считают ли они Рогожина злодеем после всех выкрутасов Барашковой? Уверяю: их ответ вас удивит!

ПРОКУРОР. Хорошо, ваша честь! Скажите, гражданин Рогожин, вы сами-то считаете себя виновным?

АДВОКАТ. Подзащитный не обязан отвечать на этот вопрос. Господин прокурор…

ПАРФЕН РОГОЖИН (говорит серьезно, изменившись). Отчего же не ответить. Можно и ответить. Раз на свет появился, значит уже виновен. Получается, что рождение и есть преступление, а жизнь – наказание. И каждому свое наказание уготовано. Так получается. А Настасья Филипповна… Так ведь руки бы на себя наложила без моего ножа-то… Взяла, да и утопилась бы. Грех это несмываемый. Ежели, конечно, вера имеется… Вот и суди, прокурор.

АДВОКАТ. Именно так!

ПРОКУРОР. Что ж… В свете сказанного и… вашего, ваша честь, замечания предлагаю поискать новое русло для нашего процесса.

Знаете, хоть я и прокурор, но гражданин Рогожин мне где-то… симпатичен. Человек он… порывистый, но искренний. Формально гражданка Барашкова пострадала от преднамеренных… то есть, скорее, непреднамеренных действий гражданина Рогожина… Но и сама весьма и весьма небезгрешна. И кое-что у нас на нее имеется!

(Говорит громогласно.) Прокуратура выдвигает обвинение в адрес Барашковой Настасьи Филипповны. Гражданка Барашкова обвиняется в доведении… до убийства гражданина Рогожина Парфена Семеновича…

ПАРФЕН РОГОЖИН. Эка он переобулся в воздухе.

АДВОКАТ. Протестую, ваша честь. Официальное обвинение в адрес гражданки Барашковой выглядит…

СУДЬЯ. Здравствуйте, господин адвокат! Протест отклоняется! Суд поддерживает предложение прокурора и постановляет привлечь к уголовной ответственности Барашкову Настасью Филипповну. Подсудимая Барашкова – ваш выход!

Действие второе

Настасья Филипповна

На сцене появляется Барашкова – зарезанная, в окровавленной одежде: в районе сердца – красное пятно от ножа Рогожина.

АДВОКАТ. Простите, ваша честь! На основании какой статьи уголовного кодекса мы собираемся судить гражданку Барашкову?

СУДЬЯ. А при чем здесь уголовный кодекс? Что вы на нем зациклились? У вас что, юридическое образование имеется? Как будто нельзя без кодекса человека судить. Как говорится, был бы человек, а статья найдется. А если не найдется, так новая напишется. Шаблонно и даже грубо, но… чертовски верно! Тем более, что вина гражданки Барашковой в ходе нашего разбирательства проявляется все более выпукло. Давайте по сути!

АДВОКАТ. Но уголовный кодекс…

СУДЬЯ. А я говорю – по сути! Господин прокурор.

ПРОКУРОР. Благодарю, ваша честь! А вот и вы, Настасья Филипповна! Невинная жертва. Действительно, красивы ужасно. Наша роковая женщина!

ПАРФЕН РОГОЖИН. Ну здравствуй, Настасья Филипповна.

Барашкова занимает место Рогожина на скамье подсудимых.

НАСТАСЬЯ ФИЛИППОВНА. И тебе здравствуй, Парфен Семенович… И вы здесь, князь.

МЫШКИН. Здесь… Настасья Филипповна! Ах, какая мука, какая мука…

НАСТАСЬЯ ФИЛИППОВНА. Оставьте, Лев Николаевич. Да и не было никакой муки. А мука была до того. Вся жизнь – одна сплошная мука.

ПРОКУРОР. Так значит, подсудимая Барашкова, вы не считаете ваше убийство гражданином Рогожиным злодеянием?

АДВОКАТ. Я протестую!

СУДЬЯ. Протестуйте. Можете даже плакат нарисовать. Но протест отклоняется. Отвечайте, подсудимая Барашкова.

НАСТАСЬЯ ФИЛИППОВНА. Конечно, не считаю. Какое же это злодеяние.

ПРОКУРОР. А что это вы, Настасья Филипповна, так тихо и вкрадчиво входили в дом гражданина Рогожина на Гороховой? Рогожин признается Мышкину: «Я еще про себя подумал дорогой, что она не захочет потихоньку входить, – куды! Шепчет, на цыпочках прошла, платье обобрала около себя, чтобы не шумело, в руках несет, мне сама пальцем на лестнице грозит…». Гражданин Рогожин, вы подтверждаете свои слова.

ПАФРЕН РОГОЖИН. Ну, было.

ПРОКУРОР. Господин делопроизводитель?

ДЕЛОПРОИЗВОДИТЕЛЬ (с обидой). Рогожину виднее.

ПАРФЕН РОГОЖИН. Вот то верно. Молодец, бумагомаратель.

ПРОКУРОР. А вы, гражданин Мышкин.

МЫШКИН. Да… кажется, говорил такое Парфен Семенович.

ПРОКУРОР (обращаясь к Барашковой). Али ждали чего?

АДВОКАТ. Ваша честь! Гражданин Рогожин, слова которого привел господин прокурор, дает недвусмысленное разъяснение, касающееся мотивов Барашковой. Моя подзащитная боялась Мышкина, своего отставленного жениха. «Это она тебя все пужалась», – говорит Рогожин Мышкину. И далее Рогожин приводит слова Барашковой, свидетельствующие о ее страхе перед Мышкиным: «На машине как сумасшедшая совсем была, все от страху, и сама сюда ко мне пожелала заночевать; я думал сначала на квартиру к учительше везти, – куды! «Там он меня, говорит, чем свет разыщет, а ты меня скроешь, а завтра чем свет в Москву», а потом в Орел куда-то хотела. И ложилась, все говорила, что в Орел поедем…». Вот так. В Орел. От Мышкина. Это, между прочим, не ваши, господин прокурор, домыслы, а безусловные свидетельские показания, которые могут подтвердить и гражданин Рогожин, и гражданин Мышкин. Эти их реплики присутствуют в материалах дела.

ПРОКУРОР. Нет, подтвердить, конечно, могут. Отчего же не подтвердить. В Орел. От Мышкина… Мышкина, значит, испугалась Настасья Филипповна. Вы сами верите в то, что говорите, господин адвокат? Даже гражданин Рогожин удивился, не ожидал такого поворота от Настасьи Филипповны.

АДВОКАТ. Я – верю. Испугалась… Мышкина… Глаз его испугалась, взгляда… В глаза посмотреть, в глаза. В человеческом плане испугалась. Понимаете, господин прокурор?

ПРОКУРОР. Ах, взгляда! Нет, взгляд, конечно, многое меняет! Все-таки не каждый день даже такая экзальтированная особа как Настасья Филипповна идет под венец и жениха у алтаря бросает…

АДВОКАТ. До алтаря влюбленные не дошли.

ПРОКУРОР. Конечно, не дошли! Я говорю образно, в человеческом плане. В глаза испугалась посмотреть… Нет, ну в глаза оно, конечно, тяжело… В глаза-то… Бросить, значит, сумела, а вот в глаза… Но думаю, дело все-таки не в глазах и даже не в Мышкине. Гражданка Барашкова, а вы что скажете про глаза?

НАСТАСЬЯ ФИЛИППОВНА. Да, ждала.

ПРОКУРОР. Вот-вот… Не того ли ждали от Рогожина, на что он сподобился, не к тому ли его подбивали? Не потому ли украдкой в дом входили, чтобы развязать Рогожину руки, чтобы, так сказать, настроить… должным образом… на убийство? И, кстати, что случилось той ночью?

НАСТАСЬЯ ФИЛИППОВНА. Что случилось – не твое дело! А на твои слова отвечу: да, того и ждала, что зарежет. Твоя правда. Все опостылело! Жить совсем не хотелось. Вот Парфен меня и зарезал по доброте душевной. Он ведь меня пожалел… Если бы я точно знала, что зарежет, быть может, и вышла бы за него и верна ему была, и предана как собака.