«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том II. «Франция и я – Я и Франция!»

«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только

Том II. «Франция и я – Я и Франция!»

Яков Николаевич Нерсесов

© Яков Николаевич Нерсесов, 2023

ISBN 978-5-0053-2643-0 (т. 2)

ISBN 978-5-0053-2642-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Слова и мысли Наполеона (и не только его) или, приписываемые ему:

«Я спасен, и Франция спасена тоже…» (Наполеон)

«…для того чтобы управлять, надо быть военным: ведь лошадью управляют в сапогах и со шпорами» (Наполеон)

«Болтуны больше не нужны – требуется голова и шпага!» (Съейес)

«Он был безумцем, ваш Руссо. Именно он завел нас туда, где мы сейчас оказались» (Наполеон после переворота в свою пользу 18 брюмера 1799 г.)

«Господа! У нас есть повелитель – этот молодой человек все знает, все может и все хочет!» (Съейес)

«Для блага Франции лучше было бы, если бы я назначил на роль „моей шпаги-сабли“ ярого республиканца генерала Моро!» (Съейес)

«Народ надо вести за собой железной рукой в бархатной перчатке» (Наполеон)

«Конституция должна быть составлена таким образом, чтобы не мешать действиям правительства и не вынуждать последнее нарушать ее» (Наполеон)

«Людьми движет страх и личный интерес» (Наполеон)

«Моя подлинная слава не в том, что я выиграл сорок сражений; Ватерлоо стерло в памяти все воспоминания о них. Но что навсегда останется в памяти, что будет жить вечно – это мой Гражданский кодекс» (Наполеон)

«Если информация наносит вред правительству, она не должна быть опубликована до тех пор, пока мы не убедимся в том, нет никакого смысла ее печатать, так как она известна всем» (Наполеон)

«Путь к миру лежит через войну!» (Наполеон)

«В мире есть только две силы – сабля и разум. В конечном счете, разум всегда одерживает победу над саблей…» (Наполеон)

«Генералы станут надеждой и идолом нации!» (Максимилиан Робеспьер)

«Бонапарт, вы проиграете, и что самое худшее, вы потеряете Францию вместе с вами!» (Руже де Лиль – автор «Марсельезы»)

«Не всякий обладает правом быть одетым просто» (Наполеон)

«Вам не надо возвращаться во Францию! Здесь вас не ждут!» (Наполеон будущему королю Людовику XVIII Желанному)

«У Франции может быть только один союзник – это Россия!» (Наполеон)

«Мы все словно младенцы в руках этого гиганта!» (Александр I об Аустерлицком сражении)

Моему главному консультанту по Жизни – жене Галине Владимировне, посвящаю…

Свет показывает тень, а правда – загадку

(Древнеперсидская поговорка)

Человек растет с детства

(Древнеперсидская поговорка)

Мы живем один раз, но если жить правильно, то одного раза достаточно…

(Древнеперсидская поговорка)

Все дело в мгновении: оно определяет жизнь

(Кафка)

Мой долг передать все, что мне известно, но, конечно, верить всему не обязательно…

(Геродот)

…Кто умеет остановиться, тот этим избегает опасности…

(Лао-Цзы)

Глава 1. Франция у ног генерала Бонапарта…

«Я спасен, и Франция спасена тоже…», – с этой высокопарной фразой Бонапарт вроде бы ступил на берег залива Сан-Рафаэль рядом с поселком Фрежюс. (Заметим, что сначала Наполеон упомянул «себя любимого» и лишь потом -… родину, каковой она для него являлась весьма относительно!)

Французы уже привыкли, что Бонапарт появляется как черт из табакерки, в самые кризисные моменты. Страна с восторгом приветствовала своего героя. Для нее он стал кем-то вроде Александра Македонского и Гая Юлия Цезаря в одном лице. В нем видели Спасителя Отечества, а это во все времена звучит очень сильно! Ничего подобного мир уже не видел много столетий. Его героизм овевала экзотика Востока, всегда возбуждающего воображение европейцев, и «маленький капрал», опаленный солнцем пустынь, казался пришельцем из иного, волшебного мира – никто не вспоминал, что он предал армию, оставив ее в Египте.

Повторимся, что судьба ее, была печальной: вскоре после бегства Бонапарта и гибели Клебера остатки французского воинства сдались англичанам.

…Между прочим, вот лишь одна из «страничек» всего того, что произошло с остатками некогда отборного Египетского экспедиционного корпуса, после того как его командующий генерал Бонапарт благополучно реализовал свой «постулат» «МНЕ НЕЛЬЗЯ ЗДЕСЬ ОСТАВАТЬСЯ!» Так случилось, что эту «страничку» довелось написать одному из знаменитых наполеоновских генералов, отличавшемуся тактическими способностями и незаурядной храбростью, будущему графу Империи (9.3.1810), Огюсту-Даниелю Бел (л) ьяру (25.3.1769, Фонтене-ле-Конт, Вандея, Пуату – 28.1.1832, Брюссель), выходцу из семьи королевского прокурора Огюстена Белльяра (1734—1811) и его супруги Анжелики Робер-Мориньер (1731—1773) из семьи торговцев, имевшему трёх сестер, добровольцем ушедшему в революционную армию, участнику и герою Вальми, Жемаппа (ранен), Неервиндена, Кастильоне, Кальдиеро (ранен), Арколе (находясь рядом с Бонапартом, прикрывая его собой, получает пулевое ранение и прямо на поле боя тот производит его в бригадные генералы), Египетской экспедиции (Александрия, Пирамиды, Гелиополис, Каир). Ретирующийся из Египта «втихую», Бонапарт не взял его с собой на борт и произведенный генералом Клебером, возглавившим армию после поспешно-секретного побега Бонапарта во Францию, 25 апреля 1800 г. дивизионным генералом (утверждён в чине 6 сентября 1800 г.), Белльяр 20 июня 1800 г. был назначен губернатором Каира. Он оставался в этой должности до 27 июня 1801 г., когда исчерпав возможности сопротивления превосходящим англо-турецко-мамлюкским силам, и, опасаясь многочисленного враждебно настроенного населения самого города, подписал с англичанами капитуляцию на почетных условиях и на их кораблях вернулся во Францию вместе со своими войсками, знамёнами, собранными французскими учёными произведениями древнеегипетского искусства. В тоже время у невероятно прагматичного генерала Бонапарта, очень во время (для личной карьеры) покинувшего свои войска в Египте (в ту пору уже Первого консула) случилась дикая истерика: «…не принудив противника развернуть свои силы, не сражаясь, не попытав счастья, он капитулировал!!! Он сдал столицу Египта с её складами, 400 пушками, фортами, не сделав ни одного ружейного выстрела!!!» (… n’ayant pas forcé l’adversaire à déployer les forces, sans lutter, non tenter du bonheur, il capitulait!!! Il a remis la capitale de l’Egypte avec ses stocks, 400 canons, les forts, n’ayant pas fait seul le coup de fusil!!!). А ведь у Бельярра действительно не было иного достойного способа для этого спасительного маневра, так как французский флот на Средиземном море к тому времени был уже разбит, а само море патрулировалось британскими эскадрами. Хотя непосредственный начальник Бельяра, преемник погибшего Клебера, генерал Мену все еще продолжал удерживать Александрию. Тогда как Бельяр со своими генералами подписали капитуляцию без разрешения своего прямого начальника. (Впрочем, вскоре Мену тоже последовал их благоразумному примеру). Правда, собственно английских войск было не так уж и много, и Наполеон полагал, что Бельяр, имевший до 10 тыс. солдат, мог бы разбить англичан и турок поодиночке, не дав им соединиться. И все же, он не учитывал низкий боевой дух армии, вызванный, в то числе, и явным бегством во Францию его самого, открестившегося от своих «братьев по оружию» или скорее, «коллег по ремеслу» броской фразой то ли – «Мне здесь нельзя оставаться!», то ли – «Надо уметь рисковать!» (вернее, «… бросать!»). В конечном итоге, Наполеон счел ответственным за всё произошедшее некомпетентное командование генерала Мену, и больше уже не поручал ему серьёзных должностей. Генерал Бонапарт умел и любил перекладывать вину на другие плечи: в Египте ему этот «маневр» удался, а вот в 1812 году после ретирады из России «отмазаться» уже не удалось – «дважды в одну реку не войти»… даже гению. После спасительного для войск Бельяра «египетского маневра» последнего Бонапарт перестал ему доверять и в результате маршальский жезл он, в отличие от многих своих боевых соратников, так никогда и не получил. Впрочем, так бывает: немало очень достойных дивизионных генералов наполеоновской армии той поры маршалами так и не стали! Не – судьба? После возвращения во Францию в 1805—08 гг. Бельяр – начальник штаба маршала Мюрата, командовавшего, как правило, крупными соединениями кавалерии и действовавшего в авангарде войск Наполеона. Он будет участвовать в кампаниях 1805, 1806 и 1807 гг. (Вертинген, Амштеттен, активное участие в издевательски ловком захвате тремя гасконскими удальцами – Мюратом, Ланном и Бертраном – мостов в Вене; Аустерлиц – пожалован в Великие офицеры ор. Почётного легиона, Йена, Голымин, Прейсиш-Эйлау, Гейльсберг и Фридланд). Затем – «командировка» в Испанию начштабом к маршалу Журдану, где он становится губернатором Мадрида и чуть было не оказался во вражеском плену. Дело в том, что король Испании – Жозеф Бонапарт, брат и ставленник Наполеона, выступил из города с основной частью войск для участия в сражении при Талавере. В результате в распоряжении Бельяра осталась всего лишь одна французская бригада из дивизии Дессоля и слабые испанские части сторонников Жозефа. Между тем, на город наступали англо-португальские части, с другой стороны подходили испанцы, а в самом городе опасались восстания жителей. Вдобавок, битва при Талавере была французами проиграна. Тем не менее, из-за плохой координации действий противника, опасность обошла Бельяра стороной. Затем он – начальник штаба Резервной кавалерии Великой Армии во время Русской кампании 1812 года (Островно, Смоленск, Витебск, Дорогобуж, получил ранение при Бородино – тогда под ним убило двух лошадей и именно его Ней с Мюратом посылали к Бонапарту с настоятельной просьбой о немедленном вводе в бой гвардии на прогнувшийся левый фланг русских и их зашатавшийся было центр после смертельного ранения Багратиона; то ли легкое, то ли даже тяжелое ранение в ногу 8.9.1812 под Можайском). Уже в самом конце года его жалуют очень престижным званием генерал-полковника кирасир. (Сразу скажем, что звание генерал-полковника было почётное и существовало для каждого вида кавалерии в одном единственном экземпляре и звание генерал-полковника кирасир освободилось лишь после того, как Гувьон Сен-Сир был произведен в ходе той катастрофической для Наполеона кампании в маршалы Франции!) В начале 1813 г. он занимается воссозданием французской кавалерии, которая понесла в России очень серьезные потери. В Саксонской кампании того года он – помощник маршала Бертье. В сражении при Лейпциге его тяжело ранят в левую руку, но он остается в строю, и отличается в сражении при Ганау, где под ним сразило двух лошадей. Затем он участвует во Французской кампании 1814 года (Монмирайль, Шато-Тьери, Лаон, Фер-Шампенуаз и Париж). Больше обнажать оружие ему уже не придется. После отречения Наполеона и Первой Реставрации, он служит Бурбонам (пэр Франции, кавалер Большого Креста – Высшая степень ордена Почётного Легиона и комендант Меца). Но во время «Ста дней» Бельяр, проводив короля Людовика XVIII половину пути до границы с Бельгией, все же, переходит на сторону Наполеона. Последний не оставляет его при себе, а предпочитает направить послом к его бывшему начальнику маршалу Мюрату в Неаполь, который, заигравшись в самостоятельность, вскоре терпит катастрофу. Вернувшегося Бельяра, по-прежнему, не допускают до главной армии, предпочитая держать на вторых ролях: командующим военными округами и корпусом Национальной гвардии в Меце. 22 ноября 1815 г. Белльяра арестуют и поместят в тюрьму вместе с другими знаменитыми генералами – Друо, Камбронном и д, Орнано. 3 июня 1816 г. он получит свободу и останется без служебного назначения. В процессе маршала Нея Белльяр тщетно будет пытался добиться ему замены казни на тюремное заключение. Только при короле Луи-Филиппе он снова на госслужбе – на этот раз в качестве посла Франции в только что возникшей Бельгии. Именно в ее столице – Брюсселе – герой многих походов и сражений революционной и наполеоновской Франции внезапно умер от апоплексического удара 62 лет от роду, 28 января 1832 г. Его похоронят на кладбища Пер-Лашез среди других военных знаменитостей его богатого на кровопролитие времени. Он оставит после себя любопытные мемуары («Memoires du Comte Belliard»: он очень много повидал, отдав армии не менее четверти века), изданные в трёх частях в 1842 г. Более того, его имя увековечено на южной стороне парижской Триумфальной арки на площади Звезды…

Тогда как во Франции уже все шло вразнос!

Народ устал от анархии и нестабильности, бандитизма и коррупции. Накапливались «грозовые тучи» в Вандее, бунтовали шуаны, собиравшие под своими белыми знаменами недовольное крестьянство. Повсюду культивировался бандитизм: дороги стали «непроезжими», а шайки лихих ребят пытали схваченных бедолаг, требуя драгоценностей, столь изощренно, что «поджаривание» подвешенными за гениталии над медленным огнем могло считать чуть ли не верхом гуманизма. Стремительно росли инфляция, безработица и прочие «прелести» смутного времени.

«Адвокатишки» из Директории продемонстрировали свою некомпетентность: инфляция уменьшила ценность французских денег, коммерция пребывала в упадке, все государственные инфраструктуры находились в запустении. В этих отнюдь неласковых условиях генерал Бонапарт был воспринят (повторимся) как Спаситель Отечества. Особо был он привечаем зажиточным крестьянством, которому было наплевать до «гражданских забав» «либерастов», но которые хотели элементарного порядка, гарантировавшего неприкосновенность частной собственности, в первую очередь, земли-«кормилицы». Недаром, когда он следовал через Лион в Париж, то город был весь иллюминирован в честь молодого героя, люди пели и танцевали на улицах под восторженные крики: «Да здравствует Бонапарт, который приехал, чтобы спасти Отечество!»

В общем, действительность превзошла самые смелые ожидания «египетского дезертира», каковым его считала патриотически настроенная часть офицерского корпуса.

В Париж весть о том, что Наполеон высадился во Франции пришла вечером 13 октября, а когда на следующий день утром в Законодательном собрании об этом было объявлено, то вместо осуждения генерала, самовольно оставившего армию за морем на чужбине, чуть ли не все депутаты повскакивали со своих мест и со слезами на глазах от восторга и энтузиазма запели… «Марсельезу»! Очень быстро эту новость уже знал весь город. Едва спустилась ночь, как на всех улицах, в театрах неслись крики: «Да здравствует Республика! Да здравствует Бонапарт!»

Уже 16 октября Наполеон оказался в столице своей вновь обретенной «большой родины» и войска парижского гарнизона встретили его с музыкой.

Вот как описала его приезд влиятельная газета «Монитёр»: «Все были, как во хмелю. Победа, всегда сопутствовавшая Бонапарту, на этот раз его опередила…» Националистический угар захлестнул страну и на его волнах Наполеон готовился вознестись к вершине власти. Дорога к ней, для него, как для военного, предпочитавшего короткие пути к победе, была одна – переворот!

…Правда, рассказывали, что по началу, Наполеон вроде бы предполагал войти в состав Директории, но для этого ему не хватало возрастного ценза. Бонапарту было всего лишь 30 лет, тогда как, согласно, конституции «директором» можно было стать только достигнув 40 лет. Изменять конституцию даже ради генерала Бонапарта вряд ли следовало. Вот и Наполеон, очевидно, так полагал и собирался пойти «иным маршрутом»: долгая и нудная политическая возня и многоходовые интриги не подходили для той ситуации, в которой оказалась после всех бурных революционных перипетий Франция…

Он появился на политическом Олимпе в самый, так сказать, нужный момент. Французская казна была пуста. Ее войска потерпели тяжелые поражения в северной Италии. И хотя Массена с Брюнном сумели умерить пыл Второй коалиции, заставив неистового старика Souvaroff и «англичашек» повернуть домой, но это явно было временно. Обескровленные армии нуждались в пополнении. Пришлось срочно ввести в действие непопулярный закон революционного генерала Журдана о всеобщем призыве. Старый все объединяющий клич «Отчество в опасности!» уже утратил свою пьянящую магию: нельзя до бесконечности терзать народ патетико-патриотическими лозунгами (что-то тип «… – наш!!!») – патриотизм не может быть бесконечным на протяжении почти десятка лет. Множество молодежи призывного возраста стало скрываться в горах и лесах, превратившись в так называемых «отказников». Пришлось снимать войска с фронтов и спецотрядами отлавливать «уклонистов», что, естественно, еще больше накаляло обстановку с призывом, тем более, вне очереди. Ситуации на фронтах серьезно осложнялись очередным всплеском в Вандее роялистской активности во главе со сколь харизматичными, со столь и жестокими фанатиками Кадудалем и Фротте. Страна, явно уставшая от многолетних революционных потрясений, усугубленных «грохотом поражений», нуждалась в сильной руке, за которой стояла бы преданная ему армия, готовая порвать всех и вся за Отца Родного.

Недругам Бонапарта в правительстве (и тайным сторонникам роялистов, и ярым приверженцам якобинцев и даже скрытым «либерастам») пришлось принять его с распростертыми объятиями: они в нем нуждались, вернее, в его «шпаге-сабле». А ведь большинство из них были политиками с юридическим образованием, владевшими вескими аргументами сомневаться в необходимости поддерживать человека, который только-только оставил свою армию погибать на чужбине и прибежал домой подобно испуганному огнем новобранцу, т.е. дезертировал и ему грозил военный трибунал с последующим расстрелом!? Но политическая конъюнктура взяла вверх.

Так бывает, когда логика берет вверх над чувствами.

В общем, власть сама шла в руки египетскому герою (или, все же, «герою»? )…

…Между прочим, сам Наполеон оставил по этому поводу очень емкое изречение: «…для того чтобы управлять, надо быть военным: ведь лошадью управляют в сапогах и со шпорами». Но не всякий генерал может быть пригоден для… гражданского управления! С падением якобинской диктатуры и вступлением во власть термидорианцев военная диктатура была уже неизбежна. Термидорианцы были карьеристами и собственные интересы (в отличие от якобинцев, все же опиравшихся на народ и выполнявших волю народа) ставили выше интересов Отчизны. Армия нужна была им не только для защиты отечества от внешнего врага, но для защиты… их самих от врагов внутренних. Одна из удачных попыток французских правящих политиков использовать знаменитую «шпагу-саблю» в своих личных интересах относится к уже упоминавшемуся перевороту 18 фрюктидора. Тогда не сразу подыскали нужную «шпагу-саблю». Кандидатур было несколько: но Бонапарт был при деле, воюя в Италии, а Моро не любил политики и ловко от нее уклонялся. А вот амбициозный Гош явно был не прочь сыграть эту зловещую роль, но не сложилось и обошлись фигурой второго порядка: как известно, им стал подконтрольный Бонапарту генерал Ожеро из его Итальянской армии, им, кстати, для этой цели и присланный. Тогда все прошло так, как того желали термидорианцы. Бахвал и бретер Ожеро тут же «засучил рукава», принялся за роялистов, подтвердив свою репутацию лихого малого в любой обстановке и спасенные им «директора» снова оказались «в седле». И до «фрюктидорского переворота» и после него немало генералов подвергались соблазну выступить в роли «лучшей шпаги» для наведения порядка в стране. Первыми попытались «пофехтовать» Лафайет и Дюмурье. Их попытки, как говорят в таких случаях, оказались не ко времени. Революционная волна не докатилась еще до своего гребня. Пока не был изжит революционный пафос – военная диктатура была невозможна. Народ еще не почувствовал, что завоевания революции (особенно социальные) прочны и не допустил бы над собой никакого диктатора. Еще не наступило время, когда революционное воодушевление, идейный энтузиазм, двигавшие людьми, пошли на убыль. Было необходимо, чтобы появилась уверенность в том, что никто больше не сумеет расшатать тех новых устоев социального прогресса, который наметился благодаря революции. Лишь в этом случае возможно установление военной диктатуры. Третьей попыткой подобного рода можно считать действия не лишенного военных дарований (бездарь не смог бы разбить австрийцев 17 июня 1794 г. при Гоогледе) сына бургундского крестьянина (?) Шарля Пишегрю (1761—1804). Став офицером еще в 1783 г., при поддержке ближайшего соратника самого Робеспьера, одного из главных организаторов побед французов в революционных войн непреклонного революционера-фанатика (своего рода «железного Феликса» французской революции; присутствовавшего почти на всех сражениях; когда было надо – ходившего в штыки как простой рядовой; не спускавшего подозрительных взоров с генералов; а в промежутках заботившегося о том, чтобы армия получала все, что ей нужно!), комиссара Конвента в Рейнской армии Луи- Антуана-Леона Сен-Жюста (1767—1794), Пишегрю очень быстро сделал прекрасную военную карьеру. Скажем сразу: бургундский мужичок-хитрован Пишегрю умел подлаживаться решительно ко всем и прекрасно устраивал свои дела. Так или иначе, но этот человек, вышедший из низов общества, был наделен многими чертами столь присущими выскочкам: неутолимым стремлением выдвинуться чего бы это ни стоило, пронырливостью, бешеной завистью к любым чужим успехам, жадностью до славы и денег, т.е. честолюбием, не знающим пределов. Возможно, во многом именно его изворотливостью следует объяснять, что Пишегрю был наверху и при якобинцах и при термидорианцах. 1 апреля (или как тогда говорили 12 жерминаля V года революции) 1795 г. именно он помог Директории разобраться с якобинцами, за что получил от нее «почетное наименование» «Спасителя Отечества», а также командование всем Восточным фронтом, т.е. у него под началом оказались сразу три революционные армии – Северная, Самбр-Маасская и Рейнская. Такой концентрации военных сил под началом у одного полководца еще не было в истории революционной Франции! Сосредоточение такой колоссальной власти вскружило голову выходцу из низов. Он размечтался о том, как восстановит на престоле Бурбонов, призовет Людовика XVIII, при котором он сыграет роль первого министра и вообще вершителя судеб государства. Для бургундского крестьянина этого было достаточно: о диктатуре он и не думал! Пишегрю был человеком действия и поэтому быстро наладил связи с роялистами. Аккуратно и расчетливо он заранее выговорил себе вознаграждение: маршальский жезл, губернаторство Эльзаса, замок Шамбор, дом в центре Парижа, миллион единовременно и ренту в 200 тысяч. Ничего не скажешь, в хозяйственности ему нельзя было отказать: казалось бы, рачительный крестьянский сын все предусмотрел!? За это ему пришлось положить на поле боя несколько тысяч своих соотечественников-солдат и предать родину. Умышленно разделив всю армию на части, Пишегрю «подставил» ее под удары оторопевшего было по началу от такого «подарка» врага. А вот переворот не удался. Сидевшие в Директории политики, пронюхали о кознях своего ставленника и, будучи еще более искусными в подковерных интригах, ловко спровоцировали зарвавшегося бургундского мужичка-хитрована на блеф: подать в отставку, рассчитывая, что Директория, которая ему была обязана и в нем нуждалась, не посмеет с ним расстаться. Отставку… приняли «на счет раз-два» (!) и мечта Пишегрю о роли вершителя судеб государства развеялась как утренний туман: без армии он никому не был нужен. Раздосадованный таким фиаско, казалось бы, столь ушлый (!?), крестьянский сын кинулся в Париж в расчете на месте разобраться с Директорией. Но и на этот раз опростоволосился: Баррас и «компания» с помощью присланного из Италии Бонапартом генерала Ожеро, ликвидировали всех, кто мог быть им опасен. Не забыли и о Пишегрю: его арестовали, но тут, сказалась его природная изворотливость, и он ухитрился сбежать в Лондон. Оттуда он «перелетел» в Швейцарию, где предложил свои услуги… русскому генералу А. М. Римскому-Корсакову, которому следовало ждать Суворова из Италии для броска во Францию. Но тут в дело вмешался Массена и Пишегрю вынужден был снова «кинуться в бега» или, как говорит современная продвинутая молодежь, «ударить по тапкам». В конце концов, Шарль примкнул к известному террористу Жоржу Кадудалю и после всем известных событий он был найден…, повесившимся в тюрьме. Но вернемся в осень 1799 г., когда положение Директории было очень непростым: пытаясь привлечь к решению своих проблем того или иного генерала, она сильно рисковала. Поверяя военного в свои «темные планы», она, с одной стороны, делала его своим сообщником (он освобождался от обязанности подчиняться ей!), а с другой стороны, становилась его… заложником! Вероятность измены возрастала согласно его умственным способностям и амбициям. Ведь до конца было неизвестно, как он поступит в отношении «себя любимого», когда поймет, что на самом деле, именно он – «вершитель судьбы всей страны»!? Не в спину ли Директории он повернет свои пушки!? И «не спустит ли он с поводка» своих солдат, готовых по одному его рыку намотать всем кишки на свои штыки, благо профессиональной сноровки им в этой кишкорвательной операции было не занимать, за своего Отца Родного!? Вот почему она так придирчиво искала именно ту «шпагу», которая не проткнет ее саму. Переворот 18 фрюктидора 1797 г., как известно, прошел «на ура» с помощью хорошего генерала, но недалекого политика (!) Ожеро. Он так и не сообразил, что в тот день в его руках были огромные возможности для возвышения «себя любимого». Но на этот раз обстоятельства несколько изменились, и одной лишь решительности и отваги Ожеро было недостаточно. Нужен был человек не только решительный, но и по-настоящему умный. Бонапарт подходил на эту роль, но у него уже была выработана своя собственная позиция – совершенно независимая от всех политических направлений и преследующая только его собственные амбициозные цели. Бонапарт в ту пору предпочитал прощупывать внутриполитическую ситуацию в Париже. Поскольку один из руководителей роялистов по слухам брякнул во всеуслышание, что Люксембургский дворец – это не Бастилия и ему достаточно сесть на коня и через четверть часа все будет кончено, то Наполеон отправил в помощь занервничавшим «директорам» решительного генерала-рубаку Ожеро. Присылая Баррасу головореза Ожеро, заявившего, что он прибыл убить роялистов, Наполеон сам уклонился от непосредственного участия в этой акции, когда использовалась военная сила против парижан. Баррас все понял и с той поры стал побаиваться Бонапарта уже дважды помогавшего ему остаться при власти. В 1797 г. Наполеон был республиканцем не ради самой Республики, а только ради собственной пользы. Роялисты пугали его не тем, что представляли угрозу Республике, а тем, что могли помешать его далеко идущим амбициозным планам. С другой стороны, Бонапарт, очень чутко прислушивавшийся к общественному мнению, отчетливо понимал, что время для вооруженного переворота в его пользу и захвата власти еще не пришло. Если бы он попробовал тогда свергнуть Директорию, то 9 из 10 французов отвернулись бы от него. Одно время в Директории на эту роль весьма серьезно рассматривался генерал Бернадотт. Казалось, все было за него – решителен, ловок, красноречив, умеет увлекать за собой толпу; карьерист – каких поискать, он приучил «директоров» к мысли, что именно он им нужен! После отправки Ожеро в Рейнскую армию, «директоры» склонялись к мысли, что Бернадотт лучше всех походит на роль «переворотчика». Но было одно «но»: хитроумный беарнский петух Бернадотт обладал уникальным даром выжидать до последнего! Он быстро соглашался со всеми поступавшими ему предложениями и, политикам уже казалось, что Бернадотт у них «в кармане», как вдруг «шпага»… исчезла! Приходилось искать новый вариант: им мог стать еще один прекрасный генерал из Итальянской армии Бонапарта – Жубер, весьма заинтересованный послужить на благо Директории и ее «директоров»! Как военный, он, несомненно, стоял выше Бернадотта, а вот как политик, все же, ему уступал в ловкости и изворотливости. Оба наперебой успокаивали Директорию, что наведут порядок одним махом. Но если Жубер говорил – «Дайте мне 20 гренадер, и я в любой момент покончу со всеми!» -, то хитрющий наварец Бернадотт громко и убедительно возражал – «Ну, что Вы!? 20 гренадер – это слишком… много!! 4 солдат с капралом достаточно, чтобы выгнать всех этих адвокатишек из Совета пятисот!!!» Бернадотта сделали военным министром, но сам переворот несколько отложили, а на роль «шпаги» решено было готовить… Жубера! Вопросом поисков «шпаги» в Директории ведали двое: прожженный политикан из провансальских дворян де Баррас и сын почтмейстера, обучавшийся в католической семинарии в Сен-Сюльплиссе и по воле родных, против собственного желания, ставший священником, бывший затем генеральным викарием Шартрского епископства – по профессии и политик – по призванию, член известной масонской ложи «Девять Сестёр», 17-й Председатель Директории Эммануэль-Жозеф Сьейес (3 мая 1748, Фрежюс – 20 июня 1836, Париж – более известный как аббат Сийес). Его фамилия максимально приближенная в русской орфографии к ее подлинному французскому звучанию должна произноситься именно так – Сьейес, а не как это утвердилось в отечественной историографии – Сиейес или Сийес. Впрочем, «о вкусах не спорят!», а с устоявшейся традицией – тем более. (Не так ли!?) В 1788 г. он состоял депутатом от духовенства в провинциальном собрании в Орлеане. К этому времени относится появление ряда брошюр, написанных им по поводу предстоявшего созыва Генеральных Штатов. Эти сочинения произвели весьма сильное влияние на народ, в особенности брошюра «Essai sur les privilèges» («Эссе о привилегиях», 1788) и памфлет «Qu’est ce que le tiers-état?» («Что такое третье сословие?», янв. 1789), содержащий известные строки: «Что такое третье сословие? Всё. Чем оно было до сих пор при существующем порядке? Ничем. Что оно требует? Стать чем-нибудь». Став благодаря этим брошюрам одним из руководителей общественного мнения во Франции, Сьейес, был избран в Национальное собрание в качестве представителя третьего сословия от города Парижа. Он был одним из наиболее деятельных членов Национального собрания и приобрёл значительное влияние, при этом, не был выдающимся оратором. Сьейес принял деятельное участие в организации Национальной гвардии, нового распределения налогов, устройства муниципалитетов, разделения территории департаменты Франции и т. д. Он составил клятву, данную депутатами 20 июня 1789 г., – не расходиться, пока Франции не будет дана новая конституция; им же предложено было депутатам принять для Генеральных Штатов название Национального собрания (17 июня 1789 г.). Брошюра Сийеса «Reconnaissance et exposition des droits de l’homme et du citoyen» (июль 1789 г.) явилась предшественницей «декларации прав человека». Будучи одним из основателей Якобинского клуба, в июле 1791 г. он перешёл в Клуб фельянов, затем принадлежал к «болоту», уклонявшемуся от определения своей политической позиции. В 1789—90 гг. Сьейес выступал за введение имущественного ценза для участия в выборах. В 1790 г. он был одно время президентом Национального собрания. От предложенной ему в 1791 г. должности конституционного парижского епископа Сьейес отказался. Избранный в Конвент, он в январе 1793 г. подал голос за казнь короля. Во время террора Сьейес не принимал активного участия в политике и сумел избежать гильотины. После падения Робеспьера он стал членом Комитета общественного спасения (в 1795 г.: с 5 марта по 3 июля и со 2 августа по 26 октября – роспуск Конвента) и принимал участие в мирных переговорах, происходивших в Базеле с Пруссией и Испанией. В период с 20 апреля по 04 мая 1795 г. Сьейес занимал пост председателя Конвента. От составления конституции III года он отказался так же, как и от вступления в Директорию и от должности министра иностранных дел. Избранный в Совет пятисот, Сьейес работал в различных комитетах, а в 1797 г. был президентом этого совета. В том же году на его жизнь было произведено покушение аббатом Пулем, ранившим его в руку и в грудь. В следующем году он был послан в Берлин полномочным министром, с поручением добиться если не союза, то хотя бы нейтралитета Пруссии, что ему и удалось. По возвращении во Францию Сийес был избран директором на место Ребеля (в 1799 г.)