Российский хадж. Империя и паломничество в Мекку

Айлин Кейн

Российский хадж Империя и паломничество в Мекку

Посвящаю моим матери и отцу и памяти моего брата Мэтью (1978–1998)

Воистину, первый дом, который был воздвигнут, чтобы люди [предавались богослужению], – это тот, который в Бакке. Он благословен и служит руководством к истине для обитателей миров. В том Доме – ясные знамения для людей. Это – место стояния Ибрахима. Тот, кто войдет в этот Дом, будет в безопасности. Аллах обязывает тех людей, кто в состоянии совершить поездку, отправляться в хиддж к Дому.

Коран 3:96–97 (перевод М.-Н. Османова)

Предисловие

ИСТОЧНИКИ И КАРТЫ

Это исследование стало возможным благодаря случайному открытию в московском Архиве внешней политики Российской империи (АВПРИ). В поисках материалов о русском православном паломничестве в Иерусалим я обнаружила папки с перепиской о мусульманах, совершавших паломничество в Мекку. Формуляры у большинства документов были пусты, т.е. до меня их не читал ни один исследователь. Как я впоследствии выяснила в ходе более целенаправленных поисков, АВПРИ – кладезь документов о хадже XIX и начала XX века, о хадже, каким его видели русские чиновники, служившие в консульствах на путях в Мекку в Османской империи, Персии и Индии. В этих источниках передо мной предстал удивительный, непривычный образ Российской империи: разобщенные на первый взгляд регионы оказывались тесно связанными; народы империи обнаруживались не на своих местах; русские чиновники работали в таких частях света и такими методами, о которых ничего не говорили стандартные нарративы. Постепенно в этих источниках мне открылась целая система: трансграничная инфраструктура хаджа, выстроенная царским правительством, чтобы способствовать перемещениям мусульман между российскими владениями и Аравией. Эта инфраструктура имела свою собственную административную и политическую связность и оказалась идеально подходящей для изучения благодаря обилию и доступности материала.

Я написала эту книгу, чтобы документировать поразительную и практически неизвестную главу российской истории. Надеюсь, что рассказ об истории России с точки зрения человеческой мобильности может показать, как стремительные изменения, охватившие мир в конце XIX – начале ХХ века, оказали на историю России влияние, до сих пор не замечавшееся за фасадом традиционно рассматриваемых внутринациональных структур. Историю человеческой мобильности трудно писать, в частности, потому, что источники нередко фрагментарны и сильно разбросаны территориально. История хаджа не запечатлена в документах российских архивов. Двусмысленность и секретность участия царского правительства в том, что касалось организации паломничества в Мекку, а также советские принципы каталогизирования словно сговорились похоронить объект моего исследования. А потому эту историю приходится извлекать на свет, выходя за рамки категорий архивных записей, оспаривая нарративы, которые стремились создать архивисты советской эпохи, и собирая воедино документы из разных мест.

Нить этой истории я начала распутывать в Москве, а затем исследовала архивы и коллекции рукописей в Тбилиси, Одессе, Санкт-Петербурге и Стамбуле. Имперская инфраструктура хаджа опиралась на сеть русских консульств на османской территории, и точно так же мое исследование опирается на архивы этих учреждений, прежде всего в Бейруте, Дамаске и Константинополе (Стамбуле). Архивы русского консульства в Джидде отсутствуют, а оно, вероятно, было самым важным в этой сети. Для восполнения данного пробела я собрала документы этого консульства из других коллекций, включая архивы российского Министерства внутренних дел, особенно архивы османских министерств внутренних и иностранных дел.

Чтобы узнать и представить себе, как мусульмане воспринимали хадж и участие в нем России, а также ради баланса между государственной и негосударственной точками зрения я использовала и тексты, написанные российскими мусульманами или предназначенные для них. Это статьи, письма и рекламные объявления в тюркоязычных газетах, а кроме того, рассказы непосредственных участников хаджа на старотатарском языке. Я обнаружила, что мемуары о хадже позднего имперского периода (1880–1910-х годов) особенно ценны как географические источники. Зачастую сухие и скучные, они не предназначались для развлечения рассказами об экзотических странах, а служили практическими справочниками для желающих совершить хадж. В этом качестве они содержат множество точных сведений о паломнических маршрутах и итинерариях (системах станций и стоянок) от России до Мекки. Ученые почти не занимались этими источниками, они плохо каталогизированы в коллекциях на территории бывшего СССР и еще ожидают открытия и изучения историками и исследователями религий и миграций на просторах Российской империи.

Карты маршрутов хаджа в этой книге составлены мной. Я составила их с помощью компьютерной программы ГИС (географическая информационная система), нанося на визуальную карту текстовые географические данные из мемуаров о хадже и официальных источников. У каждого из этих источников есть свои недостатки. Мемуары о хадже чаще отражают маршруты и впечатления элиты, а не более многочисленной бедноты. Официальные же отчеты о хадже бывают не слишком достоверны. Они писались русскими чиновниками, которые зачастую не могли общаться с мусульманскими паломниками и, не будучи мусульманами, не имели доступа в священный город Мекку. Эти отчеты нередко бывают детальными, но молчат о своих источниках. К началу ХХ века они становятся одинаковыми – судя по всему, некоторые русские консульские чиновники просто читали и переписывали данные из других отчетов, а не занимались местными, полевыми исследованиями структур хаджа. Сопоставляя и комбинируя данные из этих двух категорий источников, я попыталась реконструировать с максимально возможной точностью географию итинерариев и маршрутов российского хаджа в царский и ранний советский периоды.

Введение

РОССИЯ КАК ПЕРЕКРЕСТОК ГЛОБАЛЬНОГО ХАДЖА

В конце XIX века Россия стала играть в мире новую роль – покровителя хаджа, мусульманского паломничества в Мекку. Царское правительство, ссылаясь на свою политику веротерпимости, субсидировало поездки мусульманских паломников по российским железным дорогам и на специально приспособленных «хиджазских пароходах», а также создало трансграничную сеть учреждений на паломнических маршрутах из России в Аравию. Оно выпустило специальные паспорта для паломников и издало новые законы для их защиты во время дальних путешествий. К началу 1900-х годов царское правительство выстроило обширную межимперскую инфраструктуру хаджа на русских, османских, персидских и индийских территориях. Один из архитекторов этой инфраструктуры, чиновник МИДа Н.В. Чарыков, описал ее как систему «льготных пароходных сообщений через Константинополь», организованную «при деятельном участии» заграничных русских консулов ради обеспечения безопасности, комфорта и низких цен для мусульманских паломников1.

Россия, как православное государство, на первый взгляд не годилась на то, чтобы быть покровителем хаджа – одного из пяти столпов ислама и священного исламского ритуала. В императорской России правящая династия Романовых поддерживала православие как государственную религию. Православные цари претендовали на священное право царствовать, и Русская православная церковь обладала престижем и законными привилегиями «первенствующей» церкви империи. С конца XVIII века русские цари объявляли себя «защитниками» всемирного православия – в основном именно из-за этого в середине XIX века разразилась Крымская война, – что было частью саморепрезентации России как наследницы византийской имперской традиции и вписывалось в политику соперничества с Британией и Францией за влияние на христианские народы распадавшейся и слабевшей Османской империи.

Но за православной имперской риторикой царей скрывалась важная истина: Россия XIX века была не однородно православной, а мультиэтничной и мультирелигиозной империей. Таков был результат настойчивой, многовековой, начиная с XV века, русской имперской экспансии в основном на территории бывшей Монгольской империи, а также на османские и персидские земли. Крупнейшая континентальная держава в мировой истории, Российская империя около 1900 года заключала в своих границах многолюдные и внутренне разнородные христианские, буддийские, иудейские сообщества и – особенно многочисленные – мусульманские народы. Многое написано о пятимиллионном еврейском населении имперской России (благодаря сильному влиянию эмигрантов в этой научной области), но гораздо меньше внимания привлекали более многочисленные мусульмане. Перепись 1897 года показала, что мусульмане являются второй по общей численности конфессиональной группой после православных. Мусульмане имперской России не были монолитной общиной, а подразделялись на внутренние группы – в зависимости от религиозных верований и культуры, языка и географии. В их число входили сунниты и шииты, оседлые и кочевые народы и десятки этносов, говоривших на различных индоевропейских, семитских и тюркских языках. Они населяли 89 губерний и областей империи (а также полуавтономные протектораты – Бухару и Хиву), прежде всего в Поволжско-Уральском регионе и Сибири, в Крыму и на Кавказе, в Казахской степи и Центральной Азии. В начале ХХ века, на момент максимального территориального расширения империи, в подданстве «православной» России состояло гораздо больше мусульман, чем у соседней «мусульманской» Османской империи, – соответственно 20 и 14 миллионов2.

В результате впечатляющих завоеваний мусульманских стран и народов Россия оказалась интегрирована в глобальные сети хаджа. К XIX веку протяженные линии древних евразийских караванных путей, проложенных в прежние столетия, при мусульманских правителях, и долгое время служивших маршрутами хаджа в Мекку, оказались в границах Российской империи. Это сделало хадж предметом дипломатических отношений между Россией и ее южными соседями. В начале XIX века персидский и бухарский правители в порядке укрепления своей собственной легитимности и власти регулярно просили российского царя, чтобы их подданным разрешили пользоваться этими маршрутами для паломничества в Мекку. Российский царь, со своей стороны, нередко удовлетворял эти просьбы и ad hoc брал на себя традиционную историческую роль мусульманского правителя – роль покровителя и «защитника» хаджа, – обеспечивая безопасность паломников на своей территории и субсидируя их поездки в Мекку. Тем самым царь заботился о развитии экономических и дипломатических связей со своими мусульманскими соседями. Невозможно определить, сколько мусульман совершило хадж через российскую территорию до XIX века: большинство их не попало в поле зрения царских властей, слабо контролировавших обширные пространства России. Но несомненно, что масштабы хаджа были невелики. Дальние расстояния, высокие издержки, опасность и непредсказуемость путешествий ограничивали доступ мусульман в Мекку до начала эпохи модерна3.

Ситуация изменилась благодаря строительству современной транспортной сети в Российской империи. Очень быстро построенная во второй половине XIX века, после унизительного поражения в Крымской войне (1853–1856), – в рамках стремительной кампании «модернизации», нацеленной, помимо прочего, на развитие российского внутреннего рынка и внешней торговли, – эта сеть включала в себя и плотную паутину железных дорог, которая соединяла разрозненные регионы империи (радикально сокращая дистанции между ними) и сопрягалась с новейшими пароходными линиями из портов Черного моря. В России, как и повсюду, благодаря внедрению железных дорог и пароходов перестроились и ускорились существовавшие ранее схемы перемещения людей4. Ярче всего это проявилось на примере хаджа. Ранее паломничества в Мекку из России были редки, но в конце XIX века неожиданно стали массовым феноменом. Каждый год десятки тысяч мусульман, подданных царя или выходцев из Персии, Афганистана, Китая, совершали хадж через российскую территорию, большинство – через Черное море. Российские завоевания мусульманских стран и народов и революция мобильности по сути превратили империю в перекресток глобального хаджа. Чтобы управлять массовым потоком паломников, пересекающим империю и ее границы, Россия начала систематически поддерживать паломничество в Мекку.

Эта книга рассказывает, как Россия в конце XIX века взяла на себя роль покровителя хаджа в рамках более масштабных попыток управления исламом и интеграции мусульман в империю. Участие России в хадже я исследую с трансграничной точки зрения и раскрываю, каким образом в эпоху массовой мобильности имперский проект управления мусульманами и их интеграции приобрел глобальное измерение. Я оспариваю стереотипы об органически присущей царскому режиму исламофобии и о том, что русские чиновники из страха перед панисламизмом стремились блокировать движение мусульман за границу. Я показываю, что Россия в поздний имперский период по сути облегчила и даже усилила мусульманскую мобильность посредством поддержки хаджа. Я доказываю, что это делалось не только и даже не столько ради контроля над российскими мусульманами или слежки за ними в других странах, сколько в конечном счете для того, чтобы поставить на службу государству феномен хаджа как массовой миграции и использовать его в роли механизма имперской интеграции и экспансии.

Главный предмет моего внимания – инфраструктура хаджа, построенная в России между 1840-ми и 1910-ми годами и возрожденная в СССР в конце 1920-х годов. Под термином «инфраструктура» я подразумеваю не статичную структуру, а гибкую, развивавшуюся систему, которая радикально изменялась со временем, по мере того как царский режим все лучше узнавал географию маршрутов хаджа между Россией и Аравией и в связи с непрерывными изменениями итинерариев и предпочтений паломников. Она опиралась на сеть русских консульств, размещенных в узловых пунктах хаджа и вдоль популярных маршрутов из России в Мекку. К моменту максимального распространения, в начале 1900-х годов, она включала форпосты в Одессе и Джидде, Бомбее и Багдаде, Константинополе и Кербеле.

Есть искушение прийти к выводу, что идея российской инфраструктуры хаджа была выработана на встречах высокого уровня между царскими чиновниками за устланным картами столом и декретирована царями. Но это неверно. Данная идея сложилась в ходе спонтанных встреч между русскими чиновниками и мусульманскими паломниками внутри империи и в отдельных местах за границей, выросла из просьб и иногда требований мусульманских паломников о помощи в хадже со стороны русских властей. Паломники в конечном счете и определили географическую форму, которую приняла эта инфраструктура. Многие русские чиновники были вынуждены признать, что паломники сами решали, какими маршрутами ехать и стоит ли пользоваться на них услугами российского государства. Таким образом, в течение этого периода данная инфраструктура очень сильно менялась: строительство железных дорог на российской и османской территориях преобразовывало транспорт и привлекало паломников на новые маршруты, а русские власти изучали поток паломников, чтобы разработать для них новые услуги5.

До последнего времени ученые, как правило, обходили молчанием пятисотлетнюю историю российской власти над исламом, и зачастую мусульмане оставались за рамками стандартных изложений русской и советской истории6. Это пренебрежение было обусловлено отчасти практическими и идеологическими обстоятельствами научной работы в период холодной войны, из-за которых во второй половине ХХ века было почти невозможно изучать историю ислама в СССР и его предшественнице, Российской империи. Советское правительство препятствовало работе в этой области и не допускало западных исследователей ни в архивы, ни в мусульманские регионы. Многие западные историки, со своей стороны, принимали на веру советскую риторику об уничтожении религии и обращались к другим темам7. Не изучаемые специалистами, российские мусульмане выпали из поля зрения: они отсутствовали в нарративах об истории Российской империи и почти не встречались в истории ислама и европейского колониализма. Только начиная с 1990-х годов, когда СССР неожиданно распался на пятнадцать отдельных национальных государств – из них шесть с преимущественно мусульманским населением, – российские мусульмане вновь стали предметом научного изучения8.

Благодаря открытию архивов и коллекций рукописей исследователи в последние годы опубликовали работы, в которых предложили важные идеи о том, как Россия управляла своим мусульманским населением, а также о жизни мусульман под царской властью. В этих новых исследованиях были сделаны шаги к интеграции мусульман в более общие нарративы русской, советской и глобальной исламской истории9. Новые работы также вызвали среди ученых дискуссии о том, как лучше всего охарактеризовать отношения между мусульманами и государством в Российской империи. Историк Роберт Круз оспаривает стандартные «конфликтностные» подходы и доказывает, что Россия в эпоху модерна относительно успешно управляла мусульманами, не «игнорируя» и не подавляя ислам, а поддерживая его. В конце XVIII века русская царица Екатерина Великая (годы правления – 1762–1796) под влиянием идей Просвещения о религии как о полезном инструменте управления провозгласила официальную веротерпимость в отношении ислама и учредила в империи внутреннюю исламскую иерархию во главе с утвержденными государством клириками (Оренбургское магометанское духовное собрание)10. Круз доказывает, что посредством этой иерархии правительству удалось сделать ислам инструментом и институтом, облегчив как прямое государственное вмешательство в мусульманские религиозные дела, так и интеграцию мусульман в империю. По утверждению Круза, когда Россия превращала ислам в институт, она в конечном счете стремилась «запечатать границы империи» и изолировать российских мусульман от заграничных мусульман и духовных лидеров11. Ученые могут спорить о достижениях исламской иерархии, созданной российским государством, – выполняла ли она ожидаемую правителями России функцию инструмента государственного контроля над исламом и в какой мере активно сотрудничали с ней мусульмане12. Но никто не спорит о целях, с которыми она создавалась: обеспечить доместикацию ислама в России и изоляцию российских мусульман от глобальных исламских структур.

Главная цель настоящей книги – оспорить этот прямолинейный взгляд. Я доказываю, что Россия не только пыталась культивировать внутренние источники исламского авторитета и побуждала российских мусульман подчиняться государственным исламским институтам, но и поддерживала параллельно исламский институт хаджа, более того – вдохнула в него новую жизнь. В данном случае Россия отнюдь не старалась оборвать связи мусульман с внешним миром, а, напротив, содействовала их облегчению и даже расширению. Эти действия отразились в инфраструктуре хаджа, построенной российским государством в конце XIX – начале ХХ века с большими затратами и усилиями. Россия создала эту инфраструктуру в попытке поставить хадж себе на службу и извлечь из него ожидаемую выгоду для правительства и империи. Это оказалось сложной задачей: хадж, как и другие виды паломничества, был во многом спонтанным явлением, по множеству причин его ход было сложно предсказать, не говоря о том, чтобы контролировать и использовать в своих интересах. Русские чиновники зачастую были разочарованы нежеланием мусульманских паломников следовать официально объявленными маршрутами или пользоваться услугами, которые предоставляло в пути государство. Тем не менее строительство этой инфраструктуры Россией свидетельствует о том, что царские чиновники обладали комплексным пониманием хаджа и его важности для России. Некоторые видели в нем угрозу, но многие другие – выгоду. Глобальные аспекты ислама не были только лишь проблемой, с которой царское (а позже советское) правительство пыталось справиться или тем более которую пыталось устранить; это был феномен, создававший новые позитивные возможности для России, и она старалась использовать его в экономических и стратегических целях.

* * *

История того, как Россия унаследовала и усвоила традицию хаджа, – часть более общей истории глобального европейского империализма. К концу XIX века европейцы подчинили колониальному управлению бóльшую часть мусульманского мира (из мусульманских стран только Персия, Афганистан и Османская империя избежали колонизации). Каждая из ведущих империй того времени – Британская, Нидерландская, Французская и Российская – имела в подчинении больше мусульман, чем любое отдельное, независимое мусульманское государство13. И большинство паломников, появлявшихся в Мекке в конце XIX века, были жителями колоний. Их число было беспрецедентным – до 300 тысяч в год в начале 1900-х годов, что являлось следствием мировой революции мобильности, которая шла рука об руку с европейским империализмом14.

В контексте колониального мира, с внедрением железных дорог и пароходов, паломничество превратилось из небольшого по масштабам ритуала, совершаемого в основном элитариями, в массовое ежегодное событие. В нем стала доминировать сельская беднота, толпившаяся на палубах аравийских пароходов с билетами третьего и четвертого классов. Ее часто грабили алчные капитаны; такие случаи попадали в европейские новости и порождали скандалы, один из которых лег в основу сюжета романа Джозефа Конрада 1900 года «Лорд Джим»15.

Появляется все больше исследований того, как все европейские державы в XIX веке стали поддерживать хадж в рамках более общей политики аккомодации ислама в их империях. Хадж как обязательный ритуал и трансграничный миграционный феномен создавал уникальную проблему для этой политики. В отличие от других исламских институтов, таких как мечети или шариатские суды, имевшие локальный, стационарный характер и явно видимую иерархию, хадж был слабо организован, никем официально не возглавлялся и включал в себя дальние путешествия по постоянно меняющимся маршрутам, которые в основном лежали вне поля зрения и вне компетенции колониальных властей любой конкретной страны. Также колониальные власти опасались хаджа как разносчика инфекционных болезней и подрывных политических идей. Многие хотели бы уничтожить его. Власти боялись Мекки – закрытой, как и сегодня, для немусульман – как центра антиколониальной политической агитации, где мусульмане всего мира собирались якобы для сговора о восстании против европейских империй. Но, поскольку хадж для мусульман обязателен (Коран требует, чтобы каждый взрослый мусульманин, способный себе это позволить, совершил паломничество), запретить его было невозможно. В то же время колониализм с его железными дорогами и пароходами открыл доступ в Мекку, усилил привязанность мусульман к священному городу и увеличил их желание совершить хадж. В колониальную эпоху ислам во всем мире стал более «меккоцентричным», чем когда-либо ранее в истории.

Ученые, рассматривающие колониальные контексты и следующие влиятельному тезису Уильяма Роффа о «двойной угрозе», утверждают, что европейские державы поддерживали хадж, в сущности, из оборонительных соображений: чтобы сдерживать распространение холеры и панисламистских идей. Как доказывал Дэниел Брауэр, в России к концу XIX века царские власти были, по сути, вынуждены разрешить и даже поддержать хадж, следуя российской политике веротерпимости и желая предотвратить негативные для империи политические и санитарные последствия нерегулируемого хаджа16.

Но историки слишком поспешно признали сходство между империями. Если ближе взглянуть на российский случай, мы увидим, что мотивации для участия государства в хадже были сложнее, чем рассказывают в стандартных историях, и что особенности географии Российской империи придавали ситуации некоторые уникальные черты. Россия была континентальной империей с многочисленным мусульманским населением внутри границ, а не в отдаленных заморских колониях, и маршруты хаджа проходили через ее центральные, славяноязычные территории и оживленные порты на Черном море. В силу этого хадж затрагивал как внутренние, так и внешние ее интересы. Для России хадж не был делом исключительно отдаленных регионов и народов, невидимым в самой стране и не имеющим отношения к внутренним проблемам. Он был весьма заметным ежегодным событием, которое происходило в основном в пределах российских границ и в тесной связи с внутренними делами.

Цели, которые преследовала Россия, поддерживая хадж, были иными, чем у других европейских держав, и более амбициозными. В решении России поддержать хадж больше всего удивляет не то, что оно было принято для защиты от предполагаемых санитарных и политических угроз, а то, что в конечном счете оно было попыткой превратить паломничество в инструмент осуществления секулярных государственных и имперских программ. В эпоху, когда Россия одновременно старалась культивировать массовое коллективное чувство имперской принадлежности и «русскости» среди многообразных народов империи и развивать экономику страны ради финансирования реформ в общегосударственном масштабе, царское правительство взялось покровительствовать хаджу, чтобы интегрировать недавно покоренные мусульманские народы и направить заманчивые доходы в государственные закрома. С этой целью Россия организовала на государственных железных дорогах и пароходах сезонные услуги для паломников, рассчитывая направить их поток в русскую транспортную систему и заработать для казны миллионы рублей. В этом смысле российский случай больше напоминает османский, ведь султан возложил на себя сложный и дорогостоящий патронат над хаджем не только потому, что таков был его долг как правителя мусульманских священных городов и как халифа всех мусульман, но и по нерелигиозным, стратегическим соображениям, а именно: чтобы интегрировать в империю арабоязычных мусульман и обосновать присутствие османских войск в отдаленных арабских провинциях17.