Долгая дорога

Читать Данька обычно усаживался на диване в гостиной у большого окна. Для этого совершался «музыкальный спуск» по скрипучей лестнице. Грохот сопровождался широкой улыбкой на лице моего сыночка. Этим он пошел в маму – улыбка редко его покидала. Но, читая, он весь погружался в книгу – то хмурился, то что-нибудь бормотал, то даже вскрикивал. Бывало, чувства становились так сильны, что замирал, глядя куда-то, в воображаемое, широко открытыми глазами.

Я любил глядеть, как он читает. Потихоньку, конечно, чтобы не мешать. Но когда Данька, увлекшись, начинал громко смеяться – вот тут уж я не выдерживал – смеялся тоже. Я бы назвал это смехом отцовской гордости: мой сын читает с душой, волнуется, сопереживает… За «Таинственный остров» Даниел принялся, когда ему было десять – на два года меньше, чем мне, когда я пустился в такое же странствие.

Свои обещания я тоже честно выполнял: у телевизора в гостиной росла стопка электронных игр, двор усеян был баскетбольными мячами, почти как пол в гостиной – солдатиками, а на балконе появился целый арсенал водометных ружей. И как только сын выходил пострелять, белки и птицы, наученные горьким опытом, разом исчезали из сада.

Да, я радовался и гордился, что сын любит читать. Радовало и наше тесное общение – мы проводили вместе часов около трех в день.

Но тут случилась в семье беда…

Даньке было около одиннадцати, когда умерла моя мама. Боль утраты настолько заполнила меня, что все остальное – повседневная жизнь семьи, дети – все осталось за пределами восприятия. Я, современный парень, всецело подчинился еврейско-бухарским традициям: целый год, как велят обычаи, по два раза в день посещал синагогу и молился об усопшей. Не стану плевать против ветра – душевно это мне помогло. В молитве, как и во всякой глубокой медитации, есть великая сила. Так что себя-то я лечил. А семью, детей забросил. Я лишил их самого важного: общения. Теперь я понимаю, что и мне оно гораздо сильнее согревало бы душу, возвращало к нормальной жизни. А тут как раз начался небывалый подъем в нашем с Давидом бизнесе, я стал человеком обеспеченным и очень занятым. Настолько занятым, что уже не находил времени возить Даньку в школу (полчаса езды на машине). Занятой человек нанял для этого водителя… Еще одна потеря: ведь в дороге мы разговаривали, слушали любимые мелодии, напевали. Росла наша близость.

Да, близость с детьми рождается только в общении. И воспитание души, человеческих достоинств – тоже. Как писал об отцовстве Айтматов: «И не с чьей-то помощью, а самому, изо дня в день, шаг за шагом, вкладывать в это дело всего себя»… Но я об этом почему-то не задумывался, я другое считал самым важным для подрастающих детей: пробуждать в них интерес к различным профессиям. Один за другим стали появляться у Даньки и Вики учителя. Музыка, живопись, математика и физика, даже врачевание (вспомните о моем увлечении Восточной медициной)… Тут еще и спорт прибавился… К тому времени, как стали они семиклассниками, бедные мои дети крутились, как белка в колесе. А я, очень довольный тем, что они постоянно заняты, не замечал, что у них теперь просто не оставалось времени ни для чтения, ни для общения. То есть для семейной близости.

Словом, что-то важное было упущено. Как много – не берусь судить.

Теперь, когда Даниел вырос, мне кажется, что он и душевными достоинствами наделен, и мыслить умеет аналитически. Но, возможно, любовь к чтению, хорошее знание классической и современной литературы сделали бы его человеком более интеллигентным, что ли. Книга, художественная литература, не только пробуждает мысли и воображение. Она объединяет человечество. Создает в мире то, что можно назвать духовной общностью. Я убежден в этом!

* * *

Даньке было шесть лет, когда в доме у нас появился доктор Умаров. Малыш сразу почувствовал к нему симпатию – и проявлял ее достаточно активно. То на колени к доктору залезет, то на спину, то начинает его щекотать и даже щипать – под возмущенные возгласы бабушки Эси. Но доктор улыбается и включается в игру. Бывший борец, мастер спорта по курашу, он отлично знает, как превратить эту игру в спортивное состязание! Вот он обхватывает Даньку руками и ногами – малыш в кольце, достаточно свободном, чтобы попытаться выбраться из него. Он и пытается – изворачивается, кряхтит… «Ой, жарко, надо свитер снять»… – «Снимай, снимай!» Борьба продолжается до тех пор, пока Данька не начинает щипаться и даже хныкать. Тут уж приходится вмешиваться папе.

Именно с этих игр и началось приобщение Даниела к спорту. Доктор говорил: «мальчонка рыхловат». Мы со Светой тоже понимали, что спортивные занятия необходимы – вот Вику они просто преобразили: подтянулась, стала ловкой. Мы восхищались, глядя, как она бегает по бревну, лазает по лестницам. А Данька поначалу становился на занятиях гимнастикой красным, как помидор, пот с него лил градом. Да и вообще занятия в гимнастическом зале, вместе с другими детьми, не нравились сыну, ему хотелось свободы действий. Какое-то время увлекся он баскетболом. Мы даже установили во дворе баскетбольный щит, и по выходным заросшая травой восьмидесятиметровая площадка за домом превращалась в поле боя. Но честолюбивому папаше хотелось большего. Недаром же бабушка Эся в шутку называла маленького Даньку Полваном – богатырем: он и впрямь был мальчиком крепким, плотным. И вот привели мы нашего богатыря в спортивный клуб Хенри Крафта на Метрополитен Авеню, записали в секцию дзюдо, японской борьбы… Семидесятилетний Крафт, в прошлом – тренер сборной США, был крепок и подвижен, как юноша. Он напоминал мне моего бывшего тренера по каратэ Алекса Стернберга – такой же пронизывающий взгляд, та же мягкая, неслышная походка… Да и обстановка зала волнующе напоминала о моем спортивном прошлом. Я с удовольствием принял приглашение сенсея поглядеть, как проходит тренировка. В тот раз опытные ученики отрабатывали броски через плечо. Как умело и красиво они это делали! Подброшенный атлет взлетал вверх, застывал на мгновение в воздухе – и падал на матрас, сильно и громко хлопая по нему вытянутой рукой, чтобы защитить тело от удара. Секунда-другая – атлет снова на ногах, и снова взлетает. Потные, взлохмаченные спортсмены дышали тяжело, но не переставали улыбаться. «Я не сломлен» – говорила улыбка. Шум падающих тел, громкие хлопки, отчетливый голос сенсея, то дающего указания, то восклицающего – «кияй!» Не знаю, как точно переводится это восклицание, но смысл его ясен; оно подбадривает, призывает к усилию… Я глядел на ребят в белых кимоно с завистью – помолодеть бы на двадцать лет! И ругал себя, за то, что бросил каратэ.

Даньке дзюдо давалось с муками. Мучился и я, долгие месяцы, посещая его тренировки: очень уж неуклюже исполнял сын приемы, очень уж был неповоротлив. Тяжело, словно набитый мешок, валился на пол, медленно поднимался, не умея отжаться, отставал в беге… Правда, занятия гимнастикой все же сказывались: он сносно кувыркался и неплохо делал мостики, а это помогало выходить из захватов на полу. Но больше всего мне нравилось, что Ханан не унывал и никого не боялся. Когда я во время схваток глядел на него, я видел не просто бесстрашие: выражение лица было такое, будто мой семилетний сын борется за свою жизнь.

Хенри Крафт был отличным учителем. Его мастерство умножалось внутренней, духовной силой, жизнерадостностью. Удивительно, – но эти качества еще возросли после того, как сенсей перенес тяжелую операцию: ему пришлось сменить тазобедренный сустав. Незаурядные душевные силы помогли Крафту восстановить свои физические возможности, повысить мастерство тренера. Через три недели он – прихрамывая, с тростью, – уже ходил между учениками, снова вел классы. При этом сенсей стал много требовательнее и строже, замечал малейшие промахи. Поправлял – руками, ногой. То и дело гремели его негодующие восклицания: «Ну и захват!» «Кто учил тебя так падать»?

За два года занятий Даниел окреп, сделался увереннее в себе. И спорт полюбил. Успехи приходили постепенно. Его несколько раз повысили в ранге. Он становился участником районных соревнований.

И все же с клубом Крафта пришлось расстаться: умерла бабушка Эся – и я целый год посещал синагогу по субботам, то есть именно в те дни, когда надо было возить сына на занятия. А Даньку пришлось перевести в другой спортклуб – «Спартак», который работал и в будни, и по воскресеньям. Уже по названию видно, что вел клуб выходец из Советского Союза. Это был мой земляк, эмигрант из Узбекистана Аркадий Аронов. И надо сказать, что нам очень повезло: Аронов, мастер международного класса, оказался отличным, тренером. На его занятиях царило то, что я бы назвал атмосферой высокой энергии. Источал ее сам Аронов. Это невозможно было не почувствовать, общаясь с ним даже один на один. Голос, взгляд – спокойный, доброжелательный, покорял внутренней силой… Но этого не опишешь. Впрочем, пытаясь описать, как выглядел Аронов, я тоже с трудом нахожу слова. Спортивной его фигуру трудно было бы назвать, Она не поражала стройностью, разработанными мышцами. Громада, шкаф – вот что приходит на ум. И в то же время этот «шкаф» был очень быстрым, легким и точным в движениях. «Со мною невозможно было бороться» – сказал мне как-то Аркадий со смехом, когда я расспрашивал об успехах его советской спортивной карьеры. И мне стало понятно, почему три года подряд избирали его тренером сборной команды Узбекистана. Впрочем, оказалось, что этот замечательный спортсмен в детстве был озорником, бездельником, с десяти лет курил и мог бы превратиться в обыкновенного уличного хулигана – если бы не счастливый, спасительный случай. Вернулся со службы в армии двоюродный брат Аронова – Исаак, ужаснулся, встретив на улице обросшего, запущенного подростка Аркадия – и привел его в свой спортивный клуб, в секцию борьбы, где сам занимался. Там-то Аркадий и приобщился к дзюдо.

Аронов был тренером настолько требовательным, добивавшимся такой собранности и дисциплины, что Генри Крафт казался рядом с ним баловником. Ох и доставалось же от Аронова, особенно в первое время, Даньке! Как и другим мальчишкам, конечно.

Все начиналось с разминки. Сидя в кресле, сенсей наблюдал, как ребята крутят колесо, кувыркаются, бегают по залу. Войдут в форму – пот пробьёт, да и по лицам видно – сенсей поднимается с секундомером в руках и, разбив учеников по парам, приступает к дзюдо. Тут уж его не назовешь наблюдателем: он становится напарником то одного, то другого мальчишки, добиваясь точности движений, отрабатывая каждый прием. Порой Аронов начинает злиться – и над залом гранатой взрывается: «Ты устал, Урюк? Отдохни у стены, отожмись сотню раз»… Урюк – это любимое бранное слово Аркадия. Но… на столе у него лежит бамбуковая палка. Правда, я не видел, чтобы дело до нее доходило.

Даньку, понятное дело, такие строгости приводили по началу в уныние. «Хочу обратно» – просил девятилетний сын. Даже плакал! – «Через мой труп» – отвечал я, убедившись, что Аркадий ведет занятия блестяще.

Впрочем, со временем Ханаан заслужил одобрение сенсея. «Он в борьбе ведет себя неординарно, – не раз говорил мне Аркадий. – Во время схватки не знаешь, чего от него ожидать». Думаю, что сенсей привязался к мальчику. Кстати сказать, они были похожи, словно родственники: по-азиатски смуглые, круглолицые, рослые, плотные, словно большущий шкаф и шкаф поменьше. Их не раз, по словам сенсея, принимали за отца и сына.

Каждый месяц Аронов вывозил клуб на соревнования. Он хорошо понимал, как это действует на ребят, как укрепляет в их характерах стремление к борьбе, к победе. Спартаковцы много где побывали, исколесили не только Северную и Южную Америку. А ведь Аронов тратил на авиабилет свои собственные деньги, – вот какой это был бескорыстный и преданный делу человек. И до сих пор мне стыдно за родителей, которые отвергли мое предложение в этих транспортных расходах тренера участвовать! Я побывал на десятках соревнований, и сколько же счастливых часов мне это принесло! Даже какие-то «картинки» навсегда остались, такая вот, например: двенадцатилетний Данька – на ковре, в трех метрах от соперника, с которого он не сводит взгляда. И, прежде, чем раздалась команда судьи, он начинает с силой шлепать себя по щекам… О, какая же грозная у него при этом физиономия! Скажу, как очевидец: соперник начинает жаться, с испугом оглядывается по сторонам, словно ищет – куда бы убежать…

Конечно, прием этот действовал только на начинающих борцов. И когда Даниел дошел до ранга черного пояса, он такими шлепками взбадривал перед схваткой самого себя.

* * *

…Достаточно побывать в комнате моего подросшего сына, увидеть спортивные медали на стенах, кубки на столах и полках, чтобы понять: Аркадий Аронов сделал Даниеля настоящим спортсменом. Вспоминаю, как однажды – Даньке тогда было шестнадцать – мой кузен Юра предложил ему побороться. Доктор Мухитдин (он был у нас в гостях) посоветовал: «Боритесь на коленках, падать будет не больно». Но ни до падения, ни до самой борьбы дело не дошло. Юрка мгновенно оказался в объятиях племянника, и тут же Данька, перекинув его на плечи, поднялся, покружился, несколько раз присел – и опустил Юру на ковер…

Нам, родителям, Даниел показывает только такие «семейные развлекаловки». Не желает он, чтобы мы присутствовали на турнирах! А ведь он не раз представлял родину на международных соревнованиях. Три года назад на Панамо-Американских играх он – после трех побед – боролся за золото с великаном-бразильцем. Последняя схватка длилась около двух минут, атаковал все время Даниел. Но бразильцу все же удалось подсечь его, навалившись всем телом. Даниель, упав, потерял сознание – на несколько секунд. Всего на несколько секунд – и Америке вместо золота пришлось удовольствоваться серебром.

* * *

Я думаю, что победы в спорте – одно из подтверждений очень важной черты в характере моего сына. Он стремится быть лидером, «самой большой рыбой в аквариуме», по его собственному выражению. Даниел с ранних школьных лет и по сей день круглый отличник. Он трудолюбив и настойчив, я не раз заставал его за письменным столом глубокой ночью. Сын учится сейчас в университете в Рочестере, он аспирант, будет экономистом-финансистом. В аспирантуру зачислили его со стипендией почти в половину стоимости обучения. К тому же Даниел работал, кое-что накопил – и сам платит за еду, за покупки.

Все это прекрасно, конечно. Но как же пусто без него в доме! Как не хватает его молодого голоса, его постоянных острот и шуток… Да просто его присутствия.

Дом наполняется радостью, когда Даниел приезжает на каникулы. Каждая минута общения с сыном приносит мне эту радость.

…Утро. Я, как и обычно, встаю первый. Захожу к сыну с порцией имбиря и кружкой чая.

– Пузырек, просыпайся!

Пузырек – это нежное обращение к маленькому Даньке. Сейчас он, по правде сказать, больше похож на заспанного медведя. Но нежность-то у меня осталась прежняя… Сын отцовское пристрастие к восточной медицине принимает снисходительно, имбирь проглочен. Но в ту же секунду я крепко схвачен за ногу. Начинается утренняя игра.

Повернувшись на живот, Даниел произносит тихо, но величественно:

– Вы знаете, что делать.

– Именно для этого я здесь, мой любимый сын! – Отвечаю я словами персонажа восточной сказки. – Слушаю и повинуюсь!

Со столика возле кровати беру я некий предмет, напоминающий деревянную вилку с длинной ручкой. Это чесалка (предвижу удивление европейских читателей). Уж не помню, каким образом и когда приобрел мой сын экзотическую восточную привычку: он любит, чтобы я или Света с утра почесывали ему спину. А мы и рады побаловать сына, чесалок для него накупили целую кучу. Поработав чесалкой, я перехожу к процедуре более полезной: делаю сыну массаж. Руки у меня не слабые, но и работа нелегкая: спина у него вроде камня. А Данька лежит себе, наслаждается, глаза от удовольствия сузились, на лице улыбка.

Покончив с утренними делами, он уходит в спортивный клуб – на тренировку по дзюдо. А, вернувшись, сообщает, что теперь он в моем распоряжении. Занятие у нас сегодня важное: поспел виноград, надо собирать.

Мой виноградник… Ну как о нем не рассказать? Это мое хобби, которому я отдал немало сил и времени. Восемь лет назад посадил я возле фасада своего нью-йоркского дома куст зеленого винограда. Он разросся – теперь это уже виноградник. Над площадкой перед подъездом пришлось построить стометровую металлическую опору. За эти годы вся она покрылась извивающимися гибкими лозами. Наступает май – из их сочленений начинает капать сок, так обильно, что на кирпичной площадке образуются лужицы, в которых, радостно чирикая, купаются воробьи. А наверху, среди лоз, вьют гнезда малиновки, в густой листве раздается писк их желтоклювых прожорливых птенцов. Разлетаются они к июлю, когда с лоз уже свисают тяжелые гроздья зеленого винограда. К этому времени бесплатное угощение начинает пользоваться растущей популярностью и у других птиц, а также у ос, шмелей и прочих насекомых. Как-то раз мы с Эстер наблюдали, как неторопливо и со вкусом лакомится виноградом узкоголовый серо-белый дятел. Расположившись среди гроздьев, как на кресле в кафе, он несколько раз пронзал клювом одну виноградину, выедая только мякоть. Наполненная светом кожица оставалась висеть прозрачным мешочком. Дятел принимался за другую ягоду… Ежедневно посещали виноградник белки, после их налета на площадке оставался десяток-другой опавших ягод. Подсушенные солнцем, они превращали площадку в пятнистый коврик из изюма, над которым вились насекомые. Площадку приходилось обмывать водой из шланга, подметать – и Света, орудуя метлой, ворчала: «Ждешь, чтобы шмель меня цапнул? Виноград поспел, пора снимать!» К началу августа я убеждался, что на самом деле пора: ягоды становились сладкими и сочными.

И вот сегодня мы с Данькой принялись за дело. Пользоваться стремянкой сын мне не дает: считает, что его плечи надежнее. Устроившись с удобством, я, посмеиваясь, думаю, что вправе восседать на плечах наследника рода: ведь сил на него положено было немало, пусть теперь и он покряхтит. Но сын способен выдержать и не такую ношу. Для него это всего лишь разминка. И я, восседая, щелкаю щипчиками, я опускаю тяжелые гроздья в целлофановые мешочки, которые подносит мне дочурка, Эстер. И чувствую себя в эти минуты… Но разве об этом расскажешь? Впрочем, думаю, что многие отцы хорошо меня поймут.

Глава 61. Эстер-внучка

Для меня имя «Эстер» как-то особенно тесно связывает ее с мамой. И не только имя. Всего лишь первый год жизни маленькой Эстер прошел на глазах у мамы, но ее любовь к внучке родилась в ту минуту, как она прижала к себе пухленькое тельце новорожденной. Бабушка Эстер радовалась каждому движению внучки. Радовалась ее первым словечкам. Радовалась ее живости, неуемной энергии. Тому родству характеров, которое уже тогда начинало проявляться.

…Мама, уже тяжело больная, сидит, откинувшись на спинку дивана. У ног ее играет годовалая Эстер. «Джони бивещ, – просит бабушка, – принеси-ка мне скамеечку под ноги». И малышка, энергично топая толстенькими ножками в белых башмачках, тут же отправляется на поиски скамеечки. Находит ее в дальнем конце комнаты – и тащит к бабушке, прижав скамеечку к животику в памперсах. Пыхтит, покраснела – скамеечка трется о памперсы… Притащила… Бабушка не скупится на благословения. А малышка, очень довольная, улыбается и хлопает в ладоши.

Маленькая Эстер росла отчаянной шалуньей и непоседой, намного перещеголяв и старшего брата с сестрой, и даже неуемного моего кузена Юрку. Я разделил ее существование на две части: Эстер спит и Эстер бушует. Она болтала, хохотала, визжала, она постоянно чего-то требовала. «Безобразница! – Кричал Данька после очередной ее выходки. – Меня за такое отец отшлепал бы и в угол поставил!» Что правда, то правда. Я много раз готов был дать Эське взбучку – но чаще всего, словно по мановению волшебной палочки, словно фея из сказки, появлялась ее защитница. Моя терпеливая женушка Света – надо видеть, какую доброту излучает ее улыбка – обнимала шалунью. «Эстер, папе не терпится, чтобы из тебя поскорее выскочила обезьянка»… И рука моя опускалась.

Я старался стать другом шалуньи-дочки. Надеюсь, что мне это удалось – даже еще в то время, когда для этого приходилось участвовать в ее играх. Помню, как перед тем, как забрать ее домой из школы мы бегали наперегонки: кто первый добежит и дотронется до телефона, потом – до кабельного столба и, наконец, до нашей припаркованной машины. За нашим состязанием следили, словно на стадионе, многочисленные зрители: дети и родители на школьном дворе. И вопили, как на стадионе: «Эстер быстрее!» «Папа, не зевай!» А Эська хохочет, визжит…

Но дружба дружбой, а от правил своих, от поведения требовательного отца, я не отступался.

* * *

По утрам я будил Эстер, как и старших детей, не позже шести. Заходил в детскую комнату с порцией имбиря и меда. Проглотив ее, Эська тут же снова закрывала глаза, но я уже присаживался возле – теперь с «порцией» чтения: с антологией англоязычной поэзии. Уложив дочку спинкой вверх, я принимался за массаж, а сам читал вслух, заглядывая в открытую книгу – «Пробуждение» Хаусмена:

Эй, проснись: уж сумрак сводаВозвращается во тьму,И горит корабль восходаНа востоке, весь в дыму…Эй, проснись: дрожит воочьюКупол тени с этих пор,И давно разорван в клочьяНочи дымчатый шатер…

Пробуждая дочку, я читал ей свои любимые стихи, но обычным ее чтением были, конечно же, детские книжки на русском языке и на английском, чаще всего – сказки. У Даньки и Вики любимой сказкой была «Белоснежка», а Эстер снова и снова просила: почитай «Снежную королеву!» Подъезжаем мы, бывало, ранним зимним утром с моей первоклашкой к школе – двери еще закрыты, минут десять придется ожидать в машине. Но у нас с собой любимая сказка. Эстер слушает завороженно, поглядывая то на картинки, то в окна машины. А за ними, словно современная иллюстрация к старой сказке, нью-йоркское царство Снежной Королевы. Деревья в снежных шапках, фигуры озябших, согнувшихся под пронзительным ветром людей…

* * *

Сказки… Их волшебный мир пробуждает воображение ребенка. И все же мне казалось: чем раньше начну знакомить дочурку с большой поэзией, тем скорее научится Эся чувствовать музыку стихов, понимать ее красоту. Постепенно к этому прибавятся вложенные в поэзию чувства и мысли. Ведь если у меня мурашки по коже бегают, когда слушаю в исполнении Безила Равбона «Ворона» Эдгара По, то должна же и Эстер понемногу начать ощущать ту силу чувства, ту скорбь поэта, которую так вдохновенно передает знаменитый актер. Об этом я и думал в тот вечер, когда, поставив аудиозапись, наблюдал за играющей на ковре семилетней дочуркой. Вот зазвучал голос Равбона – и она перестала прыгать, притихла. Слушает? Да… Я снова поставил запись – и убедился: слушает очень внимательно. Вскоре запомнила отдельные строки, выкрикивала вслед за Равбоном – «Nevermore!» – и печально повторяла имя усопшей Ленор… Тут я уселся с книгой в руках на ковер рядом с Эстер и, вторя Равбону, принялся читать «Ворона». А Эстер звонким голосом произносила, что помнила… Нам так понравилось это чтение «втроем», что мы нередко повторяли его.

Язык Эдгара По архаичен, читая его по-английски, я многих слов не понимал. В разных переводах им придан разный смысл. Как же понять истинный? Я пытался воссоздать его, вчитываясь в «Ворона», проникаясь его настроением. И, делая этот самостоятельный перевод, объяснял дочке, как я понимаю то или иное выражение.

Так, с «Ворона», началось наше путешествие на ковре гостиной в мир англоязычной поэзии. А «Ворона» Эся полюбила настолько, что даже переписала его в свой дневник.

* * *

Но все же «книжницей» Эстер не стала. Шалунья, озорница, непоседа… Такой она была все детство. Поэтому большой неожиданностью было для нас ее раннее увлечение шахматами. Познакомилась Эстер с этой игрой у Светиных родителей. И однажды я, не веря ушам своим, услышал от своей шестилетней дочери: «папа, хочешь – я тебе мат поставлю?» Еще больше я удивился, увидев, как правильно расставляет Эська фигуры на доске. И уж совсем был поражен, когда она стала поправлять мои ходы: «не конем надо, а пешкой, вот сюда»… Словом, очень быстро я получил мат. И, очень этим довольный, решил: такие способности не должны пропадать! Эстер стала учиться в шахматной школе чемпионки мира Сюзан Полгар, занималась она и с частным педагогом. Училась успешно – два раза выигрывала нью-йоркские чемпионаты среди детей.

Но прошло три года – и Эстер потеряла интерес к шахматам. Странно: обычно увлечение шахматами, да еще при несомненных способностях, не проходит всю жизнь. Но у Эси – все не как у других!

Вот, к примеру, ее отношение к музыке. Она с удовольствием слушала, как учится играть на фортепиано Вика. Полюбила Викину учительницу, Розу Шаламову. Роза специально для малышки наигрывала веселую музыку, и Эська плясала. Но когда Роза предлагала ей: «хочешь, будем учиться?» – тут же убегала. Однако когда я садился побренчать на старой своей, еще со времен юности сохранившейся гитаре (хорошо играть на ней я так и не научился) – Эська тут же подсаживалась. Ее привлекали и звуки, и сам вид гитары. Эська брала ее в руки, гладила блестящий коричневый изгиб, щипала струны. Смешно было глядеть, как на большом теле гитары появляются маленькие руки, а сверху торчит курчавая головка!