Крис и Карма. Книга вторая

Погрузив тело на самодельные носилки, водители и их хозяева-охотники ушли на кордон. Пока Огурцов тщательно осматривал ифотографировал место, где стоял на номере покойный Ромашов, а затем те заросли, откуда выскочил ему навстречу Николка, Михалыч взялся свежевать лося. Сам не замечая того, он по давно укоренившейся привычке вслух разговаривал с Яшкой так, словно бы тот все еще был живой.

– Вот ведь как, Яшка, судьбу не обманешь: как было тебе на роду написано рано помереть, так оно и случилось. В прошлый-то раз я, старый пень, наперекор судьбе подобрал тебя месячным теленочком со сломанной ногой и, выходит, зря подобрал… Теперь-то ты, Яшка, не только сам ушел, но и Николку за собой потянул. Это же он из-за тебя, ясное дело, городского охотника грохнул… Конечно, какая тут может быть твоя вина? Но все же, Яшка, все же… Не подбери я тебя тогда, – глядишь, ничего бы и не случилось сегодня…

Пару раз Михалыч подключался к Огурцову, и они буквально на коленях ползали, отыскивая, где сломанную веточку, где содранную с места моховую подстилку. Николкины следы, обутого в обыкновенные кирзовые сапоги, просматривались отчетливо, а вот войлочная, мягкая обувь Ромашова почти никаких следов не оставила. И все же картина по следам вырисовывалась более-менее понятная. Ромашов трижды стрелял по зверю, о чем свидетельствовали три стреляные гильзы и раны. Первым выстрелом он поразил Яшку в левую лопатку – пуля слегка зацепила сердце и прошла навылет. Собственно, Яшка был обречен уже после этого первого выстрела. Но он стоял в густом ельнике и Ромашов, видимо, не зафиксировал убойное попадание, и сделал еще два выстрела: одна пуля угодила в шею, вторая поразила основание черепа. Что характерно, Николка находился на линии огня и довольно близко от стрелявшего охотника… Только по чистой случайности две пули, прошедшие навылет, миновали его.

После выстрелов Николка бросился на выручку к Яшке. По оставленным следам видно, что и до этого он буквально ломился сквозь тайгу, расчищая себе путь необычайно острым ножом. Об этом можно было судить по той причине, что и довольно толстые ветви имели ровные, гладкие срезы – их словно бритвой отсекали. У Михалыча даже сомнения закрались…

– Отродясь у Николки такого острого ножа не было, – сказал он Ивану Ивановичу. – Как и все нонешние молодые, он точил свой нож от случая к случаю… А вот эта ветка, – Михалыч поднял еловую ветвь в большой мужской палец толщиной, – чтобы ее так чисто, без надлома срезать, нужен не нож, а как минимум сабля или палаш… Понимаешь, Иван Иванович, для такого среза требуется большой размах и усилие длинного рычага… А Колькин нож я знаю, я его сам ему подарил. Таким ножом ветку толщиной с мизинец так чисто не срежешь… Что-то тут не так…

– Полностью согласен с тобой, Михалыч, – живо отозвался Огурцов, и каким-то странным голосом продолжил: – А ты вот сюда посмотри… Картина-то получается еще более занятная.

Михалыч, подобрав несколько срезанных ветвей, пошел к Огурцову.

– Вот, смотри, – показал на следы, оставленные сапогами Николки, Иван Иванович. – С полсотни метров Колька летел сломя голову. Видишь, здесь сорван мох, здесь камень вывернут, а здесь он старый, сгнивший гриб раздавил. – Михалыч внимательно смотрел, удивляясь зоркости Огурцова. – А вот здесь, смотри, следы обрываются – дальше ни травка не примята, ни мох с камней не сорван… Чисто, согласен? А вот здесь снова его следы, но уже на расстоянии вытянутой руки от убитого лося…

– Ого, – опешил Михалыч, сразу поняв то, о чем говорил Огурцов. – Да ведь между Николкиными следами никак не менее десятка метров?

– Бери больше, – Огурцов показал рулетку. – От одного следа до другого – одиннадцать метров, семь сантиметров…

– Как это может быть? – ничего не понял озадаченный Михалыч.

– А я знаю, – задумчиво ответил Иван Иванович, вертя металлическую рулетку в руках. – Посмотри сам, может, я какой след и пропустил, хотя не должен.

Михалыч, низко склоняясь над землей, буквально по сантиметру просмотрел все это расстояние в одиннадцать метров, семь сантиметров – от следа до следа. Вот здесь Николка в последний раз оттолкнулся, а здесь – приземлился буквально впритык к Ромашову. И все бы нормально, если бы не это фантастическое расстояние в одиннадцать метров…

– Не по воздуху же он летел, в самом деле? – в недоумении уставился на Огурцова растерянный Михалыч.

– А следы показывают, что по воздуху! – торжественно сказал Иван Иванович. – Вот в чем фокус… И как только Николка приземлился, он сразу и ударил Ромашова ножом. И даже еще непонятнее, Михалыч: получается, что ударил он его ножом в грудь чуть ли не на лету… Понимаешь? И ударил – со страшной силой: нож словно вату рассек, а на Ромашове была плотная меховая куртка, кожаная утепленная жилетка, рубашка, нижнее белье… И ни капли крови при этом… Чудно, Михалыч, очень чудно…

В недоумении они смотрят друг на друга, потом на место трагедии, плотно окруженное вековечной тайгой, все это молчаливо наблюдающей и, как всегда, тайн своих не выдающей.

3

Поздняя осень. Выпал первый снег, и все вокруг неузнаваемо преобразилось. Посветлел и просторнее стал лес, даже завалы бурелома выглядят сейчас куда опрятнее, а уж пни и вообще принарядились, до самого носа надвинув зимние шапки. А вот белоствольные березки на общем фоне заметно потерялись – они словно бы растворились в снежном мареве, отступили на второй план. Купчиха-зима щедро притрусила леса и поляны, кочковатые мари и скалистые склоны – все покрыто сказочно сверкающим под низким зимним солнцем одеялом. Необычайной свежестью, чистотой и покоем буквально пропитан каждый уголок тайги, и хочешь не хочешь, а думается, что началась новая жизнь, более светлая и надежная, в которой и для тебя есть место.

Найда, азартно рыскавшая по брюхо в снегу и основательно умаявшаяся еще на первых километрах, едва плелась вслед за Сергеем по проложенной им лыжне. Время от времени она шумно втягивала в себя бодрящий морозный воздух, скашивая на Сергея коричневые пуговки глаз.

– Что, Найда, умоталась? – не оборачиваясь, спрашивает Сергей. – Это тебе не летом по кустам носиться, зайцев пугать.

Сергей и сам уже изрядно устал, ему хочется присесть на первую попавшуюся валежину и перевести дух. Но он упрямо отталкивается лыжными палками, с трудом передвигает потяжелевшие лыжи, решив непременно достичь Дальней рёлки. Там, по словам Тихона Петровича, прибежавшего к нему рано утром, опять горел костер, и тени каких-то людей поблазнились ему… На этот раз сторож не решился проверять, что это за люди и зачем развели костер на его территории. Памятуя о своем прошлом приключении, Тихон Петрович предпочел рассказать обо всем Сергею и, сославшись на срочные дела, укатил на рейсовом автобусе в село.

– Ну, Найдочка, еще немного и мы будем на месте, – устало говорит Сергей. – Там мы с тобой слегка перекусим, чайку попьем и двинемся в обратный путь. До нашего дома всего-то три километра, не больше, просто отвыкли мы с тобой за лето по снегу ходить, вот и вымотались за эти полтора часа. Но – ничего, обратно мы по своим же следам пойдем…

Найда внимательно смотрит на хозяина, и по этому поводу свое собственное мнение имеет… Дураку понятно, что по первому, еще рыхлому снегу, ходят в тайгу люди и собаки только при крайней необходимости и с определенной целью. Ну, скажем, выследить по первопутку ушлого косого, а то и хитрованку Патрикеевну прижучить. На худой конец, можно выводок рябчиков поднять, а то и выше бери – тетерева-косача с красными надбровными дугами спроворить. Но так делают люди умные, практичные, и поэтому у них почти всегда на столе вкуснейший суп с лапшой из тетерева или тушеная картошка с зайчатиной, а в собачьей миске не переводятся хрящики с косточками. А у ее хозяина, стыдно говорить об этом, даже ружья нет. И чего тогда тащиться в такую даль, месить снег понапрасну?.. Конечно, так думает Найда только в связи с отношением хозяина к охотничьим делам. А что касается вообще – он у нее лучший среди лучших! Найда за него, если понадобится, любому глотку порвет, это факт. И об этом он и она прекрасно знают безо всяких лишних слов.

– Ничего, Найдочка, уже совсем немного осталось, – с одышкой говорит Сергей, смахивая рукавицей образовавшийся от дыхания иней на небольшой русой бороде. – Зато обратно мы с тобой как под горку покатимся: оглянуться не успеешь, как мы уже дома щи лаптем хлебать будем…

Первозданной белизной сияли снега вокруг Дальней рёлки. Лишь цепочки узеньких мышиных следов пересекали ее вдоль и поперек, да взлетела из-под низко обвисшей кроны белоствольной березы сорока-белобока, оставив после себя размашистые крестики следов.

Едва Сергей остановился, как Найда тут же рухнула в снег, даже не попытавшись обнюхать окрестности. А вот Сергей, наконец-то сбросив с плеч тяжелый рюкзак и вытоптав лыжами площадку подле поваленной бурей ели, добросовестно обошел всю рёлку. Но он так и не увидел ни одного человеческого следа. Либо во сне приснились Тихону Петровичу все те страсти, о которых он с жаром рассказывал, либо снег прошел после того, как здесь кто-то побывал… Конечно, можно было бы списать все эти странные истории с кострами и цыганами на больное воображение сторожа, если бы не гитара, из которой по ночам явно доносились непонятные звуки…

– Это, Найда, тебе, – Сергей положил перед собачкой дешевый рыбный фарш. – Извини, других разносолов у меня нет… А вот это – мне, – он достал бутерброд с красной соленой рыбой, следом – небольшой термос и кружечку из нержавейки…

– Приятного аппетита! – внезапно раздался у Сергея за спиной женский голос. И прежде чем он сам отреагировал на этот голос, как ужаленная подскочила Найда и залилась громким лаем. Сергей оглянулся. Опираясь предплечьями на лыжные палки, перед ним стояла очень симпатичная, смуглая женщина явно восточной внешности. Огромные черные глаза под круто выгнутыми арками темных бровей, легкий румянец на круглых щеках, прерывистое дыхание, слегка сбившаяся набок лыжная шапочка фирмы «Адидас» – все показалось ему необычайно привлекательным в этой незнакомой женщине.

– Спасибо, – растерянно ответил Сергей, во все глаза разглядывая незнакомку. – Присаживайтесь… чайку с нами попить…

– Не откажусь, – улыбнулась женщина, отстегивая крепления лыж. – Кстати, у меня тоже кое-что к чаю имеется. Возьмите, – с этими словами она протянула Сергею невесть откуда взявшуюся фирменную спортивную сумку, плотно набитую свертками и кульками. Чем угодно он мог бы поклясться, что еще минуту назад ничего подобного у нее в руках не было. Только лыжные палки – это он хорошо запомнил. – Да вы берите, берите, – засмеялась женщина, показывая великолепные белые зубы и лукаво глядя на онемевшего от удивления Сергея. – Впрочем, давайте я вам помогу…

Сергей тяжело опустился на валежину и вовремя – ноги совсем не держали его. Найда, вначале враждебно вздыбившая шерсть на загривке и плотно приложившая уши, теперь, как ни в чем не бывало, крутилась в ногах у Сергея, с выжидательной преданностью глядя на сумку нежданной гостьи.

– Да, кстати, давайте знакомиться, – вновь сверкнула удивительно ровными, белыми зубами незнакомка. – Меня зовут Карма… Никогда не слышали такого имени? – словно прочла она мысли Сергея. – Ну, так зовите меня Кармен, хорошо? Это одно и тоже… Держите, – она протянула Сергею небольшой пропитанный масляными пятнами сверток. – Это ваши любимые пирожки – капуста с грибами…

Окончательно обалдевший Сергей взял сверток, молча развернул и увидел ровные, румяные, казалось, только что из духовки, маленькие, аккуратные пирожки. Были они, как на подбор – один к одному и точно того размера, какие любила печь его баба Маруся… Он поднял голову и вопросительно уставился на женщину, разливавшую из необычайно пузатой бутылки с длинным горлышком терпкую, тягучую жидкость в продолговатые керамические рюмки.

– Ну, за знакомство? – серьезно спросила Карма. – Надеюсь, я вам с Найдой обед не испортила? Пейте-пейте, это очень хороший старинный напиток – ему более четырехсот лет и, представьте себе, он из лучших погребов далекого острова Ява.

Сергей скосил глаза на Найду и увидел, что она за обе собачьи щеки уплетает аппетитные крылышки какой-то птицы. О том, каким образом эта невесть откуда взявшаяся Карма узнала имя его собаки – он даже думать не стал. Но вовремя спохватился, что сам представиться забыл.

– Сергей, – слегка склонив голову, не очень внятно представился он и медленно, с чувством, выцедил необычайно крепкий и ароматный напиток.

– Очень приятно! – легко засмеялась Карма, извлекая из сумки две большие кисти винограда: одна была белая и с такими прозрачными виноградинами, что в них ясно просматривались темные косточки, другая – с черным виноградом, с идеально круглыми, лоснящимися боками. Пораженный Сергей заметил, что на кистях солнечных ягод сохранились мельчайшие капельки утренней росы.

«Как же он не замерз? – наивно удивился Сергей, осторожно принимая виноград, казалось, только что сорванный с виноградной лозы. – И вообще, откуда это все и кто, в конце концов, жарил пирожки? Баба Маруся двадцать лет уже, как померла, а такие пирожки только она могла печь…»

– Красиво у вас здесь, – вздохнула Карма, – хотя и холодновато… И летом очень хорошо, вот только комаров много, – она виновато улыбнулась. – Не привыкла я к ним…

– А вы и летом здесь бываете? – искренне заинтересовался Сергей.

– Бываю, конечно, а как же? – внимательно посмотрела на него женщина.

– Вы где-то не очень далеко живете? – обрадовался Сергей, поскольку это хоть как-то могло объяснить причину ее внезапного появления.

– О, нет, – опять засмеялась Карма. – Живу я очень далеко… Но здесь, у вас, бываю, – многозначительно повторила она. – Мы этой осенью в ваших местах отдыхали с друзьями. Знаете, все было так клёво… Разожгли большой костер, пели, танцевали до самого утра… Конечно, нам надо было вначале предупредить вашего друга, Тихона Петровича, но мы забыли, увлеклись, знаете ли… Да, увлеклись, и забыли, что он эти места сторожит и за них отвечает…

– Так вы знаете Тихона Петровича? – искренне обрадовался Сергей.

– Конечно, знаем… И он нас теперь тоже знает, – ловко убирая остатки еды в ярких упаковках, ответила Карма. – По-моему, он хороший человек. Добрый… Он и вам ведь помог, правда, когда вы три года назад здесь не по своей воле оказались?

– Да, помог, – растерянно ответил Сергей, во все глаза разглядывая красавицу Карму. – Но откуда вы все это знаете?

– Знаю, знаю, – улыбнулась Карма, в то время как ее огромные, черные глаза серьезно и внимательно остановились на Сергее. – Я много чего знаю, Сережа… Например, что очень скоро вы встретите свою любимую женщину и неожиданно для себя узнаете, что она все это время была совсем рядом с вами, а вы ее искали за тридевять земель, страдали… И встретите вы ее там, где никогда не ожидали встретить. Но встреча эта, Сережа, принесет вам много хлопот и испытаний, и как вы из них выпутаетесь – даже я не знаю… Как мне кажется, и на этот раз все будет зависеть от Криса…

– От кого? – не понял обалдевший от всего услышанного Сергей.

– С ним вы потом познакомитесь, позже… Увы, Сережа, мне пора… Засиделась я у вас, а у меня, знаете ли, дела… Да, у меня есть к вам одна небольшая просьба – поможете?

– Я? Вам! – искренне удивился Сергей. – Но чем я могу вам помочь?

– Можете, Сережа, еще как можете, – доброжелательно улыбнулась Карма и тронула его за руку. – У вас моя гитара, Сережа, которую я здесь осенью забыла. – Карма показала рукой на березу, под которой Тихон Петрович нашел гитару. – Пусть она у вас еще некоторое время побудет, хорошо?

– Конечно! – обрадовался Сергей, что может так легко исполнить просьбу Кармы.

– Я ее потом заберу… Ну, Найдочка, хорошая собачка, до свидания. – Карма легко потрепала Найду по загривку и вновь повернулась к Сергею. – Будьте осторожны, Сережа, берегите себя – вам предстоят и в самом деле нелегкие испытания…

Карма легко встала на лыжи, при этом Сергей не успел заметить, когда она защелкнула замки крепления, прощально взмахнула рукой в красной варежке, сильно оттолкнулась палками и в считанные секунды исчезла между деревьями. Вместе с Кармой исчезла и ее спортивная сумка с продуктами. И лишь открытый термос одиноко стоял на валежине, и над ним поднимался легкий пар от остывающего чая.

День клонился к вечеру. Длинные тени от деревьев пересекали небольшие снежные поляны, от них рябило в глазах, и без того уставших от ослепительной белизны снега. Заметно похолодало, так что, хочешь-не хочешь, а шаг пришлось прибавить. И Сергей усиленно налегал на лыжные палки, пытаясь догнать далеко вперед убежавшую Найду. События минувшего дня уже казались ему давним, приятным сном, который он видел чуть ли не в детстве. И Сергей всерьез сомневался – а было ли все это с ним на самом деле, или же Карма – плод его больного воображения? Но когда он вернулся домой, разделся и растопил печку, а потом начал разбирать рюкзак, первое, что он в нем обнаружил – пакет со своими любимыми пирожками.

4

Вадик проснулся довольно поздно. Некоторое время он лежал на диване ничком, с усилием вспоминая, что и как у них было со Светкой. А что было со Светкой? Он ехал, ехал и, наконец, приехал домой, где ждала его самая любимая женщина на свете, самая желанная и вкусная, его родная Светка. Вадик вошел в подъезд, и сразу все командировочные дела как-то сами собой отшелушились, отошли на второй план, словно было все это очень и очень давно и, может быть, даже не с ним, Вадиком, а с каким-то малознакомым субъектом, умело замаскировавшимся под него…

Вадик не стал открывать дверь своим ключом, а позвонил, и долго, очень долго Светлана не откликалась на его звонок. Уже даже и мысль такая нехорошая у Вадика промелькнула: а вдруг и в самом деле поддалась на уговоры подружек и «закобылила», как угрожала в последней эсэмэске. Но нет, быть такого не могло: его Светка никогда на подобную подлянку не пойдет. Припугнуть, конечно, может, да и поделом ему, на целые сутки провалившемуся в небытие, заигравшемуся в казаки-разбойники, но чтобы с кем-то другим… А вот и легкие шажочки за дверью послышались, и зыбкая тень набежала на подозрительно поблескивающий глазок, и сердце у Вадика вмиг зачастило. Да как он мог такую ересь о своей Светке подумать, как посмел какие-то дикие предположения по ее поводу строить?!

Щелкнул замок, дверь дрогнула и бесшумно распахнулась, и его Светуля, в голубенькой кофточке и джинсах, свеженькая после душа и родная, стоит перед ним. И не просто стоит, а сгорает от нетерпения, от желания броситься ему на шею, в его объятия и самой, самой – затискать, замучить голубоглазого обалдуя, засидевшегося в командировке. Но – гордость превыше всего. Это, как говорится, святое…

– Что, прибыл, кобелина? – хмурясь, строго спрашивает Светка и как бы неохотно отступает в сторону, пропуская Вадика в родной дом. – Нагулялся?

– Светуля, – пытается Вадик обнять ее, – родная моя…

– Не трогай меня! – ловко уворачивается от него Светка. – От тебя чужими духами пахнет.

– Какими такими духами? – притворно возмущается Вадик. – Ты что, Светик, что ты выдумываешь?

– Тебе, наверное, лучше знать, какими духами от тебя несет, как от шелудивого пса, – исподлобья смотрит на него родная Светулька, но каштановые глаза ее уже масляно блестят, рука тревожно теребит ворот кофты, полненькие губки обиженно вздрагивают. – Нагулялся… Прибыл…

– Да кто нагулялся, Светик? Кто прибыл? – из тактических соображений Вадик переходит в легкое наступление. – Я там пахал, как проклятый, договоров целую кучу заключил…

– С кем это ты там договора заключал? – враждебно спрашивает Светка, внимательно следя за тем, как Вадик ставит на пол дорожную сумку, снимает и вешает на крючок осеннюю ветровку, мимоходом смотрит в зеркало на свою наглую, изрядно помятую в дороге мордуленцию. Сердце у нее разрывается от нестерпимого желания броситься, наконец, мужу на шею, зацеловать его, затискать, такого близкого и родного…

– Что – с кем? – не понимает Вадик. – С заказчиками, естественно.

– А я думала – с телками, – хмурит тонко выщипанные брови Светка, из последних сил сдерживая себя от желания шагнуть Вадику навстречу.

– С какими еще там телками?! – праведно возмущается Вадик, потихоньку тесня свою Светку из прихожей – в гостиную. – С какими телками, я спрашиваю? Ты что такое гонишь, в натуре, а?

– А то ты не знаешь – с какими… Знаешь ведь прекрасно… Вон, исхудал весь, бедненький, прямо с лица сошел… Одни бесстыжие глазищи только и остались.

– Светка! Ну, что ты выдумываешь? – уже почти искренне возмущается Вадик. – Ты что, и в самом деле не догоняешь, что я только тебя люблю!?

– Любит он, а сам на целые сутки где-то пропадает, – явно сбавляет обороты Светка. – Что, так трудно было эсэмэску написать? Ну, хотя бы два слова… Не написал же, некогда было, договора заключал, очень сильно старался, видимо… Ну-ну, так я тебе и поверила, прямо разбежалась вся…

– Светка, я же тебе объяснял: мы с заказчиками после работы в баню поехали, – слегка раздражаясь, говорит Вадик, одновременно отмечая, как часто и глубоко начала дышать его Светка. – А баня у них за городом, там связи вообще никакой нет… Специально нет, понимаешь? Чтобы никто не дергал и проблемами не грузил… Я же не виноват, что мобила у меня не врубалась.

– Бе-едненький, – почти сдается Светка, упираясь пышненькой попкой в спинку дивана. – Так я тебе и пове-ерила…

Это уже почти песня, пронзительный гимн любви и обожания, от которого у Вадика радостно обмирает сердце, и все сжимается в тугой, стальной клубок внизу живота. Он делает решительный шаг, хватает Светку за талию и резко притягивает к себе. Она откидывает плечи, упирается в его грудь маленькими кулачками, вертит головой, уклоняясь от поцелуев, но все это уже не сопротивление, а лишь разжигание страсти, уже захватившей, уже несущей их в своем бешеном потоке, грозящем снести любые преграды на пути…

– Пусти-и! Паразит, – еще успевает промычать Светка, а в следующее мгновение ее рот уже крепко запечатан жарким поцелуем Вадика, которому, кажется, никогда не будет конца, и в который они погружаются оба, как в жарко обжигающую зимнюю прорубь….

– Ну, добился своего? – все еще тяжело дыша, спрашивает бессильно разметавшаяся на диване, счастливая и довольная Светка.

– Добился, – блаженно улыбаясь, отвечает Вадик.

– Доволен? Справился с бедной девушкой, да? – скашивает на него каштановые, жгучие глаза Светка, запуская пальцы с длиннющими красными ногтями в жесткую шевелюру Вадика.

– А как же, – Вадик берет ее вялую белую руку с меленькими конопушками и подносит к губам. – Я ведь так старался…

– Ты, наверное, со всеми так стараешься? – Тень сомнения вновь пробегает по раскрасневшемуся лицу Светланы.

– Светуля, родная моя, – приподнимается на локте и заглядывает в лицо жены Вадик. – Не начинай, а? Хватит уже на сегодня, честное слово…

– Ты есть хочешь? – с трудом смиряет новый приступ ревности Светка, и тянется к Вадику полненькими руками.

– Конечно, хочу, – с легкой обидой отвечает Вадик, и слышит, как закидывает на него горячую ножку Светка, как сваливаются на его живот невозможной теплоты ее крепенькие груди, а мягкие губы настойчиво тычутся в шею, потом в потную волосатую грудь. – Еще как хочу-у… – Голос у него срезается, он вытягивается в струнку, сильными руками сгребая и тиская податливые Светкины плечи.

– А я сегодня как встала с утра к плите, – громко рассказывает Светка, накрывая стол в гостиной, – так до твоего прихода и простояла. Зато такой говяжий язык приготовила – пальчики оближешь… Я вначале его отварила в соленой воде с укропом и лавровым листом, потом обжарила на сливочном масле, потом картошечку-пюре, как ты любишь, приготовила, салат из кальмаров с луком в сметане…А еще одна бабулька мне домашних груздочков принесла, да таких, Вадюша, просто объедение…

Светулька, его родная и несравненная половинка, говорит и говорит, явно наскучавшись одна в пустой квартире, а Вадик, блаженно отвалившись на подушку, возлежит на своем родном диване, смотрит родной телевизор, не вникая ни в смысл, ни в содержание того, что ему показывают по ящику, и чувствует сладостную истому во всем теле. Вот так бы всегда, до скончания веков: в теле – заслуженная усталость, на кухне – любимая жена, в доме – мир и покой. И что еще надо нормальному мужику, любящему и знающему толк в настоящем семейном уюте?

– Вадик, у меня уже все готово, – воркует Светка. – Давай, поднимайся и – к столу…

– Есть – к столу! – бодро реагирует Вадик, легко поднимаясь с дивана. – Ого, Светуля, ты и наготовила! – Вадик чувствует, что зверски проголодался и готов одним махом смести со стола все Светкины съестные припасы. – Свету-уля, – вкрадчиво обращается он к жене, – а как же?..