Виктория

« – Мне сниться каждую ночь один и тот же сон, – ответила она и спросила у принца. – Вы знаете об этой стране?».

« – Конечно, знаю. Я тот самый принц!».

« – Я вас нашла! – вскрикнула принцесса и обняла его».

Виктория соединила кукол вместе. Домовой ахнул.

– И вот они стоят в темном лесу и нежно обнимают друг друга.

Потом принц посмотрел в ее глаза и спросил:

« – Вы выйдите за меня замуж?»

« – Да! – согласилась она».

Принц поцеловал ее.

Через два дня они поженились и жили долго и счастливо.

Конец.

Домовой встал с пола и стал аплодировать, не касаясь ладошек, чтобы не разбудить родителей в соседней комнате. Виктория встала в полный рост и поклонилась.

– Тебе правда понравилась? Мне мама помогала сочинить. Я бы сама так не смогла.

– Это было здорово! Твоя лучшая театральная постановка! Я так сильно переживал за Принцессу, что думал сейчас встану и помогу ей одолеть волков. Но меня опередил принц.

– Спасибо. Я старалась.

Глава 6

10 августа 1997 года

Виктория проснулась от того, что ей приснился страшный сон; она шла по наклонной шиферной крыше и поскользнулась.

Первый делом Виктория, когда просыпалась, смотрела в окно, чтобы разглядеть какая погода на улице. Если солнечная, то она радовалась. Если хмурая и дождливая, то она грустила и была во власти печальных мыслей, которые никогда не пришли бы ей в солнечный день.

К ее недовольству за окном властвовала хмурая и ненастная погода. Ветер сильно раскачивал веточки дуба и люто завывал. Моросило. Даже птицы не летали и не пели романсы, спрятались в кронах деревьев.

Виктория нахмурилась, соединив брови в единую черную дугу, и нехотя встала с кровати. Зевнула.

Придется просиживать дома, пока не кончится дождь, подумала она.

Подходя к кухне, она услышала, как бренчит посуда, как шумно бежит из водопровода вода, как что-то булькает в кипящих кастрюлях, как играет музыка из радиоприемника, как скрипит деревянный пол от быстрых шагов матери. Мария стояла за газовой плитой, пританцовывала и мешала ложкой кипящий на огне суп.

– Привет, мам.

– Привет. Уже выспалась?

– Ага.

– Почему грустная? Неужели из-за погоды?

– Не люблю дождь.

– А я люблю. Особенно бегать босиком под дождем.

– Мама, ты бегала под дождем?

– А что ты так удивляешься? Я тоже была когда-то маленькой и с особым трепетом ждала дождь. Помню, когда поливал дождь, мы с друзьями дружно снимали обувь и беззаботно бегали по лужам. Нам было всё нипочем. Эх, было же время! – с грустью в голосе сказала Мария, на секунду покинула нынешний мир и очутилась в том далеком детстве, которое она безвозвратно потеряла и которое уже никогда не вернет. Оно осталось в прошлом – в памяти, которая со временем сотрет многое, но оставит безудержные танцы под дождем. По крайней мере, она так думала.

– Кажется, я влюбляюсь в дождь. Мама, теперь я больше всего на свете хочу пробежать под дождем. С тобой!

– Со мной?! Мое время ушло, чтобы сейчас так же, как в детстве, беззаботно бегать по лужам.

– Но мамочка, пожалуйста, умоляю тебя, пойдем на улицу! Вдруг сейчас дождь закончится! Я не могу пропустить дождевого танца. И ты тоже!

– Ох, какая же я дурочка, что рассказала тебе об этом, когда должна была молчать! – начала ругать себя Мария. – Мы обе простудимся и заболеем!

– Что-что? Ты согласна? – спросила Вика, глядя на маму лучезарными глазами.

– Конечно, – ответила она и улыбнулась.

– Спасибо, мамочка! – Она прильнула к Марии. – Будет весело! Я даже не верила, что ты согласишься.

– Когда еще представиться шанс побегать под дождем с дочерью, которая через пару недель пойдет в школу, познакомиться с другими девочками и забудет про свою маму.

– Нет! – возразила Виктория. – Я никогда о тебе не забуду! Ты же знаешь об этом, мамочка!?

– Знаю, родная. Знаю. – Она поцеловала дочь в волосы и сказала. – Но помни, что это будет нашим маленьким женским секретом от папы. Хорошо?

– Хорошо, мам. Он никогда не узнает об этом.

Они вышли на улицу. Дождь не на шутку разыгрался и незаметно превратился из измороси в самый настоящий ливень. По каменистой дороге бежали ручейки. На зеленой поляне возле дома зияли лужи, отражая хмурое небо и зеленые листья возвышающегося дуба.

Сняв галоши и вступив на землю, Виктория вскрикнула.

– Что такое, родная? – спросила Мария, посмотрев на дочь.

– Земля такая холодная! Ужас!

– Может быть, ты передумала? Воротимся домой пока еще не поздно? А?

– Нееет! Я готова! Побежали! – закричала Виктория, взяла маму за руку и потянула ее за собой…

Волшебная и чудесная сказка возродились в душе Марии, когда она, держа за руку дочь, бежала по скользкой траве, а дождь нежно ударял ее, скользя по ее стройному телу.

Еще недавно, казалось, она бегала с семилетними сорванцами под дождем, под летней безумной феерией, впитывала в себя все самое прекрасное, что есть на Земле, а именно жизненную силу и энергию воды. И смотрела на мир детскими, невинными и наивными глазами. А теперь она взрослая, гордая женщина со своими моралями и устоями бежит с семилетней дочерью и смеется так звонко и громко, как не смеялась еще никогда. И не верит в то, что она решилась на эту детскую шалость, от которой ее тело дрожит и трепещет от удовольствия, удовольствия стать хотя бы на миг ребенком и уйти от повседневной суеты, забот, проблем и ответственности.

Виктория смеялась вместе с мамой, чувствуя, как в ноги впиваются невидимые пиявки.

Вдруг Вика поскользнулась и потянула маму за собой. Они с взвизгом и охами упали на землю и засмеялись еще громче, лежа в сырой траве.

Встав с земли, Мария вытерла слезы радости вместе с капельками дождя, взяла дочь на руки и стала кружить в танце, поя мелодичным голосом детские песенки. Виктория ей подпевала.

И вот – они танцует возле дуба, все промокшие до ниточки, но счастливые и гордые и поют песни, забыв обо всем на свете. Их мир сузился и теперь существует только там, где они вдовеем и больше никого. Они любят друг друга и ни с кем больше не хотят делиться этим волшебным чувством, что согревает их холодные тела, даже когда сыро и ненастно.

Виктория, положив голову на мамино плечо, посмотрела на толстую и пропитавшуюся «летним чудом» (дождем!) ветку дубу, где они сидели с Домовым каждый вечер. И увидела ЕГО.

Домовой сидел и зачарованно смотрел на них, сверкая в дождливом блеске красно-голубыми глазами, свесив ноги с ветки. Видно было, что он чем-то расстроен и по его щекам бегут не только капли дождя, но и слезы.

– Домовой, ты здесь!? – закричала Вика.

Он вздрогнул и чуть не повалился вниз спиной с дерева, весь покраснел, как помидор, не ожидая того, что он будет замечен. Ведь никто не должен был его увидеть, даже Вика.

Как же ей это удалось? – подумал он про себя.

– Мам, он здесь! – крикнула Виктория.

– Где? – спросила Мария. – Я никого не вижу.

– Вон же на дереве. На той ветке. – Она показала пальцем и увидела, что на ветке никого нет. Он испарился. Исчез. – Ничего не понимаю! Я же только что его видела!

– Обозналась, наверное? – предположила Мария. – Сама подумай, какой нормальный человек будет сидеть на дереве в такую ненастную погоду?

– Но мы же с тобой бегаем по дождем!

– Так мы с тобой две дурочки! – сказала мама, и они засмеялись. – Пойдем домой, пока не окоченели, – сказала мама. – Сначала погреемся в ванне, а потом я приготовлю твой любимый горячий шоколад.

– С удовольствием, – согласилась Вика и забыла о своем странном видение.

Но видение ли это было?

Дома Мария и Виктория приготовили горячую ванну, наполненную ароматной пеной, которая источала ароматы лесных цветов (полевых), впитавшихся себя всю теплоту лета.

Они залезли в ванну и словно растворились в умиротворенной воде, став частью ее существа.

Мария обняв дочь, безмолвно смотрела, как та берет в ладошку белую пену и дует на нее. Пена взлетает вверх и медленно опускается, растворяясь и кружа подобно снежинки.

Мария незаметно взяла горстку воздушных облаков и положила на голову Виктории, которая в свою очередь игриво облепила пеной и себя, и маму, отчего они стали похожи на снеговиков, тающих на весеннем солнышке.

Виктория, смеясь и радуясь, неугомонно подбрасывала вверх искрящуюся пену. Еще и еще. В скором времени ванная комната превратилась в пенное царство – царство сверкающей белизны.

– Ладно, милая, хватит баловаться. Кажется, отогрелись. Пора и помыться.

После помывки они попили горячего шоколада с шоколадными пряниками и решили полежать немного на крохотной кроватке в Викиной комнате, чтобы передохнуть, а после заняться одним важным делом: приготовить вместе новое блюдо к папиному приходу. Но только они легли, сон тут же окутал их в свои объятия. Мать и дитя, обняв друг друга руками, лежали на кровати и тихо посапывали, видя разные, но, несомненно, приятные сны.

Когда Вика проснулась, мамы уже не было. С кухни тянулись манящие, запахи домашней выпечки. Как же ей нравился этот запах – запах дрожжей, пшеницы и мака, посыпанного сверху на воздушную, мягкую и теплую выпечку, которая во рту начинает таять подобно мороженому.

Виктория глубоко вдохнула, облизала губы и представила, как откусывает кусочек горячей булочки.

Она надела серые тапочки с собачьими милыми мордашками и пошла к маме на кухню. Как вдруг увидела, что в приоткрытом платяном шкафу сверкают знакомые зловещие красно-голубые глаза. Она не закричала от страха и не позвала маму на помощь, так как уже не боялась их. Она знала – это Домовой.

Наверное.

Глаза продолжали гореть ярче огня, ярче раскаленного металла, и не отводили пристального взора от окаменевшей Виктории, которая стояла в ожидании того, что же будет дальше. Она заметила, что к шкафу ведут мокрые следы, а пластиковое окно приоткрыто.

– Домовой, это ты!? – спросила она, и сделала неуверенный шаг вперед. Глаза отпрянули от дверцы и углубились в шкафу, став меньше.

Каждый шаг отдавался в груди от сильных ударов бешено колотящегося от страха сердца. Викторию слегка потряхивало, но она отважно, шаг за шагом, продолжала идти вперед – к шкафу.

И наконец, дойдя до заветной цели, взявшись за ручку, она на свой страх и риск открыла дверь, вскрикнула и зажмурила глаза.

Дневной свет проник в платяной шкаф, обнажив его богатый внутренний мир. А именно: бесчисленное количество пестрой и разноцветной крохотной одежды, висевшие на белых вешалках; над одеждой, на полках, лежали огромные мешки, набитым ненужным хламом, рядом – три пары обуви. И больше ничего и никого. Глаза исчезли. Нечто снова ускользнуло от ее взора.

– Я знаю, ты здесь!

Бах!

Она резко развернулась на сто восемьдесят градусов и увидела привычный интерьер: кровать, комод, стол с красивым зеркалом и куклы, сладко спящих в домике в собственных кроватках.

И снова никого.

Она осматривала безмолвную и таинственную комнату, за каждым темным уголком которой могло скрываться нечто злое или доброе, нечто невиданное или совсем обыденное, нечто такое, что пугает и отталкивает, но и одновременно притягивает и пленит к себе.

Виктория с томительным ожиданием ждала хоть какого-нибудь ответа, слыша громкое тиканье механических часов.

– Я знаю, это ты, Домовой! И не надо меня принимать за какую-то там дурочку! Я вижу твои глаза, я чувствую слабый, но все же запах затхлой рыбы и сырость от дождя. Как и знаю, что ты особенный и можешь делать то, что не могут другие люди. Так что не дурачь мне голову и выходи из своего убежища, а не то я на тебя рассержусь, и больше никогда с тобой не буду разговаривать. Вот так вот! – решила она, насупила лицо и скрестила руку на груди.

– Хорошо-хорошо, я сейчас же появляюсь, только не сердись на меня и на мою трусость и, пожалуйста, закрой двери на всякий случай. Меня не должны видеть.

Виктория закрыла двери и увидела, как появился Домовой, покрасневший от смущения и робости.

– Прости меня. Я честное слово не хотел тебя пугать и уж тем более причинить тебе зло. Я не такой, – потупив в пол глаза, вымолвил он.

– Тогда почему ты прятался от меня?

– Я – другой. Не человек. Мне нельзя с тобой общаться.

– Но ты первый ко мне подошел!

– Потому что ты единственная девочка, которая увидела меня. – Он сел на кровать и вытер рукой потный лоб. – Я хотел поиграть с тобой. Извини.

– Не извиняйся. Ты же не виноват, что я наделена…

– Даром! – добавил он.

– Ну, наверное, даром. – Она подошла к нему и села на кровать. – Я сама рада, что мы с тобой познакомились. Мне было одиноко в последнее время из-за переезда. И вдруг проявляешь ты, и я забываю о своих грустных мыслях. – Она замолчала и решила спросить. – А почему ты следишь за мной, мы ведь и так все эти дни были вместе? Почему прячешься в шкафу?

– Нет, я за тобой не следил. Зачем мне это!? Просто задняя стенка платяного шкафа отодвигается и ведет в мой дом…

– В дом? –спросила Вика.

– Да.

– Значит, мой платяной шкаф – волшебный. Словно из детской сказки «Хроники Нарнии». Мне даже не верится, что такое на самом деле бывает!

– Почему?

– Потому что родители всегда убеждали меня, что нет никаких волшебных миров в тайных, темных уголках. Что нет монстров и чудовищ в чуланах, на чердаках, в шкафах – да где угодно! Что нет эльфов, русалок, троллей, гоблинов и других волшебных существ. Все это только плод фантазии людей. Ты понимаешь?

– Конечно, понимаю. У меня отец такой же! Вечно он меня учит, что люди злые, жестокие и со временем предают и даже убивают! Но общаясь с тобой, я вижу, что вы другие – не такие, какими видит вас отец. Вы добрые и счастливые.

– Домовой, раз ты не человек, так кто же ты?

– Я являюсь духом этого дома.

– Вау! Неужели это правда, а не очередной волшебный сон?! – спросила она сама у себя и посмотрела на поникшего Домового. – Почему ты загрустил?

– Как бы я хотел когда-нибудь стать человеком…

– Это твоя мечта?

– Да. Моя жизнь – сплошная скука смертная, если сравнивать с жизнь человека. Я сижу в темнице и учу разные «черные» книги, а когда выбираюсь на волю – в мир людей – я снова попадают в ту же самую непроглядную пещеру, где я один и мне не с кем обмолвиться даже словечком, так как меня никто не замечает, проходя мимо. Я не могу, как мои «земные» сверстники, целыми днями напролет гулять на улице и радоваться каждому новому летнему дню. Не могу вместе с ними купаться в пруду. Гонять мяч по вытоптанному полю. Дурачиться в прятки в заброшенных домах. Лазать по деревьям, а потом сидеть на верхушке мира, смотреть на голубое небо, кушать свежие зеленные яблочки и рассказывать друг другу смешные и матершинные анекдоты, словно взрослые. Ходить в лес, на рыбалку, глядя на в кино, на аттракционы, в парки, в школу, в спортивные секции, чтобы научиться бегать быстрее всех и прыгать выше всех. Вот о чем я мечтаю! Я тысячу раз видел, как мальчишки при встрече, по-мужски жмут друг другу руки и идут навстречу новым приключениям и новым открытиям.

– А ты не можешь стать человеком?

– К сожалению, мне никогда не стать человеком. По крайней мере, так говорит отец. А он всегда говорит только правду. Однажды он мне сказал, чтобы я выбросил эти ненужные мысли о подлых людишках и больше не смел думать об этом бреде, потому что я рожден для другого. – Виктория хотела спросить у него, для чего он рожден, но в последний момент передумала. – Я, честно говоря, сам не знаю, для чего рожден. Но мне кажется не для того, чтобы нести добро людям.

– Почему ты так решил? – поинтересовалась Виктория.

– Мой дом не так прекрасен, как ваш или любой другой дом на этой планете. Ты бы видела мои обои и мебель, от которых у меня дрожь по телу. Никак не могу к ним привыкнуть. Ты бы знала какое я испытывают облегчение, когда мне позволяют посетить этот чудесный и милый дом. Я в нем чувствую себя хорошо и уютно. Он дарит счастье, нежели страх и отвращение. Отец говорит, что я не от мира сего и постоянно меня бьет за то, что я ослушиваюсь его и не пугаю…

Домовой смолк.

– Пугать? Какого пугать?

– Тебя и твоих родителей.

– Зачем?

– Моя домашняя работа на лето – напугать вас, чтобы вы боялись этого дома. Но я не могу этого сделать.

– Этому вас учат в школе?

– Да. И еще мой отец, – ответил Домовой.

– А он что, тоже пугает людей? – спросила она.

– Да. Наверное. Я не знаю. Он мне никогда не говорит, куда уходит по ночам. Но приходит он всегда ранним утром с улыбкой на лице и уставший, как сторожевая собака. Иногда я вижу кровь на его руках, на теле (в эти дни он особо весел и добр ко мне). Но я не смею его спрашивать об этом. Он всегда говорит одно и то же, что со временем я стану, как он, и тогда узнаю все правду о его великих делах. Мол, пока я слишком мал для таких дел и должен заучивать огромные тома, состоящие из всякой нудной ерунды.

– Ужас какой-то! Но ведь ты не злой и не коварный, а добрый и скромный. Ты ведь не причинишь вред моей семье и мне?

– Нет.

– Обещаешь?

– Обещаю! Честно-причестно!

– Спасибо. А что скажет тебе отец, когда узнает, что ты не выполнил его задание?

– Возьмет плеть и начнет хлестать по спине, пока не побежит кровь, – сказал он и всхлипнул.

– И ради других ты будешь терпеть боль?

– Да, – без колебания ответил Домовой.

– А еще говоришь мне, что твое предназначение – делать больно людям. Нехорошие Домовые обижают семьи, а хорошие помогают им обрести счастье. Так?

– Наверное.

– Значит, ты хороший, – заключила Вика. И спросила. – А что если он тебя заставит?

– Не заставит. А если будет, то я сбегу из дому и помру где-нибудь в дороге к черному океану.

– И все ради нашей семьи?

– Я влюблен в вашу семью. Признаюсь честно, я сегодня даже всплакнул, когда увидел, как вы под дождем, стоя босиком в лужах, кружились в странном, но красивом танце, не скрывая своей радости. Я даже на секунду тебе позавидовал Вика, что у тебя есть такие добрые родители, которые тебя любят. И мне тоже захотелось с вами потанцевать.

– Так почему ты исчез? А вдруг у моей мамы тоже есть этот дар – видеть Домовых? – предположила Виктория. – Поверь мне, она не отказалась бы с тобой потанцевать. Она вообще мечтает с тобой познакомиться!

– У нее этого дара нет, так как она уже взрослая, – сказал он. – Жаль, я бы с удовольствием бы с ней познакомился, но …

– И что, что взрослая? – перебила его возмущенная Вика. – Не понимаю? Если у меня есть дар, значит, и у нее должен быть! Какая разница сколько лет человеку?

– Большая. Нам с тобой проще поверить во что-то такое нереальное, фантастическое, чем взрослым. Ты же сама знаешь, что они не чему не верят! Не верят в чудеса! И вообще я спрятался не от нее, а от тебя, Вика.

– Неужели ты думал, что из-за такой глупости я не буду с тобой дружить?

– Да. Я думал, ты испугаешься и перестанешь со мной общаться, когда узнаешь правду. Вот поэтому я ничего не говорил. Мы все еще друзья? – смущенно спросил он.

– Конечно! Мне не важно, кто ты и где живешь. Главное, что ты настоящий друг и защитишь меня, когда другие захотят мне причинить зло. А знаешь, что самое замечательное?

– Что?

– Мы теперь с тобой как брат и сестра. Мы практически будем жить в одной комнате и можем в любое время – даже ночью – общаться и играть. Правда, здорово? Брат и сестра, – мечтательно сказала она.

– Ага, – поддержал он Викторию и широко ей улыбнулся. – Брат и сестра.

– Я всегда мечтала о братике, – добавила Виктория и запрыгала на кровать от радости. Металлические пружины заскрипели. – Чего же ты стоишь, как истукан, братик мой. Теперь это и твоя кровать, на которой ты можешь прыгать столько, сколько тебе захочется. Давай же забирайся. Вместе веселее!

Домовой встал ногами на кровать и неуверенно прыгнул, сухо улыб-нувшись.

– Ты что никогда не прыгал на кровати? – Он кивнул. – Ты чего, все мальчики и девочки прыгают на кровати. Это же так весело и классно, когда отрываешься от земли и паришь в воздухе, а потом приземляешь на мягкую кровать попой и подпрыгиваешь вновь. Давай повторяй за мной. – Она прыгнула, он за ней. – И еще. – Снова прыжок. – И еще, еще, еще!

И вот они прыгают на кровати, пружинистое дно которой со страшным скрипом опускается почти до пола, а потом снова поднимается вверх.

– Это и правду потрясающее! – закричал Домовой. – Никогда бы не подумал, что прыгая на кровати, так захватывает дух. Я словно лечу! Эх!

– А я тебе что говорила! Сестра плохого не посоветует!

Так они прыгали минут пятнадцать-двадцать, смеялись и хлопали в ладоши, пока не выбились из сил.

Тяжело дыша, они легли на мягкую постель, чтобы отдохнуть.

– Как же жарко!

– Ага! Невыносимо жарко! – согласился Домовой.

– Домовой, а расскажи мне, пожалуйста, про свой мир, который окружает стены твоего нелюбимого дома? – спросила она.

– Я попытаюсь тебе обрисовать то ужасное место, где мне приходится жить.

Он начал рассказывать о том, что в его мире нет деревьев, по листьям которых ползают симпатичные букашки: гусеницы, жуки, божие коровки, пожарники, пауки, окутывающие ветки своей тонкой серебристой паутиной. На кривых и длинных ветках не набухают и не цветут почки (пахнущие летом), не растут вкусные, сочные плоды. Нет зеленой травы, обрамляющей нашу землю вдоль и поперек. Нет вездесущих папоротников, крапивы, кустов можжевельника, барбариса, ежевики, малины земляники и малины. Нет в его мире (в мире одиночества и лишений) голубого небо с белоснежными кучными облачками, которые бы не спеша проплывали по нему каждый день, как алые паруса деревянных шхун, бороздящих бушующий синий океан. Нет и грациозно парящих в небе птиц, которые летали бы изо дня в день, чирикая песни жизни, наполняя мир гармонией и теплотой. Нет скалистых гор, пологих холмов, песчаных дюн, многоэтажных домов. Нет ни дождей (а соответственно и радуги), которые наполняли бы узкие тропинки, дороги и благородную землю холодной живительной водой. Нет ни снега, который окутывал бы землю в белую пелену снежных сугробов, в которые могли бы прыгать дети. Нет ни океанов, ни морей, ни озерков, ни извилистых рек, ни прудов, ни водопадов и водоемов. Нет ничего того, что так дорого каждому человеку на этой земле. Только сухая пустошь, изборожденная извилистыми трещинами.

– А что вы тогда пьете, кушаете? И где ты тогда живешь, раз говоришь, что ваша земля – одна сплошная, выжженная от яркого солнца пустошь?

– Мы ни едим и ни пьем, так как мы духи и не нуждаемся в этом. А живем наверху, в небе.

– Вроде бы страшно и жутко, если представить. Но я бы все равно посмотрела на твой мир, – сказала Вика.

– Нельзя, – отрезал он.

– Почему?

– Потому, – напугал он. – Разве ты хочешь оставить своих родителей?

– Нет конечно!

– Тогда лучше не думай о моем мире. Наслаждайся своим – он прекрасен!

Неожиданно в комнату зашла Мария и спросила у дочери:

– И с кем ты на сей раз разговаривала?

– Я… эээ… – Она посмотрела по сторонам и, не увидев Домового, наконец, сказала: – Я разговаривала с куклами. С кем же еще?

– Ну… может быть со своим новым другом? – предположила Мария.

– Мам, он же настоящий! Как бы он сюда пробраться? Ты что!?

– А я подумала, что он все-таки плод твоей фантазии.

– Нет, – врала Виктория.

– Тогда извини. Ты давно проснулась?

– Нет. Минут десять назад. Хотела спуститься к тебе, но решила сначала сочинить пьесу и поиграть с куклами.

– Понятно. Ты еще хочешь мне помочь в приготовлении нового блюда? – Вика кивнула. – Тогда пойдем, брось пока кукол, позже доиграешь.

– Хорошо, мамочка!

Вика поднялась с кровати, взяла маму за руки, посмотрела на Домового, жестом руки позвала его за собой и захлопнула дверь.

Виктория часто помогала маме готовить какие-нибудь особенные блюда, от запахов которых невольно текли слюнки, а животе начинало бурлить. Виктории нравился сам процесс готовки, не смотря на то, что он был выматывающий и изнурительным и требовал от повара постойного контроля, усидчивости и ловкости. Раньше ей казалось, что приготовить что-то вкусненькое, раз плюнуть. Но оказалось все иначе. Когда она впервые увидела, как мама практически одновременно шинкует капусту, убавляет газ на плите, ставит в духовку приготовленную мясную запеканку и еще ко всему этому успевает перемыть горы грязной посуды – она изумилась и пришла в неописуемый восторг. Виктория открыла для себя простую истину: готовить блюда – это такое же искусство, как, например, рисовать гуашью, писать сочинения или ездить на двухколесном велосипеде (она все еще ездила на четырехколесном!).

– Что, мамочка, будем сегодня готовить? – спросила Виктория, глядя на Домового, который с неподдельным интересом смотрел на них, подмигивая Виктории.