Ключ

Эти герои с претензией на роль сверхчеловека верят в свою исключительность, отвергают сложившуюся мораль и систему ценностей, и тем самым представляют серьезную опасность для любого сообщества в силу своей харизмы. мощи, беспощадности, бесстрашия и безответственности. Они создают собственные нормы и правила, являющиеся типичным плодом волюнтаризма, и способны в поисках собственного «грааля» увлечь за собой в пропасть немало соплеменников (русский нигилист и революционер Сергей Нечаев и русский социалист-революционер Борис Савинков).

Если есть герои, то в любом случае имеются и ложные подобия им.

Эти обманчивые герои могут быть смелыми, зовущими на борьбу с несправедливостью, обладать незаурядным умом, многими талантами, великолепными организаторскими способностями, коммуникабельностью, энергией, доблестью. Но в основе всего этого лежит отнюдь не жертвенность и бескорыстие, а стремление к приятной и комфортной жизни, желание славы, богатства и власти, в том числе и для того, чтобы относиться к не достигшим этих «благ» с презрением, выделяя себя в некую элиту знаменитостей.

Как правило, такие лжегерои являются плодом властных элит всех государств, которые наделяют их немыслимыми достоинствами, ставят им памятники и приводят в пример в исторических хрониках (Цезарь, Наполеон, Черчилль и многие другие полководцы, императоры, президенты, министры).

Во властной элите общества любого государства преобладают отнюдь не высшее сознание, характеризующееся высоким уровнем осознания себя как самоценной личности с чувством собственного достоинства.

Низкий уровень самосознания этой элиты, допускающий негативные особенности, указанные выше, приводит к господству в ней природного (животного) сознания, для которого главными свойствами являются неудовлетворенность занимаемым местом в сообществе и чувство самосохранения, обеспечивающие стремление членов властной элиты в любом случае не утерять потребление ощущений, желательно наиболее приятных, за счет всех остальных, на которых представителям элиты наплевать, но всё же они понимают, что лишившись или уничтожив этот жалкий, по их мнению, народец, они лишатся основы собственного существования, и вынуждены, скрипя сердце, как-то с ним взаимодействовать.

Таково, судя по отмеченным целям и особенностям проявления сознания, распределение героев на две основные группы, не забывая, конечно, и ситуативных героев, массово проявляющих себя при различного рода катастрофах и происшествиях, спасая с риском для жизни кого-то или чего-то.

Однако, большей частью, истинные герои не интересуют власть имущих. Они всегда прославляли защитников своей касты угнетателей, хищников и паразитов, которые к тому же устраивали геноцид покоренных или покоряемых народов, а иногда и собственных граждан (Цезарь, Тамерлан, Наполеон, Черчилль).

1. Попытки определения природы героизма мыслителями разных эпох.

Проблема природы героизма в силу важности, как предполагается, этого явления для развития общества привлекла целый ряд известных мыслителей к ее разрешению.

Итальянский просветитель, поэт, ученый и философ Джордано Бруно первым попытался детально проанализировать проблему героизма в отдельной фундаментальной работе «О героическом энтузиазме» еще в эпоху Возрождения.

Он вполне адекватно выявил основные особенности героя по сравнению с остальными индивидами.

Бруно отметил жертвенность героя в ходе преодоления препятствий и перенесении страданий, отсутствие боязни смерти и боли: «… героически действуют так, что уже не воспринимаешь боязни смерти и не переживаешь боли тела… … погашают все страдания, которые могли бы произойти от какого-либо сомнения, горя и печали» [1. Часть вторая. Диалог первый].

Мало того, герой способен обращать врагов в друзей своим высоким порывом, смелостью, стремлением действовать во благо народа и своим бескорыстием, а беды превращать в победы: «… для людей героического духа всё обращается во благо, и они умеют использовать плен как плод большой свободы. А поражение превратить иной раз в высокую победу» [там же. Часть вторая. Диалог первый].

Герой, по мнению Бруно, не может тратить время на всякие пустяки в силу своего предназначения, которое он прекрасно понимает: «Очень важно, конечно, что время, которого может не хватить нам на необходимое дело, как бы внимательно мы это время ни берегли, большей часть затрачивается на вещи поверхностные, то есть низкие и постыдные» [1. Часть вторая. Диалог второй].

Герой также не подчиняет себя воле рока или только страстям, а стремится к прекрасному, опираясь на силу разума: «… не воспарение под властью недостойного рока в тенетах звериных страстей, но разумный порыв, идущий вслед за умственным восприятием хорошего и красивого и знающий, к чему следовало бы приспособляться в наслаждении…» [1. Часть вторая. Диалог третий]. Он не стремится к панибратству с толпой, поскольку понимает ее пороки и невежество: «Так как мысль устремляется к божественному сиянию, то она избегает общения с толпой, отходит от общепринятых мнений; она, говорю я, не только и не столько отдаляется от массы людей, сколько от общности их усилий, мнений и высказываний. Ведь опасность перенять пороки и невежество тем больше, чем больше народу, с которым вступаешь в общение…» [1. Часть вторая. Диалог первый].

Герой неизменно находится в поисках истины, не отступая от обретенных идеалов, пренебрегая усталостью и кажущейся недостижимостью поставленных целей: «… мысль, которая стремится к высокому, прежде всего покидает заботу о толпе, принимая во внимание, что светоч пренебрегает усталостью и обретается лишь там, где есть истинное понимание, а не там, где имеется любое понимание, истинное же понимание то, которое является у немногих, главных и первых, и само является первым, главным и единственным» [1. Часть вторая. Диалог первый]. «… если кто ищет истинное, тот должен подняться выше мыслей о телесных вещах» [1. Часть вторая. Диалог второй].

Точность и вполне адекватный охват особенностей героя, которые действительно дают практически полную характеристику героя, вряд ли можно подвергнуть сомнению, за исключением того, что эта характеристика имеет отношение к героям общего блага (альтруистичного типа), а не эгоцентричным героям, которых общественное благо мало интересует, а больше привлекает выпячивание собственной значимости по сравнению с толпой, и только во вторую – власть и слава. Высокая оценка самого себя должна быть подтверждена соответствующими поступками, на которые не способна, как считает эгоцентричный герой, серая масса. Эти поступки могут быть не вполне адекватными, но главное не это, а подтверждение ими собственной исключительности, ради чего этот герой может пожертвовать как собой, так и человеческими жизнями, которые он не ценит вовсе.

Бруно также попытался выяснить природу героизма, которая, по его мнению, состоит в проявлении в героях божественного плана спасения людей через их интеллект и волю: «Подъем происходит в душе от способности и толчка крыльев, то есть от интеллекта и интеллектуальной воли, посредством которых она, естественно, настраивается и стремится к богу как высочайшему благу и первой истине, абсолютной доброте и красоте» [1. Часть вторая. Диалог первый].

Тут Бруно допускает две ошибки.

Первая состоит в том, что интеллект и провиденциальность, которые он полагает природой, или сущностью героизма, вряд ли могут быть ею, так как герои не всегда умны и не всё время действуют в соответствии с промыслом божием.

Вторая его ошибка заключается в представлении следствий в качестве сущности героизма. Герой, действительно, может опираться на свой интеллект и следовать, например, заветам Христа, но им же следуют многие из остальных людей, вовсе не героев. Иначе говоря, Бруно принимает за сущность героизма его некоторые проявления.

Британский писатель, историк и философ Томас Карлейль, как и Бруно, делает аналогичную ошибку, полагая интеллектуальность природой героизма. Более того, он проповедует культ героев: «… всемирная история, история того, что человек совершил в этом мире, есть, по моему разумению, в сущности, история великих людей, потрудившихся здесь, на земле. Они, эти великие люди, были вождями человечества, воспитателями, образцами и, в широком смысле, творцами всего того, что вся масса людей вообще стремилась осуществить то, чего она хотела достигнуть. Всё, содеянное в этом мире, представляет, в сущности, внешний материальный результат, практическую реализацию и воплощение мыслей, принадлежавших великим людям, посланным в наш мир» [2, с. 7].

Исходя из своей ложной концепции сущности героизма как интеллектуализма, Карлейль делает следующую ошибку, утверждая, что повышением интеллектуального уровня, то есть воспитанием и образованием на примерах великих людей, можно любого человека сделать героем: «Полный мир героев вместо целого мира глупцов… – вот чего мы добиваемся! Мы со своей стороны отбросим всё низкое и лживое; тогда мы можем надеяться, что нами будет управлять благородство и правда, но не раньше… Ты и я, друг мой, можем в этом отменно глупом свете быть, каждый из нас, не глупцом, а героем, если захотим» [3, с. 38-39].

Эти фрагменты также указывают на то, что Карлейль, обобщая чрезмерно, путает героев с великими людьми (вождями, пророками).

Ниже мы покажем на примерах, что герои могут быть различными – не только благородными и высокоинтеллектуальными – в зависимости от различий в содержании их сознания.

К тому же, полностью уничтожить «низкое и лживое», а также глупость, не удалось ни в одном человеке, но, несмотря на это, герои всё время появляются из в общем-то несовершенных людей, но не благодаря воспитанию и интеллекту, а в определенные периоды истории, имея соответствующую базу для проявления своих героических качеств, причем незначительное число героев за всю историю цивилизации указывает на то, что сделать всех героями пока не получилось, и не получится, судя по содержанию сознания каждого человека, о чем будет сказано ниже.

Дэвид Юм и Фридрих Ницше, так же как Бруно и Карлейль, в своей попытке определить сущность феномена героизма, увы, обратили внимание на чисто внешние его признаки.

Юм констатировал, что в основе героизма лежит гордость и самоуважение: «Всё, что мы называем героической доблестью и чем восхищаемся как величием и возвышенностью духа, есть не что иное, как спокойная и твердо обоснованная гордость и самоуважение…» [4, с. 416].

Ницше к этой характеристике героев добавил волю, отсутствие страха смерти и непременное следование поставленной цели, которая согласуется с их обязательным стремлением к величию: «Героизм – таково настроение человека, стремящегося к цели, помимо которой он вообще уже не идет в счет. Героизм – это добрая воля к абсолютной самопогибели… Что до героя, я не столь уж хорошего мнения о нем – и всё-таки: он – наиболее приемлемая природа существования, в особенности, когда нет другого выбора… … Люди, стремящиеся к величию, суть обыкновенно злые люди: таков их единственный способ выносить самих себя» [5, с. 725-726].

Естественно, стремление к величию, которое предполагаемый герой Ницше не соизмеряет с собственными силами всего лишь смертного человека, заводит его настолько далеко, что он начинает мнить себя сверхчеловеком, и неизменно терпит крах, хотя сам Ницше был другого мнения: он видел в этом превращении смысл существования человечества: «Сверхчеловек – смысл земли [там же, с. 8]… … он (человек) есть переход и гибель… Как превзойти человека?»… К сверхчеловеку лежит сердце мое, он для меня первое и единственное [там же, с. 207]… Чем свободнее и сильнее индивидуум, тем взыскательнее становится его любовь; наконец, он жаждет стать сверхчеловеком, ибо всё прочее не утоляет его любви» [там же, с. 728].

Делает сверхчеловека таковым, по мнению Ницше, преимущественно воля к власти, без которой невозможно развитие: «Но где бы не находил я живое, везде слышал я и речь о послушании. Всё живое есть нечто повинующееся… Чтобы сильнейшему служил более слабый – к этому побуждает воля его, которая хочет быть господином над еще более слабым: лишь без этой радости не может он обойтись… Только там, где есть жизнь, есть и воля, но это не воля к жизни, но – так учу я – воля к власти!» [там же, с. 82-83].

Но не обойтись сверхчеловеку, как полагает Ф. Ницше, и без воли к жизни, инстинктов, внутренней воли, или «хотения», а также без воли страстей и влечений: «… тело твое с его большим разумом: оно не говорит Я, но делает Я… Орудием и игрушкой являются чувство и ум: за ними лежит еще Само. Само ищет также глазами чувств, оно прислушивается также ушами духа… оно сравнивает, подчиняет, завоевывает, разрушает… Больше разума в твоем теле, чем в твоей высшей мудрости…Само говорит к Я: Здесь чувствуй радость!.. Некогда были у тебя страсти, и ты называл их злыми. А теперь у тебя только твои добродетели: они выросли из твоих страстей» [там же, с. 24-26].

Однако, воля к жизни и инстинкты присущи любому живому организму.

Внутренняя воля, или «хотение» принадлежит в наиболее концентрированном виде хищнику.

Волю страстей и влечений нельзя не отнести к любому человеку, но, конечно, в разной степени.

Воля к мощи, точнее, к власти, выражающаяся, согласно Ницше, в стремлении подчинять себе другого, на самом деле есть свойство доминирования, присущее любому живому организму, который всегда стремится создать для себя более удобные условия существования.

Наиболее ярко выражено данное свойство у вожаков стай, например, – альфа-самцов обезьян. Собственно, в первую очередь, благодаря ему, а не силе, уму или хитрости, которые можно найти в помощниках, существо становится вожаком.

Таким образом, сверхчеловек Ницше— это, вопреки его желанию, не «полусвятой», не «полу-гений», не «творец», направляющий историческое развитие в нужную ему сторону, не экстремал, «поглощающий» жизнь в ее крайних проявлениях, превзошедший человека настолько, насколько тот превзошел обезьяну, а это – всего лишь копия обезьяньего альфа-самца в человеческом обличье, то есть несколько окультуренном.

Возможно, Ницше и желал появления более благородного высшего человека в будущем, но, увы, наши желания не всегда совпадают с действительностью, и сверхчеловек Ницше оказывается, судя по приведенным высказываниям выше, не благородным, сверхумным и сверхчувствительным существом будущего, для которого обычный человек является лишь переходной стадией от животного, а всего лишь эгоцентриком с обостренным желанием доминировать.

Тем самым, Ницше не смог адекватно определить природу героизма, отметив лишь некоторые особенности героя, но он показал, что кроме героев-альтруистов, которым свойственна ответственность за собственные действия во благо общества, существуют и герои, хотя и бескорыстные и жертвенные, как и герои-альтруисты, но безответственные, и стремящиеся обозначить своими поступками перед всеми собственную гениальность, непредсказуемость, могучую волю, способность сопротивляться любым силам и, тем самым, собственное величие и гигантский отрыв от покорного судьбе населения.

Подобных эгоцентричных героев можно назвать и антигероями, поскольку им чужда забота об общественном благе, хотя их нельзя отнести просто к сильным личностям или лидерам, просто старающихся подняться выше в иерархии общества.

Даже самые доблестные из сильных личностей отнюдь не героичны. Ларошфуко так охарактеризовал их: «Стремление к славе, боязнь позора, погоня за богатством, жажда устроить жизнь как можно более удобно и приятно, стремление унизить других – вот, что зачастую лежит в основе доблести, так восхваляемой людьми» [6, с. 306].

Антигерои, вследствие того что ставят себя над обществом как полубоги, презирают его членов за повсеместный утилитаризм, мелочность, боязнь смерти, религиозные и бытовые предрассудки, обладая, тем не менее, в отличие от обычных и даже выдающихся личностей, не только бесстрашием, стойкостью, мужеством, смелостью, но и бескорыстием, хотя, в отличие от героев-альтруистов, эгоцентричные герои не имеют стимула к самопожертвованию ради интересов общества, но могут сделать это ради демонстрации собственного превосходства над толпой, у них отсутствует ответственность перед обществом, так как они не заботятся о благоденствии для всех, считая за истинное благо стремление к недостижимому, что доступно избранным, а не толпе, которая только и желает находиться у хорошей кормушки.

Сам Ницше так обозначил различие между сверхчеловеком-героем и альтруистичным идеалистом: «Противоположностью героического идеала является идеал гармонической всеразвитости – прекрасная противоположность и весьма желательная! Но идеал этот действителен лишь для добротных людей» [5, с. 725].

Но все исторические хроники ставят акцент не на героях-альтруистах или героях-эгоцентристах, и не на довольно многочисленных ситуативных героях, проявляющихся в различных пограничных ситуациях – войны, наводнения. пожары, конфликты и т. п., а эти хроники описывают подвиги и бытие якобы героических императоров, королей, полководцев, реформаторов, религиозных лидеров и т. п., которые в лучшем случае оказываются в той или иной мере полезными для общества деятелями, а большей частью, отнюдь не героями, а фальшивым их подобием, которых так ярко и справедливо охарактеризовал Ларошфуко (см. выше).

Немецкий историк, философ и социолог Макс Вебер видел сущность героизма в харизме: «Харизма в большинстве случаев возникает в экстремальных исторических условиях, когда возникает соответствующая социально-психологическая необходимость. Качества харизматического лидера, действующего на религиозном или социально-политическом поле, в некоторых случаях мистифицируются. Его считают пророком, избранным, величайшей исторической особой, избавителем, полубогом, осуществляющим великую миссию, которой причисляются все успехи его сторонников и последователей. Даже очевидные неудачи оборачиваются его прославлением (бегство расценивается как спасение, любые потери – как обязательные жертвы или козни врагов, нелепые утверждения – как непостижимая мудрость» [7, p. 308].

Вебер считал, что харизматическое господство, в том числе и героизм в целом, противостоит другим типам господства, поскольку выделяется самоотдачей, противопоставлением рутине [8, p. 263].

Если понимать под харизмой (по-гречески «милость») авторитет, коммуникабельность, способность убеждать толпу в необходимости достижения поставленной цели, то Вебер полагает, что это свойство лежит в основе как господства, так и героизма.

Подобный взгляд Вебера на данную проблему вытекает из его общего подхода к решению проблем социологии.

Он трактует любое действие человека в социуме как субъективные отношения между индивидами, основывающиеся на понимании смыслов и целей, которыми обусловливаются их действия, то есть понимая некое событие [8, chapter 1].

Такой подход к решению многосторонней проблемы героизма вполне естественно приводит Вебера к выделению в качестве сущности героизма одного из его чисто внешних проявлений, хотя и одного из самых впечатляющих по воздействию на толпу.

Ошибочность такого подхода просматривается из того, что харизма присуща многим личностям, которых невозможно отнести к героям (Тимур, Мао Цзедун, Петр Великий), хотя внешне они могут походить на них, поскольку обладают многими свойствами героев, в том числе и харизмой, но, в отличие от истинных героев у них отсутствуют такие признаки, как бескорыстие и жертвенность, а присутствуют властолюбие и честолюбие.

Поэтому Вебер по адекватности определения природы героизма оказывается так же далек, как и его предшественники.

В свою очередь, русский философ Сергей Булгаков представлял сущность героизма совершенно иначе по сравнению с упомянутыми выше мыслителями: «Героизм стремится к спасению человечества своими силами и притом внешними средствами; отсюда исключительная оценка героических деяний, в максимальной степени воплощающих программу максимализма. Нужно что-то сдвинуть, совершить что-то свыше сил, отдать при этом самое дорогое, свою жизнь, – такова заповедь героизма. Стать героем, а вместе и спасителем человечества можно героическим деянием, далеко выходящим за пределы обыденного долга. Эта мечта, живущая в интеллигентской душе, хотя выполнима лишь для единиц, служит общим масштабом в суждениях, критерием для жизненных оценок. Совершить такое деяние и необыкновенно трудно, ибо требует побороть сильнейшие инстинкты привязанности к жизни и страха, и необыкновенно просто, ибо для этого требуется волевое усилие на коротких сравнительно период времени, а подразумеваемые или ожидаемые результаты считаются так велики» [9].

Булгаков полагал, что роль героя, которую он видел в спасении человечества, должны выполнять представители интеллигенции, как наиболее образованные и культурные члены общества, отметив при этом, что героем могут быть немногие, так как героизм, в частности, «требует побороть сильнейшие инстинкты привязанности к жизни и страха». Поэтому Булгаков обращается ко всем интеллигентам, делая довольно прозрачный намек на то, что только массовым вовлечением в совершение необыкновенных деяний (максимализм) можно выделить из этого культурного слоя истинных героев, что он обозначил в заглавии своей статьи как подвижничество.

Конечно, Булгаков прав в том, что на роль немногих героев-альтруистов – он имеет в виду только их – годятся персоны, понимающие что надо делать для спасения человечества, то есть в достаточной степени образованные и неглупые, и вместе с тем обладающие качествами жертвенности, ответственности и бесстрашия.

Однако спасать можно и нужно не только человечество, и, стало быть, не только представители интеллигенции могут обеспечить, например, массовый героизм во времена различных катаклизмов.

Булгаков также не определил другие типы героев, кроме альтруистов, и значит, для него осталась тайной сущность героизма, точно так же, как и для уже приведенных выше мыслителей, поскольку все они ограничились в своих попытках найти природу героизма только во внешних проявлениях сознания, таких, как сильная воля, жертвенность, бескорыстие, самоуваженние, харизма, интеллект, гордость и т. д.

Современная психология в лице Владимира Шадрикова, выделяя такие проявления сознания человека, как жертвенность и эгоизм, определяет природу героизма как победу жертвенности над эгоизмом, на которую способны немногие: «Сознательная жертвенность во имя других, как правило, членов своего рода, и стоит у истоков духовности. Героизм стоит у истоков духовности. И принципиально важно здесь не то, что человек приносит себя в жертву во имя рода, а то, что он делает это сознательно. И жертвенность теперь становится доступной для каждого. Каждый может возвыситься до духовного поступка, но не каждый возвышается. Сознание, возвышая человека, одновременно и обостряет его эгоизм, объединяясь с инстинктом сохранения индивиды (сохранения жизни). Формируется ситуация борьбы мотивов: жертвовать собой во имя других или спасать себя. Поэтизация героических поступков, закрепление их в мифах и преданиях способствует формированию духовности (героизм и жертвенность) как сознательной формы поведения» [10].

С тем что у героев жертвенность превалирует над эгоизмом трудно спорить, только вот жертвенность связана большей частью с альтруистическими стремлениями человека, а герои не всегда являются альтруистами. Жертвенность также отнюдь не единственная характеристика личности героя.

Кроме того, борьба жертвенности с эгоизмом не определяет природу героизма даже героев-альтруистов, поскольку жертвенность сама по себе есть лишь внешнее проявление героизма, а не его сущность.

Н. К. Рерих., Е. И. Рерих и Л. В. Шапошникова предположили, что сущность истинного героизма заложена в единении героя с космосом.

В своих дневниках Елена Рерих дает понять, что мысль героя содержит в себе космическое творчество, желания же героя продвигают эволюцию [11. Часть 2. § 797].

Елена Рерих полагает, что человек связан с бытием Космоса и процессами, происходящими в нем, через один из аспектов Всеначальной энергии – собственным внутренним огнем. Психическая энергия, дух, мысль человека есть проявление огненной природы человека, и накопление психической энергии развивает его нравственные качества: «Психическая энергия есть любовь и устремление… … Выработка в себе постоянного, ничем не сломимого устремления к совершенствованию, к свету во всех проявлениях и будет развитием этой жизнедеятельной энергии» [12. С. 148].

Героические деяния, таким образом, предполагают своего рода пик психической энергии человека.

Людмила Шапошникова вносит определенную конкретизацию в эти идеи о роли героя в космической эволюции: «Дух, персонифицированный в определенном герое, и есть та движущая сила, которая и пробивает энергетические коридоры дальнейшего одухотворения земной материи. Через героя и его подвиг действует космическая молния удара по веществу, которая продвигает человеческое мышление и сознание и создает для человечества возможность взять определенную эволюционную высоту» [13. С. 378].