Вышивка по ворованной ткани

Надо было заработать на свадебный наряд, чтоб мать увезла в родной город пачку фотографий, иллюстрирующих Валино счастье. Она ведь специально слала матери и бабушке открытки, а не письма.

И их содержание по дороге к адресату успевал прочитать и оценить весь любопытный околоток и вся любопытная Берёзовая Роща. И чтоб то, что дочка «Володьки-пьяницы и Галки-подстилки» выходит замуж в Москву за инженера, завистливо обсуждалось всем миром.

Ведь если субтильного Юрика одеть в костюм с плечами, самой обуть туфли без каблука и прижаться к нему, ссутулившись, получится сносное фото, а слово «Москва» заслонит землякам всё остальное.

Работа в детской поликлинике была тяжеленная. Валя чуть не плакала, каких сложных деток приводили. Сплошные родовые травмы, словно акушеры-гинекологи круглосуточно спали на дежурствах. Детки были с повышенным тонусом, с повышенным внутричерепным давлением, парезами и даже с ДЦП.

Валя изо всех сил старалась поставить их на ноги. Учила мамаш пользоваться травами, рассказывала, что помнила из бабушкиных заветов, как носить, рожать и растить малыша.

Делая массаж, диктовала мамашам, что до шести недель малыша нельзя никому показывать, чтобы не сглазили. Что он быстрей заговорит, если помыть в стакане серебряную ложку, да напоить этой водой. Что вечером его нельзя поднимать выше своей головы. Что, если целовать в пяточки, поздно пойдёт, а если щекотать пятки, будет заикаться. Что до года нельзя стричь. Что нельзя перешагивать через ребёнка, играющего или ползающего на полу и ставить его на стол, будет плохо расти. Что для притяжения здоровья и богатства ему в первые годы жизни надо класть в ванночку серебряное украшение или ложечку, подаренную «на первый зуб». Что счастлив будет мальчик, похожий на маму, и девочка, похожая на папу, а родившиеся вперёд ногами станут обладателями магических способностей.

Работа в детской поликлинике подтвердила, что Валя не зря выбрала профессию. Видя улучшения у малышей, она чувствовала себя ценным членом общества. Ведь кем она была до училища? Порченной милиционером девчонкой из плохой семьи, а теперь её руки спасали детей.

Уезжая с Юриком в Москву, Валя подарила Гестапо большую хрустальную вазу, та даже поцеловала её на пороге узкими сухими губами и добавила:

– Открытку оттудова напиши!

В купе Юрик, не веря своему счастью, держал невесту за руку, словно сбежит. На площади трёх вокзалов Валя остолбенела – никогда не видала таких великолепных зданий, а мраморные станции метро показались дворцами.

Однако всё, что Юрик рассказывал о семье, надо было делить на десять. Жил он в двухкомнатной квартире кирпичного дома неподалёку от «Автозаводской» с родителями и младшей сестрёнкой Леночкой. Будущий свёкор, старший Соломкин, такой же носатый и малахольный, как Юрик, всю жизнь подбивавший ботинки в соседней мастерской, при виде Вали издал свистящее:

– Ух ты! Руса коса до пояса!

Подросток Леночка онемела от счастья, что будет общаться с такой красавицей. Только будущая свекровь, полжизни мывшая полы на ЗИЛе, глянула на Валю зверем и сказала сыну:

– Куда ж ты, пень, смотрел? На хрен ты этой стату́е? На ней буквами горит, что она за пропиской.

Свекровь была тоже маленькая, сухонькая, носатая, и главными её жизненными достижениями являлись квартира, полученная от ЗИЛа, и высшее образование Юрика, первого в роду, выбившегося в люди. Появление Вали обесценивало и первое, и второе.

Да ещё чёртова лимитчица заявила, что до свадьбы не ляжет с Юриком, пришлось её класть на диван в маленькой комнате с Леночкой, а Юрику ставить раскладушку в большую комнату к родителям. Леночка была на седьмом небе и рассказала Вале все свои школьные секреты.

Юрик заранее взял справку, что как специалист по распределению не может отлучиться на большой срок с производства, и бракосочетание назначили на конец недели – первые числа июля.

Получили в ЗАГСе талоны на дефициты: кольца, платье, фату, обувь, костюм, рубашку. Стали бегать по спецмагазинам, в обычных же магазинах было шаром покати, а хотелось, чтоб всё как у людей.

От Валиной родни приехала только мать и с трудом удержала лицо, увидев Юрика. Не меньше её поразили квартира Соломкиных и заношенный халат будущей свекрови. Она шепнула Вале, мол, не думала, что в Москве так грязно живут. Москва же!

Бабушку Полю Валя на свадьбу не звала, намекнула матери, что негде положить. С одной стороны, это было правдой, с другой, стыдилась перед бабушкой и Юрика, и его семейки, и самого факта такого замужества.

Мать достала из чемодана шуршащий свёрток, оттуда выпала ткань, невероятно расшитая васильками величиной с яблоко, и все Соломкины ахнули.

– Вышивала доче занавески. Мужики, вешайте, – смущённо объяснила мать.

– Прям Третьяковская галерея! – выдохнула будущая свекровь, будто когда-то там была.

А Юрик полез на стремянку, чуть с неё не свалился, и они с отцом как-то водрузили занавески в большой комнате своими корявыми и растущими не оттуда руками. И бессовестная красота васильков подсветила, что всё в квартире потёрто, засалено и заскорузло, как и вся устраивающая Соломкиных жизнь.

Потом обе матери считали деньги на угощение, фотографа, машину с куклой на бампере, записывая цифры в столбик в школьной тетрадке, взятой у сестрёнки Леночки. Всю ночь перед свадьбой шинковали салаты и мариновали мясо, вместе с Валей и Леночкой.

Свёкор с Юриком выносили из большой комнаты мебель, сдвигали столы, носили от соседей стулья, тарелки, вилки, стопки и спорили, хватит ли водки. Рукастая мать сделала Леночке модные у школьниц банты-розы, отчего та прыгала до потолка. А обряжая Валю в роскошное платье из салона для новобрачных, шепнула:

– Ну, доча, принцесса! Любишь этого задохлика?

– Люблю, – отрезала Валя.

Под такое платье хотелось бы жениха пошикарней, но это не материно дело, пусть лучше посмотрит на свой выбор.

Процедура в ЗАГСе показалась ужасно унизительной, раздражённая тётка цедила сквозь зубы:

– Дорогие Юрий и Валентина, в этот торжественный день…

Да и свидетельницу Вале выдали по разнарядке из Юриковой родни. Потом за столами в большой комнате собралась куча орущих и жрущих дружков и родственничков Юрика. Водки оказалось более чем достаточно.

Это привело к батальной драке гостей на лестничной площадке с выбиванием окна в лестничном пролёте и визитом «Скорой помощи» для перевязки порезавшихся. Валя бы перевязала сама, но мать боялась, что кровь запачкает роскошное платье. За «Скорой помощью» приехала милиция, но, получив денег, легко отказалась от претензий.

В меру омерзительную первую брачную ночь, подгаданную на последний день месячных, Валя перенесла терпеливо.

– Чудеса в решете! – только и вымолвила свекровь, обнаружив на простыне кровь.

Самым приятным событием из этого меню стал отъезд Юрика для дорабатывания распределения, а до его отъезда Валю прописали в Москву, иначе бы не приняли на работу.

Как искать работу, Валя не понимала, но зашла в ближайшую поликлинику посоветоваться с массажистками, и ей дали телефончик. По нему дали другой телефончик, а по третьему телефончику оказалось вакантное место. Валя пришла в кабинет главврачихи престижной поликлиники на Ленинском проспекте, показала прописку, красный диплом и сделала ей массаж.

Главврачиха удивилась, как хорошо учат в провинции, и взяла Валю на испытательный срок. Это стало новым шоком для свекрови, она не верила, что лимитчицу могут взять работать с артистами и начальством. И превратилась в один большой глаз и одно большое ухо.

Копалась в Валиной сумке, обследовала её нижнее бельё, подслушивала телефонные разговоры, расспрашивала Леночку, но безуспешно. Валя по-прежнему не пользовалась косметикой, носила самые скромные юбки и блузки, хотя это не помогало, мужчины липли на работе, в метро и на улице.

Поликлиника была не такая, как детская провинциальная. Рабочее помещение разделялось ширмами на отдельные кабинки, массажные топчаны покрывали крахмальные простыни, в зоне ожидания и отдыха стояли кожаные кресла, а пациенты обращались на «вы».

– Кто тут Соломкина? – спрашивал новенький пациент, заходя, и Валя вздрагивала.

Какая она Соломкина? Она же Алексеева! Домой возвращалась по часам, убирала, мыла, чистила, тёрла, готовила. Прежде постельное бельё и мужские рубашки носили в прачечную, теперь Валя стирала, кипятила, крахмалила и гладила всё сама.

В свободное время крутила плоскогубцами сломанный переключатель телевизора. Ведь сапожник свёкор и инженер Юрик не задумывались над тем, чтобы починить переключатель четырёх телепрограмм.

А ещё Валя гуляла с Леночкой по Москве, погружаясь и осваиваясь в её контурах, звуках и запахах. Её потрясли Кремль, Большой театр, ГУМ и старый центр. Мавзолей показался маленьким и задрипанным, картину спасли только рослые часовые. Вот бы за такого замуж, подумала Валя, а с другой стороны, такой врежет, так врежет.

Прежде она ненавидела москвичей, как все в её городке, подозревая, что именно они жестоко обманули её и миллионы людей, утопивших жизнь во всепоглощающем свинстве глубинки. Но теперь увидела, что они маются ровно теми же проблемами, помноженными на сложное устройство столицы.

Валя училась быть москвичкой, подслушивала словечки и интонации, растягивала слова, акала и передвигалась танцующей походкой. Заставляла себя заходить в выпендрёжные магазины и просить:

– Девушка, покажите вон ту кофточку. Вы что, заснули? Давайте, напишу вам что-нибудь подбадривающее в книгу жалоб!

Когда «выкидывали дефицит», она стояла с Леночкой в очередях. И так осмелела, что стала, как все, ходить с рулонами туалетной бумаги, нанизанной на верёвку, отчего в своём городке умерла бы со стыда. А здесь в столице «выбрасывали» не только туалетную бумагу, но даже вату для месячных за свою цену, а не в десять раз дороже у спекулянтов, как дома.

Валя как-то спросила про это бабушку, та долго мялась, а потом рассказала. В её молодости кипячёные тряпки были на вес золота, бабы в деревне собирали специальный густой мох, убивающий заразу, мыли, сушили на печке и делали из него подушечки. Да богу молились, чтоб быстрей постареть и жить без месячных.

Леночка была забитым подростком с угреватой кожей. Валя научила её по бабушкиному рецепту выбирать весной берёзу, налаживать с ней контакт, получать берёзовый сок и умывать лицо. Леночка сперва фыркала, но, увидев в зеркало своё очистившееся личико, бросилась обниматься.

Валя учила Леночку всему, чему сама научилась у девчонок в общежитии. Пересыпать мукой и вычёсывать волосы, когда нет возможности помыть. Шить из трикотажных ползунков обтягивающие кофточки, как в журналах мод. Штопать ежедневные простые и выходные капроновые чулки, пристёгивающиеся резинками к специальному поясу.

И даже делать ажурные колготки, отрезая от детскомировских хэбэшных колготок ступню, хитро выдёргивая нитки, а потом пришивая ступню обратно. Леночка стала с ней куколкой, расправилась, осмелела. И в благодарность подарила Вале для наклеивания на сумку самое ценное, что у неё было: ГДРовские переводные картинки с Микки-Маусом.

Всё это произошло благодаря Гестапо, и Валя купила в киоске открытку с красивым красным попугаем, каких не продавали в их городке, и написала на адрес общежития: «Здравствуйте, уважаемая Вилена Васильевна! Как ваше здоровье? Я живу хорошо. Была на Красной площади. Юрик добрый, но свекровка лютая. Как встану на ноги, уйду отсюда и найду большую любовь. У меня будет хорошая квартира, научный муж в очках и сын с дочкой. И люстра будет хрустальная. Спасибо вам за всё. Не болейте. До свидания. Ваша Валя»

Ответа не пришло. Да Валя и не рассчитывала. Много чести, чтоб Гестапо переписывалась с облагодетельствованными жиличками общежития. А вечером услышала, как свекровь жалуется свёкру:

– Юрик – инженер, не х… собачий! Мог бы образованную взять!

– На что тебе образованная? Валька дом вычистила, с углов теперь чай пить можно. Ты ж никогда толком не убиралась…

– Дурак, я на работе так тряпкой намахиваюсь, что мне одни кафельные полы да унитазы снятся!

Когда Юрик вернулся, компромата на молодую жену не было. Умирая от стыда, Валя купила в аптеке «резиновое изделие № 2». Десять штук в серой бумаге с надписью «проверено электроникой».

– Не для того штамп ставил, чтобы резинки натягивать! – выступил было Юрик.

– Надо сперва на работе закрепиться, чтоб декретные были, – строго ответила Валя.

Компромата на Валю, как ни вынюхивала свекровь, по-прежнему не было, и она запуталась, как относиться к невестке. Валя вылечила ей массажем радикулит, а берёзовыми почками воспаление печени у свёкра. Благодарные пациенты тащили то конфеты, то фрукты, то импортное мыло, и Валя сдавала это свекрови в общий котёл вместе с зарплатой, только чаевые тайком откладывала под газетку в коробку со старыми туфлями.

Старшая Соломкина так расслабилась, что даже начала подкармливать Валю фрагментами продуктового заказа, гордо носимого с работы. Свёрток с ежемесячной советской роскошью состоял из пакета гречки, батона сухой копчёной колбасы, банок лосося, шпрот, тресковой печени, растворимого кофе и «чая со слоном».

В Валином городке деревенские весь год возили на рыночек недорогое свежее мясо, кур, фрукты, овощи. А в Москве хозяйки хвастали, что летом варят варенье из арбузных корок, а зимой из апельсиновых. И Валя хмыкала, мол, в Берёзовой Роще очистками кормят только свиней.

Её мать отлично готовила, а свекровь кормила всех полуфабрикатами из ЗИЛовской кулинарии. Дома было сытней, но дефициты только по блату, а здесь всё время что-то «выкидывали» в продажу. И Валя посылала матери и бабушке то импортную клеёнку, то модный шампунь, то конфеты в красивой коробке.

Юрик нашёл работу в Москве и сиял от счастья. Сидя на кухне с «примой» в зубах, жонглировал перед отцом словами «перевыполнение плана, прорабатывать, партактив, чёрная суббота, штурмовщина». Валю тошнило от его позёрства, как, впрочем, и от него самого, но она держала лицо.

По утрам Юрик точно так же, как её отец, пил прямо из носика холодного эмалированного чайника, и Валя с трудом сдерживалась, чтобы не выскочить из кухни. А потом брезгливо отмывала этот носик чайника перед кипячением, хотя знала, как медик, что 100 градусов убьют любую микрофлору.

Но самым жутким звеном этой цепи были ночи с молодым супругом. Валя заметила, что если Юрик выпил с отцом за ужином, есть повод отказаться от супружеских обязанностей, и стала покупать вино, выдавая его за подношение пациентов.

Началась осень, в Москве стало очень красиво от порыжевших деревьев. Валя стеснялась своего старого пальто, но не решалась завести речь о новом, хотя отдавала свекрови всю зарплату. Старалась набрасывать на плечи большой павловопосадский платок, понимая, что скоро его придётся заматывать на голову.

А зимнего пальто у неё нет, и модной меховой шапки, как у Нади из «Иронии судьбы», тоже нет. И как намекнуть об этом свекрови?

Но однажды дверь массажного кабинета отворилась, и красивый откуда-то знакомый голос спросил:

– Могу я видеть Соломкину?

Валя вышла из своей кабинки, но обладателя голоса уже окружили её коллеги, умоляя дать автограф.

– Я – Соломкина, – ответила Валя, поправляя белую шапочку на заколотой косе, и увидела обаятельного длинноволосого бородатого дядьку, показавшегося знакомым.

– Господи! – воскликнул он, разглядывая Валю. – Это ж Голливуд! Чистый Голливуд! Где вы её взяли?

– Заходите, раздевайтесь, – смутившись, предложила Валя.

А надевая после массажа модные джинсы и свитер, он фамильярно взял её за подбородок:

– Что за глаза? Что за грудь? Я буду снимать тебя, беби! Повернись к свету. А теперь сними этот дурацкий колпак! Боже, какие волосы! Я тебя нашёл! У меня для тебя роль! Едем в Дом кино!

– В Доме кино снимают кино? – пролепетала Валя.

– Господи, так не бывает. Инопланетянка! Экологически чистый продукт! – восхитился он. – В Доме кино не снимают кино, а пьют на эту тему водку.

– У меня рабочий день, – напомнила Валя, понимая, что их диалог, замерев, слушают остальные девять кабинок.

– Сегодня прощаю, – сказал он великодушно. – Но завтрашний вечер мой! Сколько тебе лет?

– Скоро девятнадцать.

– Совсем большая девочка, и должна понимать, что такое шанс! – усмехнулся он, нежно погладил Валины волосы и вышел.

Когда за ним закрылась дверь, из девяти кабинок, бросив пациентов, выпрыгнули все девять массажисток и завопили:

– Вот повезло! Ты, Валька, потом не зазнавайся! На премьеру в Дом кино позови! А чё бы её не снимать, вон каких мымр в главных ролях снимают!

– Да хоть кто это? – недоумевала Валя.

– Валь, ты дура? Это же Лошадин! Ты что, не смотрела ни одного его фильма?

Валя поняла, что видела его по телевизору в передаче «Кинопанорама» и смотрела его фильмы.

– Смотрела, но всё равно наглый, – покачала она головой.

– Не вздумай его послать! Режиссёры всегда так находят главных актрис! Пойдёшь с ним в Дом кино! Нам туда пригласительные дают на фильмы, но ресторан только для артистов и режиссёров! Хоть расскажешь, чем там кормят!

– А муж?

– Ну, ты дремучая! Скажешь, вечеринка на работе!

Юрик отнёсся к идее вечеринки спокойно, но свекровь взвилась к потолку:

– Что это за вечеринки без мужей?

И тут свёкра осенило, что жена ни разу не взяла его на заводские выпивоны, боясь, что нажрётся и будет орать, какой при Сталине был порядок, а Брежнев не воевал ни на какой Малой Земле.

– На работе пашет, дом вылизала! Даже крепостных пускали погулять раз в год! – вступился он.

Валя еле дожила до следующего дня, надела лучшее бельё, хотя не собиралась его никому демонстрировать, и выходное шерстяное платье, в котором получала диплом. Девчонки-массажистки заставили её вытащить шпильки из причёски, и волосы рухнули золотистой волной до пояса.

Ей накрасили глаза ленинградской тушью, напудрили щёки и надушили дефицитными духами «Быть может». Потом завистливо проследили в окно, как Валя выходит в своём скромном пальтишке, набросив на него яркий павловопосадский платок.

Как Лошадин в модном импортном плаще распахивает перед ней дверцу белых «Жигулей», как жёлтые листья окутывают пару с порывом ветра, а Пугачёва поёт из радиоприёмника машины «Всё могут короли».

– Пойми, беби, здесь никто не знает, что такое настоящее кино. Я человек голливудского масштаба, а меня рубят с хвоста! – устало исповедовался Лошадин за рулём. – Мы сделаем с тобой фильм об Алтайских горах. Закат солнца над бирюзовой Катунью и крупный план твоих пшеничных волос… Это Канны, беби! Мы оторвём Канны! Кстати, как тебя зовут?

Валю никто не предупреждал, что подобный набор слов означает то же самое, что парни в её городишке произносили как:

– Падлой буду! Ща прямо на твоих глазах жру бутылку водки залпом и любого завалю ударом в репу!

И потому у Вали защекотало в носу и защемило в груди. Она словно услышала бой часов, означавший начало настоящего, ради которого столько времени массировала разнообразные части человеческих тел, выносила унижения свекрови и липкие прикосновения Юрика. Подумала, что на носу 1977 год, две семёрки непременно принесут ей счастье, и собралась как перед прыжком в воду.

Лошадин провёл её в дверь какого-то учреждения, они разделись в гардеробе, поднялись сперва по лестнице, потом на лифте и попали в ресторан. Валя никогда не посещала ресторанов, только кафе-мороженое с Леночкой. Тем более это был не простой ресторан – за столиками сидели, жевали, чокались, кричали и хохотали живые артисты.

И стало ясно, что естественно и внезапно осуществилось её заветное детское желание разбить линзу и экран, нырнуть в телевизор «КВН» и вынырнуть на «Голубом огоньке», оставив за собой дырку и ошмётки стекла.

Валя оглохла от грохота собственного сердца. Села посреди компании, куда показал Лошадин, покорно пила и ела всё, что наливали и накладывали, пожимала плечами в ответ на вопросы и едва сдерживалась, чтоб не разрыдаться от нервного перенапряжения.

По возрасту Лошадин годился ей в отцы, но выглядел совсем не так, как его ровесники в Валином городке. И тем более не так себя вёл. То галантно целовал ей руку, перебирая пальцы, то нежно поправлял волосы, то обнимал за плечи так умело и осторожно, что она переставала соображать.

Выпив несколько бокалов вина, пришла в себя только в подъезде дома на Садовом кольце, поймав недружелюбный взгляд консьержки, и зачем-то спросила Лошадина:

– Ты женат?

– На этот раз ни капельки!

Валя никогда не видела таких огромных квартир с медвежьими шкурами на полу, странными картинами и низкой неудобной мебелью. И то, что Лошадин делал с ней в спальне, было приятно. Она перестала «терпеть», как с Юриком, и радовалась каждому прикосновению.

Заснула на волосатой груди Лошадина и увидела Алтайские горы, по которым едет на белой машине навстречу бабушке Поле, протягивающей большой пирог с черникой. А утром проснулась оттого, что Лошадин водил по её щеке непонятно откуда взявшейся розой. В глазах у него были искорки, и на тумбочке стоял поднос с завтраком.

– Чай, кофе, беби? – спросил он как в иностранном фильме.

Валя вспомнила, что даже не позвонила Юрику, и прошептала:

– Что же я скажу там?

– Где? – удивился Лошадин.

– Там… где я замужем…

Обручального кольца на Вале не было, ведь массажистки не носят кольца.

– Беби, я не силён в мелодраме, – поморщился Лошадин. – Ты можешь навсегда остаться здесь, можешь вернуться туда. Но имей в виду, через полчаса я должен выехать на студию, хочешь, возьму с собой, хочешь, подвезу к метро.

Валя подумала, что завидует его дочери, хотела бы иметь такого отца. И её ненависть к мужчинам дала расползающуюся трещину, ведь Лошадин был не такой, как все. Она уже умела рубить сплеча и двумя телефонными звонками поставила точки, как на замужестве, так и на работе, сорвав в первом случае заслуженное: «Сучка грязная!», а во втором завистливое: «Ну, поздравляю!».

И это оказалось даже проще, чем ехать поступать в медучилище в чужой город, и логичней, чем выходить за Юрика. Ведь её будущий муж Лошадин был добрым, нежным, известным и гениальным. А главное, они полюбили друг друга с первого взгляда!

Валя ходила за Лошадиным хвостиком, не понимала правил игры, но пыталась подстроиться под них, и сбивчиво врала матери, приходя на телефонные переговоры. В квартире Юрика остался даже её паспорт, о чём было неловко напоминать Лошадину. А он не замечал, что на Вале одно платье, что дома носит его рубашку, а в тонком демисезонном пальтишке ей уже холодно.

Так же, как не обращал внимания на то, что она находится в ситуации полной беспомощности и абсолютной материальной зависимости. Если Лошадин не предлагал поесть, сидела голодной, если начинал говорить, покорно слушала, если ложился на живот, начинала делать массаж.

А когда он развлекался до утра без неё, Валя вылизывала огромную квартиру, готовила, стирала, гладила и штопала, напевая бабушкину любимую:

Там кукушка кукует,Моё сердце волнует.Ты скажи-ка мне, расскажи-ка мне,Где мой милый ночует.Если он при дороге,Помоги ему, Боже,Если с Любушкой на постелюшке,Накажи его, Боже…

Однажды хмельной Лошадин застал её за глажкой и пением в шесть утра и усмехнулся:

– Этнично! А ты правда из деревни?

– На каникулах жила у бабушки, – сдержанно ответила Валя вместо «где ты шлялся?»

– А что там всё лето делать? – зевнул Лошадин.

– Как что? Второго июня Фалалей Огуречник, надо огурцы сажать. Коли на елях много шишек, будет много огурцов. Третьего июня – Олёна Леносейка. Сеют лён. Если на Олёну ненастье, осень будет злой и ветреной, – загибала Валя пальцы. – Седьмое июня, Иванов день. С него идут росы медвяные. Лечебные травы надо класть под Иванову росу…

– Всё, всё, всё! – замахал он руками. – Вот что, пейзанка, завтра придёт фарца, хоть приоденешься. А то тебя неловко показывать.

Слово «фарца» было знакомо. В поликлинику на Ленинском приходила вульгарная тётка и продавала всё от французских духов до лифчика «анжелика», на которые у Вали даже близко не было денег.

А «фарцой» Лошадина оказался суетливый парень с чемоданом, он вытряхнул содержимое и стал трындеть на непонятном языке. Знакомыми словами были «страус», «берёзка» и «чеки». Но «страус» оказался джинсами, «чеки» – бумажками, похожими на игрушечные деньги, а «берёзка» – магазином, куда пускали избранных.

Приговаривая, что у него последние деньги и завтра он возьмёт в долг, Лошадин купил несколько вещей себе, а Вале две модных обтягивающих кофточки, короткую джинсовую юбку и красивую тёплую куртку. Его не занимало, что бельё и колготки у неё были только те, в которых пришла.

– Видела, какие на нём штаны? – восхищённо спросил Лошадин после ухода фарцы.

– Ткань простая, да и светлые. Маркие очень, – пожала плечами Валя.