Гитлер, Баксков и другие… роман-утопия

– Уважаемый Герр Сталин! Все присутствующие! – начал Адольф. – Еще совсем недавно, когда многие потеряли смелость, отступили, пошли на компромиссы, не сломить было только меня. Я поднял знамя многострадальной Германии! Дух свершений вселен в немецких граждан! Победоносно развевающийся стяг нового рейха еще увереннее, чем прежде, ведет германский народ в светлое завтра! Мне – такому же бескорыстному, я знаю, как и вы, герр Сталин, скромному предводителю штурмовых отрядов коричневорубашечников – удалось воззвать к жизни древний дух нибелунгов и сплотить немецкий народ! Великое германское возрождение наступило! Как канцлер нового рейха и глава национал-социалистической партии возрожденной Германии позволю себе заверить вас, герр Сталин, что наши идеи фашизма близки вашим идеям коммунизма! Одинаково неисчислимые перенесенные бедствия наших народов роднят и наши народы! Многочисленные поселения наших соотечественников в России честно работают на вашу страну! Бескорыстно данные Германией деньги на революцию помогли ее свершению! Немецкий коротконогий труженик-еврей Маркс дал знамя равенства и единства предводителям вашей невиданной по масштабам созиданий революции, сплотившей простой народ и преобразившей часть мира! Мы – представители двух могучих держав – не случайно встретились здесь, на гостеприимной моравской земле, чтобы по праву сильного поделить между нашими странами Польшу, а затем, надеюсь и уверен, и весь остальной мир! Я сердечно благодарю, герр Сталин, дуче фашистов Италии Бенито Муссолини, тайно передающего вам большой привет и выражающего решимость вместе с частями дивизии Антонеску осуществить научную экспедицию: мирно, с вашего позволения войти в ваш советский восточно-украинский город Ворошиловград, чтобы обрести там, в этом, как всем известно, эзотерическом центре мира, последний артефакт, так необходимый будущему рейха! Уверен, герр Сталин, наша великая цель станет общей! Мы будем отдавать все силы нашему совместному движению, как это умеем делать мы – и только мы с вами! От имени и по поручению всех членов нашей многочисленной партии национал-социалистов приглашаю вас, герр Сталин, вместе с нами двигаться к несомненному триумфу идеи нашего совместного фашизма во всем мире! Нам – и только нам с вами – дано священное право справедливо установить и поддерживать мировой порядок!

Фюрер закончил говорить под дружные, продолжительно не смолкавшие аплодисменты своих генералов. Сталин сделал рукой знак Власику, и тот, незамедлительно склонившись, с готовностью приблизил ухо к вождю.

– Выдыш, как апладыруют. Ат души апладыруют! Нэ ат страха. Завыдна, слюший…

Сталин досадливо отмахнулся рукой от Власика. Генерал понял, что может выпрямиться…

После окончательно смолкнувших аплодисментов немецкого генералитета слово взял Сталин. Заговорил не вставая:

– Гражданын Гытлер! Всэ ынастранные госты этого гастэприимнава чэхаславацкава замка! Нэсматря на наш крэпкий дрюжьба с Гэрманиэй…

…Непредсказуемые, прямо-таки беспощадно неисповедимые пути эпохи катаклизмического Стимпанка от критической перенаполненности этой самой эпохи паром крутнули на миг вразнобой колеса пространства и времени, не позволив советскому вождю продолжить свою ответную речь. По полу замка между Сталиным и Гитлером с их свитами с треском пробежала трещина. Замок, разделившись на две половины, разъехался в стороны, а из пылящихся глубин неумолимо расползающейся трещины скорее вылетела, чем выехала, Ксения Сыпчак в кибитке на салазках, запряженной тремя чудовищно гигантскими омарами и шестью такой же огромности крабами. Омары и крабы реактивно потянули кибитку Ксении куда-то вверх и в сторону, видимо, в некий земной рай, где нет плохих дорог, бесплатной медицины, попрошаек, бомжей и путающихся под ногами ветеранов… И где все не умеющие есть омаров сидят в тюрьме с видом на море и плетут из ротанга для ее, Ксении, нужд пляжные коврики и шлепки. За плетельщиками шлепок, чтобы не курили травку и не спились, зорко присматривают надежные люди Гила Бейтса, Бермана Трефа и подруга рыжего Чубайсиса Авдотья Смирная в кожаных сапогах и с больно бьющей плеткой в не по-женски увесистой и цепкой руке…

Сразу после минутного, но на редкость мощного стимпанкического времятрясения пожилой Брежнев за трибуной, на минуту отвлечась от написанного, вместо Сталина продолжил речь на развалинах чешского замка. Он говорил: «…Куда же вы убежали, наши пионерки, наша смена дорогая?». Как видно, больше не узрев убежавшую смену, обратился снова к шпаргалке и размеренно продолжил: «…Нам война была не нужна, но, когда она началась, главным театром военных действий стал советско-германский фронт. Неувядаемую славу советскому оружию принесли разгром армии захватчиков под Москвой, оборона Ленинграда, героическая Сталинградская эпопея, битва за Кавказ, грандиозная схватка на Курско-Орловской дуге, Корсунь-Шевченковская операция, победоносный штурм Берлина и другие битвы, что войдут в историю войн. Это чтобы помнили, ястребы». И отхлебнув из бутылки, из которой Голованавальный когда-то, возможно, выпьет, разбавленный героином коктейль «Старичок», снова зачитал по бумаге:

– Наша армия – армия мира, не имеющая других целей, кроме обеспечения безопасности народов. Нынешнее положение на международной арене, дорогие товарищи, предъявляет высокие требования к деятельности органов государственной безопасности, партийной закалке, знаниям и стилю работы чекистов. Наши силовики работают оперативно, на высоком профессиональном уровне, строго придерживаясь положений Конституции и норм стимп-советского общежития. Своей беспримерной работой Комитет МГБезопасности и лично товарищ Пасичник с присущей ему несокрушимостью морального духа и верой в победу неустанно призывают: не плюя и не блюя на минские соглашения, реализовывать программу по уничтожению разницы между паро-таксистами, колхозниками, зажиточным кулачьем и нуворишами Луганщины, всемерно укрепляя просвещенный абсолютизм Республики, периодически подтверждаемый демократическими методами ротации в высших властных структурах!

Выждав окончание взрыва бурных аплодисментов, выступающий закончил речь призывом: «Каждому гражданину – по достойному количеству вакцины в зависимости от запросов его нерушимого советского парофундаментального иммунитета!».

Пахнущий серой сизый дым уже развеивался, и наступала присущая изменяемой природе стимпанка очередная сменная действительность. От выступавшего на митинге Брежнева остался только уплывающий в небное никуда дирижабль, принадлежавший одному из альтернативных политических течений. С дирижаблевого брюха свисал оплаченный вскладчину партиями некоего Кургеняна и Старикова-Ютубкена агитационный плакат: «Коль привился ты, скотина, про тебя споет Яцина!». Советские люди параллельных стимп-времен, как и все чехословаки, знали: Яцина может материть не хуже баяниста Кольки со Стаханова. Или известного певщика Шнуррова, который, вакцинировавшись, смог переобуться в ах какого расталантливого стимпанк-журналиста, твердо стоящего на крепких лабутенах альтернативного сухо-парофундаментализма.

Когда пахнущий серой сизый дым развеялся совершенно, Сталин, уверенно сидя на английском стуле, спокойно заканчивал свою речь. Никакого стимпанкического времятрясения словно бы и не было.

– Вашу нацистскую Германию – говорил Сталин, – винуждают начинать войну и паделить с нами, савэцкими, вэсь мир. Европа винуждена будэт помогать Гэрмании и служить ей – честно и бэззавэтно. Мой друг и товарищ Гитлэр уже годы назад дальновыдно подпысал англо-гэрманское соглашениэ, которое уже являэтся катэгорыческым, притом двусторонним, нарушениэм Вэрсальского дакавора. Нам извэстны планы по скоростному пэрэоборудованию в бомбардыровщики нэкоторых модэлэй нэмецких самолетов. Располагая данными нашей внэшней развэдки, ми увэрены в скором захватэ Гэрманией Судет, в чем ее, как ми прэдполагаэм, поддэржат Франция и британские банки. На фоне такого обострэния международной обстановки мы, Савэцский Союз во главэ со мной, просым только отдат нам часть Польши вместе с Варшавой, Сопотом, Быдгощем и Анжем Дудой, чтобы сделать ему срочный укол от бэшенствоумия. Нэ буду скрыват, чито намэреваюсь также просыт свой Централный Комитет едыногласно одобрыть мое прэдложениэ по нэотложной вакцинации в будущем от слабоумобешенствия и прэзыдентов нэкоторых Чухонских государств.

Сталин сделал было едва заметный кивок, давая понять, что закончил. Но вдруг, развернувшись к рейхсканцлеру, от чего сразу же смолкли аплодисменты советского генеральского ареопага, продолжил:

– Савсэм забыл. Адольф, таракой! Спасыба тэбэ за калабок, да! Хароший такой калабок. У мэня в Крэмлэ такие хачапури гатовят, чито язик можна праглатыт. Я тэбе, Алоизавыч, захвачу две штуки в твой Новый Швабыя, папробуишь, слюшай, хачапури, да!

Гитлер разулыбался и закивал, желая потрафить советскому вождю. Он, вегетарьянец, вряд ли бы ел предлагаемое Сталиным коммунистическое блюдо, тем более что уже знал о существовании на всякий случай лаборатории ядов в Советской стране.

***

После жаркого свидания с Баксковым Настасья заторопилась в обратный путь, на родину – в Советскую Россию. Она как женщина с развитой интуицией тогда, в гостинице Бари, будучи растянутой цепями на сексуальное заклание партнеру, почувствовала, что Николай не так замкнут на ней, как на Мальдивах. Некое чутье безошибочно ей подсказывало, что между ними уже стоит другая женщина. Настасья не могла не почувствовать, что с нею в тот раз самым коварным образом было только тело сопрана. Душой же он, исправно следуя запросам его сексуального зуда, – витал где-то далеко… Но Баксков не особенно и лгал. Он сам тогда еще не знал, где в настоящий момент место его души. Укладывая чемодан, Настасья наткнулась на пару лохматых радужных фитнес-гетров. Тех самых, что там, в мальдивском бунгало показались сопрану на его плечах оригинальными и возбуждающими. Тогда сама Настасья так все обставила, что на ее лодыжках в самый интимный момент их отношений были эти лохматые гетры. И все получилось, как она и хотела: эстет-сопран был в восторге от лохматых лодыжек, то и дело взлетающих в такт его сладострастным подвижкам… Но истинное назначение этих гетр по замыслу самой Настасьи было маскировать изуродованные изнуряющими танцевальными десятилетиями ступни. Проведя на прощание ласкающими шерстинками по щеке, Настасья, еще до того, как две слезинки докатились по ее щекам к носогубным складкам, бросила обе гетры в мусорное ведро.

«Что есть любовь? Какая она? В чем ее признаки?» – писала Марта в своем альбоме с фотографиями нимф, принцев и рисунками пронзенных стрелами сердечек, когда ей было пятнадцать. С тех пор с нею не случилось в жизни события, что могло бы в более-менее полной мере дать ответы на эти вопросы. Но вот этот русский сопран Баксков, которого она едва не лишила жизни в небе над Моравией… Марта чувствовала, как ее душа все больше и больше лишается покоя. Вместо спокойной сладости сигаретного дыма и уверенно стабильной любви к самолетному штурвалу и фюреру в душе Марты несколько дней и даже ночью несмолкающе звучала 3-я часть «Лета» из «Времен года» Вивальди. …«Не это ли – те самые признаки любви?» – стала невольно задумываться Марта. Она и трепетно желала, и боялась встречи с Баксковым. Но самое главное – она знала, что эта встреча – впереди, она обязательно будет.

– Ведь нельзя же спокойно существовать физически и дальше, не узнав, как он ко мне относится, – вдруг неожиданно для себя проговорила вслух Марта… и вдруг почувствовала, как кровь прилила к щекам…

Вполне возможно, что эстет Баксков и мог бы когда-нибудь потом полюбить натруженные ступни Настасьи и в соответствующей обстановке самозабвенно или бережно осыпать их поцелуями. Но, видно, не судьба была нынешними – весной и летом подобному случиться. Настасья для пресыщенного телесной похотью сопрана вмиг стала тем самым «чемоданом без ручки», к которому в данный момент ему не хотелось ни приближаться, ни тем более брать и тащить. А вот мысли о Марте лишали его покоя. Ходя из угла в угол своего номера, сопран возбужденно перебирал возможные варианты поисков едва знакомой ему женщины. Николай чувствовал, что по отношению к Марте в нем зреет нечто большее, чем желание падения очередной любовной крепости или чем просто влечение. Как же найти в этом городе эту очаровательную амазонку, о которой он почти ничего не знает?

– Ты же золотой голос Советской власти! Излюбленный сопран вождя… У тебя ведь образование и большой опыт в туризме по странам… да и опыт в секс-туризме… Ты же можешь, придумай же что-нибудь! – говорил Басков сам себе. – Действовать-действовать-действовать! Ведь надо все предпринять во имя любви!

И тут Николая внезапно осенило! Он взял свой большой паромобильник, попросил чехословацкую телефонистку связать его с транснациональной пароячеистой телефонной станцией. Почти не колеблясь, назвал телефонистке номер Ежова, для которого когда-то пел на корпоративе НКВД. Николай Иванович отличался хорошей памятью, а также и благодарностью – только не к врагам народа. Папка с делом сопрана пылилась в его столе почти пустая. Стало быть, Баксков врагом народа пока у него не числился.

– Сейчас с вами будет говорить… – послышался в трубке женский голос, но его тут же перебил другой – приторно сладкий и знакомый: – Здравствуйте, здравствуйте, мой тезка! Не надо говорить, где вы находитесь, – все знаю, все контролирую, это мой долг! Говорите, чем же обязан я вашему вниманию к моей скромной особе?

Баксков, пожелав здоровья, успехов в труде и долгой леты тезке, заикаясь, объяснил суть личной просьбы.

– А как же… Ах, да… Ладно… – понимающий Ежов не стал углубляться в перемену предпочтений сопрана, любимца вождя, и пообещал для скорейшего решения вопроса неотложно побеспокоить целую цепочку компетентных, специально обученных лиц.

В немноголюдном кабачке, затерявшемся на окраинной улочке краснокрышей Праги, за самым неприметным столиком с бокалом золотистого пива Путен задумчиво костяшками пальцев подстукивал в такт доносившейся из музыкального автомата песне «Полковнику никто не пишет». Лейтенант, точнее, уже капитан – три часа назад он на Пражском Главтелепаро получил шифрованную парофонограмму, где сообщалось о присвоении ему очередного звания, – позволил себе относительно непродолжительную паузу в работе; Владимир не преминул хоть как-то отпраздновать свое повышение. Это именно он, хоть и с некоторой степенью осознаваемого риска, но опустил в музыкальный автомат монету. «…Полковника никто-о не жде-о-от!..» – доносилось из автомата. И как раз в этом месте неожиданное легкое прикосновение к плечу заставило вздрогнуть глотнувшего пива и слушавшего любимый хит расслабившегося разведчика. Неслышно подошедший к Путену кабатчик, извинившись, вежливо просил пройти в парофонную кабину. Уже не лейтенант, а может, уже и будущий майор, несколько удивился, но, поблагодарив, прошел в кабинку и взял трубку. Он ожидал и даже не сомневался, что будут поздравлять с присвоением очередного звания и само-собой торопить с разработкой внедрения Соловеева-Ульрихта на американское телевидение. Однако, прислонив к уху трубку, новоиспеченный капитан Советской секретной службы услыхал условную фразу, произнесенную напряженным резким голосом: «Срочно нужен ключ на 46!». Это значило, что не было времени даже вернуться к столику и допить прохладный золотистый напиток. Путен устремился к своему мощному и уже перекрашенному в «мокрый асфальт» пароавто, чтобы там, на месте, посредством встроенного паропланшета узнать о подробностях предстоящей операции. Срочное задание заключалось в том, что Путену по пути из Праги в Калиште предстояло отыскать закладку с пародроном, с помощью которого отследить некий движущийся с секретного аэродрома объект, сфотографировать конечное место прибытия этого объекта, изъять пленку со снимком. Поражал немыслимо сжатый срок, в течение которого отснятая пленка должна быть уже в тайнике, которым пользуется резидент из посольства. По кодовому слову, встретившемуся в описании нюансов в задании, капитану Путену было ясно: эта сама по себе несложная, но срочная операция, оказывается, на контроле в самых высших инстанциях. Это обстоятельство мобилизовало весьма, и капитан рванул с места, дав на всю паро-газу. Через 37 минут капитан Путен в живописном ущелье уже программировал маршрутизатор пародрона, который он извлек из тайника в скалистом овраге, отвалив для этого большой мшистый валун, двигавшийся на хорошо замаскированных подшипниках.

Ежов в общении был мягким, но в делах – дисциплинированным, последовательным и не имел привычки откладывать на потом то, что можно было сделать сразу же. Он тут же позвонил Димону Быкаву – и операция «Помочь блондину» завертелась. Быкав набрал Алега Ликманава, тот – Летвинович Марину, та набрала Сендееву Наталию, та – Слоповского, тот дальше – Свонидзе Колю, тот – Бельжо Андрея, тот – Орхангельского, тот дальше – Гозмона Леню, тот – Гербир Алу, та дальше – Лабкова Пашу, тот – Монхайт Аннушку, та – Куччерскую Майку, та – Лазариву Татьяну, та дальше – Ларену Ксенью, та – Ройзмона Жеку… И дальше незамедлительно с легкой руки Николая Ивановича так и пошло по цепочке: Лошакс Андрэ – Прохарава Ирэна – Слонем Маша – Парфенав Лео – Шихмон Ирэна – Пгенис Саша – Ясен Евг. – Ширвинт Мих. – Павловске Хлеп – Адхельгауз Иосиф – Шендырович Витяй – Ветухновска Олина – Долен Антон – Вишневецка Марина – Гельмон Алекс – Рубинштайн Лев – Мерзоев Влад – Сыпчак Ксения…– ну и, наконец, Прима Дона, которая тут же по паротелеграфу связалась с Моше Даяном (не удивляйтесь – в стимпанке по паровой связи можно связаться и с Ксерксом, и Македонским), а тот, Даян, – с Нетанниагху, который пообещал воздействовать на Абакумова при условии, что мансардное стекло на даче «гоняющего бесов» Андронового брата не далее как в ближайшую пятницу будет гарантировано разбито.

Наконец! Вот оно – счастье! Не прошли и сутки, как к Бакскову в номер настойчиво постучал посольский дипкурьер. Николай бегло расписался за доставку и тут же набросился на серый, в трех сургучных печатях конверт. В конверте была паро-фотографическая карточка дома с номером и названием улицы. Дом, в котором Марта снимала уютные комнаты. Баксков, не забыв шепнуть «Спасибо, тезка!», прижал фото к губам. Глаза его засверкали фиолетовым блеском нагло оперяющейся надежды.

– В жилах закипает кровь! Люди гибнут за любовь! За любо-о-овь!!! – спонтанно и громко пропел сопран безукоризненно прорезавшимся голосом.

Надувшийся от обиды на Марту Анж Дуда не мог забыть ее и из-за этого же никак не мог сконцентрироваться на своей неотложной задаче более интенсивного подталкивания Гитлера к Мюнхенскому сговору. Анж Дуда разрывался надвое: с одной стороны – он хотел Марту, с другой – земли Тешинской Силезии. Марте после ее знакомства с Баксковым назойливый Дуда стал особенно противен. Она упорно тренировалась в произношении предназначенной для него отшивательной фразы. «Холэра ясна! Идь ко вшистским дзяблам!» – с каждым разом все выразительнее стала повторять она у зеркала на нелюбимом языке своего фюрера.

Гитарист-аккомпаниатор, которого не без труда в незнакомом городе разыскал и нанял Баксков, пропил приличный задаток щедрого русского сопрана и не явился на встречу. Раздосадованный этим обстоятельством Баксков шел к дому Марты один, не чуя под собой земли и с пересыхающим от волнения горлом. «Неужели, – думал он, – даже не выйдет на балкон?» В глубине души он верил, что, когда запоет, она не сможет не выйти. Но переутомленный ожиданием и схваченный за горло страстью, стремящейся к определенно большему, чем страсть, он еще даже не знал и не думал, что именно будет петь, не имея аккомпанемента. Подходя к самому дому, Николай хватился, что забыл на заднем сидении подвезшего его пародилижанса букетик фиалок. Не зная зачем, сопран спонтанно сбоку пешеходной брусчатки, по какой шел, сорвал в палисаднике желтый одуванчик и зажал в руке.

После дежурства на аэродроме Марта проснулась поздно. Но, как всегда, прямо перед черно-белым парофото фюрера, что висело напротив в рамке на стене, делала у себя в комнате под паромагнитофонную музыку незатейливый комплекс своих обязательных упражнений. Вдруг прямо под своим балконом она услышала на незнакомом, но уже как бы и несколько знакомом ей языке …завораживающее пение. Удивленная Марта от неожиданности нажала на паромагнитофоне кнопку «Запись» вместо «Стоп». Баксков импровизировал – пел а капелла. Пел, что подсказывало сердце и что вспоминал изнуренный бессонницей мозг. Пилотица замерла от неожиданности. Ее сердце затрепетало. Слушая волшебный голос Бакскова, Марта чувствовала, что это диалог именно с ней… И только с ней! Слушая, она понимала, что эта длинноногая гуттаперчевая Настасья между ними уже не стоит ни капельки… Воспаленный любовной страстью мозг сопрана чудесным образом вспоминал отрывки из когда-то им прочитанного и услышанного.

– В израненной душе моей – живой печальный призрак прежних дней. О, я несчастлив! О, когда б я мог забыть, что незабвенно женский взор – причина моих слез, безумств, тревог! О! Я влюбленный, помогай мне, бог! Коль нет ответа чувствам, то пить не буду даже пиво пльзеньское! Я небеса молю: мне дайте звон свой да спрятать в мягкое – в Мартино, в женское… – вдохновенно изощрялся Баксков на русском, которого Марта, разумеется, нисколько не понимала. Вокруг исполнителя уже собирались завороженные искусным пением прохожие…

Хоть Марта и не владела русским, но ее умевшая тонко чувствовать натура не смогла не принять глубоко в себя всю мощь лирического пресса, заключенную в проснувшихся чувствах, в исполнительском мастерстве и голосе сопрана. В следующее мгновение от избытка чувств пилотица испытала эмоциональное потрясение. У Марты впервые в жизни от такого закружилась голова. Она потеряла под собой опору и ухватилась за занавеску. Словно как от пьянящей карусели, улыбаясь навстречу первой и большой любви, Марта под чарующее пение сползала по занавеске в сладостную бездну… Сидя на полу и переваривая совсем неведомые и неожиданные «признаки любви», Марта еще долго приходила в равновесное состояние…

На балкон Марта так и не вышла. Как истинная женщина она умела любить ушами. Она не видела, как Баксков, не реагируя на аплодисменты случайных зевак-слушателей, еще немного постоял под балконом и понуро медленно побрел прочь, таща в руке, как гирю, одуванчик со сломанным стеблем…

Свойственные природе эпохи стимпанка взаимодиффузные сплавления пространственно-временных флуктуаций, что отличаются непредсказуемостью, имеют свойство мгновенно размножать материальные предметы, тут же телепортируя их в другие – параллельные – миры. Иногда такие флуктуационные сшибки удваивают не только отдельные объекты растительного и животного мира, но также и создания, составляющие двуногую часть мировой биомассы. Притом, как из разумных, так и совсем безумных ее, двуногой биомассы, представителей. В результате последствий такого природного стимпанкического катаклизма гитлеров и многих других созданий из числа двуногих млекопитающих стало по двое. Один Гитлер курил и часто играл в шахматы, а ненастоящий – производное флуктуационной сшибки, двойник, то есть, – тот, улучив подходящий момент, застрелил однажды свою собаку, а потом и себя. А нынче самый настоящий Адольф, ведший в чехословацком замке переговоры по разделу Польши, аппетитно покуривая вейп, густо пахнущий вестфальским черносливом, объявил Сталину шах, передвинув белого офицера. Играли не просто так – ставкой в игре была Варшава с пригородами. Гитлер, после того как Сталин вызвал его на социалистическое соревнование по разделу мира, стал нервничать и больше курить свою воду. Сталин, переложив в левую руку пустую трубку, столкнул с доски офицера своим черным конем, какого несколько увлеченный Гитлер, оказывается, не заметил…

– Не ссы, Алоизович, будет и тебе доля от Польши! – дружелюбно произнес удовлетворенный выигрышем Сталин, видя, что Гитлер не в настроении.

Власик, глядевший через закрытую застекленную боковую дверь в бинокль на шахматную доску, обернулся к стоящим позади него генералам и показал им большой палец. Генералы радостно, как дети, запрыгали, хлопая одновременно в ладоши, пару раз подпрыгнул даже Буденный, особо отличавшийся от всех остальных высших военных чинов неспешностью в принятии решений и действиях невоенного характера.

***

«Зачем тебе никчемные мозги и тухлые вены этих лживых, непостоянных, недалеких созданий, непонимающих всей шедевральности твоего непревзойденного исполнительского искусства?» – интригующе нашептывали Николаю прямо в ухо невидимые уста Князя мира сего стимпанкического, уловившего Бакскова на сиюминутной обиженности на судьбу, что лишена любви ответной. Или обиженности на просто гадскую невезуху. «Плюнь на глупых баб, Николай. А они все глупые. Ведь „звон свой“ можно спрятать и в не менее приятные и более тесные укромности мужественных… хотя бы защитников европейской демократии, – бубнил расстроенному Бакскову прямо в мозг, некогда подвергнутый небесному остракизму многознающий Соблазнитель. – Посмотри, как молод, обаятелен и готов к подвигу Белецкий… А, как чарующе мил Гилетей… И он, скажу тебе, прямо из Лондона может решать и финансовые проблемы, тебе даже не придется писать заявление на выплату „коронавирусной“ субсидии!»