Легенда

Да, понимаю, что моя вера выглядит по-детски наивной – что брат вернется, чтобы дочитать начатое десять лет назад. Я никому об этом не говорил. Лишь однажды обмолвился жене – и потом весь день ловил на себе ее взгляд, исполненный жалости и нежности. Но эта книга должна притянуть его домой. Я в этом убежден.

В первые дни после переезда в дом на окраине брат казался слишком усталым, чтобы думать о чем-то другом. Это было не физическое утомление, с телом у него все было в порядке, в этом плане он был практически здоров – формулировка, которую я крайне редко использую в отношении своих пациентов. Мне кажется, что он был истощен, вымотан до предела – у него устала душа. Он слишком многое вынес за эти годы, что в городе, что в деревне, и в конце концов, этот груз тяжелым камнем лег на его сердце. Я несколько раз пытался поговорить об этом, но он постоянно уходил от ответа. Брат никогда не верил в целительную силу общения. И каждый раз терпеливо объяснял свою точку зрения, что человек сильнее всего, когда он надеется только на себя, а не перекладывает свои проблемы на других. Я пытался его переубедить, но он из тех людей, у которых всегда заготовлен ворох неопровержимых и логически обоснованных аргументов. Брат свято верил в силу разума и игнорировал чувства, в первую очередь, свои собственные. Может, это и довело его до такого плачевного состояния, в котором я обнаружил его в тот летний вечер.

Неделя пролетела быстро, Алек вел себя образцово – не срывался на свои изматывающие пробежки, проводил время дома, ел по четыре раза в день, засыпал и просыпался в человеческое время. Даже кошмары оставили его в покое, чему особенно радовался Август – он-то прекрасно знал, насколько сложно жить с нарушениями сна. Спустя столько лет я понимаю, что тогда оценивал ситуацию с точки зрения врача, а не брата и друга. Перечитываю написанное – да, так и есть. Потому что мне в первую очередь было важно его здоровье, и я надеялся, что остальное выправится само собой. Точнее, я верил, что когда все наладится, Алек сам разберется со своими проблемами.

Было заметно, что брат о чем-то напряженно размышляет, он часами просиживал в моей комнате, отрешенно уставившись в окно. Раньше такого за ним не наблюдалось – он предпочитал думать и принимать решения на бегу или гуляя по лесу. Я шутил, что шестеренки его мозга нужно основательно и регулярно встряхивать, чтобы они завелись и заработали, как часы, а ноги в этом сложном механизме играли роль маятника. Алек по достоинству оценил мое сравнение – это было понятно по взгляду, в котором проскользнуло что-то вроде улыбки.

Неделя прошла, наступил день, когда должны были приехать Петр и ребята. Денис за прошедший год стал своим в деревне, и самостоятельно уладил вопросы, касающиеся работы экспедиции. Меня его организационные способности поразили – я не ожидал от него такой активности. Он всегда был тихим и довольно замкнутым, даже в небольшом школьном коллективе оставался незаметным, хотя, по словам учеников, уроки вел неплохо и умел увлечь их своим рассказом. Его наставник, Аким, гордился своим питомцем и готовился уступить ему место. Старик не ошибся в своих прогнозах, Денис полностью оправдал его ожидания. Аким действительно видит людей насквозь, точнее, их потенциал, не зря к нему выстраивается очередь из озабоченных будущим своих чад родителей. Знать бы, что он видел в брате – Алек в тот год часто к нему захаживал, как и Август, но оба никогда не делились услышанным. Я много раз порывался расспросить старика о брате, но каждый раз меня что-то удерживает. Если бы Алек хотел – то обязательно рассказал бы обо всем. Раз он молчал – значит, я не имею права лезть в его личное дело.

– Не хочешь со мной в райцентр? Тебе пора развеяться, всю неделю дома просидел, – предложил Август накануне вечером.

– Хорошая идея, – поддержал я его.

Мы оба вопросительно уставились на брата, тот смешался, но не стал возражать.

– Заодно встретим ребят и Петра, – продолжил дядя, – Они приедут завтра вечером, переночуют у нас в квартире, послезавтра днем будем уже здесь.

Алек кивнул, но у меня создалось впечатление, будто вовсе не наши доводы заставили его согласиться. У него были какие-то свои причины уехать из деревни, а наши слова стали удобным предлогом.

Алек

Утро выдалось солнечным и жарким, и день обещал быть по-настоящему погожим. Август разбудил в пять, мы торопливо позавтракали, взяли с собой немного еды, чтобы перекусить в дороге, и спустились вниз. Шли к лодке, увязая в мелком песке – река за месяц сильно обмелела. Мне иногда снится, что ее можно перейти вброд. Не знаю, почему. Это было бы настоящей катастрофой для всего живого.

Лодка оказалась довольно далеко, и нам пришлось изрядно попотеть, чтобы стащить ее на воду.

– Никогда такого не было! Сколько себя помню, вода не опускалась ниже тех зарослей, даже в межень, – Август, ворча, забирается внутрь. Я тяну лодку за нос, вода долго держится на уровне коленей, то и дело попадаются песчаные отмели, и лишь когда моторка оказывается на глубине, я заскакиваю в нее. Сажусь за весла, делаю несколько сильных гребков к середине реки.

– Достаточно, – Август хлопает меня по плечу и заводит мотор. Я пересаживаюсь вперед. Мы несемся, поднимая тучи брызг, лодка слегка подпрыгивает на волнах, словно в попытке взлететь, но потом тяжко плюхается днищем о поверхность воды. Проносимся мимо почти белоснежных берегов – это все обнажившийся песок. Кажется, что лес очень далеко, его зеленая полоска едва различима. То и дело попадаются бакены – но отмели видно и без предупреждающих знаков, уровень воды упал настолько, что многие из них превратились в острова. Август сбавляет ход и осторожно огибает один из них, выросший почти посередине русла. Я перегибаюсь через борт и смотрю вниз – вместо темной бездны, как это раньше бывало, под нами вода, пронизанная светом, можно различить дно, на котором пляшут солнечные блики.

– Это ни к чему хорошему не приведет, – Август с мрачным видом выруливает с опасного места.

До райцентра мы добрались только к обеду. Если на воде было более-менее свежо, то, как только мы выбрались на берег, нас придавило зноем. Налетела туча мошкары и армада слепней. Я стянул футболку, вымочил ее, слегка отжал и надел – так мне удастся какое-то время избежать перегрева.

– Смотри-ка, – говорит Август, – Дым.

Поднимаю голову и смотрю, куда он указывает. Действительно, километрах в десяти над лесом поднимается белесый дым, при свете полуденного солнца он кажется почти прозрачным.

– Если изменится направление ветра, город снова утонет в смоге, – прикладываю ладонь козырьком ко лбу, чтобы понять, насколько велика площадь пожара, щурюсь, но в выцветшем от зноя небе мало что можно разглядеть.

– Дождей которое лето толком не выпадает, да и снега мало, вот река и мелеет, а леса – горят, – Август вздыхает, – Что бы сказала твоя прабабка, доведись ей увидеть все это. Ее сила была в речной воде, помнишь, я тебе говорил? Чем глубже река, стремительнее ее течение, тем сильнее она была.

Мы медленно поднимаемся на высокий берег, жарко так, что не хочется двигаться. В городе непривычно тихо, не слышно даже собачьего лая. Почти час дня, все поглощают обед. Немногочисленные автомобили заботливо припаркованы в тени палисадников, но это не спасает их от палящего солнца – проходя мимо, я чувствую жар, исходящий от раскаленного металла. Видимо, здесь давно не было дождей – ноги утопают в мягкой пыли, земля потрескалась, над ней дрожит марево. Влажная футболка высохла за несколько минут, волосы, которые я предусмотрительно окунул в воду, тоже.

Август не выдерживает, звонит кому-то. Минут пять мы ждем, блаженствуя в тени, я сажусь прямо на жухлую траву, лишь бы почувствовать прохладу, исходящую от земли. За нами приезжает один из многочисленных знакомых Августа. В машине работает кондиционер, и можно немного выдохнуть. Я оборачиваюсь – за нами стелется плотное облако мелкой пыли, оно еще долго будет висеть в неподвижном воздухе.

Спустя каких-то десять минут мы поднимаемся по разбитым ступенькам. Дверь подъезда так и не починили, она распахнута настежь, бесполезный домофон почернел – кто-то пытался его поджечь. В квартире – душная полутьма, газеты, которыми в начале лета я оклеил окна, выгорели и пожелтели. На всех поверхностях – тонкий слой пыли. В комнатах – стоялый жаркий воздух, я открываю форточку на кухне и балконную дверь, чтобы немного проветрить. Пока Август приходит в себя под холодным душем, инспектирую кухню и, составив примерный список необходимого, выбираюсь в магазин через дорогу – надо же проявить хотя бы минимум гостеприимства.

В подъезде грязно, остро воняет кошачьей мочой и окурками, рассованными в стеклянные банки, выстроившиеся под лестницей. Там же нестерпимо смердит гора мусора – остатки еды в черных пластиковых мешках, некоторые вздулись от газов. Это что-то новенькое, раньше такого не наблюдалось, похоже, у Августа появились новые соседи.

Буквально выбегаю во двор, лишь бы оказаться подальше от этой вони. К горлу подкатывает тошнота, голова кружится, чувствую, что новый приступ близко, но стараюсь не думать об этом. Торопливо перехожу дорогу, вспоминая, захватил ли спасительные таблетки. Над раскаленным асфальтом висят плотные запахи гудрона и выхлопов. На несколько мгновений снова накатывает дурнота, но подавляю ее и ныряю в прохладу магазина.

Покончив с покупками, справляюсь у продавца о ближайшей аптеке. Та неопределенно машет куда-то в глубь дворов, мол, кто ищет, тот найдет.

Решаю перестраховаться и отправляюсь на ее поиски. Тропинка, на которую указывает еще один местный житель, петляет между как попало расставленными гаражами, пустыми контейнерами и ржавеющими остовами автомобилей. Взгляд то и дело натыкается на убогое граффити – кривые надписи, корявые рисунки. Ими усыпаны буквально все поверхности. Под ногами поблескивает битое стекло, вдавленное в землю, вдоль сухих канав густо разрослись сорняки. В одном из дворов выстроились в ряд давно погибшие деревья. Обломанные ветки, посеревшие голые стволы. Не знаю, почему, но Охотник чует опасность. Он настороже, его настроение передается и мне. Но о какой угрозе может идти речь в разгар дня чуть ли не в центре города?

Я озираюсь и наконец замечаю впереди вывеску с зеленым крестом. Тропинка ныряет к гаражу, в тени которого сидит несколько парней, окидываю их беглым взглядом. Лица кажутся смутно знакомыми, но у меня нет ни времени, ни желания раздумывать об этом.

В аптеке – спасительная прохлада белых стен, стекла и терпкий запах лекарств. У окошка, к счастью, никого, скучающий фармацевт с трудом отрывает взгляд от телефона. Перечисляю свои лекарства, сразу весь набор, и успокоительное, и обезболивающее. Девушка без тени удивления кидает все в один пакет и бесстрастно протягивает мне. Похоже, в этом микрорайоне она успела столкнуться и с куда более причудливыми запросами. Ее взгляд задерживается на моем ухе, в котором поблескивают серьги, потом опускается ниже, к плечу – я знаю, что часть татуировки виднеется из-под рукава футболки. Оплачиваю покупку и, торопливо запихнув пакет в почти полный рюкзак, покидаю аптеку – не люблю, когда меня так бесцеремонно разглядывают. Отчаянно не хватает толстовки, хочется поднять капюшон и хотя бы частично отгородиться от этого мира – но жара лишила такой возможности.

Обратно двигаюсь тем же путем. Когда подхожу к гаражам, беспокойство Охотника перерастает в тревогу. Я еще не понимаю, что происходит, а он уже готов к бою. Парни, мимо которых я прошел несколько минут назад, стоят на моем пути. Они выбрали неплохое место для засады – узкий проход между гаражом и контейнером. Невольно усмехаюсь своим мыслям – надо же, успел оценить и одобрить тактику противника. Их шестеро, настроены крайне агрессивно, в руках – палки. Мутные взгляды – плохой знак, они пребывают в той степени опьянения, когда притупляется чувство страха. Скидываю рюкзак – без драки не обойтись. Выпускаю Охотника на волю, чувствуя, как в его груди медленно вспухает могучий рык, он в нетерпении взрывает лапами землю, неистово бьет хвостом по бокам. Успеваю заметить испуг на лице парня, который стоит ближе всех, и внезапно вспоминаю – это же бывший Ольги! А потом – чернота. Провал. Меня словно выключили. Как будто кто-то нажал кнопку – и я исчез. Растворился во тьме.

Это оказалось страшнее того, что я пережил неделю назад в доме на опушке. Там я оставался собой, а тут – потерял всякую связь с реальностью. Меня вытеснили из собственного тела, из собственной головы, вычеркнули из собственного мира. Я перестал существовать.

Не знаю, как долго это длилось. Я вынырнул из тьмы и обнаружил себя на том же пятачке земли, сжимающим в руке палку. Рюкзак валялся рядом, вокруг – никого. Чувства возвращались. Первой проявилась боль – в ссаженных костяшках; в плече; в спине. Я пошатнулся, но удержался на ногах. Машинально взглянул на часы – отсутствовал всего несколько минут, но показалось, что прошло гораздо больше времени. Прислушался к себе, позвал Охотника, тот откликнулся довольным урчанием сытого зверя. Меня окатило ужасом – что он успел натворить, оставшись без контроля? Осторожно обвожу взглядом поле боя, замечаю темные капли крови, их много, слишком много; следы, словно кого-то в спешке волокли прочь.

Услышав приближающиеся шаги, поднимаю рюкзак и превозмогая боль, быстро иду обратно. Не оглядываясь, перехожу дорогу – все равно, есть там машины или нет, опустошение, разлившееся внутри, сделало меня равнодушным ко всему. Жара – и та перестает ощущаться.

Лишь добравшись до подъезда, позволяю себе немного расслабиться. Здесь, как ни странно, я чувствую себя в безопасности, хотя меньше получаса назад покинул его в спешке. Взбегаю вверх по лестнице и натыкаюсь на соседа – он вышел покурить на лестничную площадку. Охотник, не успевший остыть после схватки, реагирует мгновенно, старик отшатывается прочь, его лицо бледнеет, он в панике нашаривает дверь и стремительно скрывается в своей квартире. А я не успеваю ничего сделать, чтобы предотвратить нападение. История повторяется.

Август выходит мне навстречу. Окидывает цепким взглядом, хватает за рукав и затаскивает в полутьму коридора.

– Что произошло? – в его вопросе одновременно и тревога, и страх.

Что я могу ответить? Ничего. Только роняю на пол рюкзак, бессильно приваливаюсь к стене, ноги отказываются держать. Глаза ничего не различают, я крепко зажмуриваюсь, чтобы они привыкли к отсутствию света.

– Говори же! – требует Август.

– Не знаю, – пытаюсь унять дрожь в руках, обнимаю себя за плечи. К горлу вновь подкатывает, я срываюсь с места и бегу в ванную. Меня выворачивает снова и снова, желудок скручивается в тисках спазмов, и это продолжается невыносимо долго. Охотник забился в логово, и я успеваю позлорадствовать по этому поводу, пока на меня вновь не находит.

– Выпей, – Август протягивает стакан воды.

Поднимаю голову и смотрю на себя в зеркало. Как ни странно, лицо в порядке. Лишь алеет ссадина на скуле, под ней наливается синева, да расцарапана шея. Гляжу на руки – опухшие и разбитые в кровь костяшки свидетельствуют, что я кого-то бил. На левом предплечье – огромный кровоподтек, он медленно растекается под кожей. Возможно, я отразил удар. Задираю футболку, отхожу и поворачиваюсь спиной к зеркалу, чтобы разглядеть спину. Ничего толком не видно.

– Дай-ка, я посмотрю, – Август осторожно надавливает на ребра, я морщусь, но боль умеренная, – Похоже, обошлось, ничего не сломано. В какую передрягу ты попал на этот раз? – его голос звучит устало.

– Пришлось отбиваться от каких-то пьяных, – стараюсь говорить небрежным тоном, но кого я пытаюсь обмануть. Август видит меня насквозь.

– Тебя нельзя выпускать одного, стоит отойти – как ты тут же ввязываешься в драку, – ворчит он, – И в кого только ты такой уродился?

– Не будем показывать пальцем, но ты-то точно знаешь, в кого, – усмехаюсь я, осторожно ощупывая скулу. Ребятам и Петру не суждено лицезреть меня без синяков и ссадин.

– Приложи это, – Август возвращается из кухни с мерзлым комом доисторического мяса, я заворачиваю его в полотенце и прикладываю к лицу, – Может, скажешь, что на самом деле тебя так напугало? – он стоит в дверях, внимательно наблюдая за моими действиями. Хочешь – не хочешь, а придется отвечать.

– Ты когда-нибудь терял контроль над собой?

– Не буду лгать, бывало, и не раз. Но ты имеешь в виду что-то другое, а вовсе не ту слепую ярость, которая в определенных обстоятельствах способна охватить каждого, так?

– Да, – нерешительно киваю, не зная, как подступиться к своему рассказу, и вновь задаю вопрос, – Ты видел Охотников в деле? Как они себя вели? Они говорили, что с ними происходило?

– Я успел с ними пообщаться, это правда. Но предпочитал держаться подальше, когда на них находило. Они слепли и переставали различать, кто перед ними – друг, враг, все было едино. Могли запросто сорваться на ком-то из своих. Становились непредсказуемыми и крайне жестокими. Я научился улавливать, скажем так, отдаленные раскаты грома, и вовремя убираться с их пути. Поэтому, наверное, так сблизился с ними. В последние десятилетия их поведение усугублялось алкоголем, они быстро спивались и гибли один за другим. Я расспрашивал их, но они предпочитали не распространяться о своих ощущениях, – Август формулирует крайне осторожно, внимательно следя за моей реакцией.

– Может, им просто нечего было сказать.

– О чем ты? – нахмурился он.

Мне трудно говорить об этом. Я вижу, как относился Август к Охотникам, хотя он тщательно подбирал слова, чтобы даже ненароком не задеть меня. Каково ему было узнать, что его единственный сын – из той же проклятой породы, которая веками внушала страх не только врагам, но и своим родным и близким? В моей памяти свежи слова Марии о первом муже, таком же Охотнике, как я. Она-то прекрасно понимала, во что рано или поздно превращается жизнь тех, кто слишком долго находится рядом с нами. И заранее честно предупредила, чтобы я не смел навредить Августу.

Да и Айзек знал, кем я стану, если меня не остановить. Если не вырастить меня покорным, не выдрессировать. Поэтому постоянно давил на меня, демонстрировал свою силу. Может, так он хотел защитить семью и брата.

Если копнуть глубже, я тоже ожидал, что Охотник когда-нибудь одержит верх, что в один далеко не прекрасный день буду настолько слаб, что не смогу его больше удерживать. Похоже, этот час настал.

Законы жизни таковы, что все это должно было произойти именно тогда, когда я начал обретать мир. Когда вернулся домой, почувствовал родное тепло, обрел семью.

– Он вытеснил меня. Полностью. Я ничего не помню о драке. Только по следам сумел частично восстановить произошедшее. Но это не помогло вернуть воспоминания, потому что их нет. Это был не я. Ты понимаешь? Он становится сильнее.

На то, чтобы довести свою мысль до конца, мне не хватило смелости. Поэтому я умолкаю и жду, что скажет Август.

Он вдруг обнимает меня. Прижимает к себе. Я стою, опустив руки, не осмеливаясь ответить на его объятие, и молюсь, чтобы Охотник не принял этот жест за вторжение на личную территорию. Но зверь молчит, то ли ему хватило драки, то ли Август действительно обладает даром укрощать таких, как он. Последнее обнадеживает – значит, я смогу быть рядом с ним. Только сейчас приходит осознание, насколько больно и страшно будет потерять всех, с кем я сблизился за прошедший год. Я действительно привязался к ним. И вряд ли смогу быть счастлив без своей семьи. Неужели, чтобы это понять, нужно было пройти через такие испытания?

– Все наладится. Ты сильный, и ты справишься. Будет нелегко, да. Главное, не спеши с выводами. Один случай еще ни о чем не говорит. Тебе грозила реальная опасность, и часть тебя решила отступить, чтобы не мешать. Это было нужно для выживания. Ты не такой, как старые Охотники, помни об этом. Какими бы ни были твои предки, они – не ты. Они передали тебе часть своих демонов, но только часть, – голос Августа звучит успокаивающе. Он единственный, кто может вот так, сходу, понять мои невысказанные страхи и тревоги.

Мне отчаянно хочется верить его словам. Я цепляюсь за них, повторяю про себя, чтобы лучше запомнить.

– Я рад, что ты в порядке. Ну, или почти, – он наконец отпускает меня, – Ты легко отделался, могло быть гораздо хуже. В такие моменты я рад, что у тебя есть Охотник. Он защищает вас обоих. Может, совсем не случайно тогда я выбрал именно его, может, так хотела она, заранее зная, что тебя ждет.

– По-моему, он и притягивает все эти неприятности, – я все еще стою с опущенной головой.

– Не соглашусь. Помнишь, что я говорил о твоей прабабке? Она потеряла своих сыновей, и, возможно, в ту ночь специально призвала Охотника, чтобы он помогал тебе. Пока он рядом – ты живешь. Когда он исчез – ты едва не умер.

Я начинаю улавливать, о чем толкует Август.

– Знаю, тебе понадобится время, чтобы все обдумать, – он улыбается, – Давай перекусим и слегка отвлечемся от этой темы. Петр должен приехать примерно через пару часов, если, конечно, повезет с паромом, а нам надо сообразить, как разместить студентов в этой норе и организовать спальные места.

Я с радостью следую за ним. Он прав – нужно заняться делами.

Прошлое

Старший не заметил, как провалился в сон, сказалась усталость, как-никак, бежал несколько часов. Он хоть и был налегке, но все равно вымотался, от тепла и сытости его быстро разморило. Бежать в бледном свете луны было нелегко, приходилось продвигаться буквально вслепую, надеясь, что ночное зрение не подведет, и он не споткнется и не оступится.

Лес для большинства казался живым существом с каким-то зловредным разумом, он словно нарочно замедлял продвижение людей, пытался сбить их с пути и увести в сторону, но этот человек уверенно стремился к месту назначения. Пока снег не выпадет, в чаще так и будет царить кромешная темень, всепоглощающая, жадная, в которой легко потерять не только направление, но и самого себя. Многие торгоны боялись осенних ночей, их непроницаемо плотного мрака; в эти часы они старались держаться ближе к своей деревне, к знакомым местам. Исключением были сыновья вожака – те будто обладали особым зрением, которое не подводило их даже в облачную погоду. Что старший, что младший – оба проводили много времени в тайге, бесстрашно бросая вызов самым беспросветным ночам. Сородичей поражало их поведение; людская молва приписывала братьям сверхъестественные способности. На деле все обстояло гораздо проще –мальчики с детства учились преодолевать страх, подначивая друг друга и сбегая из безопасности своих домов в неизвестность ночи. Они терпеливо ждали, когда взрослые уснут, и под покровом темноты тихо ускользали в лес. Вначале инстинктивно держались близко к деревне, но постепенно стали уходить все дальше и дальше. Обоих до глубины души поражала перемена, которая происходила с привычным миром, когда ночь раскидывала над ним свой усыпанный звездами полог. Им было знакомо каждое дерево в округе, каждая особенность рельефа, каждый изгиб реки, каждое озеро; но в неподвижном лунном свете все это таинственным образом преображалось, становилось чужим. Дети постепенно открывали этот мир заново, видели его изнанку, шли, крепко держась за руки, охваченные священным ужасом. Но ни один из них не дрогнул, не побежал назад, и спустя годы ночь вознаградила их за мужество – теперь они были полноправными ее обитателями.

Перед тем, как отключиться, старший продолжал видеть перед внутренним взором бесконечные ряды деревьев. Они медленно шествовали мимо, словно он стоял на месте, а лес мчался куда-то вперед и вниз. Ему с детства нравилось это ощущение, нравилось представлять, каким его видят птицы с высоты. Крошечный человечек, затерянный в бесконечном зеленом море тайги. Такой маленький, но такой самоуверенный, способный бросить вызов силам природы и одержать над ними верх. На бегу он становился чем-то большим – свободным, сильным, быстрым. Он несся наперегонки с ветром, и лес покорно расступался, отводил в сторону ветки и отодвигал цепкие кусты, из ниоткуда появлялись и покорно ложились под ноги удобные тропы, с которых непостижимым образом исчезали поваленные деревья и прочие препятствия, а речки по его прихоти меняли свои русла прямо на глазах. Он бежал, испытывая восторг от открывающихся возможностей, ноги без устали несли легкое тело, и казалось, что еще чуть-чуть – и он сможет обогнать время. Вынырнуть в далеком будущем, где все будет по-другому, он не знал, как именно, просто иначе, не так, как сейчас. Он слышал свое дыхание – ровное и глубокое на открытой местности, прерывистое и тяжелое в чаще и на подъемах; слышал, как бьется сердце, как оно мощными толчками разносит кровь по всему телу; слышал мягкий шорох, с которым ступня опускалась на землю, треск сучьев, шепот травы, песню ветра в ушах, назойливый писк комаров и мошкары; его слух становился таким же чутким, как у зверя. Он бежал – и его зрение улавливало малейшую неровность почвы, каждое препятствие, которое нужно было перепрыгнуть; они не замедляли его продвижение, наоборот, разгоряченные мышцы требовали все новых испытаний; преодолев очередной сложный участок, он чувствовал торжество и довольство, и это в свою очередь заставляло его с новыми силами устремляться вперед. Иногда бурлящая радость, которую он испытывал в эти минуты, вырывалась наружу мощным звериным рыком, которым он оглашал округу, звуком, исходящим из самого нутра, из самых темных глубин, словно там все время таился какой-то хищник, и лишь в такие мгновения он мог заявить о себе.