Участковый. Ментовские байки. Повести и рассказы. Книга первая

– Да, но и с правом публикации в Петербурге! Это было воистину наградой!

– Вы полагаете, он не был её осведомителем? Слишком много сыра!

– А зачем она попросила философа обучать математике великого князя Павла Петровича? – продолжаю я.

– Да, но он ответил отказом, – парировала учительница истории.

– Да, но зато Дидро аналогичное предложение – посетить Россию – было сделано, и великий француз два года гостил в Петербурге!

– Не совсем, по просьбе Екатерины он редактировал уставы воспитательных учреждений, и, кажется, занимался составлением проекта народного образования.

– Вы восхитительны, Марья Петровна! Будь я Дидро, я бы восхвалял вас, как Екатерину! Помните, по возвращении на родину философ не переставал восхищаться ею! «Что за государыня! Что за необыкновенная женщина! Это душа Брута в образе Клеопатры!»

– Не мудрено, что узнав о его нужде в деньгах, она выкупила у него библиотеку за пятнадцать тысяч франков, но оставила библиотеку у него же дома, притом назначив его же хранителем книг с приличным жалованием.

– Вот почему я жалею, что о вас государство не заботится.

– Ну, перестаньте же… Главное, просвещение оставляет след. Кто, как не Вольтер сформировал её разум и убеждения? «Опыт о правах и духе народов»… это произвело на неё глубокое впечатление… не государи и войны, а законы, искусства, нравы и обычаи составляют содержание Истории.

Восхитительно! Был бы я Вольтером, я бы воскликнул, как он о Екатерине: «О, звезда Севера! Северная Семирамида! Благодетельница всех народов!» Кажется так.

– Всё это очень подозрительно… ваши познания, – говорит Марья Петровна. – Скажите честно, к какой операции вы меня готовите. Вы не участковый, вы тайный агент КГБ, участковые не цитируют Дидро и Вольтера!

Тут мне пришлось рассказать, что в своё время, а тому уже пятый год, на историческом кружке я выступил с докладом: «Наказ» для Уложенной комиссии, и влияние на Екатерину Вторую французских просветителей восемнадцатого века». Первоисточником в той научной работе стала переписка Екатерины с этими вот тремя просветителями, да ещё со всезнайкой-корреспондентом европейского света Гриммом, который организовал в Париже газету «Корреспондент», издававшуюся в рукописном виде и всего в пятнадцати экземплярах.

– Вы, может, уже знаете о моих стенгазетах? – вдруг спрашивает хозяйка.

– О каких стенгазетах?

– Вы узнали, что я сделала несколько стенгазет на наших жильцов, собираюсь их вывесить во всех подъездах, и вот вы должны сделать мне какое-то важное предложение, но не делаете. Может, там, – она показала пальцем в потолок, – решили организовать их выпуск по всей Москве?

– От вас ничего не скрыть, Марья Петровна. Только не по всей Москве, а в масштабах Орехово-Борисово. Так вы согласны?

– А чего мне отказываться. Я и в школе никому спуску не давала, стенгазеты наши занимали первые места! Но для чего такое длинное предисловие?

– А для того, что и название мы можем взять, как у Екатерины, – нашёлся я. – «Прожект»!

– Может, всё-таки, лучше, как есть, – «Прожектор»? А то придётся стирать две последние буквы. А вторая моя стенгазета «Наказ!» Это ничего, что разные названия?

– Хорошо, пусть так, – согласился я, усмехнувшись екатерининскому проекту, или «прожекту» государственного устройства России. Её «Наказ» стал руководством для депутатов всех сословий по разработке нового свода законов «Уложения»; а «Наказ» адресовался депутатам…

– Постойте, Марья Петровна, у вас, стало быть, есть и третья газета?

– А то вы не знаете?! «Уложение на лопатки бездельников!»

– Да, да, конечно… Первая газета у нас для одного подъезда – «Прожектор», для второго – «Наказ депутатам навести порядок!», а третья, стало быть, «Уложение на лопатки бездельников!»

– Да, и тунеядцев!

– Перейдём к следующим подъездам. Газеты должны получить названия и для них…

Ещё через минут десять, вздыхая, учительница истории средней школы сказала:

– А всё-таки жаль, что члены «Уложенной комиссии» и ближайшее окружение императрицы, оказались не готовы воспринять взгляды и принципы Монтескье по замене деспотического произвола в России законностью и правом… Ведь, основной мыслью императрицы было желание содействовать счастью и благосостоянию народа.

– Итак, «Народ и его право» – вот как мы назовём четвёртую газету, – подхватил я.

– Я абсолютно того же мнения. Мы все имеем право спокойно спать по ночам, а не слушать тех, кто распивает спиртные напитки! А у нас что?.. Когда же власти возьмутся за порядок всерьёз и по-настоящему?

– Увы, этого не добилась даже сама Екатерина, не добился и ваш любимый Александр, её внук!

– Но сама по себе мысль просвещения прекрасна, не правда ли? Не будем судить власть! Возьмём дело в свои руки! Никто из фараонов, императоров и королей не нёс образцовой ответственности! А кто из русских царей сделал всё для счастья и благоденствия народа?! Благие цели остались только целями на бумаге, а она стерпит всё, включая восхищение уроками французских просветителей российской императрицей.

– Вы не на меня ли намекаете, Марья Петровна? А я только что пел вам дифирамбы, как те же… не важно.

– Хотели, чтобы и я вами восхищалась? Кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку? Не надо было нападать на моего Александра!

Но у двери Марья Петровна расчувствовалась:

– Я так рада! Мой штаб, лейтенант, – отныне и навсегда, – открыт для вас в любое время суток.

– Это зависит от обстоятельств.

– Да, мы не можем никого силком заставить пить и дебоширить, чтобы появился повод их всех арестовать!

– Вот именно. А оформление газет – завершите!

Марья Петровна открывает входную дверь, выглядывает и озирается.

– Никого! Можете идти!..

Я прикладываю палец к губам и выхожу во двор. Прихожу в опорный пункт уже во второй половине дня. Капитан Артамонов что-то печатает на машинке. Мой наставник, дядь Юра, не отрывается от чтения бумаг, но встречает меня:

– Явился – не запылился! Повстречался, значит, с агентом?

– Уже сработались!

– На столе у тебя ключ от опорного, видишь, возьми.

– Денег стоит?

Старший участковый отрывается от чтения:

– Хочешь вернуть деньгами? Тогда гони пятёрку. Не за ключ – на прописку в нашем опорном. Жена не обидится?

– Да нет, конечно. А когда?

– А как самого приспичит, хотя бы и сегодня. Тебе ещё идти к Божкову – изучать административный паспорт участка.

– И всё?

– Или мало?

– Эх! И опять ты, Сеня, придёшь домой за полночь! Привыкай, такова теперь твоя селяви.

Глава 7

Превентивные меры

Хвалить себя не принято, но если сам себя не похвалишь, то от других можно не дождаться. Стажёром я оказался способным, схватывал на лету всё, чему учили. Спустя два месяца работы на участке мои «палочные» показатели по административным протоколам поползли вверх. Их я составлял по одному-два в день, а поскольку приходилось частенько прихватывать субботу и воскресенье, за месяц «палок» набиралось за полусотню. Познакомившись с Зульфией Хайдаровной, директрисой универсама, я захаживал к ней почти ежедневно. Ответьте мне, в каком продовольственном магазине на внутри дворовой территории не складирована деревянная тара? Или не разбросаны ящики из-под овощей и фруктов? Заходишь с тыла, посмотришь на хозяйственный беспорядок, да и прямиком в кабинет директора – протокол составлять. Первый раз директрису предупреждаешь и указываешь, что деревянную и картонную тару надо немедленно увозить. Хочешь – немножко отчитаешь, как провинившуюся ученицу, с неё-то всё равно, что с гуся вода.

Удивленный, я спросил мнение сослуживцев: такое положение вещей норма, либо надо дальше бороться?

– А сам как думаешь? – хитро спросили меня.

– Думаю, что она ставит меня на место. Приучает и приручает.

– Но уж больно вежливая и ничем не выказывает вражды? – вопрошает дядь Юра.

– Так это же её защита – методом нападения. Вроде превентивной меры, чтобы не копал глубже. Знай, состаляй протоколы – и тебе хорошо, и ей, – разъясняет капитан Артамонов.

– То есть, получется, – хвост виляет собакой? Нарушитель манипулирует милицией?

– Такова жизнь.

«Где-то я уже это слышал!» – буркнул я про себя. Спустя несколько дней, придя к директрисе, строго ей заявил на вновь выявленный мной непорядок:

– Вы ждёте, что бы кто-нибудь чиркнул спичкой, да бросил в мусор? Или чтобы грузчик бросил непотушенный окурок?

– Что вы такое говорите, Семён Александрович?! Мы принимаем все меры. Готовы и вам оказывать любое содействие. Вы только скажите, не стесняйтесь!

«Ишь, ещё и поощряет! Стратег!»

– Хорошо, – говорю я. – Так и зафиксируем: нарушение правил пожарной безопасности, Зульфия Хайдаровна!.. Вот, подписывайте протокол. Подписали? А теперь примите все меры и устраните выявленные мною на вашей территории недостатки. Зайду – проверю, – говорю, унося подписанную директрисой бумагу, чтобы доставить прямиком начальнику милиции Жуковскому.

Назавтра без зазрения совести составляю на опорном протокол, захожу без проверки территории вновь прямо в кабинет директора универсама. Зульфия Рагиповна всегда подписывает бумагу, не глядя.

– Я очень занята, Семён Александрович. Давайте протокол, подпишу, а поговорим потом, в другой раз, ладно?

Ну, что с неё ещё взять?! Ничего не скажешь – достойно бережёт честь заводской, то есть, торговой марки. И оплачивать штрафы ей, Зульфие Хайдаровне всё не в тягость. «Неужели так успешно торгует, что ей лично это не составляет никакого убытка?.. Впрочем, моё дело проверять подведомственную территорию: нашел нарушения должностного лица – составь протокол! Главное, подобрал ключ и, как говорят в итальянской мафии, – баста!

Второй протокол в течение рабочего дня обычно составляю на Ольгу Дмитриевну, начальника ДЭЗа. Вот её мне почему-то искренне жаль, эту симпатичную, улыбчивую, внешне всегда подчеркнуто яркую женщину с большущей копной золотых волос. Но симпатии симпатиями, а и здесь на первом месте работа. Наступит, конечно, время и мне придётся обратиться к ней с личной просьбой. Она это знает, ну, по поводу свободной, за выездом жильцов, квартиры для моей семьи. А что я могу поделать, когда уборщики мусоропроводов и дворовой территории складируют картонную бумагу прямо у подъездов? Что, пройти мимо этого факта и не составить протокол? Подумает ещё, что жильё для меня важнее совести.

Ежедневно обхожу участок, свою землю – территорию ДЭЗа. Составляю протокол и приношу симпатичной начальнице на подпись. Говорю ей всегда с огорчением:

– Подводят вас рабочие, Ольга Дмитриевна. Вы бы строже спрашивали с них, – как бы, советую.

– Ах, Семён Александрович, разве за всем уследишь? Вы знаете, сколько у меня рабочих? Вы думаете, на совещаниях я молчу? Ежедневно об этом и талдычу! Как горохом о стенку. В одно ухо влетело – в другое вылетело. Вы меня штрафуете, а я наказываю их рублем. Они терпят. А у дворников и уборщиков, сами знаете, зарплаты небольшие. Все они работают за служебное жильё – комнату в коммуналке, – разъясняет начальница, подписывая протокол.

«Подписывайте, подписывайте, не давите на жалость!» – всегда думаю я.

В конце второго месяца работы на участке на одном из совещаний Жуковский впервые упомянул мою фамилию, как стойкого бойца:

– Участковый Полищук работает у нас всего ничего, два месяца, но им уже в этом текущем месяце составлено на должностных лиц, по докладу Божкова, шестьдесят два протокола! Считай, по два протокола в день! Одним словом, молодец. Сразу видно, парень старается. А где, я спрашиваю вас, протоколы на директора продовольственного магазина, что всего-то в десяти метрах от отделения? Старший участковый Орлов, здесь?

– Так точно! – вставая, докладывает начальнику старший участковый опорного пункта милиции с Орехового бульвара.

– Что вы нам доложите, Орлов? У вас на троих участковых всего восемьдесят пять протоколов. Вы ведь зачем-то захаживаете в этот магазин? Конечно захаживаете! Да вот только не для того, чтобы составить на директора протокол за антисанитарию или противопожарную безопасность. Для того или не для того?!

Высокий стройный капитан, опустив голову вниз, помалкивает. И правильно делает. Начни оправдываться, ссылаться на занятость какими-то более важными делами, чем «палки»-протоколы, ему не поздоровится. Жуковский не жалует офицеров и рядовых, кто оправдывается. За низкие результаты по административной практике старший участковый мог быть и наказан – вплоть до вынесения выговора в личное дело. Начальник милиции был строг и справедлив:

– Садитесь, капитан Орлов, и сделайте правильные выводы.

– Есть сделать правильные выводы!

– И молодец! Скоро подходит срок на представление вас к очередному званию – «майора милиции». Всё, товарищи. Совещание закончено. Если нет вопросов, прошу разойтись по рабочим местам.

Не успевает состав подняться, как мой наставник поднимается с места и заявляет:

– Есть вопрос! Разрешите?

– Дядь Юра, только по существу! – режет в ответ Жуковский.

– Как наставник лейтенанта Полищука, о котором вы сказали доброе слово, хочу добавить и от себя. Парень этот хваткий и старательный, за полугодие у него могут быть передовые служебные показатели, я бы сказал – лучшие среди участковых!

– Но, как вы и сами заметили, мы и без того уже знаем о служебных показателях лейтенанта.

– Но тут вот что, не забыть бы… У Полищука тоже подходит срок выслуги для представления к очередному специальному званию, и я думаю, он достоин звания «старший лейтенант милиции».

Жуковский поворачивается к замполиту Ловцову:

– Николай Васильевич, подготовьте представление на имя руководства «гувэдэ» о присвоении лейтенанту Полищуку очередного специального звания.

Наставник садится и, найдя мою руку, слегка сжимает её.

Ровно через месяц, ко дню советской милиции, приказом начальника по гарнизону я носил на погонах по три звёздочки. Сослуживцы подходили, поздравляли, некоторые желали дослужиться до генеральских погон, а нет, так хоть до каракулевой папахи полковника.

На опорном пункте капитан Артамонов с неизменной приятной улыбочкой, что так выделяет его от остальных в конторе, подступил ко мне:

– Это дело, старлей Пчёлкин, надо обмыть! Пчелкиным тебя окрестили и мне это нравиться. Ты пашешь, как пчёлка. А меня за глаза можешь звать «Интеллигент». Думаешь, я не удивлён? Но это уже второе. А первое – новое звание нужно немедленно обмыть, чтобы и очередное – капитанское – не забыли.

– Заначка у меня приготовлена, – говорю, – и я готов соблюсти традиции всех поколений советской милиции – от революции и до наших дней.

– Хорошо сказал, а теперь послушай старшего, – говорит наставник. – Как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Как звёздочку обмоешь, так и впредь пойдёт. Положишь пятиконечную в сто граммов водки. И не цедить сквозь зубы.

– Можно же и звёздочку проглотить?

– А ты не глотай. Закусим же чем Бог пошлёт… А он, всевидящий, всегда нас посылает…

Артамонов на это, посмеиваясь, заявляет:

– А пока путь-дорожка ведёт в универсам к Зульфие Хайдаровне.

Дядь Юра заключает:

– На сегодня все дела отменяю. До окончания рабочего дня – выходной. Опорный закрываем, никого не принимаем, на звонки не отвечаем. Слава богу, сегодня день не приёмный. Сеня, одна нога здесь, вторая – в универсаме. Вперёд!

Не могу сообразить: сколько брать бутылок? – интересуюсь у коллег, приоткрыв дверь опорного.

– На все деньги, только не забудь о закуске.

– Это у нас значит четыре, – подсказывает Артамонов.

– Сеня, захвати протокол! – подтрунивает наставник – Составишь, заодно, на директрису! Ха-ха-ха…

…После четвёртой или пятой рюмки, соблюдая все вышеперечисленные дядь Юрой традиции службы участковых инспекторов, я признаюсь товарищам, что совсем не пью:

– Не будешь пить вовсе, в конторе заподозрят: а не замполита ли ты помощничек, а? А будешь пить в меру – доработаешь до пенсии. Ты что собираешься делать на пенсии, а, Сеня? «Пчёлка» ты наша… – Дядь Юра обнимает меня за плечи.

– О пенсии ли ему думать?!..

– Ты, знай, наливай. У меня тост.

– У меня тоже тост имеется…

Артамонов разливает по рюмкам.

– А давайте, друзья, выпьем, за… За что ещё не пили?.. – Артамонов перечисляет выпитые в мою честь здравницы, а я вдруг вспоминаю, что у жены сегодня день рождения. И я обещал ей не задерживаться. «За тобой праздничный ужин, за мной – цветы и шампанское!» – вспоминаю утреннее обещание и мне становиться невыносимо стыдно.

Объявляю коллегам:

– Между прочим, друзья, у моей любимой жены сегодня день рождения…

– И ты, партизан, молчал? Давайте же выпьем за её здоровье! Сеня, наливай!

– И как её имя?

– Мила.

– А ты поздравил Милу?

– Утром – да. А теперь поздравишь, у нас, дядь Юра, в коммуналке даже телефона нет. И вообще, который час?

– Половина второго. На метро ты уже опоздал. Но ты не расстраивайся. Ляжешь спать на стульях. Моя шинелька в шкафу висит, под голову подложишь. Итак, тост. Пьём до дна. За здоровье горячо любимой тобой супруги Милы!

– Привыкай, Сеня, к нашей нелёгкой милицейской службе. Должность у нас такая. Готовься, скоро наш профессиональный праздник – семьнадцатое ноября – день участкового инспектора милиции. А теперь закрывай изнутри опорный, чтобы тебя тут какая незамужняя не украла.

– Типун вам на язык, друзья мои хорошие…

– Гляди, и впрямь любит!

– А то! Мужик!..

                                       * * *

От Шипиловской улицы и до Орехового бульвара, между Ореховым и Борисовским проездами тянется самый большой в микрорайоне яблоневый сад. В начале мая наряжаются в бело-розовые одежды яблони и груши, привлекая к себе великое множество неутомимых тружеников – пчёл. По асфальтовым дорожкам, не спеша, радуясь теплому солнышку, прохаживаются с колясками молодые мамы и бабушки.

В сентябре месяце на отяжелевших фруктовых ветках почти до самой земли свисают сочные плоды – яблоки и груши. Подходи, местный житель, протягивай руку и снимай созревшее краснобокое яблоко или желто-зелёную грушу. Или нарви фруктов кулёк для семьи, никто тут слова худого не промолвит. Не пропадать же хорошему урожаю.

Многолюдно в яблоневом саду в теплые сентябрьские дни. На каждом шагу встречаются знакомые лица. Чем сидеть сиднем дома, лучше погулять с детьми и внуками по асфальтированным дорожкам чудного сада, подышать свежим ароматным воздухом.

Под развесистой яблоней можно повстречать и любителей хоть спозаранку заложить за воротник. Находятся и такие, кто доставляет горячительные напитки собственного производства прямо под яблоньки. Выпивохам за закуской далеко ходить не надо – протянул руку вверх, к ветке, да и сорвал сочное яблоко или вкусную грушу. Хорошо сидим!

Что хорошо одним, отдыхающим в саду под яблоньками, и некоторым другим, получающим прибыль от сбыта самогона, то плохо для третьих. Гуляющие с детьми и внуками граждане стараются обходить шумные пьяные компании стороной.

Наше отделение милиции расположено в пятидесяти метрах от изумительного по красоте яблоневого сада, на углу двух пересекающихся магистральных улиц – Шипиловской и Орехового проезда. Назавтра, в субботу руководство отделения милиции объявило сотрудникам рабочий день. Официальное название мероприятия – «рейд по борьбе с алкоголизмом». Народ окрестил такие дни по-своему – «пьяные милицейские рейды».

Участковые инспектора прибыли на работу в первую смену. Впервые вижу своих коллег в гражданской одежде. Как-то непривычно, до нелепого, кажутся начальник милиции Жуковский, замполит Ловцов и дежурный Трофимов.

После краткого пятиминутного совещания получаем в дежурной части рации и расходимся по рабочим местам, согласно заранее составленной дислокации. С оружием никого нет.

Дядь Юра, старший группы, заруливает поначалу в опорный пункт. Я и Артамонов не отстаём ни на шаг.

– К рейду подготовиться, значит, запастись протоколами, бумагой и сделать пару звонков, – объясняет мне улыбчивый капитан.

– Наипервейшее оружие участкового – ручка, блокнот и протокол, их наш брат таскает с собой все двадцать четыре часа в сутки. И оно может понадобиться нам в любом месте сада! – добавляет наставник.

Придя на рабочее место, бережно достаю из матерчатой сумки бинокль, аккуратно завёрнутый в газету, и хвастливо демонстрирую старшим товарищам увеличительную оптику военного производства.

– Подарок жене ко дню рождения от двоюродной сестры. Она работает на танковом заводе. Более года бинокль пылится в семье без дела. Вот я и подумал: авось хоть раз в деле да сгодится.

– Личное оружие в борьбе с пьянством участкового Полищука! – комментирует капитан Артамонов. Участковый берёт у меня бинокль, и, подойдя к окну, направляет на яблони.

– Ух, ты! Всё как на ладони. Алкашей пока не наблюдаю. Всё, хана им! Они и не подозревают, каким боевым секретным оружием мы отныне вооружены.

– Обалдеть! – смотрит в бинокль следующий коллега, старшой нашей группы.

Наставник медленно прочёсывает секретным окуляром всю площадь сада. Он также не сдерживается:

– Да! Нам и ходить там теперь ни к чему. Высмотрим, как орёл свои ягнята, и по-быстрому до них. Попались кудрявые! Верю, хлопцы, нарубим мы сегодня «палок». Никому в голову прежде не могло такое прийти, чтобы алкашей с помощью такой техники выявлять!

Старший участковый суёт мне обратно в руки изделие, уступая место у окна:

– Давай-ка, становись, Сеня, на капитанский мостик и делай свою работу. Высматривай клиентов. У меня тут накопилось… вынести три постановления об отказе в возбуждении уголовного дела… а посему я сажусь за печатную машинку, чтобы по твоей команде идти брать нарушителей.

У Артамонова тоже нашлась куча важных бумажных дел. И в моей папке их было уже не меньше, но не им, а мне пришла в голову затея с биноклем. Становлюсь с ним у окна, начинаю высматривать граждан, пришедших отнюдь не для прогулки по дорожкам с малыми детьми. Дядь Юра печатает на машинке, а Василий отписывает накопившиеся в папке бумаги. Начинаю комментировать происходящие в саду факты и события:

– Вижу молодую мамочку с двойной коляской. Рядом гуляют ещё трое малышей…

– Сеня, не мешай! Мы заняты делом!

В это время в саду появляются наши коллеги по цеху – участковые из соседнего опорного пункта.

– Внимание! В саду появились конкуренты по «палкам». Наблюдаю старшего участкового капитана Ремеслова, лейтенантов Мотуна и Шамбасова, а со стороны Орехового бульвара в сад входят старший участковый Арсенин с архаровцами Чупаленковым и Смыковым.

Артамонов, оставив служебные бумаги, подходит ко мне. Он желает убедиться лично. С большим удовольствием передаю поисковый инструмент шестикратного увеличения, как пост дневальному в армии.

– Действительно, вижу Арсенина и его подчинённых. Возле продовольственного начеку Посин, Орлов и Чупринский. Все в сборе. Не видать лишь алкашей в саду. Это огорчительно!

– Вася, ты не огорчайся, просто рановато ещё, клиенты подтянуться к десяти, – говорит старший, не отрываясь от печатной машинки.

– Знаю, знаю… подтянутся, когда откроются вино-водочные! Но как утомительно в засаде!

Я снова становлюсь у окна и со своего наблюдательного пункта высматриваю чуть не каждый метр солнечного осеннего сада. Не проходит и десяти минут, как я громко подаю команду:

– Внимание! Группа из трёх трезвенников располагается возле развесистой яблони. Один из них достаёт из кармана нечто напоминающее поллитровку! Как есть она!

Старший участковый строго предупреждает:

– Не до шуток, Сеня! У меня горят сроки ещё двух отказных материалов.

Опять навожу оптику. Мужики расселись, постелив на траву газету, разложили закуску: нарезанное сало кусками с палец толщиной, с белым и чёрным хлебом, огурцы, порезанные вдоль, и луковицы золотистого оттенка, от трёх до пяти штук. Откупорили ножом бутылку казёнки.

Докладываю:

– Два мужика лет под сорок и среди них зелень лет не более двадцати. Разливают по гранёным стаканам, опыт чувствуется.

Наставник, подойдя, берёт бинокль.

– Чуть правее бери, от конторы и наискосок, вот…

– Теперь вижу. Надо поспешать, а не то Арсенин или Посин со своими перехватят, им там вдвое ближе!

Спешно собираемся. Старшой командует:

– Бинокль оставить здесь. Захватить папку с протоколами. Рации выключаем, прячем под пиджаки.

Выходим и быстрым шагом направляемся к яблоневому саду.

– Ну, теперь не так бегом! По всему – успеваем, уф! Пускай уж теперь хоть выпьют нормально, – слышу голос Артамонова, когда до места захвата остаётся метров двадцать.

– Ладно, постоим минуту, передохнём.

Сорокалетних, предъявив им корочки, повязали мирно. Двадцатилетний вскочил и, как прыткий конь, рванул в галоп. Я дёрнулся было за ним, но наставник остановил: