О крестьянстве и религии. Раздумья, покаяние, итоги

В сегодняшних разговорах о ландшафте, адаптивно-ландшафтном земледелии как об исключительно ярком научном открытии (изобретении) не вспоминают почему-то, что это азбука для крестьянства, изложенная красивыми словами иностранного происхождения, а потому, видимо, «сильно» научными словами.

Это открытие только для тех, кто мог десятилетиями навязывать землеустройство, выполненное без топографических карт (они ж сугубо секретные – военные!), то есть без рельефа, с красивыми, большими полями, равного размера, нарезанными на бумаге по линейке. Для всего такого лоскутного поля одна культура и одна агротехника. А по таким полям следует «правильный» картинный севооборот во времени и пространстве. Но ведь даже в степи нет двух абсолютно одинаковых метровок (1м2)! А уж в Нечерноземье и подавно. Вот по таким умозрительным, красиво за столом сделанным схемам скручивали жизнь природы и живущего на ней крестьянства. Чтоб не завалить производство, специалистам приходилось потом делать по-своему, как надо, а зимой рисовать красивые истории полей для отчета начальству – рукамиводителям.

В своей нелегкой жизни, особенно в работе крестьяне все оценивали с точки зрения целесообразности. При обдумывании чего-то наперед никогда не отдавали и не могли отдать предпочтение несерьезным целям и делам. К примеру, главный показатель эффективности хозяйственной деятельности колхозов и совхозов в комсоветский период – урожайность никогда всерьез крестьяне не учитывали. Вятский крестьянин знал, что яровая пшеница дает невысокий урожай зерна. Но он ее сеял и получал (устойчиво по годам) зерно, необходимое для выпечки белого хлеба и праздничных кондитерских изделий. Знал он и что озимая пшеница урожайнее яровой, но не сеял ее, потому что в большинстве зим она вымерзала. Поэтому предпочтение отдавалось устойчивой к вятским суровым зимам озимой ржи, хотя ее зерно было и похуже и урожайность ниже. Риск в судьбоносных делах крестьянин исключал.

Со своих жизненных, а не показательно бутафорских комсоветских позиций, крестьяне определяли необходимость возделывания картофеля, ячменя, овса, гороха, льна, конопли и других культур, приспособленных к местным условиям. И с абсолютным недоверием воспринимали разговоры заумных идеалистов о чудо – культурах, в какие бы грозные постановления и законы они не оформлялись.

Помню, в 80е годы на Всесоюзном совещании по зернобобовым культурам, продукции которых постоянно катастрофически не хватало, несмотря на самые грозные постановления партии, мне резанул ухо постулат ученых специалистов: в Нечерноземье горох не вызревает, поэтому не нужно его здесь и сеять. Как не вызревает?

Это курс мудрых государственных чиновников на высокую урожайность, заставивший вести селекцию новых сортов с перекосом на один показатель – продуктивность, привел к созданию высокоурожайных сортов гороха, но позднеспелых с длительным вегетационным периодом. И основная часть России осталась без гороха.

Мы на картошке и горохе выжили и выросли. Эти два продукта в какой-то мере социалистическое государство все же оставляло нам. Картофель вывозить мешало бездорожье. А горох хотя и охраняли с ружьями, но нас голодных ребятишек сторожам «не хватало совести» прогонять с полей. Да и мы проявляли чудеса изобретательности, чтобы поесть гороха вдоволь незаметно.

С этим горохом запомнился один случай. Для развлечения расскажу. Году в 1950, наверное, освободившись по погодным условиям от работы пораньше, мы 11–12 летние отправились в соседнюю деревню Кугланур еще раз посмотреть какой-то фильм, у нас в деревне уже показанный. Да на нашем пути оказалось гороховое поле (ну, если в каком-то полукилометре). И мы решили «поужинать». Благополучно незаметно для сторожа устроились и наелись голодные до отвала. Прибыв в клуб к заходу солнца (а начиналось кино только в темноте – не по времени), заняли «свои ложи» на полу перед экраном. Начался показ фильма, шум которого заслонял бурные процессы сгорания гороха в наших животах. Соответствующий «дым» постепенно заполнял не слишком просторный клуб. К исходу фильма он дошел до задних рядов, где чинно сидели мужики. И тут раздался грозный вопрос:

Кто напер … ел? Буду бить!

Мы, уже не раз наученные и знавшие нешуточность таких угроз, естественно, не откликнувшись, сразу сочли целесообразным, не досмотрев фильм, исчезнуть из клуба. Отдышавшись после шустрой пробежки и видя, что погони нет, мы успокоились и сначала чинно пошли домой. Потом с исчезновением страха возникло желание побаловаться, а «пороха» еще осталось много. В результате весь километровый отрезок пути по деревне сопровождался взрывоподобным нарушением тишины и сна мирно спящих возле окон граждан в низковатых избах Кугланура.

А по-серьезному, горох как высокобелковый продукт и углеводная картошка удачно совмещаются, дополняя друг друга. И никакой при этом оскомины. Всегда их хочется есть. И в разнообразном виде они потреблялись. И на первое (карфетница, гороховица), и на второе и на третье, и при хлебопечении.

Важнейшей культурой у вятских крестьян был лен-долгунец. Трудоемкая культура, требовательная. Но лен был незаменим. Благодаря ему имели мы полный суверенитет и независимость от государства по обеспечению разнообразными тканями, растительным маслом и не только. Многообразные и многочисленные работы от посева льна до одежды из льна проводились и моими руками.

В среде неграмотных крестьян всегда находились свои Мичурины, умные и терпеливые самоучки, которые создавали местные сорта возделываемых культур, приспособленных к природным условиям и применяемым технологиям. Я не захватил Машкина Игната Кузьмича. Но наше поколение вдосталь воспользовалось плодами его садов и ягодников, заложенных и выращенных им в наших суровых климатических условиях (яблони крупноплодные и китайки, вишни, орешник, все виды смородины, малины, черемухи и рябины). Особенно хорош для малышни был его сад в центре деревни. А каких умных самостоятельных и порядочных детей вырастил он, расскажу позже. Агрономическое обеспечение в колхозе в военные и послевоенные годы неплохо осуществлял Колосов Иван Дмитриевич, хотя и учившийся, возможно, только на краткосрочных курсах.

Умно и рационально было организовано крестьянами животноводство. Очень точен выбор пород животных (лошади, коровы, овцы, козы, свиньи, куры, гуси, собаки и кошки), приспособленных к местным условиям и потребностям. Никакой экзотики. Максимум целесообразности в решении вопросов, что нужно человеку, что нужно животному. Значительная часть ноши по уходу за животными лежала на детских плечах. Поэтому я хорошо знаю существо этого вопроса.

Лошади рабочие, в меру быстрые и сильные. С лошадью крестьянин самостоятелен, ему ничего не страшно. Без лошади крестьянин – уже не крестьянин, а пролетариат, его место в городе, на услужении и на кормлении.

Коровы – молочного и мясного типа одновременно. Овцы – романовские давали и шерсть, и овчину, и мясо. Без тех и других жить крестьянин не мог. Об отходах продовольствия не могло быть и речи.

Крошки со стола сгребались хозяином в рот или в ведро для скота (ах, как не культурно! А валяющиеся на дворе батоны – не вандально?). Сброшенные в отходы продукты большого человеческого труда – высшая мера некультурности, пренебрежения к человеку.

Уход за домашними животными и их кормление – максимально благоприятные, в полную меру возможного, ресурсы делились практически пополам с хозяином. Без домашнего скота нашему крестьянину нельзя было выжить. Как и домашним животным без хозяина. Создавались условия с полным учетом требований каждого животного. Все в одной ограде и хозяин рядом. У каждого свое имя. По существу одна семья. Но глава – хозяин – крестьянин.

В пору моды на интенсификацию и соответствующие целевые программы (как обычно с громким и длинным названием) в начале 80х годов была реализована целевая научно обоснованная программа «Романовская овца». Этих овец свезли в двухэтажные современные, бетонные сооружения со всеми удобствами, где они и погибли вскорости. Эксперименты с животными (как и с людьми) очень опасны, а необдуманные и непроверенные – смерти подобны.

Организация сельскохозяйственного производства вообще требует выверенного прогнозирования, учета всего опыта, нажитого нашими предками. К тому же природа все время изменяется, нет двух одинаковых лет. Есть только в чем-то похожие. Поэтому для составления прогноза на несколько лет вперед нужен громадный интеллект, проще говоря, ум со специфическими особенностями и жизненным опытом. Иначе разорение и дальняя дорога… на пополнение пролетариата, у которого риска нет. Сказали – сделал – получил – съел, дальше опять ждать, что прикажут.

Любое дело, особенно с выходом на рынок, то есть товарное производство организуется в соответствии с имеющимися транспортными возможностями. Зачем производить, если не увезешь. В прошлое время транспортировка крестьянской продукции осуществлялась лошадьми, «бензином» для которых был овес. Поэтому большие площади и занимала эта культура. Максимум расстояния при таком транспорте – до речного порта или железнодорожной станции. В тех условиях не было возможности доставлять скоропортящуюся продукцию (молоко, мясо и т. д.) в непереработанном виде. Поэтому продукция обрабатывалась на месте.

В советское время гужевой транспорт, для которого качество дорог не было определяющим фактором, прекратил свое существование. Для современного транспорта обязательна современная дорожная сеть. Наше военизированное машиностроение попутно снабдило автомобилями и тракторами и сельское хозяйство. Построены были и прямые автострады, также с учетом в основном военных интересов. Но деревни и сельхозпредприятия так и не были подключены к ним. Какие-нибудь 15–30 км грунтовых отрезков делали производство сельхозпродукции неэффективным. В весеннюю и осеннюю распутицу возить молоко и другую скоропортящуюся продукцию – пример антиэкономики.

Хочу рассказать еще, как умно наши крестьяне решали вопросы переправы через нашу реку Пижма. Для использования пойменных богатств и заречных лесов, для езды летом на ближайший базар в село-городишко Арбаж, ближайший порт на Вятке Сорвижи и ближайшую (120 км) железнодорожную станцию Котельнич была необходима переправа.

Строительство постоянного моста потребовало бы проложить также дамбу длиной не менее 3 км, разрушило бы уникальную природную среду и стоило бы огромных затрат с неизвестным сроком окупаемости. Река-то летом небольшая, местами ширина не более 50 м, да разливалась весной широко, бурно и своенравно. Так вот каждой весной – в начале лета ставились лавы (мост) в одном и том же самом удобном месте. Рядом, на незатопляемой гриве хранились зимой материалы разобранных поздней осенью лав. Затраты на установку лав были небольшие. Работало обычно 6–8 мужиков в течение 2-3х недель. Технология работ передавалась из поколения в поколение. Запомнилось мне, как мужики орали с матерком свою «дубинушку», забивая тяжеленной дубовой «бабой» сваи в дно реки. К началу июня обычно лавы были уже готовы. Они, выдерживая вереницу конских повозок с грузом, проходящее стадо коров, грузовую небольшую автомашину («полуторку»), полностью удовлетворяли тогдашним потребностям нашей и ближайших деревень, абсолютно вписываясь в природную среду.

Да, вспомнилось еще вот что. Период, пока лавы еще не поставлены, мы – ребятня эффективно использовали для зарабатывания денег, перевозя весной через реку на лодке жителей чужих деревень, шедших на базар в Арбаж или обратно с базара. А иначе на какие деньги мы б ходили в кино, единственное «высококультурное» мероприятие в деревне без радио и электричества?

Многие говорили (да и сейчас говорят ученые марксистско-ленинского толка) о необычайно развитой коллективности русского народа и особенно крестьянства, его общинности как национальной особенности. Кстати, община была у всех народов, но только на первобытной стадии их развития (ну, как скажите, можно было убить мамонта каменными орудиями в одиночку).

У нас эта первобытность задержалась не из-за климатических условий (в Финляндии условия не менее суровые, но община благополучно прекратила свое существование в начале ХVIII века по решению их правящей элиты, понявшей, что она сдерживает экономическое развитие страны). И не из-за генетических особенностей российского крестьянства, а из-за особенностей нашей правящей элиты, которой показалось удобной эта первобытная реформа для управления жестоко закрепощенным своим «простым» народом. И они продлили ее существование до конца ХХ века.

Много говорят о «помочах». Да, при крестьянствовании без «помочи» не обойтись. Я видел их и участвовал в них. Объединялись строго по выбору. У «Емелей» на генетическом уровне заложено желание при любой работе «немного вздремнуть», вилы воткнув в общий пласт и картинно кряхтя при этом. Их знали (отметина на таких семьях сохранялась длительно), и с ними никто не объединялся и в их «помочи» не нуждался. А если уж объединялись поневоле, то учет общества, артели был жесткий и нелицеприятный.

Например, такая работа как сенокос, когда надо быстро из-за опасности дождя скосить, сгрести и, главное, застоговать большое количество сена (в малой копне сено промокнет и испортится). Заинтересованность в эффективности этой работы оставалась и в комсоветское время. Сено государство не отбирало, его потом делили в соответствии с вкладом труда на его заготовку. Каждая бригада делилась на 2 группы, чтоб численность была оптимальной для осуществления этих работ – не больше и не меньше. Чтоб не было сговора, каждый год по-разному: то по сторонам улицы, то – по концам. Каждый год в группе разные люди и другие групповоды. Должность групповода (ведущего группы, а не рукамиводителя) была очень важной. Он и организовывал работу и учитывал вклад работающих (одновременно работая и физически наравне со всеми!). Выборы групповода и его доклад по окончании кампании обсуждался на групповом собрании. Более глубокого, обстоятельного и заинтересованного собрания я в жизни своей не знал! При оценке вклада каждого участника работ учитывалась ширина покосева, занимаемое место в ряду косцов (первый – лучший, последний – самый слабый по скорости кошения). Также оценивались и другие работы. Ежегодно менялись для бригад и групп и отводимые площади лугов, ибо равнозначных по качеству лугов не было. Такая организация комплексных работ была полностью справедливой: не лишая возможности своим трудом зарабатывать больше, исключала «езду в рай на чужом горбу».

Групповодами выбирали самых авторитетных мужиков. Они разные. Каждый со своими недостатками и достоинствами. Но такие, которым дай волю и землю, накормили бы несколько Россий. О тех, кого я знал, работая под их началом, не могу не написать глубокоуважаемых слов.

Новиков Максим Акимович – фронтовик, родственник раскулаченных. Себе на уме. С саркастической, но доброй полуулыбкой. На все руки мастер – и на старинное и на современное, спокойно управляясь с любыми машинами и двигателями, не окончив никаких курсов. Вырастил и выучил трех красавиц и одного парня. Под стать ему была его жена – Настя, как звали мы Анастасию Дмитриевну.

Вахрушев Николай Андрианович – отец моего друга Ванюрки. Когда был на фронте, от молнии погибла его жена. Никогда не торопился, ходил с внешне ленивой походкой. Ни одного лишнего движения в деле. Но за ним ничего не надо переделывать. Все распоряжения – без крика, толковые. Из богатых крестьян, владевших кузницей.

Колосов Иван Васильевич – фронтовик, безвременно умерший от рака в 1953 году. Чрезвычайно справедливый, очень работящий, как и его жена Феклинья. У него был большой ухоженный дом. Его мать была моей крестной.

Колосов Андрей Афанасьевич – родившийся в далеком ХIХ веке. Воевали несколько его сыновей, да не все вернулись. Его жена Федоринья от переживания за них потеряла здоровье, не могла работать в колхозе. Но оставшиеся дети получили высшее образование (стали врачами, геологами), что для деревни было редкостью. Андрей Афанасьевич – деликатнейший, с хитрющими глазами, негромким голосом (никогда ни одного матерного слова), непьющий. Золотые руки. Стога, которые он ставил, никогда не кривились ни на один бок.

Машкин Николай Владимирович – фронтовик. Его отец был единственным мастером в деревне по изготовлению изделий из бересты: пестерей (вещмешков), бураков, туесов и т. д. Его мать, Павла, была родственницей моей бабушки по отцу (Соломониды) и также родом из деревни Алешичи (что за Пижмой). Николай Владимирович был очень порядочный, совестливый и трудолюбивый. Переживания за бессмысленную жизнь в деревне толкнули его к алкоголю, к трагической безвременной гибели.

Машкин Василий Павлович – фронтовик. Необычайно физически одаренный. Когда он парнем дрался, противники с гораздо большим весом отлетали от него, как пушинки. Его покосево было самое широкое. Помню на рыбалке весной, когда лед только сошел, он отцепил невод с глубины 5–6 м без всяких последствий для здоровья. Ничего не получая за ударный труд, пристрастился к алкоголю с трагическими последствиями, но со временем и из этих обстоятельств выбрался, и в пенсионном возрасте доживал с женой в постсоветские времена в просторной усадьбе в отстроенном большом доме.

Машкин Михаил Игнатьевич – 1925 года рождения, призванный в 17-летнем возрасте на трудовой фронт. Работал в приполярных условиях на военном заводе до окончания войны. Мой сосед. Кряжистый как дуб и одновременно энергичный и ловкий. Один из атаманов парней нашей деревни, не проигравший ни одного «сражения». Это его отец – Игнат Кузьмич – наш «Мичурин». Михаил Игнатьевич был квалифицированным механизатором широкого профиля. Любил и мог философски глубоко осмысливать жизнь.

Его старший брат, Сергей Игнатьевич, фронтовик, по состоянию здоровья не мог заниматься физическим трудом, был очень уважаемым в деревне человеком чести, умным, исключительно выдержанным, немногословным, заслуженно входил в актив управленцев колхоза.

Новиков Петр Феофанович – 1931 года рождения. Наш сосед, надежный, преданный друг моего брата Анатолия, веселый, умный, никогда неунывающий, энергичный работник на все руки, гармонист, удостоенный за доблестный труд правительственной награды, потом успешно работал бригадиром, но рано, не дожив до 50 лет умер от рака. Его племянник, единственный в округе, был народным депутатом СССР в последние годы перестройки.

Новиков Николай Николаевич – фронтовик. Молчаливый, даже угрюмый с виду, но добрый по большому счету. Медленно, но глубоко соображающий. Управлял группой без ошибок. Хотя управлять другими – не его хобби. Но свое дело делал основательно. Необычайно сильный, просто как бык. Единственный, кто мог поднять целую копну сена на стог. Но ни в каких драках никогда не участвовал. Его жена, худенькая, подарив ему несколько детей, умерла рано. И он тоже ушел за ней преждевременно.

В нашем верхнем конце жили рядом два брата. Новоселовы Семен Никитич и Иван Никитич – довольно успешно управлявший колхозом Семен (уроженец ХIХ века) и нашей четвертой бригадой Иван (инвалид войны, без одной руки). По прошествии многих лет, по-моему, никто из их подчиненных не бросал камни в их след. Семен Никитич скончался вскорости после окончания войны. Мои детские воспоминания о нем ограничиваются лишь случаями, когда по неделе он, изрядно выпивший, ходил по деревне с гармонью и распевал задорные частушки. А пел он, упоив и выпроводив очередного уполномоченного, выполнявшего коммунистическое задание снять с нас последние штаны, но после «встречи» обещавшего дать деревне железа для кузни и не губить нас, еле-еле концы с концами сводивших баб, стариков и детей, большей частью оставшихся без отцов.

Ивана Никитича я знал больше, и ребенком, и работником – колхозником 8-16 лет. Помню нас с Ванюшкой Вали Мишихи (Новиковым Иваном Михайловичем, по моим сведениям, достойно выдержавшим испытания комсоветсвих времен и живущего где-то в промышленном Урале) лет пяти первый раз взяли на сенокос. Естественно, не работать, а для развития кругозора по нашей клянчевой просьбе с выездом из дома сразу при восходе солнца.

Когда все взрослые ушли косить пока роса, мы, оставшись на рабочем стане, на краю солнечной поляны, окруженной с одной стороны могучими дубами, а с другой – зарослями веселеньких берез и осин, нашли веселое занятие – зорить осиное гнездо на ветви развесистого огромного дуба. Сначала бросая палки и отбегая при осином шипении. Когда же мы пошли в решительное наступление, подняв вдвоем длинные деревянные вилы и воткнув их в осиное гнездо, рой здоровенных ос (их особое деревенское название «девятерики») бросился в ответ на нас и как следует искусал. От нестерпимой боли мы заревели и долго еще обидчиво хныкали.

Вы чего, робяты, нюни распустили? – спросил подошедший Иван Никитич. – Пойдем-ка со мной есть смородину!

Мы, конечно, моментально согласились, и слезы наши быстро испарились. Смородина росла в болоте (никак не вспомню его название), густо заросшем ивняком, с большими кочками осоки, но летом высыхающем – в одном из концов поляны. Ягоды смородины и черной и красной были страшно вкусными, которыми мы никак не могли наесться. Поэтому, когда Иван Никитич сказал, что пора уходить, мы упросили его нас оставить и убедили его, что мы знаем, как выйти из болота.

Долго ли, коротко ли мы еще крутились между кочками выше нас, объедая один куст за другим, но внутренний голос подсказал нам, что пора уже заканчивать. Когда мы выбрались на поляну, неожиданно обнаружили, что поляна незнакома, окружена страшным темным хвойным лесом. И мы, громко заревев, быстро побежали по краю поляны, неизвестно куда … Долго ли, коротко ли мы бежали, начисто потеряв и оптимизм и разум, но вдруг видим – наши люди идут нам навстречу, поблескивая поднятыми на плечи косами… Неожиданная была для нас радость.

Прошло еще 5 лет. На очередном бригадном собрании (а мы ребятня почему-то считали целесообразным на них присутствовать) Иван Никитич вдруг сказал, что Леньке (т. е. мне) пора, уже можно, поручить самостоятельно работать (кстати, и другим моим ровесникам), закрепить за ним быка (лошади в тот год у нас болели заразным заболеванием) телегу и соответствующую сбрую. Он уже может и умеет работать.

Иван Никитич очень милосердно относился к женщинам, а по нашему словарю деревни – к бабам, которые исстрадались без мужиков. И они к нему, сломя голову, одна за другой липли, не выдерживая своих мук. С одной из них он вынужден был, оставив свою семью, уехать из деревни … Но, хороший он был человек!

Не могу не присоединить к этому списку моего отца Колосова Ивана Александровича, 1890 года рождения и старшего брата Колосова Михаила Ивановича, 1914 года рождения. Оба они внесли большую лепту в социалистическое преобразование, а лучше сказать ломку деревни, но об этом остановлюсь позже. А сейчас об их работе в мои годы (в войну и после войны).

После исключения из партии и ухода из лидеров к большой радости моей мамы с 5-ю ребятишками по лавкам, (О причинах, болезненных для него, в семье нашей не говорилось, поэтому подробности не знаю). Я видел отца в работах колхозником на общих основаниях. Работал умеючи, добросовестно, ударно. В сенокосных кампаниях его неоднократно выбирали групповодом.

Михаил, участник битвы под Москвой, после серьезного ранения был комиссован и работал в районном центре на какой-то важной должности. Перед укрупнением колхозов в числе очередных «тысячников» был направлен в наш колхоз председателем. Управлял достойно, держал дисциплину. Критиковал его за упущения на собраниях, как говорится «не взирая на лица», лишь отец, которому люди все рассказывали.

Много интересных, самостоятельных крестьян было и в других концах деревни, но подробности о них не знаю. Упомяну лишь трех «оппонентов» отца, с которыми он спорил основательно, как с политическими «оппортунистами».

Куликов Иван Куприянович, фронтовик. Крепкий мужик, самостоятельный, деловитый, но не торопливый. Громких слов от него я не слышал. В один из моих кратковременных приездов в родную деревню я увидел на большом, просторном доме Ивана Куприяновича таблицу «почетный колхозник». В последующие приезды, когда я начал по – серьезному уже размышлять о судьбе крестьянства и деревни, я внимательно вглядывался на кладбище в фотографию Ивана на памятнике. (Все бойцы революционных боев были уже там, за исключением расстрелянных «кулаков» и убитых на войне). На меня смотрели его внимательные, очень критичные глаза умного человека.

Новиков Алексей Захарович, фронтовик, основательный мужик, умевший умно беседовать и обстоятельно выступать на собраниях. Его дочь Тамара (по моему, единственная) успешно училась со мной в одном классе. Насколько мне известно, получив образование, живет где-то в городе.

Расхождения наших отцов не сказались на наших отношениях. Они были дружественные, уважительные.

Новиков Ефим Климентьевич, одного возраста с моим отцом. Жил в богатом доме. Говорил с усмешкою. Его последний сын Семен, года на четыре старше меня, перед призывом в армию в семилетке учился со мной. Похожий по характеру на своего отца. Никаких идеологических расхождений между нами не было. Моего отца очень возмущало, что один из старших его сыновей Сашко (я его не знал) отзывался о Гитлере, что он «не дурак».