Персидское дело

А дальше он поднялся по лестнице, на которой никто не стоял, вышел в просторные светлые сени, подьячий придержал Маркела, просвиристел свистящим голосом: «Семён Филиппович, наш государев дьяк», а после рында открыл дверь…

И Маркел оказался в светлой, но почти пустой хоромине, где за пустым широченным столом сидел маленький сухонький человечек, одетый очень просто и в такой же простенькой скуфейке. В руках у человечка была Маркелова подорожная. Человечек, правильней – Семён Филиппович, взял подорожную, перевернул её на оборотную сторону и начал читать вслух:

– «Маркел Петров сын Косой, родиною смолянин, полных годов 34, росту средний человек, волос русый, глаза серые, нос прям, лицом чист…»

И замолчал, посмотрел на Маркела. Маркел смотрел прямо. Семён Филиппович ещё раз глянул в подорожную, потом посмотрел на Маркела, смотрел он очень пристально, и лишь потом уже сказал:

– В персияне едешь. За слоном, наверное.

Маркел повременил немного и кивнул. Семён Филиппович продолжил:

– Прошлым летом один уже ездил. Слыхал про него?

Маркел кивнул, что слыхал.

– Вот! – уже насмешливо сказал Семён Филиппович. – Какая гордыня! И что тебе за это посулили?

Маркел негромко вздохнул.

– А вот мне, – сказал Семён Филиппович, – никогда ничего не сулят. Брать надо самому, а не тогда, когда тебе дают! – Но тут же опомнился, махнул рукой, в сердцах прибавил: – Да только кому я это говорю!

И положил перед собой подорожную, распрямил её ладонью, взял перо, тюкнул в чернильницу и расписался. После припечатал перстневой печатью, протянул Маркелу и сказал:

– Иди!

Маркел поклонился, развернулся и ушёл. Спустился вниз, в подьячью, вышел из палаты, потом из кремля, потом спускался к пристани, шёл мимо лавок. И вдруг подумалось: а что, а ведь и верно! Он же с самого утра не евший! И остановился возле лавки, купил сладкий калач, сел на завалинке, перекусил. Но брюхо ещё сильнее разыгралось. А, подумал Маркел, надо же согреться. И зашёл в кабак, а тот как раз стоял рядом, как тут было пройти мимо?

В кабаке Маркел взял шкалик, сел к столу. Отпил половинку, задумался. Думалось о всяком. За столом было много народу. Ещё бы, такой день, завтра уходят же! Маркел сидел помалкивал, по привычке слушал разговоры. Разговоры были немудрящие, как это обычно бывает. Крепко пьяных ещё не было, да и нехорошая это примета, если надрызгаться перед дорогой, подумалось. Потом стало про Параску думаться, про Нюську, замуж бы её, про Котьку Вислого, который не так уже плох. Это раньше, сразу же вспомнил Маркел, думалось, что надо выдать Нюську или за купца матёрого, или за сотника, а то и бери выше, потому что а что? А вот съездит он и привезёт слона, а государь Феодор, он же не то что его грозный родитель, а он же как дитя, слона увидит, размякнет, а слон падёт перед ним на колени, хобот поднимет, затрубит, государь всплеснёт ладошками, радостно заохает…

Но дальше Маркел представить не успел, ибо его вполголоса окликнули:

– Маркел Петрович!

Маркел опомнился и оглянулся. Возле него стоял вполне солидный человек, одетый как зажиточный посадский. Маркел молча смотрел на него.

– Маркел Петрович! – продолжал тот человек с улыбкой. – Доброго вам здоровьичка и лёгкой службы.

– Ты кто таков? – строго спросил Маркел, но так, чтобы другим слышно не было.

А тот неизвестный человек вновь улыбнулся и сказал:

– Да как это такой важный гость в таком чаду сидит? Да ещё рядом с такими пропойцами? Милости прошу, Маркел Петрович, к нам сюда, – и указал на загородку, за которой, как помнил Маркел, раньше была так называемая белая, чистая половина и Маркел там прежде сиживал, а как же.

А теперь его опять туда зовут! Но кто, подумалось, зовёт? А этот человек опять заговорил:

– Маркел Петрович, ты не беспокойся! Здесь тебя в обиду не дадут! И здесь всё твоё, что тебе только приглянется! А пока что милости прошу!

И он даже подал руку.

Но Маркел её, конечно же, не принял, но в то же время встал, взял шкалик… Тот добрый человек махнул рукой, Маркел шкалик оставил, они прошли за загородку. Там было светло и чисто. И пусто! Но стол был уже накрыт, и, так как тогда была среда, на столе была рыба. То есть много всяких разных рыб – варёных, копчёных, жареных, сквашенных… И так же стояли разные кувшинчики, баклажки, бутылочки. Прямо как у князя Семёна, подумал Маркел, садясь на лавку.

А напротив сел тот добрый человек.

– Ты кто таков? – опять спросил Маркел. – Второй раз тебя спрашиваю!

– Не извольте гневаться, Маркел Петрович, – весело ответил этот человек. – Как же тебя люди не узнают? Земля, как говорится, слухом полнится. А кто такой я? Верный холоп твой, вот кто! – и заулыбался. – А звать меня Митька Курицын, я здешний голова кабацкий.

Маркел подумал, кивнул. Курицын почтительно спросил:

– Дозвольте шкалик освежить.

Маркел дозволил. Курицын налил. Они чокнулись за знакомство, выпили. Водка была очень крепкая.

– Горит! – быстро сказал Маркел и так же быстро стал закусывать.

Курицын развёл руками и сказал:

– Недосмотрели! – Но и сразу же продолжил: – А с другой стороны, сам посуди, Маркел Петрович. Люди же ко мне зачем приходят? Чтобы захмелеть. А я им негорелую подам! За, можно сказать, последнюю деньгу! Вот мы и стараемся, гоним на совесть, люди к нам приходят, радуются. И только один змей шипит!

– Как змея звать? – спросил Маркел.

Курицын молча усмехнулся.

– Ладно, – сказал Маркел. – А что дальше?

– Не даёт змей дело делать! Что ни день, приходят его люди, нюхают. Володька Нос, площадной подьячий, и Сенька Хмырь из приказной избы. И им налей, и они пробуют. И им всё не так. А почему тогда всем другим так? А эти кричат: давай книги, покажи, что покупал, на чём замешивал, сколько выдерживал, как гнал и чем чистил! А вот чем надо, тем и чистил, и как гнал, тоже моё дело, меня мой родитель так учил, почему я теперь должен всем рассказывать… Ну и так далее, – уже не с таким задором сказал Курицын. – А они пришли и вылили весь чан. Потому что, сказали, не тот гон. А как я теперь буду гнать? Чтобы гнать, надо зерна купить, и не всякое зерно пойдёт, и также и хмель не всякий, не всякое сусло. А им что! Они приходят, говорят: а дай ведро! Как это дай, я говорю…

Вдруг Курицын остановился, замолчал, долго смотрел на Маркела, а после негромким голосом продолжил:

– А ты, господин мой, закусывай. Здесь можно закусывать. Это на чёрной половине не дают, а здесь пожалуйста. И это правильно, что царь-государь запретил давать простым людям закусывать. Им же только дай закуску, они же отсюда выходить не будут, всё пропьют! Прав государь, воистину. А этот змей, этот Семён Филиппович, ни дна ему ни покрышки, ещё и говорит: а дай! дай этому ведёрко и дай этому, и они от тебя отстанут.

– Как часто дай? – спросил Маркел.

– Каждый божий месяц, – сказал Курицын. – Как первый день приходит, так и дай.

– А что воевода?

– Ничего, – с досадой сказал Курицын. – Воеводе что? Они ему дают, и он молчит. А я… А что мне…

И тут Курицын сам замолчал, долго смотрел на Маркела, а после как бы нехотя продолжил:

– Вот ты на меня смотришь, усмехаешься. Думаешь: так мне и надо, я же народ спаиваю. А без меня они бы не спаивались, да? Да сами бы гнали и дохли! А эти, которые у меня даром берут, они что, после всё это в отхожее место выливают? Или сами пьют? Но зачем им столько?! Столько им троим не выпить! Значит, тайно продают, корчемствуют. А корчма – это ого! У меня люди до креста пропиваются, да, это правда, но потом их домой гонят. А у этих, в тайной корчме, и крест снимают, и они в кабалу запись пишут, и после во все дни за ростовые служат. Разве так можно выкупиться? Нет! Это кабала до гроба. А ты не хочешь их имать! Ты Суморокова боишься! А кому он что доброго сделал? А я на храм даю! В прошлом году давал на подновление и в этом дам. И я не разбавляю, и у меня всегда долив, меры исправные.

Тут Курицын вздохнул и замолчал. Маркел подумал и спросил:

– А что ты от меня хотел?

– Да ничего почти что, – сказал Курицын. – Хочу подать челобитную на имя государево, а ты бы, в Москву возвратившись, подал бы её. Вот и всё. Тебя в Москве, может, послушают, ты же большой человек.

Маркел недовольно вздохнул. Курицын не выдержал, опять заговорил:

– Смотришь на меня как на чёрта! А сам ты каков? Ездишь по державе, добрых людей хватаешь – и на дыбу их! И мучаешь! А я людей радую. Я наливаю им, они поют…

– Ох, уже нарадовал! – насмешливо сказал Маркел. – Но ладно! А где челобитная?

– Так я это… не ожидал! – радостно воскликнул Курицын. – Подумать надо!

– Вот и подумай! Не спеши! – сказал Маркел. – А у меня пока дело. Еду в Астрахань. И я надолго туда. Только, может, на Успенье буду возвращаться и тогда возьму.

– А… – начал было Курицын и замолчал.

Маркел понимающе хмыкнул, сказал:

– Нам божиться нельзя, мы на службе. Но если сказал, что возьму, – значит, возьму. Только бы было что брать.

Маркел встал, надел шапку.

– Маркел Петрович! – шёпотом воскликнул Курицын.

– Ладно, – сказал Маркел, – чего там. И больше не суйся. Буду ехать обратно, зайду.

И Маркел развернулся и вышел.

На дворе было уже далеко за полдень. Народу на пристани ещё прибавилось. Возле таможенной избы кто-то кричал, его пытались унять. Беспорядок, подумал Маркел, распустился народ, но подходить не стал, хватит с него и Курицына. Нет, даже больше, сердито подумал Маркел, зачем совался, обещал? Вот приедет, расскажет Параске, и та так же скажет, что зачем вы, мужики, все один за одного держитесь, кто он тебе, родной брат, что ли? Эх, только и подумалось, и с этой мыслью Маркел развернулся и пошёл к своему головному есаульному стругу.

Возле струга, на сходнях, сидел караульный. Маркел спросил, где Кирюхин.

– Ходит по каравану, – ответил караульный, – крамолу ищет.

– Это хорошо, – сказал Маркел, прошёл на корабль, залез к себе в чердак, сел, посмотрел на сундук.

Сундук был надёжной работы, кованый. Маркел осторожно тронул государеву печать, её примятый левый бок, и опять подумал, что напрасно он сошёлся с Курицыным, нельзя сразу две службы делать, надо делать одну и свою. Не пойдёт он больше к Курицыну, не его это дело, да и какая птичка-невеличка этот Курицын, да он сам кому хочешь глаза выклюет! Вот с такими и другими подобными мыслями Маркел лежал у себя в чердаке и подрёмывал. Ну ещё бы! Семь дней и ночей они почти без остановок тряслись в лодке, одолели тысячу вёрст, а то, может, и больше, так что сейчас не грех и отдохнуть.

Но только Маркел так подумал, как пришёл Кирюхин, а с ним ещё кто-то, они залезли к Кирюхину в чердак и начали о чём-то тихо совещаться, потом они стали говорить всё громче, потом даже заспорили, а после Кирюхин не выдержал, заглянул к Маркелу и спросил, хорошо ли он умеет считать вслух. Маркел ответил, что смотря что.

– Тогда иди к нам, – сказал Кирюхин.

Маркел пошёл. В чердаке у Кирюхина сидел тощий сердитый человек, одетый довольно богато. Кирюхин назвал его – это был Сидор Михайлов сын Лыков, тамошний таможенный голова. С Сидором была таможенная книга, она лежала перед ним на столике, а сам Сидор держал в руке перо, а перед ним стояла чернильница.

– Сто восемнадцать кораблей, – сказал Кирюхин.

– Сто четырнадцать, – поправил его Сидор.

– Четверо ещё придут, – сказал Кирюхин. – Потом, что ли, всё с самого начала переписывать?

И повернувшись к Маркелу, сказал, чтобы тот садился. Маркел сел. Кирюхин потянулся к Сидору, молча отнял у него перо, протянул Маркелу и показал, куда записывать. Маркел записал 114 и 4 с титлами, а чуть дальше – 118.

– Э! – только и воскликнул Сидор.

– Девять стругов по семь сажен, по полтора рубля, – продолжал Кирюхин.

– Тринадцать с полтиной, – ответил Маркел.

– Да сбор с головы по алтыну!

– Семнадцать алтын!

– Амбарщина пятнадцать лавок с прилавками, по три деньги за неделю, пять недель.

– Один рубль двенадцать копеек и одна деньга-московка.

– Да ты, как государева таможенная сажень, считаешь! – с уважением сказал Кирюхин и задумался. Потом передал Маркелу таможенную книгу и сказал, что он будет зачитывать, а Маркел записывать, сколько получится.

– А мне что делать? – спросил Сидор.

– А ты вели своим, чтобы принесли горячего, – сказал Кирюхин. – А горелого чтобы пока что не носили.

Сидор ушёл, а Маркел и Кирюхин продолжали пролистывать книгу и пересчитывать там, где было много помарок и исправлений. Сидор пришёл с людьми. Люди принесли горячего, скоромного. Перекусили, после посидели ещё с час, наверное, не меньше, и набрали лишку пять с двугривенным. Кирюхин был очень доволен! Лыков молча гневался. А у Маркела голова шла кругом. Да и уже начало темнеть! Маркел поднялся и ушёл к себе. Ему принесли овчин и постелили. Маркел снял шапку и разулся, лёг и очень быстро задремал, а там и заснул. Но руку с сундука не убирал, а так и пролежал всю ночь на одном боку. Спать было не совсем удобно, но зато надёжно.

Утром, только начало светать, все стали разом подниматься. А Кирюхин уже ходил взад-вперёд возле струга по пристани, к нему подходили какие-то люди и о чём-то спрашивали, Кирюхин одних успокаивал, а на других покрикивал.

Потом с разных сторон зашумели:

– Идут! Идут! – и стали разбегаться по своим местам.

На площадь перед пристанью вышли стрельцы, у них начали бить в бубны. Потом как-то сразу из-за стрельцов вышел матёрый боярин в матёрой же шапке, бородатый, длинноусый, на вид очень грозный, а рядом с ним семенил Сумороков. За Сумороковым шёл поп. Потом боярин – воевода Хлопов, конечно, Тимофей Андреевич – и Сумороков расступились, поп с причтом выступил вперёд и начал службу. Все поснимали шапки, начали креститься и отвешивать поклоны. Поп махал кадилом, пели службу. Потом служба закончилась, хор отступил, Хлопов махнул рукой, на горе в кремле заиграли колокола, и все мало-помалу начали отчаливать – но по порядку.

Глава 6

А порядок был такой – впереди шёл головной есаульный струг, а на нём Кирюхин и Маркел, и сорок стрельцов на вёслах, и корабельщики, трое, потом шли корабли с товарами, их было, как вчера было посчитано, сто восемнадцать, а ещё в хвосте, на всякий случай, шёл ещё один есаульный струг со стрельцами, так называемый хвостовой есаульный струг под началом полусотенного головы Елизара Смыкова, подъесаула. То есть всего тогда из Нижнего вышло ровно сто двадцать кораблей. И все сразу повернули на Казань! Вот где было тесноты да толкотни! Вот где Кирюхин накричался, наорался и наразмахивался руками! Но, как после оказалось, он не зря орал: купцы вскоре хоть и сбились в стадо, но уже не давили один другого, не ломали вёсла, а выстроились в караван, то есть впереди шли большие и быстрые, а сзади малые и неповоротливые, за которыми тянулся, а куда ему было деваться, Смыков.

И так они шли восемь дней – через Василь-город, Козьмодемьянск, Чебоксары, Кокшайск и Свияжск. Скукотища была просто страшная. В чердаке было душно, Маркел уже давно снял шубу и укрыл ею царский сундук, а сам ходил в одном кафтане, даже, правильней, по целым дням сидел под парусом, а Кирюхин лежал у себя в чердаке, на корме, и дремал. Маркел посматривал на берега. Правый, горный берег был тёмный, заросший, зато левый, луговой, Маркела очень радовал. Какие там были густые травы, а какие они сочные! Эх, думал Маркел, вот бы куда скотину выпустить, да вот хотя бы слона…

И смущался, отворачивался, смотрел в другую сторону, но что бы он там ни видел, ни слышал, а его мысли всё равно опять возвращались к слону. И чем ближе они подходили к Казани, тем больше Маркел думал о слоне. Ни о чём другом больше не думалось! Да и то, что думалось, была, чувствовал Маркел, такая дрянь, что лучше никому об этом не рассказывать. И он молчал, смотрел по сторонам, позёвывал, он же в Казани был уже раз десять, что ему было там высматривать? Поэтому теперь всего веселья было только то, что они с Кирюхиным, бывало, по целым дням резались в тавлеи, но и то только до той поры, пока Маркел не выиграл у Кирюхина одиннадцать рублей с полтиной – и Кирюхин сказал «хватит».

И в тот же день, то есть второго мая, на перенесение мощей благоверных князей российских Бориса и Глеба, караван прибыл в Казань. И опять началась толкотня с крикотнёй. Одни разгружались, а другие загружались, одни тащили товары к амбарам, другие в лавки, третьи на перемер, четвёртые на перевзвешивание. Кирюхин ходил гоголем, под мышкой у него была казанская таможенная книга, Кирюхин что-то важно говорил, его терпеливо слушали…

А Маркел пошёл в гору, к кремлю, или, по-татарски правильней, к кермену. Так он прошёл мимо гостиного двора, мимо таможенной избы, а дальше по Спасскому мосту к Спасским проездным воротам, но они были уже закрыты. Маркел подошёл к привратницкой, постучал условным стуком. Впривратницкой двери открылось небольшое окошко, Маркел сказал «Звенигород», ему ответили «Путивль», привратницкая дверь открылась, он вошёл.

В кремле Маркел сперва остановился и снял шапку, повернулся в сторону соборного храма Благовещения Пресвятой Богородицы и трижды перекрестился, после прочёл «Отче наш» – и уже только после этого свернул на дьячий двор. Солнце было уже далеко за полдень, Маркел спешил.

На крыльце дьячей избы стояли рынды. Маркел сказал им «Путивль». Рынды опустили бердыши и расступились. Маркел прошёл дальше. Там возле лестницы стоял стрелец, который узнал Маркела, усмехнулся и показал пальцем наверх, то есть на второй этаж. Маркел поднялся туда, повернул, где надо, сказал, как и положено, «Путивль», и его провели прямо к позолоченной двери, возле которой стоял служка в дорогих одеждах. Маркел, ничего не говоря, подал служке свою подорожную. Служка взял её, ушёл за дверь. Потом довольно быстро вышел обратно, мелко поклонился и сказал входить.

Маркел вошёл. Воевода, правильнее – первый воевода на Казани, князь Иван Михайлович Воротынский, сам из себя тучный, грозный и уже в годах, сидел у стены на лавке. Перед князем на низеньком столике лежала Маркелова подорожная. Маркел, держа в обеих руках шапку, поклонился великим обычаем. Воротынский молчал. Маркел стоял согнувшись. Воротынский усмехнулся и спросил:

– Князя Семёна человек, так, что ли?

– Точно так, – ответил Маркел, распрямляясь.

– Что, – дальше спросил Воротынский, – опять у нас что-то не ладно, коли ты приехал?

– У вас всё ладно, – ответил Маркел, – а вот за морем не ладно.

– А что у них не так? – спросил Воротынский. И не дожидаясь ответа, продолжил: – Я слыхал, тебя в кызылбаши послали, за слоном. Так это или нет?

Маркел водил глазами по сторонам и ничего не отвечал.

– Эх, ты! – безо всякого одобрения сказал Воротынский. – Ну и ладно! – И повернувшись в сторону, окликнул: —Осорин! Иди сюда!

Маркел начал считать про себя. На счёт десять вошёл Осорин, или, если тоже правильней, то первый государев на Казани дьяк Осорин Иван.

– Ваня, – сказал, повернувшись к нему, Воротынский, – это ты мне про персиянского слона рассказывал?

Осорин кивнул, что он.

– И вот человека послали, – сказал Воротынский, указывая на Маркела.

Дьяк покачал головой, насупился, сказал:

– Недоброе это дело. Великий Турка крепко обидится. Опять будет у нас с ним война.

– Из-за слона, что ли? – спросил Воротынский.

– Слон не слон, – ответил Осорин, – а Турка этого так не оставит. Опять он сюда придёт!

– Когда это он приходил сюда? – удивился Воротынский.

– Раньше не приходил, а вот теперь придёт! – дерзко ответил Осорин. – И кого мы против него выставим? Слона, что ли? Хотя он, надо признать, зверина страшная.

– А ты что, видел его? – спросил Маркел.

– Вот как тебя! – ответил Осорин. – Я тогда в Астрахани был, государь боярин посылал. Так, государь?

Так, важно кивнул государь боярин, или, правильнее, Воротынский.

– И какой он? – спросил Маркел.

– Здоровенная зверина! – сказал Осорин. – Но очень вздорная. Если ему кто-нибудь не глянется, так он того убить готов! А что ему нас убивать? Один раз наступил, и от тебя только кучка дерьма останется.

– Но-но! – строго сказал Воротынский. – Мы не в хлеву, Осорин!

– Прости великодушно, государь, – сказал, смущаясь, Осорин.

– Я-то ладно, – сказал Воротынский. – Я в жизни всякого наслушался. А ты бы лучше что-нибудь дельное человеку сказал. Человек, может, на смерть едет, так надоумил бы ты его на что-нибудь.

– А что я? – с обидой сказал Осорин. – Я слона только один раз видел. Потом я уехал. Потом он сдох. – Тут Осорин тяжело вздохнул и прибавил: – Отпусти меня, государь боярин, мне сегодня нужно ещё три бумаги перебелить, эти же завтра уходят. – И он указал на Маркела.

– Ладно, иди, – разрешил Воротынский.

Осорин поклонился и вышел. Воротынский взял Маркелову подорожную, припечатал её печаткой, отдал Маркелу и сказал:

– Я хотел как лучше. Но какие люди стали злые, прости Господи!

И он перекрестился. Маркел перекрестился вслед за ним. Воротынский тяжело вздохнул, прибавил:

– Осорин в прошлый раз рассказывал, что есть такая страна, где одни слоны живут, а людей нет совсем. И у слонов там не житьё, а рай. Вот как Осорин рассказывал. Или это не Осорин?

Маркел молчал.

– А! – сказал Воротынский. – Иди уже! Если вспомню, после расскажу. А пока иди!

Маркел поклонился низко, потом развернулся и, не надевая шапки, вышел.

Выйдя из дьячей избы, Маркел прошёл немного и остановился. Солнце висело уже низко. Нет, подумал Маркел, в кабак он больше не пойдёт, а то вдруг опять там кого-нибудь встретит. Я, он подумал дальше, лучше пойду сразу на корабль, покуда ничего ко мне не прилипло. И он уже было повернулся уходить, как вдруг почуял, что кто-то смотрит ему в спину. Маркел обернулся и увидел стоящего у тына Родиона Збруева, тамошнего, то есть казанского, губного старосту. Збруев виновато улыбался.

– О! – строго сказал Маркел. – Вот кого я давно не видел! – И сразу же спросил: – Случилось что-нибудь?

Вместо ответа Збруев снова улыбнулся и сказал:

– Маркел Петрович! Тебя нам Бог послал!

– Зачем это? – спросил Маркел.

Збруев подошёл к Маркелу, осмотрелся по сторонам и продолжал уже негромким голосом:

– Да вот прилетели две птички. Одна кудахчет, а другая яйца носит. Которая яйца носит, у той нос крив и бровь разбита, родиною вятская, а которая кудахчет, у той на правой руке нет мизинного пальца. Таких знаешь?

– Нет, не знаю, – ответил Маркел. – Так, может, и тебе их знать не надобно?

– Может, и так, – сказал Збруев. – Да и мне что? Они завтра улетят отсюда, и мне сразу меньше забот. А вот тебе забот сразу прибавится.

– Хватит темнить, – сказал Маркел. – Рассказывай.

А сам подумал: а вот и опять прилипло, хоть никуда и не ходил!

И не ошибся! Збруев продолжал:

– Я их сразу приметил. Вороватые они какие-то! Возле кабака стояли. И с ними тележка, на ней три мешка. Старший, который с кривым носом, всё по сторонам поглядывал. А честный человек поглядывать не будет! И я один раз мимо них прошёл, второй. А после подошёл и говорю: чего везёте, голуби? А они: не твоё дело, старик. А я им сразу тогда: это мы ещё посмотрим, кто старик и кого земля раньше примет! И к голенищу!..

Тут Збруев замолчал и сделал вид, будто задумался. Маркел спросил:

– Так они, что ли, не здешние, если тебя не узнали?

– Да, не узнали, – ответил Збруев. – Потому что служба у меня такая, чтобы меня не узнавали. И я тогда дальше говорю: а это что у вас такое? Они: а тебе какое дело, ты кто такой? Я говорю: я тот, кто надо. А они: мы все здесь те, кто надо! Я думаю… Но тут вижу, идёт Гриднев Ивашка, наш новый таможенный голова. Эти двое сразу к Гридневу. И Гриднев, слышу, говорит, что всё отмечено. Тогда эти двое за свои мешки и к кораблю!

– Корабль запомнил? – спросил Маркел.

– Ну а как же! – сказал Збруев. – Малая насада. Кормщик Васька Ухов. А эти записались так: Ждан Мастрюк, это хозяин, старший, и Фомка Змей, это его работник. Так мне Гриднев сказал уже после всего того, когда они заплатили и сели. А там, на той насаде, кроме них ещё сидят…

Маркел нетерпеливо кашлянул.

– Ладно, ладно, – сказал Збруев. – Так вот, эти пришли, сели, им их мешки сбросили, они сказали, чтобы больше не бросали, их товар воды не любит. Гриднев говорит, это конечно, развернулся и пошёл. А я за ним! И всё узнал!

Маркел молчал, ждал, когда Збруев сам всё скажет. И Збруев сказал:

– Они соль везут, ты представляешь? В Астрахань они её везут!

– Соль в Астрахань? – с удивлением переспросил Маркел.

Збруев радостно кивнул, не удержался и прибавил:

– Они туда бы ещё рыбу повезли! Рыбу в Астрахань! – и засмеялся.

– И что ты про это думаешь? – спросил Маркел.

– Что у них там никакая не соль, – сказал Збруев. – Хоть я один их мешок щупал и он скрипел, как соль! И после рука была солёная. Но это не соль, Маркел Петрович! Кто это будет туда соль возить! Да вот тебе крест, что там не соль! – И Збруев перекрестился.