Полная версия
Современная греческая поэзия
Фомас Иоанну
Улица Гиппократа, 15
Штормовое предупреждение
Сколько ты ещё продержишьсяНа этом снежном склонеГде упражняютсяВ слаломе и фрирайдеМастера стихотворцыВовремя обходящиеЛюбое препятствиеРано или поздноСорвёшься с какого-нибудь обрываЗабыв поставить точкуИли что ещё хужеГлупо шлёпнешьсяНе поставив своевременно вопросительного знакаИ станешь посмешищемВзыскательного обществаЖадного до любогоВосклицательного униженияБросай это дело пока целНадвигается снежная буряА мы уже числимся пропавшими без вестиСреди всех этих многоточийВскрытие
После того как его вытащили из моряОн несколько дней просыхалЕго отбивали как осьминогаЧтобы душа в нём хоть немного смягчиласьНо он не исторгал изо ртаПоследнего словаНе желал очищатьсяОт своей последней волиИ соль на его телеБыла как пот морской глубиныКуда он вошёл и откуда вышелС напором любовникаЗнающего что каждый разМожет оказаться последнимВ зубах он упрямоСжимал ракушку из тех чтоСобирал ребёнкомСувенир пучинОберег для тех которыеПожелали ходить пешкомПо морюПоймал день?
Не торопишься ты ловить деньВремя едет верхом на своём мопедеА ты ползаешь по комнате на четверенькахИщаЛюбимую ногуНовый деньЗастаёт тебя на полуПытающегося забратьсяВ нору снаМеры предосторожности
Скажи стихамЧтобы долго не сидели на солнцеЧернеют чернеют стихиИ белые их поляСжимаются покрасневОт тревоги ожоговНачни наконец жить в тениИли хотя бы намажься кремом от загараОбеспечь себе элементарную безопасностьПотому что эта дыра душиРазрастается изо дня в деньИ во что впитаетсяВсё сияющее излияние жизни?Всё транжирство божественного?Что будет отфильтровыватьУльтрафиолетовый ужас?Теперь когда мы обнаружилиЧто шрамы на нашем телеИзменили цвет и размерИ проступают на коже как финальные титрыПотеря высоты
Небо находитсяВ свободном паденииА ты от малейшегоЗемлетрясения пугаешьсяНе дай бог земляУйдёт у тебя из-под ногМожет быть мне и завидноЧто ты смотришь в обаА я пялюсь вверхСпотыкаясь то тут, то тамИзмеряя насколько снизилсяДетский горизонтНадеясь, что настанет деньКогда мы презрев гравитациюБудем падать в сторону звёздМожет быть мне и завидноЧто ты крепко стоишь на ногахА я говорю о вещах беспочвенныхНо ты помнишь дружище как мы за одну ночьВымахивали в высотуИ просыпались готовымиСхватить небо за пятки?А теперь это небоВисит у нас над головойИ ты на него даже не смотришьКроме как если закапает дождьТогда ты его проклинаешьЧто посмело заплакатьО высоте которую потерялоВ детских глазах
Фомас Цалапатис
Утром резня, господин Крак
Бочка
Как-то утром господину Краку взгрустнулось. Он залез на бочку с селёдкой и стал смотреть в небо. Ему нравилось считать падающие самолёты. Вокруг него старики запускают воздушных змеев, и жидкая зелень. И яма, куда попадает в конце концов самое глубокое из недоумений, зарезанное, или просто защекоченное насмерть. Слышится кашель в темноте, а господин Крак всегда улыбается в самый неподходящий момент. Воздушные змеи цепляются за провода, и стариков бьёт током. Господин Крак смотрит на них. Смотрит на них и ест яблоки.
Отзвук
Господину Краку не спится. Орда гуннов не даёт ему заснуть. Каждую ночь повторяется та же история и его изводит. Один и тот же грохот сдёргивает одеяла, один и тот же грохот раздвигает шторы, раздвигает веки. Подковы их лошадей оставляют выбоины на мостовой. Из их сердитых ноздрей вырывается пар. От суровых, огороженных железом взглядов кровь стынет в жилах. От того, как они счищают с клинков человеческие останки, кровь стынет в жилах.
Они шумят, затачивая свои мечи, и шумят, поедая сырое мясо, шумят, с рёвом бросаясь в атаку, и шумят, насилуя монахов. Шумят, сжигая деревни, и шумят, создавая свои империи. Но прежде всего они шумят, когда, напившись на своих свадьбах, задыхаются от крови в переломанных носах, спящие густым сном.
Разумеется, всё это случилось в 450 году до н. э., то есть за века до того, как господин Крак лёг в постель.
Коробка
Есть у меня одна маленькая коробка, в которой постоянно кого-то режут.
Она чуть побольше коробки из-под ботинок. Чуть попроще ящика из-под сигар. Не знаю, кто и кого, но кто-то кого-то режет. Звуков оттуда не доносится (кроме тех моментов, когда они доносятся). Я ставлю её на этажерку, на стол, когда хочу провести немного времени, глядя на неё, подальше от окон, чтобы не пожелтела на солнце, ставлю её под кровать, когда хочу почувствовать себя хулиганом. В ней кого-то режут, даже когда в доме праздник, даже по воскресеньям, даже в дождливую погоду.
Когда я нашёл коробку – где и как, не скажу, – я с удовлетворением принёс её домой. В тот момент я думал, что услышу шум моря. Но там внутри происходит резня.
Мне уже дурно делалось от шума, от понимания происходящего, от разворачивающихся в коробке событий. От самого её присутствия мне делалось дурно. Нужно было что-то предпринять, избавиться от неё, успокоиться, принять ванну. Нужно было решить этот вопрос.
Так я отправил её по почте одному своему другу: у меня есть один друг, нужный только для того, чтобы дарить ему подарки. Я завернул коробку в невинную цветную бумагу, перевязал невинной цветной ленточкой. В коробке с письмами лежит коробка, и в этой коробке кого-то режут. Лежит себе в почтовом ящике и дожидается моего друга. Такая дружба, которую я поддерживаю только для того, чтобы дарить подарки.
Стихи одного плохого человека
Теперь мои дни спокойны, и сон мой крепок по ночам.Джек Лондон, «Лунный лик»Сначала мы разорвали с ней отношения.Потом разорвали ей горло.У мадам де Сталь была большущая шляпа,три кошки и корзинка, полная сонных ящериц.Она была женщинойиз тех могучих женщинс широким тазом,готовых родить целый спозаранку продравший глаза легион,готовых столкнуться с бронетранспортёроми наблюдать, как сминается листовое железо,причём сами они отделаются парой царапини, быть может, лёгкой удовлетворённой улыбкой.Жизнь, полная стонов, мозолей и плоти.О, жизнь с безвольно повисшими руками,расстилай на полу свои пластиковые пакеты:по ним пойдёт сейчастишина, бабёнка с кривыми ногами,а ты смотришь, только смотришь и просто смотришь.Но: сперва отношения,потом горло.Старая угроза моей влажной археологии,наконец-то я с тобой расквитался.Абсурдный страх моего детства, страхабсолютный.Наконец-то я узнал твою меру.Наконец-то измерил твоё падение.Ответы
В один решающий день публика потребовала, и господин Крак согласился. Он даст ответы! Он мобилизовал самые редкие слова. Украсил их значками облечённого ударения и густого придыхания[2]. Почистил зубы, отрепетировал свою речь, надел очки. Бот он поднимается на трибуну, а под ним – океан взглядов.
Господин Крак немеет, а публика, без нетерпеливости, но и без терпения, на него смотрит. И так уже не один день. Господин Крак – нежданный истукан, не могущий заговорить, не могущий – хотя бы иносказательно – стряхнуть с себя это свойство, эту инертность, бессилие, эту трещину своего имени. Произнести речь и возвратиться восвояси. Туда, где отзывы, в конечном итоге, не так уж и много значат.
О том, как разрешился этот инцидент, я ничего больше не знаю. Так что не спрашивайте. Кроме того, господин Крак – господин скучный, сплошное настоящее время глагола. И на это у меня ответов нет.
Маркос Мескос
Выкуп
Ночь после того
На прогалине их прикончили:взгляды за спину шаги за спинойчёрный лес где звери прячутся пляшущиес мертвецами – сверху с гор они спустились в ущелье: был майптицы свет и цветы бушевали под ветром: благоуханиескорбной радости или двусмысленное упование покаони шли и чуть нижепо склону над ямой выстрелы в голову.Холодный мурашки ветерок ледяной нынче первая ночь под землёйнынче пляски: нынче пляски у мертвецов.Отвлекающие манёвры
Утром дождь шептал осеннему серебряному ковруслова невнятные мимолётные – дальние голосадальние крылья за дымом за туманами чернотойнад глазами почва:базиликом белым расцветает смерть,дряхлеет якобы, но наряжается…Простая история
Был голубоглазым рослый дядя Эвфимис муж тёти Афродиты двоюродной сестры моей матери; всю жизнь возился с лошадьми телегой и огородами; выпивал и я помню как по вечерам он вываливался из пивной «Аляска» в Воденах[3] улыбаясь до ушей и шатаясь довольный прошедшим днём и своей многомилостивой жизнью «ах если бы только говорил он мне в горку перед домом не подниматься!»
Когда я смуглею от загараон приходит в мои сны добродушный огромный голубоглазый берёт меня за руку и ведёт к Лонгосу[4] перечисляя мне имена птиц и источников на их старом позабытом языке.
Скромные перерывы в селе Каламици[5]
Десять раз пробежала вверх-вниз по деревущипала пугливая белочка в спешкекорку хлеба брошенную в траве;на акации дрожит воробьишкастрастно выпрашивая на своём языкезабытое лакомство крошку какую-нибудь.Птицы
Ушедшему поэту Йоргису Павлопулосу
Птицы щита одного и птицы другого…
Гребцы небесные над кровлей ласточки низколетящие аисты воробьи зарянки дрозды щеглы и горлицы вальдшнепы в вышине подорлики и кваквы альбатросы дальние вьюрки на подоконниках —
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Героиня нескольких стихотворений поэтессы (прим. пер.).
2
Диакритические знаки, использовавшиеся в дореформенном греческом языке и часто ассоциирующиеся с трудночитаемыми старинными текстами, официозом и бюрократией (прим. пер.).
3
Водены – старое название Эдессы, родного города автора (прим. пер.).
4
Лонгос – живописная местность близ Эдессы, где находятся руины древнего города (прим. пер.).
5
Село на острове Левкада, популярный курорт (прим. пер.).
