Молчание Вселенной

Ты мой лучик света в темном царстве… – невпопад шепчу я и чувствую, как он улыбается.

Меня отпускает только через пару часов и все это время он сидит рядом и держит меня за руку. Мне хочется, чтобы время остановилось, и мы остались с ним вдвоем в это остановившемся мгновении… Я смотрю на него и слезы текут по моим щекам, я совершенно ничего не могу сделать, как и в тот день, когда пропал Костя.

– Что я буду делать без тебя? – спрашиваю его я, и мой голос охрип от слез.

Он серьезно смотрит мне в глаза:

– Жить. Учиться. Любить…

– Как я все это буду делать без тебя?

Он просто не представляет, что значит для меня. Я украдкой вытираю слезы ладонью, я не хочу выглядеть еще более жалко, чем есть на самом деле. Я знаю, что ему не нравятся слезы, тоска и уныние, поэтому я улыбаюсь. Из последних сил улыбаюсь. Он одобрительно кивает головой:

– Улыбка тебе больше к лицу. Тебе пора домой, Ника. Твои родители волнуются. Я вызову тебе такси…

В прихожей я долго стою в дверях и никак не могу выпустить его руку из своей, меня охватывает такая всеобъемлющая тоска, что мне кажется, стоит только выпустить его руку из моей, я тут же умру, просто перестану существовать. Мое существование без него просто не имеет никакого смысла.

– Как насчет прощального секса?

Он усмехается:

– Спасибо, но у меня уже был сегодня секс. Я не настолько ловелас и мачо, каким ты меня, видимо, считаешь. Я знаю, что многим девочкам нравятся плохие мальчики…

Я не хочу ехать на такси, но знаю, что в этом вопросе спорить с ним бесполезно, у Антона свои своеобразные понятия о том, как должен вести себя джентльмен. Он может морально растоптать меня, но при этом галантно придержать дверь, подать пальто, оплатить такси. Спустившись вниз, я отпускаю такси и иду домой пешком, время уже позднее, но я совершенно не боюсь, что со мной может произойти что-то плохое, все самое плохое уже произошло со мной, правда я не знаю когда, только что или же много лет назад. На темных улицах нет ни одного человека, черные сырые переулки тянутся, тянутся и тонут в холодной сентябрьской тьме. Тусклый свет далеких фонарей мутными пятнами прорезает вязкую темноту, весь мир вокруг меня наполнен белесым туманом, мельчайшие частицы водяной пыли падают на мое лицо и смешавшись со слезами стекают по подбородку вниз, растрескавшиеся тротуары утопают в мутных ручейках. Темнота, душное покрывало тумана и мутные пятна фонарей – наверное, это и есть само воплощение одиночества. Я в данный момент невероятно остро ощущаю себя именно так – бесконечно одинокой и бредущей сама не зная куда во тьму. Когда родители после пропажи Кости таскали меня к психологам, я часто рисовала свое одиночество именно так – темная улица, темная дорога, тусклый свет фонарей. Наверное, фонари все же символизируют надежду, хотя я знаю, что надежды нет.

Я возвращаюсь домой глубоко за полночь, но родители не спят, они ждут меня на кухне, оттуда в нос ударяет удушливый запах валерьянки; я прохожу в свою комнату, дверь в комнату Кости закрыта, значит, он еще не вернулся. Я редко захожу туда. После того, как он пропал семь лет назад я долго не могла переступить даже ее порога. Дверь в его комнату всегда закрыта, только иногда мама делает в ней уборку, вытирает пыль с его компакт-дисков, поправляет плакаты на стенах, перестилает его кровать. В углу стоит его рюкзак с учебниками, в шкафу висит его одежда, мы ничего не выбрасываем. Эта комната – словно капсула времени, в ней навсегда застыл тот душный июньский день. Мои картины тоже валяются здесь. Те, что у меня рука не поднялась выбросить я приносила сюда и складывала в углу. Здесь есть и те, что я рисовала в тот день, отсыревшие насквозь, краски на них смазались и потекли, сейчас уже невозможно разобрать, что же было на них. О том дне до сих пор я не помню абсолютно ничего.

Родители не заходят ко мне, после многочисленных ссор, скандалов и прочих атрибутов переходного возраста, мы с ними договорились, что они не станут так явно меня опекать, поэтому я выхожу к ним сама. Прежде чем мама начнет робко выспрашивать меня как прошел мой день, я говорю:

– Я хочу продать бабушкину квартиру. Мне нужны деньги. Я хочу последние два курса отучиться в Москве. Тем более Антон переводится туда…

Бабушка давно завещала свою квартиру нам с Костей, правда, теперь, в графе наследники, числюсь только я одна, отец молчит, а мама начинает плакать и заламывать руки:

– Зачем тебе продавать ту квартиру, ты выйдешь замуж и будешь там жить. Где ты будешь жить, если продашь ее? Бабушка всегда хотела, чтобы у вас… у тебя было свое жилье… – бормочет она.

– Мне не нужна вся сумма. Только моя половина. Когда я выйду замуж за Антона, нам явно будет где жить, а Косте мы купим новую квартиру, когда он вернется…

Мама долго молчит:

– Ника, неужели ты не понимаешь, что Антон никогда на тебе не женится? Он не для тебя. Тебе пора забыть его и заняться своей жизнью, – наконец бросает она.

Ее слова приводят меня в неописуемую ярость, в дрожь:

– Так может, и Костя никогда не вернется? Зачем мы тогда ждем, зачем все это?

Мама бросается ко мне чтобы успокоить, мне нельзя нервничать особенно после недавнего приступа. Я чувствую начинающиеся покалывания в груди, пальцы немеют, я ухожу в свою комнату и ложусь на кровать, мама заходит, что-то говорит мне и я зажимаю уши ладонями, я ее не слушаю, я не хочу ее слушать.

На следующий день Антона в университете нет, и я понимаю, что он больше тут не появится, вчера вечером он забрал оставшиеся документы. Я пишу ему сообщение, он сухо отвечает спустя два часа, что у него дела. Дурацкий, дурацкий день. Наверное, это будет самый плохой день во всей неделе. В университете все буквально валится из рук, я случайно проливаю кофе на свою блузку, теряю конспекты и потом долго хожу по аудиториям, пытаясь вспомнить, где могла их оставить. Я в такой прострации, что не помню, в какой аудитории только что проходила лекция, приходится идти к расписанию. У расписания я с удивлением понимаю, что не помню номер своей группы. Однокурсник сует мне в руки тетрадь с конспектами:

– Проснись, соня, – улыбается он, – ночью нужно спать, а не тусоваться по клубам.

Я уже не удивляюсь, что мои сокурсники думают, будто я все ночи напролет пропадаю в клубах, Антон известный клубный мальчик, а если я являюсь не то его бывшей девушкой, не то троюродной сестрой, соседкой, знакомой его родителей, все считают что я, как и он, веселюсь до утра.

Я не остаюсь на следующие две пары, выхожу из университета и медленно иду сама не знаю куда. Домой возвращаться не хочется, мама набросится с расспросами, на которые я не хочу отвечать. Утром я подала объявление о продаже квартиры, но я понимаю, что все это, конечно, затянется невероятно надолго, а деньги мне нужны прямо сейчас. Мои родители самые простые люди и денег у них никогда нет. Я даже пробую взять кредит в банке и получаю заслуженный отказ. Мне невероятно горько, сырой воздух будто бы пропах горечью, мне кажется, что даже во рту у меня разливается терпкая горечь, я уже знаю, что беспомощность всегда отдает горечью, когда ты совсем ничего не можешь сделать, только выть от бессилия. Я выхожу к реке, что неудивительно, Волга опоясывает наш город кольцом, и куда бы ты не пошел, ты непременно выходишь к воде, из-за этого здесь всегда сыро, а летом часто бывают грозы. От Волги пахнет большой рекой и выброшенными на берег водорослями, вода давно отцвела и на темных булыжниках я вижу ржавые уродливые полосы, похожие на гниющие раны. Летом, особенно когда стоит жаркий безветренный день, ее поверхность отливает синим, сейчас же она кажется совершенно серой, серые воды тихо шепчут о чем-то и наползают на серый песок, лобызают серые искореженные валуны, выступающие из воды. Раньше я часто любила сидеть у воды и слушать плеск и невнятное бормотание волн. Сейчас на пляже почти никого нет, уже холодно и даже самые смелые не купаются. Сегодня она удивительно спокойная, на ее гладкой поверхности видна лишь серая рябь, отражения бегущих облаков тоже серые, на другом берегу березы начинают желтеть, в темной зелени их кудрявых крон начинает проступать золото, как подружки в веселом хороводе они сбегают почти до самой воды. Песок под ногами тоже серый, к моим ботинкам прилипли песчинки, я сажусь на камень и смотрю на воду. Наверное, странно, почему в свои двадцать два года я чувствую себя такой потерянной и одинокой. Антон как-то говорил мне, что всю его жизнь можно описать яркими цветами, как в детском калейдоскопе. Возможно, именно это и привлекает меня в нем, его искренняя вера в то, что возможно все, стоит только захотеть, его безудержная жажда жизни. Внезапно в голову приходит мысль броситься в воду, я качаю головой, второй раз мать этого точно не переживет.

Мне звонят с незнакомого номера, я, немного помедлив, все же беру трубку, мне так хочется услышать на том конце провода чей-то простой человеческий голос, хоть на миг ощутить краткую иллюзию того, что я не одна в этом сером и холодном мире. Звонящая представляется личным помощником Александра Викторовича, отца Антона. Он передает пожелание увидится со мной немедленно, я отвечаю, что буду у него в офисе через полчаса. Я совершенно не представляю, зачем понадобилась отцу Антона. Пожалуй, это единственный человек, которого я абсолютно не понимаю, обычно я всегда чувствую, когда на меня злится Антон и обижаются родители. Этот человек всегда абсолютно бесстрастен, на его словно окаменевшем лице нельзя прочитать ни единой эмоции. У него скверная репутация в городе, очень многие его боятся и не любят, Антон же его просто ненавидит. Я без труда нахожу этот офисный центр, нарядно блестящий панорамными окнами, он также принадлежит отцу Антона, как и многая другая недвижимость в нашем городе.

Секретарь сразу провожает меня в кабинет, отец Антона сидит в огромном кожаном кресле и негромко разговаривает по телефону, я удостаиваюсь его мимолетного взгляда, он едва кивает мне в ответ на мое неловкое приветствие и глазами указывает на стул. Пока он разговаривает, я украдкой рассматриваю его профиль, я видела его буквально несколько раз вживую и огромное количество раз в местных газетах. Кажется, он занимается строительством и укладкой дорог, наверно, поэтому у нас в городе такие хреновые дороги. У него близко посаженные маленькие бесцветные глазки, мощный квадратный подбородок и крупный нос, чем-то похожий на клюв хищной птицы. От отца в Антоне нет абсолютно ничего, словно бы он не его сын, это было бы единственным разумным объяснением их странных, наполненных взаимной ненавистью отношений. Наконец, он заканчивает разговаривать по телефону и оборачивается на меня, в его глазах такое равнодушие, что я на мгновение думаю, что он вовсе не звал меня и я попала сюда по какой-то глупой ошибке.

– Ты уже знаешь, что Антон уезжает в Москву, – говорит он. Его голос тихий и при этом властный. Я робко киваю, и он продолжает: – я согласен оплатить тебе перевод в тот же университет и съем квартиры на два месяца вперед. За это время ты сможешь подыскать себе работу. Если ты согласна, отдай документы моему секретарю, она все сделает.

Он замолкает и молча смотрит на меня, я уже знаю, что в этой жизни ничего не бывает просто так и жду продолжения, возможно, он потребует стать его любовницей, Антон часто говорил о его многочисленных любовницах, которых он даже особо не скрывает. Согласна ли я на это чтобы иметь возможность быть рядом с Антоном? Я не успеваю ответить себе на этот вопрос, как он продолжает:

– Я не потребую с тебя за это ни денег ни чего-либо еще. Ступай…

Я остаюсь на месте и робко посматриваю на него:

– Я давно хотела спросить вас, зачем вы это делаете? Зачем помогаете мне? Вы оплачивали мою музыкальную школу, репетиров, мое поступление и учебу в университете. Теперь вы предлагаете оплатить мой перевод в Москву. Антон попросил вас об этом?

Он смотрит на меня в упор своими выцветшими глазками, я чувствую, что он не привык, когда ему задают вопросы.

– Антон меня ни о чем не просил, – наконец разлепляет он свои мясистые губы, – и я не думаю, что он был бы сильно рад. Он хочет покорить столицу один, и, конечно же, без тебя…

Я в замешательстве смотрю на него:

– Тогда, возможно, мне и не стоит ехать. Все бесполезно…

Он снова рассматривает меня в упор:

– Знаешь, чем отличается человек, который многого достигнет в жизни от человека, который не достигнет ничего, – негромко говорит он, – в разной постановке вопросов и целей. Тебя в последнюю очередь должно беспокоить то, чего хочет он, на первом месте всегда должно стоять то, чего хочешь ты. В этой жизни возможно все. Весь вопрос в том, как далеко ты готова ради этого зайти… Подумай над этим. А теперь иди…

Он небрежно указывает мне рукой на дверь, я прижимаю ладони к горящим щекам и неловко благодарю его. В приемной секретарь перечисляет мне список документов, которые нужно предоставить. Со следующего понедельника я могу уже учиться в Москве. Вечером мне на карту падает сумма, на которую я вполне могу прожить месяца три или четыре.

В выходные я поспешно собираюсь, мама не верит в мой отъезд, они с отцом негромко ругаются на кухне, я слышу ее тихий плачь, вдруг мне становится невыносимо жаль их оставлять, они оба выглядят такими постаревшими, растерянными и бесконечно одинокими. На мгновение я задумываюсь о том, чтобы остаться здесь, и эта мысль для меня просто невыносима, мне кажется, стоит только разорвать эту тоненькую нить, что связывает меня с Антоном и через него со всем остальным миром, как я немедленно умру. Этот серый город на берегах большой реки, где само время течет неспешно, как ее медленные сонные воды, закрытая Костина комната – все это слишком похоже на склеп.

Я уезжаю в субботу вечером, мне так странно, что до такой далекой и недавно совершенно недосягаемой для меня Москвы всего семь часов в плацкартном вагоне. Антон уехал два дня назад, мы с ним не созванивались, но, несомненно, он уже все знает. Хотя бы потому, что его мать названивает мне каждый день, а у них нет друг от друга секретов. Видимо, она решила, что я еду присматривать за ее ненаглядным сыночком. На вокзале суетливо, пассажиры и провожающие снуют туда-сюда, всюду сутолока и беспокойное оживление. Свисток поезда протяжно звенит и эхом отражается от бетонных стен, мама плачет и вытирает глаза ладонью. Мне жаль ее, но я не хочу остаться с ней и быть ей опорой в ее старости, я хочу идти вперед, там, в сияющей огнями Москве меня ждет Антон.

Глава 2

Всю дорогу до Москвы я могу сомкнуть глаз, я до сих пор не верю, что еду куда-то, в плацкартном вагоне стоит мертвая тишина, пассажиры уже легли и свет погашен, на потолке тускло светится лишь полоска ночника. Последний раз я ездила в поезде, когда мы с родителями и Костей ездили на море, мне тогда было лет тринадцать. Та поездка была совершенно другой, я плохо ее помню, я запомнила только духоту, веселый гомон и разлившееся по вагону состояние счастья. Наверно, это и есть сама квинтэссенция счастья – ехать к морю со своей семьей. Сейчас в вагоне темно и тихо, я смотрю на пробегающие за окном огоньки городов, они завораживают, сливаются в длинные разноцветные полосы и потом обрываются, когда поезд ныряет в темный сумрак леса.

К утру я совершенно разбита, я бреду куда-то вместе с гудящей толпой, и она выносит меня из огромного здания вокзала в шумный город, вокруг меня целый океан людей, он несет меня вперед и я, не имея сил противостоять потоку, послушно следую ему. Я беру такси, хотя цена, конечно, заоблачная, сейчас у меня нет сил разбираться с путанными ветками метро.

Такси долго петляет по огромному городу, но я даже не смотрю в окно, Москва совершенно не интересует меня, меня интересует только Антон. Я сама не понимаю, как стала настолько одержима им. Я уже не разбираю, любовь это или странная зависимость, но мне это совершенно не важно, мне просто нужно его видеть и, желательно, видеть каждый день. Я поднимаюсь на шестой этаж, механически звоню в звонок. Мне никто не открывает, я сетую на себя, что не позвонила своей соседке, у которой я буду снимать комнату, заранее. Наконец, я слышу за дверью топот ног, дверь мне открывает полуодетая растрепанная девица, она подслеповато щурится:

– А, это ты, что ли? – восклицает она и кивает: – заходи…

Я вхожу, и она показывает мне на дверь:

– Вот твоя комната, заходи… приходи на кухню пить чай…

Я осторожно вхожу в маленькую комнатку, моя прежняя была не в пример больше, здесь же комнатка совсем клетушка, в углу стоит древний шкаф, одной ножки у него нет и вместо нее подставлена стопка книг, я приглядываюсь – трудам В.И. Ленина, кажется, нашли новый, более достойный способ применения. Обои совсем обшарпаны, они настолько старые, что местами на них нельзя разглядеть рисунка, вверху они частично отстали и пожелтели. Комната, как и ее хозяйка, оставляют у меня самое гнетущее впечатление.

Я вхожу в кухню, у раковины стоит здоровенный бугай в одних трусах и жадно пьет воду, я чуть морщусь, терпеть не могу таких. Он выглядит как типичный гопник, черты его лица грубые, словно мать-природа вытесывала их топором. Он крепко сложен, к тому же еще и накачан сверх меры, все его тело покрыто наколками, в нем явно угадывается восточная кровь, он мерзко ухмыляется, глядя на меня. И от него жутко таращит перегаром.

Моя соседка, кажется, ее зовут Вика, толкает его с кухни, я слышу, как он одевается в комнате, далее слышатся звуки тисканий и звонкий поцелуй в щеку, наконец, я слышу, как захлопывается входная дверь.

Вика возвращается на кухню, она ужасно худая, даже худее меня, со смешным веснушчатым носом и растрепанными волосами, она молча ставит чайник на плиту, я мельком вижу, что на плите практически намертво застыли капли жира, видимо, ее не мыли пару лет, сама кухня тоже невероятно замызганная. Наверно, с моей мамой случился бы удар, если бы она увидела, где мне придется жить. Но ничего не поделаешь, эта комната стоит совсем недорого, к тому же она совсем рядом с университетом, где теперь я буду учиться.

– Это твой парень? – невпопад спрашиваю я и холодею от мысли, что он иногда будет оставаться здесь ночевать и потом расхаживать по квартире в одних трусах.

Она кивает головой:

– Типа да. Приходит иногда. Ты деньги принесла?

Я киваю, иду в свою комнату и отдаю ей три пятитысячные купюры, она их торопливо сует в карман:

– Давай еще за три месяца вперед, это резерв....

Я задыхаюсь от возмущения:

– Ты не писала ни о каком резерве, я буду платить за месяц вперед, как и договаривались!

Она нагло смотрит мне в глаза:

– Правила изменились, поняла? Плати. Или катись отсюда…

Я молча иду в комнату, первым желанием было взять свои вещи и уйти, но немного подумав, я все же беру еще сорок пять тысяч, возвращаюсь на кухню и молча кидаю на стол.

– Напиши мне расписку, что я оплатила тебе квартиру на три месяца вперед!

Она берет деньги и сует их в карман:

– Вот еще, ничего я писать не буду! Если что-то не нравится, проваливай. Только учти, что денег я не возвращаю. Сейчас я позвоню Богдану, он живо вышвырнет тебя отсюда!! Или ментов, я тебя не знаю!

Я понимаю, что она говорит о том уроде в трусах. Что ж, учитывая, что он весит как минимум в два раза больше меня, шансов у меня никаких. Я возвращаюсь в свою комнату, сажусь на кровать и начинаю реветь. Все это очень смахивает на разводку, о которых я читала в интернете. Скорее всего, никаких денег я не увижу, а от денег, которые дал мне отец Антона, осталось меньше половины. Звонит мама, я сбрасываю и пишу смс, что тут все просто чудесно.

Я никак не могу успокоится, слезы просто ручьями льются из глаз, наверно, последний раз я так плакала в день, когда пропал Костя. Постепенно слезы кончаются, я в оцепенении сижу на кровати, Вика шуршит за дверью, наконец, она заходит и робко мнется у порога:

– Теперь ты скажешь, чтобы я убиралась отсюда? Иначе ты позовешь ментов или своего парня-гопника? – в эту минуту я ненавижу ее больше всего на свете. Она отрицательно качает головой.

– Да нет, живи, что ж на мне, совсем креста что ли нет, – бормочет она и садится ко мне на кровать. – Понимаешь, это Богдан придумал, ему деньги нужны, вот он и сказал мне, пустить кого-нибудь ко мне, взять деньги и прессануть. У него сейчас проблемы, понимаешь?

Я с ненавистью смотрю на нее, меня в эту минуту меньше всего интересуют проблемы Богдана, у меня своих по горло.

– Богдан – это то самое быдло с наколками? А кто он? – спрашиваю я.

– Он бандит, на районе его все боятся – говорит Вика с такой гордостью, с какой говорят, что ее парень известный поэт или космонавт.

По-моему, он просто самое настоящее быдло. Она берет меня за руку:

– Пошли посидим где-нибудь, отпразднуем твой приезд в столицу!

Я не хочу никуда идти, но она буквально силой тащит меня за руку, я беру куртку, определенно, хуже уже просто быть не может, мы заходим в бар неподалеку, судя по всему, Вику тут хорошо знают, несколько человек подходят и начинают хлопать ее по плечам. Мы садимся за дальний столик, нам притаскивают воняющее кислым пиво, я осторожно делаю глоток и искоса разглядываю Вику, полностью поглощенную употреблением пенного напитка, она пьет его с такой жадностью, как умирающий в пустыне воду. Она совершенно не соответствует моим представлениям о столичных штучках.

– А ты давно живешь в Москве? – спрашиваю я.

– Всю жизнь, – машет рукой она.

Мне это так странно, я думала, что она такая же приезжая, как и я.

– А где твои родители? Ты живешь одна? – еще раз уточняю я, вспомнив про Богдана.

Она медлит с ответом:

– Отца у меня никогда не было, – наконец говорит она. – А мама умерла три месяца назад. Она жила в твоей комнате…

Я молчу, в это мгновение мне как никогда хочется все бросить и уехать домой, не хватало еще услышать, что она умерла именно на моей кровати.

– Она болела? – тихо спрашиваю я. Вика беспечно машет рукой:

– Типа того. Спилась она. Да забей…

Я некоторое время молчу:

– А у тебя еще кто-то есть?

Вика качает головой:

– Нет, мать-то была детдомовская. А отца я и не знала никогда. Я сама по себе. Одиночка. Лучше расскажи про себя, по тебе же видно, что ты девочка домашняя. Нахер ты приперлась в нерезиновую?

Я молчу, говорить с ней по душам я совсем не хочу, но она ждет моего ответа:

– Я из Нижнего приехала, учиться в университете. Я училась там, у себя, но перевелась…

Она шумно отхлебывает пива и отчаянно жестикулирует, чтобы принесли еще, кажется, она вся поглощена им и слушает меня вполуха.

– Ну правильно, московский диплом получше вашего… А потом останешься здесь? Типа найдешь себе кого-нибудь? С пропиской? А у тебя парень есть? Папа, мама? Братья, сестры? – сыпет вопросами Вика.

Я неопределенно киваю ей головой, но на последний вопрос так ответить нельзя, она переспрашивает и вопросительно смотрит на меня. Я не хочу ей ничего рассказывать про себя, но когда пауза становится слишком затянувшейся, я все же говорю:

– У меня есть мама и папа. И брат. Он старше меня на год…

Вика перебивает меня, она уже достаточно пьяна, во всех ее движениях сквозит нетвердость и у нее совсем мутный взгляд:

– Я всегда мечтала о брате, – шумно восклицает она, – он бы со мной играл, защищал бы от всяких мутных хмырей. А я бы донашивала его кеды и футболки. Получается, вы погодки. Он симпатичный? Похож на тебя? Покажи мне его фотографию…

Я качаю головой, у меня в телефоне нет ни одной Костиной фотографии, давнюю, где ему пятнадцать, и он улыбается своей теплой улыбкой я давно удалила, смотреть на него мне слишком больно. Наверно, сейчас он совсем другой, повзрослевший и возмужавший. Подростковый пушок на его щеках превратился в жесткую щетину, вьющиеся и торчащие вихры огрубели и стали прямыми. Мне кажется, что его русые, летом почти добела выгоравшие на солнце волосы потемнели. В его серо-зеленых глазах цвета скошенной травы я увижу не угловатого подростка, но мужчину. Все это я увижу, когда мы вновь с ним встретимся.

– У тебя нет его фоток? Вы не общаетесь? – восклицает Вика и икает от удивления.

Я просто не знаю, что ей ответить, о Косте мне сложно говорить, мне больно о нем вспоминать. С родителями мы никогда о нем не говорим, это наше молчаливое табу, лишь иногда я заглядываю в его комнату и понимаю, что он все еще не вернулся.

– У меня много фоток Антона, – наконец говорю я и улыбаюсь. Как хорошо, что у меня есть Антон, когда я вспоминаю Антона, мне всегда становится легче. Я передаю Вике телефон, она листает его фотографии, многие фотки я сохраняю с его страниц из социальных сетей, что-то он скидывает мне сам. В моем телефоне целая коллекция его фотографий, Вика довольно улыбается, разглядывая их.

– Он очень красивый, – говорит она и возвращает мне телефон, – но, наверное, у него полно девчонок. Мать говорила не связываться с красивыми, а то потом наплачешься....