Последний викинг. Великий город

– Хромец бежал от нас, как заяц, а ярл Хакон потерял на поле боя свой золотой плащ! Хороши оба! Хромец и слепец! – потешался Асмунд Костолом.

Харальд усмехнулся при упоминании о ярле Якуне, потерявшем золотой плащ. Хакон, или Якун был самым неудачливым из ярлов. Он приходился племянником конунгу данов Кнуту Могучему. Дядя поставил его править Норвегией. Не успел самонадеянный юнец семнадцати зим от роду утвердиться в новых владениях, как в Норвегию вернулся опытный в ратном деле Олав Толстый. Он задумал освободить родную страну из-под власти данов. Олав разместил два своих корабля в проливе Саудунгссунд и натянул между ними толстый канат. Хакон решил, что в проливе стоят два торговых корабля, и захотел пройти между ними. Тогда Олав и его люди подтянули канат прямо под середину киля корабля ярла и стали натягивать его с помощью ворота. Корма корабля, будучи поддета канатом, поднялась вверх, а нос погрузился в воду. Волны хлынули в носовую часть корабля, и он перевернулся. Люди Олава конунга вытянули из воды Хакона ярла и всех тех его людей, которых они смогли схватить. Олав великодушно освободил юнца, взяв с него слово, что он навсегда покинет Норвегию. Выполняя это условие, Хакон отправился в Гарды, но, как можно было понять из насмешек свеев, тоже не преуспел. Он оставил на поле битвы не только золотой плащ, но и позорную славу о себе.

Что касается Ярицлейва, то он не пал духом после поражения. Он мудро примирился с братом, разделив земли по Днепру. За Ярицлейвом остался Киев, за Мстиславом – Чернигов. Впрочем, было замечено, что Ярицлейв конунг большую часть времени предпочитал проводить в Хольмгарде. Наверное, его колебания по поводу переезда в Кэнугард отчасти были связаны с нежеланием иметь близкое соседство с Мстиславом и его удалой дружиной, для которой князь не жалел ни денег, ни яств, ни питья. Дружинники платили князю верностью и всегда были готовы к дальним походам.

Свеи охотно приняли Харальда в свой круг, усадили его на лучшее место и поднесли ему и исландцу Халльдору по братине муры. Норманн внимательно слушал, говорить же старался поменьше. Что касается исландца, то он открывал рот только для того, чтобы выпить. Они квасили еще два дня, а на третий день Асмунд обвел рукой товарищей и сказал:

– Ты видишь, мы хороши на пиру и столь же храбры в бою. Однако среди нас нет мужа знатного рода. Нам нужен морской конунг, чья родословная восходит к богам. Мы с радостью встали бы даже под знамя ребенка. Не согласишься ли ты стать нашим предводителем? Тогда мы отправимся с тобой в Миклагард.

Стараясь не поддаваться хмелю, Харальд пожал плечами.

– Не ведаю, чем вам помочь? Я человек незнатный.

Асмунд только улыбнулся на его речь:

– Когда мы были дружинниками, стольконунг рассказывал, что видел при дворе Ярицлейва знатного урмана, младшего брата норвежского конунга Олава Толстого. Он выделялся необычайно высоким ростом и по описанию очень похож на тебя. Если ты хочешь скрывать свое настоящее имя, твоя воля. Мы же сочтем за великую честь служить потомку Инглингов.

Вернувшись с попойки, Харальд крепко заснул, а утром также крепко задумался. Ярицлейв Мудрый советовал не привлекать излишнего внимания к своей особе. Но вдруг в Миклагарде его ждет ловушка? Вдвоем с исландцем они вряд ли отобьются, тогда как целую дружину непросто одолеть. Кроме того, Инглингу не пристало являться к греческому конунгу в облике простого воина. Вечером он сказал Асмунду и другим свеям:

– Да будет так! Отныне вы мои люди и должны повиноваться мне!

Харальд провел в Кэнугарде две недели и за это время его дружина пополнилась за счет тех, кто приходил под Угорскую гору с просьбой взять их в поход. Среди них были выходцы из Северных Стран, одинокие волки, давным-давно покинувшие родной очаг, а также молодые поляне и гулящие люди, неведомого рода и племени. Одним из первых пришел широкоплечий детина с румянцем во обе щеки и натруженными мозолистыми руками, похожими на клещи.

– Гостята, задушный человек, – назвал он себя.

– Ты смерд?

– Я же сказал: задушный человек. Был вольным людином, не простолюдином каким-нибудь, – с гордостью уточнил он.

Гостята был родом из племени северян. Жил он на полпути из Чернигова в Киев. Дед и отец держали кузницу, и многочисленных сыновей с детства приучили к этому ремеслу. Но одна кузня не могла всех прокормить. Гостята подумал-подумал и отправился в Киев на заработки. Там нуждались в добрых мастерах, и Гостята быстро оперился. Он завел кузницу позади Ольмина двора, принимал заказы и потихоньку набивал кубышку. Однако алчность подвела. Захотелось разбогатеть быстро и без труда.

– Бес попутал! – сокрушался Гостята. – Поверил одному обманщику из здешних жидов. Посулил три гривны барыша на одну, вложенную в его ростовщическое дело. Поручился я за него, а он убежал в чужие земли. Еще и грамоту взял со своих же жидов и хазар, дабы другие глупцы не боялись ссужать его деньгами. Кузница моя ушла за долги, а сам я попал в холопы к одному боярину. Благодарение Богу, не на веки вечные! Боярин захворал и перед кончиной в своей духовной дал вольную всей челяди. Царствие ему небесное! Теперь аз есмь задушный человек, освобожденный от холопства ради спасения хозяйской души.

Харальд подумал, что его дружине пригодится кузнец, умеющий починить меч или щит. Он согласился принять Гостяту, но предупредил его:

– Помни, я не привык повторять повеления дважды. За неповиновение полагается смерть.

– Добро, что ты грозный князь! – одобрил Гостята. – Несть коня без узды, несть князя без грозы! На том наша земля стоит!

Последними к дружине примкнул Менахем, хазарин, исповедовавший иудейскую веру. Он имел мрачный, разбойничий вид. Гостята и другие киевляне косились на иноплеменника с неприязнью, и Харальд тоже поначалу хотел отвергнуть его услуги, но потом вспомнил, как его старший брат Олав Святой принял в свое войско разбойника Торира Кукушку, оказавшегося храбрым воином и павшего во славу конунга в битве при Стикластадире. По крайней мере Менахем умел обращаться с оружием, чего нельзя было сказать про молодых полян.

За несколько дней, остававшихся до отплытия, Харальд попытался обучить новичков. Опытные свеи покатывались со смеху, тыкая пальцами в полян, неловко орудовавших копьями. Когда они меняли тяжелые копья на легкие сулицы, предназначенные для метания, почти никому не удавалось попасть в цель даже с десяти шагов. Только задушный человек Гостята бросал сулицу очень далеко и довольно метко. Харальд решил, что поставит его главным метальщиком, если им когда-нибудь удастся разжиться камнеметательным орудием. Кузнец также умело владел чеканом, то есть легким боевым топором. Впрочем, всем видам оружия Гостята предпочитал булаву, которой с одного удара разбивая в щепы шит. Выстроив на берегу разношерстное войско, Харальд пересчитал дружинников. Их было ровно полсотни человек. «Немного, впрочем, когда обо мне будут рассказывать саги, их превратят в пять сотен доблестных воинов» – подумал норманн.

При посредничестве нанятого кормчего он приобрел большую и надежную ладью. Свеи имели собственную долбленную лодку. Так они и поплыли вниз по Днепру, и через день увидели на высоком холме крепость Витичев с земляным валом и деревянными башнями. Еще в Киеве, норманн слышал, что тысяцким в крепости поставлен знатный варяжский воин Шимон Африканович. Он удивился его имени, но в Витичеве его недоумение было развеяно. Шимон Африканович оказался Сигурдом, сыном Альрика. Он принадлежал к племени данов и приходился родственником незадачливому ярлу Хакону – тому самому, кто сначала попал в ловушку к конунгу Олаву, а потом бежал от черниговцев, потеряв свой золотой плащ. На этом беды ярла Хакона не закончились. Когда он вернулся на родину, он первым делом отобрал у родственников все их имущество, чтобы восполнить потери. Одних недовольных он убил, других заточил, а третьих отправил в изгнание. Спасаясь от его самоуправства, Сигурд отправился в Гарды. Через некоторое время ярл Хакон решил жениться, поплыл за невестой в Энгланд и бесследно исчез. Говорили, что его корабль разбился о прибрежные скалы во время бури. Ярл утонул вместе со своими людьми и подарками, купленными для пышной свадьбы. Так он завершил череду неудач, из которых состояла его жизнь.

Но хотя его враг был мёртв, Сигурд решил остаться в Гардах. Он заслужил доверие Ярицлейва Мудрого, быстро поднялся до тысяцкого, породнился с одним из бояр, ему доверили крепость, от которой зависела безопасность Киева, и он имел все основания рассчитывать на почет и богатство. Так зачем же ему было возвращаться?

Варяг крестился и взял христианское имя Симон, или Шимон. Уверовал он в Господа нашего Иисуса Христа всей душой, а не так, как иные, не отрекшиеся до конца от языческой скверны. Варяг стал ревностным защитником православия. Позже, когда в Киеве святые старцы основали обитель в пещерах над Днепром, он пожертвовал на окование раки святого Феодосия пятьсот гривен серебра и пятьдесят гривен золота. За то знатному варяжскому воину Шимону Африкановичу была вечная память и похвала от печерских старцев.

Тысяцкий узнал Харальда или имел о нем тайные сведения от конунга. Между норманнами и данами не было дружбы. Скорее полянин обнял бы древлянина или кривич облобызал бы словена, чем сошлись бы жители Норвегии и Дании. Однако они оба служили конунгу Ярицлейву Мудрому и по этой причине должны были отложить распри. Тысяцкий сухо предупредил Харальда, что на одной-двух ладьях через днепровские пороги не ходят. Купцы опасаются печенегов и обычно собираются большим числом, чтобы сообща отбиваться от супостата.

– Только вчера к порогам отплыло много ладей. Сейчас под стенами крепости никого нет. Советую тебе подождать неделю-другую, пока не соберется достаточно людей.

– Я не купец, который дрожит за свой товар. Если враг нападет, мы напоим его кровью наши секиры! – ответил Харальд.

– Поступая, как хочешь. Мое долг предостеречь тебя, – закончил беседу тысяцкий.

За крепостью Витичев начинаются семь днепровских порогов. Они опасны сами по себе, но гораздо больше страха вызывают поджидающие на порогах печенеги. Следует сказать об этом племени. Они ведут кочевую жизнь, землю не пашут и не сеют, а только пасут на ней свой скот. У них много коней, коров и овец, и они продают их соседям. Однако печенеги не только торгуют с росами, булгарами, турками – так принято обозначать мадьяр. Еще чаще они нападают на их селения. Биться с печенегами непросто. Они не имеют городов и селений, которые можно было бы захватить и разорить. Кочевники подобны степному ветру. Они налетают внезапно и тут же исчезают. Их не ухватишь, как дуновение воздуха, а вездесущи они, как едкий дым. Почти каждый из полян лишился кого-то из близких родичей по вине степняков. Гостята плевался, едва речь заходила о печенегах.

– Кобылятники! С лошадей не слазят, в баню никогда не ходят, отчего на них полным-полно вшей. А когда они найдут на голове вошь, то раздавят её и жуют! Тьфу!

Греки называют этот воинственный народ пачинакитами и стараются поддерживать с ним мир. Таков обычай греков – раздувать рознь среди племен, окружающих их земли. Императора Константин Багрянородный поучал сына и наследника: «Знай, что, если у росов нет мира с пачинакитами, они не могут появиться у нашего царственного града, ибо, когда росы с ладьями приходят к речным порогам и не могут миновать их иначе, чем вытащив свои ладьи из реки и переправив, неся на плечах, нападают тогда на них люди этого народа пачинакитов и легко (не могут же росы двум трудам противостоять) побеждают и устраивают резню».

Первый из днепровских порогов называется «Не спи», хотя трудно представить человека, способного заснуть под ужасный грох, издаваемый водопадом. Мало того, что в этом месте Днепр сужается втрое против его обычной ширины, так вдобавок со дна реки поднимаются скалы, которые каменной стеной преграждают путь бурному течению. Сжатая со всех сторон вода шумно низвергается с каменных уступов. Провести долбленки можно только по мелководью у самой кромки берега. По совету опытного кормчего Харальд приказал своим людям покинуть ладьи и спрятаться за камнями, держа наготове оружие и не спуская глаз с кустов, окаймлявших берег. Несколько молодых полян разделись донага и под руководством кормчего медленно проталкивали ладьи вдоль берега.

Все пороги имеют названия на славянском и на северном языках, поскольку дружины викингов издавна проходили по этим местам. Второй порог на северном языке называется «Хольмфосси», а на славянском – «Островной праг», оба названия означают одно и тоже, ибо на нашем языке «хольм» – это остров, а «фосси» – это водопад. Порог состоит из нескольких каменных островов, расположенных на некотором расстоянии друг от друга. За «Хольмфосси» следует порог «Геланди», что на северном языке означает «Тот, что звенит». На славянском языке этот порог называется «Звонец». После того как ладьи преодолели этот порог, выбившаяся из сил дружина расположилась на ночлег. Сидя у костра, кормчий предупредил Харальда:

– Звонец зело гремит и пужает, но не так лют, как следующий порог, именуемый «Ненасытен».

Асмунд Костолом кивнул головой и добавил от себя:

– Мне доводилось слышать от товарищей про водопад Аифор. Он действительно самый опасный из всех порогов.

– Ненасытен, я же толкую, – продолжал кормчий. – Ведомо ли тебе, варяг, что в этих местах принял смерть князь Святослав Игоревич? Окаянный печенег Куря велел оковать серебром череп Святослава и пил из него на пирах.

Аифор был усеян множество каменных глыб, торчавших из пенящейся воды. На камнях гнездились птицы. Харальд сразу же узнал пеликанов, прилетавших на норвежские берега. Поляне прозвали этих прожорливых птиц с огромными клювами «ненасыты», что очень подходило к названию самого порога. Пеликаны вьют гнезда на камнях и выращивают птенцов в полной безопасности, потому что ни зверю, ни человеку нет возможности добраться до птиц из-за бурной стремнины. Здесь приходится полностью разгружать ладьи и переносить их по суше. При этом следует быть начеку, чтобы не стать жертвой печенегов.

– Тут проплывали купцы. Их ограбили и убили, – заметил Асмунд, указывая на застрявшую между камнями ладью.

На берегу валялся разорванный берестяной туесок из-под мёда. Рядом уткнулся головой в камень мертвый человек со стрелой, торчащей между лопаток. Дальше по каменной россыпи белели полотняные рубахи гребцов, упавших там, где их настигли печенежские стрелы. Двое убитых, одетых гораздо богаче остальных, скрючились на берегу, и вода омывала подошвы их сафьяновых сапог. Беглый осмотр берега показал, что нападавшие также понесли потери. За одним из камней валялся мертвый печенег. Его лицо было залито кровью, перемешавшейся с мозгами из разрубленной головы.

– Клянусь копьем Одина, его уложили секирой! Добрый удар! Кто же так постарался! – воскликнул Костолом.

Словно услышав его вопрос, с одного из маленьких каменных островков, которыми был усеян весь Днепр, поднялся полуголый мокрый человек и замахал руками. Он что-то кричал, но гул воды заглушал и его голос и крики пеликанов, встревоженных вторжением человека. Наконец, Халльдор уловил несколько слов и воскликнул:

– Он говорит на нашем языке!

Исландец закричал в ответ и сделал широкий жест, приглашая незнакомца переправиться с островка на берег. Некоторое время тот не решался, вглядываясь в дружинников, но потом убедившись, что там нет печенегов, бросился в воду. Стремнина увлекала его за собой, но он мощными гребками преодолел две трети расстояния до берега и лишь у самых скал обессилил. Свеи стояли наготове и втащили его на сушу. Полуголый незнакомец был невысок ростом и не то, чтобы толст, а скорее коренаст и избыточен плотью. Отдышавшись немного, он назвал свое имя:

– Меня зовут Ульв, сын Оспака, с Горячих Источников.

– Если ты Ульв из Горячих Источников, то мы с тобой дальние родичи. Я – Халльдор, сын Снорри Годи. Давно ли ты из Исландии? Не слышал ли, как поживает мой отец и другая родня?

– Я узнал тебя, Халльдор, хотя прошло много зим с тех пор, когда мы встречались на хуторе Священная гора, что на мысу Тора. Мужайся, у меня для тебя дурная весть. Твой отец Снорри Годи умер.

– Отец умер? – переспросил Халльдор и его голос чуть дрогнул. – Кому же достался гордор?

– Ты помнишь Болли, сына Болли?

– За него отдали мою сестру Тордис. Потом Болли отправился в дальние страны, и о нем не было вестей.

– Он вернулся в то лето, когда погиб конунг Олав Толстый, коего сейчас почитают святым. В Эйяфьорд пришел корабль Болли. Он привез с собой большие богатства из Миклагарда, где служил греческому конунгу. Болли так привык к пышности, что не желал носить никакой другой одежды, кроме одеяний из дорогих тканей, и все его оружие было украшено золотом. Его называли Болли Горделивый. На нем был пурпурный плащ, а за поясом у него был меч Фотбит (Ногорез). Крестовина меча была украшена золотой резьбой, а рукоять обвита золотой нитью. На голове у него был красовался золоченый шлем. Он ехал верхом на позлащенном седле, а на боку коня висел красный щит. Везде, где он останавливались, женщины бросали свои дела и во все глаза смотрели на Болли Горделивого и на его великолепие! Да что бабы! Когда я увидел его позолоченные латы, мне сразу опротивели наши овцы, коровы и все наша бедная островная жизнь. А еще Болли благодаря своему богатству получил звание годи.

– Он купил гордор?

– Ему не потребовалось делать это. Примерно через год после его возвращения Снорри Годи захворал. Он собрал всех родственников, кровных и прочих, а также самых уважаемых из тинговых, и огласил им свою волю. Он сказал, что тот из его сыновей, на коего он рассчитывал больше всех, а это ты, Халльдор, утонул во время поездки за корабельным лесом. Поэтому он отдает звание годи и власть над людьми своему зятю Болли, как самому достойному. Все твои братья согласились с отцом. Сейчас Болли Горделивый и его жена Тордис живут на хуторе Междуречье Счастливчиковой долины рядом с Горячими Источниками. Болли такой богатый, такой доблестный муж! Его все уважают!

Ульв отзывался о Болли с таким воодушевлением, что, наверное, мог говорить бесконечно. Однако Харальд прервал его восторженные излияния.

– Поведай о том, что произошло здесь, на порогах?

По словам Ульва, у порога собралось несколько десятков ладей, так как никто из не дерзал плыть по одиночке. Однако купцы, которых нанялся охранять Ульв, от жадности перегрузили ладью, и она застревала на каждом перекате. На пороге Аифор они изрядно замешкались, выгружая товар. Другие купцы не стали их ждать и уплыли вперед. Очевидно печенеги давно следили за ними, и не преминули воспользоваться удобным случаем.

– Они засыпали нас стрелами и во мгновение ока перебили всех, кто переносил груз. К счастью, я вовремя догадался упасть на землю и притвориться мертвым. Когда печенеги вышли из укрытия и подбежали к ладье, я вскочил на ноги и убил одного из них, а потом бросился в воду и укрылся на острове.

Харальду понравился Ульв. Исландец был отличным ратником и потешным малым. Он решил принять его в свою дружину и не прогадал. Ведь Ульв, сын Оспака, о котором идет речь, – это знаменитый Ульв Окольничий, безукоризненно служивший конунгу Харальду Суровому. Он обещал ему свою верность и сохранил ее до конца жизни.

За порогом Аифор следуют пороги Варуфос, Леанди и Струкун. Везде приходится тащить ладьи на себе, и это выматывает силы путешественников. За последним из порогов Днепр делает крутой поворот и сужается до такой степени, что пущенная с одного берега стрела легко перелетает на другой берег и падает в двухстах шагах от реки. Из бурящего водоворота выступают острые верхушки подводных скал. Впрочем, глубина в этом месте незначительная, что позволило устроить переправу, называемую на нашем языке Крария, то есть Переправа у поворота, а на славянском – Кичкас, означающее неведомо что.

– Слава Богу, миновали пороги! – воскликнул кормчий, сняв шапку и осенив себя крестом. – От Кичкаса путь по суше на Корсунь и Тмутаракань, а Днепр-батюшка далее течет тихо и плавно.

– Досадно, что нам не довелось сразиться с печенегами! – пожалел Харальд.

– Молчи, варяг! Накликаешь беду! – замахал руками кормчий.

Не успел он закончить свою речь, как на высоком берегу появились всадники. Они гарцевали на конях, осыпая стрелами ладьи внизу. Несколько дружинников, шедших по мелководью рядом с первой ладьей рухнули в воду, сразу окрасившуюся в бурый цвет. Харальд крикнул что есть мочи:

– Прячьтесь за кнорры!

От волнения он употребил северные слова, но все, включая полян, сразу же поняли его и пригнулись за ладьи, надежно защищавшие их от водопада стрел. Одни печенеги продолжали стрелять из луков, а другие начали спускаться с крытого берега. Они потрясали копьями и вращали над головой арканы, намереваясь захватить пленных. С уст норманна сами собой срывались отрывистые приказания:

– Подпустить их ближе! Нападать всем вместе!

Притаившись за носом ладьи, Харальд кусал губы от досады. Он забыл мудрые советы своего наставника Храни Путешественника, твердившего, что в походе всегда следует быть начеку. Теперь следовало вспомнить завет Храни о том, как драться против конницы. Викинги предпочитали биться пешими. Лошади хороши для поездок на дальние расстояния и для того, чтобы нести тяжелый груз. Однако опрометчиво доверять свою жизнь глупым животным, которые шарахаются от каждого куста, а иной раз пугаются собственной тени. Даже в спокойно обстановке нельзя быть уверенным в том, что норовистый конь вдруг не встанет на дыбы и не сбросит всадника. Что говорить о жарком сражении, сопровождаемым яростными возгласами воинов, громкими стонами раненых, лязгом оружия! Главное, когда бьешься в пешем строю, не дрогнуть перед лавиной коней, сотрясающих топотом землю, не побежать в испуге и не дать себя растоптать. Твердость духа дарует победу.

Рассматривая быстро спускавшихся с высокого берега печенегов, Харальд с удивлением заметил, что они мало отличаются от славян или норманнов. Он почему-то думал, что кочевники смуглы, безбороды и имеют темные волосы и узкие глаза. Между тем всадники на конях были светлокожи, а ветер развивал их длинные русые бороды и волосы. Только одежда и оружие отличали их от народов, обитавших на севере. Харальд рассчитывал, что спуск немного задержит печенегов, а самое главное – они не успеют разогнать коней на мелководье, усеянном острыми скалами. Так и случилось. Улучив момент, когда всадники приблизились и прикрывавшие их лучники вынуждены были прекратить стрельбу, чтобы не задеть своих, Харальд издал боевой клич и выскочил из-за ладьи.

На него в облаке серебряных брызг несся печенег на коне. Он занес над головой копье, намереваясь поразить им норманна, стоявшего в воде как несокрушимая скала. За ничтожный миг до того, как печенег нанес удар, Харальд шагнул в сторону, и копье поразило пустоту. Норманн подставил меч Усыпитель жизни под незащищенное брюхо пронесшегося мимо него коня. Острый дамасский клинок разрезал конское брюхо с такой легкостью, что Харальд почти не почувствовал удара. Он даже подумал, что промахнулся, но обернувшись, увидел, как конь степняка рухнул между камнями и забил копытами в месиве из воды, песка и собственных кишок. Из окровавленной воды показалась голова печенега, а потом он исчез в водовороте, расплющенный о скалы обезумевшим животным.

В это время дружинники набросились на всадников. Харальд ринулся в гущу схватки, нанося удары направо и налево. Среди дикого ржания, воплей и звона железа ему явственно слушался ликующий смех валькирии Хильд. Печенеги не выдержали и повернули назад под градом ударов, наносимых впавшими в неистовство дружинниками. Но подъем на крутой берег был гораздо сложнее спуска. Копыта коней скользили по осыпавшемуся склону. Животные съезжали вниз по скользкой глине или кувыркались через головы, увлекая за собой всадников. И опять лучники наверху оставались без дела, так как дружинники преследовали печенегов по пятам и невозможно было пустить стрелу, чтобы не задеть своего. Наконец, печенеги выбрались на высокий берег и унеслись в степь, как знойный ветер. Нападавшие оставили на поля боя двадцать трупов. Дружина Харальда не досчиталась пятерых человек. Харальд был очень недоволен собой. Свеи, как мужи опытные в сечах, спокойно отнеслись к потерям. Асмунд выразил общее мнение соплеменников:

– Мы не ошиблись в тебе, морской конунг! Ты смел и дерзок, а хладнокровие и осторожность придут с годами.

Среди брошенных на поле боя печенегов было несколько тяжело раненых. Харальд приказал Асмунду добить их. Костолом выполнил приказание, но пробурчал:

– Лучше было бы взять их с собой.

– Зачем? – удивился норманн и услышал загадочный ответ.

– Здесь недалеко должен быть остров, где они очень бы пригодились.

Остров, о котором говорил Асмунд, находится ниже переправы и называется островом святого Георгия. Так он назван сравнительно недавно для посрамления язычников, имевших обычай исполнять на острове свои гнусные обряды. И хотя все Гарды крестились при конунге Вальдемаре Старом, остров посредине Днепра продолжает сохранять недобрую славу.