Последний викинг. Великий город

– Плати виру, лях!

Старик, беспомощно мотая головой и стуча зубами, отвечал:

– Пан… нет нашей вины…

– Лжешь, пес! Кости открылись близ твоей землянки!

– Кости стары, белы. Сколько лет, як чоловик згинул? Может, он сгинул под князем Мешко, а може, под князем Лешеком? Пан лучше нас ведает, что ласковы князь Ярослав переселил нас до тех мест всего два лета назад. Ни наша вина.

– Ах ты, дерзкий лях! – возмущался ябедник. – Добром покорись!

– Ни можу. Пытаю княжего суда.

– Какой суд тебе, страдник? Аз есмь тебе судья, аз есмь князь здесь и Бог для тебя! – приговаривал ябедник, выдирая по клочку стариковскую бороду. – На что ты уповаешь, пес?

– Нами стата пред князем Ярославом. Ты же нама не можити сотворити ничтоже! – упрямо твердил старик.

– Ах, не може сотворить ничтоже! Так зрите, псы!

Ябедник выхватил меч из ножен, взмахнул клинком и опустил его на жилистую шею старика. Раздался хлюпающий звук удара, хлестнула кровь, и отсеченная голова покатилась по косогору, оставляя алый след на траве. Стебли осоки на берегу задержали ее на мгновение, давая напоследок попрощаться с белым светом, а потом мягко опустили голову в воду. Запряженные в ладью люди в ужасе завыли. Ябедник, еще пуще ярясь от их страха, потрясал окровавленным мечом и изрыгал угрозы:

– Трепещите, непокорные ляхи! Я казнил вашего старосту яко пса в место. Ежели будете упорствовать, все обретете могилы в Катынском лесу! Забирайте падаль и завтра же приносите виру. Инако не быти вам живым от меня!

Ляхи, потрясенные смертью соплеменника, подхватили его обезглавленное тело и поспешно скрылись с ним в глухом лесу. Седой ябедник только сейчас заметил, что совершил расправу на глазах посторонних людей. Вытирая лезвие мяча, он мрачно оглядывал Харальда. По его кольчуге, великому росту и воинской стати, княжий муж сразу же догадался, что перед ним не простой человек, а знатный чужеземец. Не зная, что о нем думать, он приветствовал его на северном языке:

– Heil og sæl!

– Vart du heilur! Оставайся целым! – ответил Харальд, как полагалось при встрече.

Скорого на суд и расправу ябедника звали Хаконом, сыном Твегги. Прадед его пришел из Ютландии и был одним из тех добрых мужей, которых поставил в Смалескья конунг Хельги Вещий. С той поры все его родичи жили здесь, и он тоже появился на свет и вырос в Гардах. По речи ябедника было понятно, что северный язык давно стал чужим для него. Собственно, он помнил одно только приветствие и сразу с облегчением перешел на славянский. Назвав себя, он спросил имя и род норманна. Харальд замялся, так как Ярицлейв конунг посоветовал ему не раскрывать без надобности свое высокое происхождение. Норманн назвался первым именем, которое пришло ему в голову.

– Меня зовут Нордбрикс. Я родом из Норвегии. Плыву в Кэнугард.

Наверное, Хакон не поверил его словам, но не стал вслух выражать сомнение. Вкладывая меч в ножны, он пояснил:

– Мне пришлось наказать за непокорство ляхов, коих князь Ярослав Владимирович переселил на новые земли.

– Я был с дружиной Ярицлейва конунга в Гнезно и видел своими очами, как переселяли ляхов.

Харальд обронил это замечание и тут же от досады едва не прикусил язык. Не стоило упоминать конунга. Но было уже поздно, так как седобородый ябедник сразу намотал на ус случайно вырвавшееся слово. Лишний раз убедившись в том, что Харальд важная птица и допущен ко двору великого князя, он забеспокоился, как бы невзначай не вызвать гнев Ярослава Мудрого. Пытаясь оправдать казнь в Катынском лесу, Хакон пустился в пространные объяснения.

– Ляхи суть ведомые тати, – сетовал он. – Спесивы, дерзки, не помнят добра. Чем милостивее с ними обходишься, тем заносчивее они становятся. Ляхи недавно перешли под длань стольного князя и оттого не ведают правды, дарованной князем Ярославом Владимировичем. Вервь отвечает за убийство, совершенное на ее земле. Весь род и все соседи платят виру князю, дабы неповадно было совершать душегубство. Также платят, если около их домов обнаружено мертвое тело.

– Насколько я знаю, ляхов переселили недавно, а кости старые, как они уверяют.

– Все ложь и отговорки. Я стараюсь в пользу князя. Ежели я поступил сурово, токмо усердия ради.

Харальд успокоил ябедника, сказав, что не намеревается вмешиваться в дела княжих мужей. На всякий случай Хакон решил задобрить норманна, в котором подозревал человека, пользующегося доверием князя. Он любезно предложил Харальду свой кров и стол. Чтобы не обижать ябедника отказом, норманн вместе с исландцем перебрался в его ладью. Кривичам приказали плыть на челне вслед за ладьей ябедника. Вскоре Катынь влилась в Днепр. Норманн много слышал об этой реке и воображал ее не имеющей берегов. Вопреки его ожиданиям Днепр оказался нешироким, хотя и узким назвать его было бы несправедливым. Хакон, воспрянувший духом после того, как знатный норманн согласился принять его гостеприимство, пояснил, что в низовьях Днепр гораздо полноводнее, чем в верхнем течении.

Выплыв из Катыни, ладья ябедника направилась вверх по реке. Они миновали Козьи Горы, и через некоторое время перед очами Харальда возник Смалескья, главный град племени кривичей и сердце их земель. Кривичи называют свой град Смоленском, поскольку в этих местах издревле смолят ладьи, пострадавшие после перетаскивания по волокам. Почти все в самом граде и в дальних и ближних селах причастны к починке и строительству кораблей. Одно из здешних сел так и именуется Лодейницами. Град Смоленск населен плотниками, конопатчиками, кузнецами и прочим ремесленным людом. Живут там также купцы, а княжие мужи с домочадцами и слугами обитают отдельно от прочих на мысе, называемом Сирнес, или Свиной Мыс. Внизу, под холмом, течет речушка, по которой можно попасть в небольшое озеро, дающее укрытие для кораблей. А еще Харальда поразило великое множество курганов, подступающих к граду с трех сторон. Некоторые из них столь высоки и круты, что могут сравниться с курганами конунгов близ шведской Упсалы. Харальд решил, что холмы насыпаны над местом сожжения знатных и могущественных мужей. Ябедник Хакон подтвердил его догадку.

– На пиру я поведаю тебе о великих сокровищах, спрятанных в оных могилах. Мне сие доподлинно ведомо.

Свиной Мыс, к которому приплыла ладья, был застроен домами, какие можно увидеть в Швеции и в других Северных Странах. Длинный дом Хакона напоминал Медовые или Бражные Палаты, в которых конунги, ярлы и богатые ландерманны задают веселые пиры. Стены были сплетены из прутьев, обмазанных жирной глиной. Дощатую крышу поддерживали высокие столбы, а в крыше были устроены окна, закрывавшиеся на ночь ставнями. Семья ябедника встретила хозяина и гостей на пороге палат

– Моя баба! – самодовольно изрек Хакон, указывая на красавицу, которая с низким поклоном подала ему рыльник с водой и полотенце, чтобы он смыл пыль и пот.

Жена ябедника Ладослава была облачена в просторное платье, заколотое выпуклой серебряной фибулой. Ею уложенные в косы волосы были перевиты яркими лентами и перехвачены повязкой, которая закрывала лоб. Она приняла полотенце, которым ябедник вытер лицо, и вслед за тем поднесла мужу ковш ядреного кваса.

– Испей кваску после долгой дороги, Якун Твердилович! – присовокупила она. – Изрядно ты притомился!

– Путь был нетруден, но пришлось снести одну дерзкую голову, – молвил ябедник, опорожнив ковш и утирая усы.

– Вечно ты в трудах и заботах, Якун Твердилович! – пожалела его супруга.

Ладослава поднесла второй ковш Харальду, а пока он наслаждался холодным напитком, Хакон вывел вперед двух сыновей. Дочерей он даже взглядом не удостоил, тогда как сыновья пользовались его особым расположением. Взъерошив торчавшие на макушках пучки, в которые были забраны льняные волосы отроков, он нежно погладил их выбритые затылки и сказал:

– Мои наследники: Ботфрид и Веульф.

Норманн похвалил отроков и выразил уверенность, что они станут доблестными воинами. Дочери стояли, опустив очи в пол. В отличие от матери, они были одеты, как одеваются девы из племени кривичей и в качестве украшений носили височные кольца с завязанными концами, работы местных златокузнецов. Одна из девочек незаметно толкнула в бок сестру, и они обе хихикнули.

– Чего батюшка измыслил? Бойко и Велемир – тако кличут братьев.

Услышав их перешептывание, Харальд понял, что дети Хакона не признают чужих для них имен и не говорят на северном языке. Он подумал, что очень скоро потомки викингов, пришедших вместе с конунгом Хельги Вещим, полностью растворятся среди кривичей, подобно щепотки соли, брошенной в наваристую похлебку.

Хозяева пригласили гостей в палаты. Оглядев внутреннее убранство, Харальд должен был признать, что ябедник живет не хуже ярла. Видать, он весьма усердствовал в сборе виры с провинившихся смердов. Все в палатах кричало о богатстве: и устланный камнями открытый очаг, и тяжелые дубовые скамьи, и два ларя у стены, и солома, покрывавшая земляной пол, которую меняли не реже двух раз в год. Челядь ябедника сняла со стены большой стол и под приглядом хозяйки уставила его блюдами с яствами. Рядом поставили другой стол, поменьше, на который поместили мед и пиво в глиняных кувшинах. Норманна усадили на почетное место напротив хозяйской скамьи, огражденной резными столбами. По правую руку от ябедника села его жена, по левую – сыновья, домочадцы и челядь, каждый по старшинству и значению.

Ябедник наполнили крепким медом большой рог и передал его гостю через пылающий очаг. Харальд глотнул сладкий хмельной напиток, настоянный на душистых травах, и передал рог дальше. Рог обошел весь стол, его вновь налили до краев и отправили в неспешный путь. С каждым проделанным кругом разговор за столом становился все громче и веселее. Видя, что хозяин изрядно захмелел, Харальд осведомился о сокровищах, спрятанных в могилах, которые обступали град.

– Т-сс! Они под страшным заклятьем, – зашептал ябедник. – Мой отец Твегги в молодости, когда ему все было нипочем, вместе с товарищем забрался в большую могилу. Отец спустился вниз по веревке. Он узрел груды злата и серебра, но их охранял могильный житель. Едва отец притронулся к сокровищам, могильный житель напал на него сзади. Они долго боролись и переломали все вещи в могиле. В конце концов мой отец одержал верх, обезглавил могильного жителя и приложил отсеченную голову к его ляжкам – ведь всякий знает, что так следует сделать, дабы он не воскрес. После схватки его затруднения не кончились, поелику отцовский товарищ, слыша шум схватки в подземелье, насмерть перепугался и убежал. Отца спасло только то, что он заранее обмотал конец веревки вокруг большого валуна и сумел выбраться по веревке наверх. Когда он вернулся с добычей, домочадцы увидели, что его волосы отливают серебром. Я тоже рано поседел, хотя мне не довелось биться под землей. Легче обезглавить сотню непокорных ляхов, чем вступить в схватку с одним могильным стражем.

Выслушав правдивую историю о подземной битве, Харальд вышел на воздух освежиться. Он стоял над обрывом, глядя на темный Днепр. Вдали синели грозовые тучи и сверкали молнии. Смоленск погрузился во тьму и затих. Зато в палатах ябедника понялся громкий шум. Хозяин был буен во хмелю и сначала огрел рогом неповоротливого слугу, а потом начал придираться к домочадцам. Жена его Ладослава, наученная горьким опытом, при первых признаках мужниного гнева благоразумно вскользнула из-за стола и спряталась с детьми в дальней каморке. Челядь, попавшая под горячую руку ябедника, быстро разбежалась. Из палат вышел исландец Халльдор и сообщил норманну:

– Хозяин совсем упился, крушит в палатах все подряд. Жаль, я только распробовал его меды.

Харальд пожал плечами и повторил «Речи Высокого»:

Меньше от пива пользы бывает,

Чем думают многие;

Чем больше ты пьешь,

Тем меньше покорен твой разум тебе.

Исландец пренебрежительно заметил, что сие предостережение относится только к слабым людям, недостойным звания мужей, ибо они теряют разум, опорожнив всего три или четыре рога. Вернувшись в палаты, Харальд увидел опрокинутые столы и разбитые глиняные сосуды. Ябедник храпел, уткнувшись головой в очаг. Его седая борода, касавшаяся углей, уже пошла подпалинами, а солома на полу начала тлеть. Норманн вовремя затоптал занявшуюся огнем солому, оттащил грузного Хакона подальше от очага и выплеснул на его подпаленную бороду остатки меда. После этого он лег на скамью, пристроил длинные ноги на ларь в углу и заснул богатырским сном.

Утром они с Халльдором покинули палаты ябедника. Хозяин спал, норманн не захотел его будить. Он попрощался с Ладославой, подарил два серебренника сыновьям Хакона и сел в челн, который ждал его у высокого берега. Свиной Мыс и окружавшие его курганы остались позади. Харальд надеялся заглянуть в эти гостеприимные места на обратном пути из Миклагарда. Но человек предполагает, а Господь располагает. Никому из тех, кто хаживал по пути из варяг в греки, больше не довелось узреть ей старинный град. В скором времени после отъезда Харальда на Свином Мысу случился пожар. Неизвестно, что стало причиной. Молния ли ударила в дощатую крышу? Рыбаки ли забыли потушить костер и случайно подожгли траву? Или седовласый ябедник, вкусив хмельного, неосторожно разворошил очаг? Всякое могло случиться. Бражные палаты охватил огонь, потом пламя перекинулось на другие дома. Сильный ветер понес тлеющие головешки в Смоленск, и весь град заполыхал. Ни один дом не уцелел, осталось только черное пепелище.

Когда конунг Ярицлейв Мудрый узнал о гибели города, он весьма опечалился. Однако не в обычае повелителя Гардов было предаваться унынию. Он повелел срубить новый град чуть выше по реке. Смоленск возродился на новом месте, а старое пепелище обезлюдело, как Бирка – некогда богатый и славный торговый город, покинутый всеми его обитателями. Только тысячи больших и малых курганов по-прежнему высятся на берегу Днепра. Говорят, что безлунными ночами из подземелий выползают могильные жители. У них бледная кожа, сверкающие в темноте глаза, а из пасти торчат клыки. Они сбиваются в стаи и бродят между могил, поджидая случайного путника, чтобы наброситься на него и выпить его кровь. С первыми лучами солнца они возвращаются под землю сторожить древние сокровища.

Глава 2

Не спи!

По сравнению с изнурительным трудом на волоках плаванье по Днепру можно было считать легкой прогулкой. Течение само влекло рыбацкий челн, и братьям Авоське и Небоське оставалось лишь изредка поднимать весла, чтобы не порвать неводы, поставленные у берегов. Иногда по вечерам, они, пристав к берегу, украдкой обчищали чью-нибудь морду, сплетенную из ивовых прутьев, а потом приносили рыбу к костру и запекали в глине и золе. Заимствуя чужую добычу, братья испуганно озирались, и не зря. Если бы их застали за этим неблаговидным занятием, на пощаду рассчитывать не следовало. Поплыли бы они с проломленными головами вниз по реке, тем более что земли кривичей здесь закончились, уступив место владениям полян, где иноплеменникам следовало держаться вдвойне осторожнее. Наверное, братья рассчитывали на то, что свирепый вид варягов заставит полян держаться подальше. А может, они, как всегда, надеялись на авось.

Вековые деревья отступили от Днепра. Все сколько-либо удобные места по берегам были распахан. Сев завершился, и только кое-где можно было увидеть согбенного смерда, бредущего за бороной. По словам кривичей, земля здесь была гораздо плодороднее, чем в их родных краях. Но одна беда сменяла другую. На жирном черноземе безудержно тянулись вверх сорняки, забивавшие рожь и все посаженное рукой человека. Полянам приходилось прежде всего выжигать огнем сорную траву, выдирать ее корни и лишь после такой подготовки засевать. Время от времени на глаза Харальда попадалось почерневшее поле, как будто выжженное огненным мечом великана Сурта.

По Днепру плыли длинные плоты из бревен, нарубленных зимой в верховьях реки. Связанные попарно плыли грубо выдолбленные дубы, которым предстояло превратиться в стройные ладьи. Их обгоняли груженные суда всех видов и размеров, часть их повернула в Десну, чтобы плыть в Чернигов, но большинство ладей и почти все плоты продолжили плавание по Днепру. Показалась крепость Любеч. В крепости сидели княжие мужи. Они радушно приветствовали гостей, но не могли уделить им много времени, так как готовили к отправке в Хольмгард меха, собранные зимой во время полюдья в землях дреговичей и северян. Они оценивали пушнину и без зазрения совести откладывали лучшие меха для себя. Покидая Любеч, исландец Халльдор завистливо вздохнул:

– Они пользуются добром конунга как своим собственным.

– Легко присваивать добро конунга, когда он живет в Хольмгарде, – заметил Харальд. – Однако им придется умерить свою алчность, если конунг Ярицлейв все же решит перебраться в Кэнугард.

Не успели они обсудить нечистых на руку княжих мужей, как перед их глазами открылся Кэнугард, раскинувшийся на высоких холмах. По уверениям кривичей, город был назван по имени перевозчика Кия.

– Тем глаголеху: «На перевоз на Киев». Мы, кривичи, ведем род от князя Крива, а поляне от простого перевозчика, смерда, – злорадствовали братья.

Если бы их услышал кто-то из киевлянин, он разразился бы площадной бранью, укоряя кривичей в глупости. Поляне утверждают, что Кий и его братья были мужами мудрыми и смысленными. Кий ходил к Царьграду и там, якоже сказывают, принял великую честь от греческого царя. А ежели он был бы простой перевозчик, якоже сказывают несведующие люди, то не принимал бы его греческий царь. Сравнивая Хольмгард и Кэнугард, норманн не знал, какому из них следовало отдать предпочтение. Хольмгард был гораздо ближе к Северным Странам и вел обширную торговлю со многими славными торговыми городами. Кэнугард имел прочные связи с Землей Греков и иными странами.

По размерам два города не уступали друг другу. Хольмгард с его деревянными мостовыми и стоками для нечистот воды был чище и удобнее для жизни, Кэнугард отличался красотой и удобством месторасположения. Ни одна ладья с товаром не могла проплыть незамеченной мимо высоких холмов, по которым тянулся земляной вал сo сторожевыми башнями. Харальд слышал, что на город часто нападали кочевники, и близость со степью говорила не в пользу Кэнугарда. Зато киевляне привыкли к покорности, тогда как новгородцы славились вольными нравами и изливали свое недовольство, собираясь на буйное вече. Харальд думал, что перед Ярицлейвом Мудрым стоял трудный выбор. С другой стороны, не всякий конунг имел в своих землях два великолепных града.

Сойдя берег, норманн попрощался с братьями-кривичами. Он хотел дать им одну монету с выбитой по кругу надписью «Се Ярославово серебро», но рука сама зацепила несколько серебряников. Харальду показалось недостойным скупиться, и он швырнул блестящие монеты на песок. Братья поначалу подумали, что молодой князь невзначай обронил серебро. Они бросились поднимать серебряники и с поклонами поднесли их норманну на своих заскорузлых ладонях. Услышав, что серебряники предназначены им в награду, они, едва веря своим ушам, пали на колени и возблагодарили щедрость молодого князя. Харальд решил дать добрый совет бедным людям.

– Бонды, внесите задаток за добрый корабль, пусть даже не новый, и отправляйтесь на нем викинговать, дабы с честью сложить головы в чужих краях.

Кривичи беспрестанно кланялись и в один голос восклицали.

– Князь! Милостивец! Все сделаем, как ты велишь! Сеять нынче не будем, купим ржи, наварим пива. Голожопицу не забудем отведать. Отдохнем от трудов, небось заслужили!

Не слушая их благодарностей, Харальд зашагал длинными ногами по песчаному берегу. Исландец Халльдор едва нагнал его. Он редко говорил, но сейчас не мог сдержаться. Косясь на мешок, висевший на поясе норманна и позвякивающий при каждом шаге, он проворчал:

– Конунг, ты жесток к серебру!

– Да, я не жалею золота и серебра, как все Инглинги. Хотя признаю, что щедрость иной раз не идет впрок. Вряд ли бонды разумно распорядятся деньгами. Кажется, они не собираются покупать корабль для викингования. Они могли бы добыть славу и большое богатство, а потом устроить веселый пир и вспоминать подвиги, совершенные во время похода.

– Не так уж они глупы, если устроят пир, не дожидаясь похода, – буркнул исландец.

Напутствуя норманна, Ярицлейв Мудрый заранее предупредил его, что в Киеве следует приобрести крепкую ладью, пригодную для плавания по морю, а также нанять опытного кормчего. Под обрывистым берегом Днепра кипела работа. Далеко по воде разносился перестук топоров, тянуло дымком от костров, на которыми висели железные чаны с кипящей смолой. Плотники оценивали заготовки, пригнанные по воде с верховий реки. Из векового дуба они ладили длинную ладью, из деревьев поменьше получался верткий рыбацкий челн. Начерно выдолбленные стволы окончательно отделывались, снабжались уключинам, веслами и прочим необходимым для долгого путешествия. Готовые ладьи рядами стояли вдоль берега, ожидая покупателя.

Харальд прежде начал с найма кормчего, знающего морской путь в Страну Греков. Расспросил плотников, работавших на берегу, он выяснил, что около церкви живет человек, многократно хаживавший в Царьград. Он отправился наверх к каменной церкви, построенной на церковную десятину. Церковь так и называлась Десятинной. Каменные строения были в диковинку, и Харальд внимательно осмотрел полосатые стены, сложенные из белого камня, который чередовался с рядами плоских плит из обожженной глины. И опять ему пришлось сравнивать Кэнугард с Хольмгардом. Новгородская Софийская церковь была выше и имела множество затейливых куполов. Однако дерево не могло сравниться по прочности с камнем, и в этом отношении Десятинная церковь выигрывала. Когда он нашел жилище кормчего, тот первым делом спросил его:

– Ты крестьянин али поганый?

– Я почитаю Христа, – ответил Харальд.

Кормчий объяснялся с чужеземцами на смеси нескольких наречий. Он немного знал северный язык, поскольку провел одну зиму в Упсалле. Языческие порядки, господствовавшие в Великой Холодной Швеции, вызвали у него глубокое омерзение. Мешая славянские и северные слова, он объяснил Харальду, что раньше на месте Десятинной церкви находилось языческое капище наподобие упсалльского Двора богов. Внутри ограды возвышался огромный идол с посеребренной брадой и позолоченными усами. Судя по описанию, там стоял Тор. Правда, кормчий называл повелителя грома славянским именем Перун.

– Тьфу, мерзость! – плевался кормчий. – Слава Богу, князь Владимир прозрел и велел стащить идола под гору и сбросить его в воду. Теперь благодать! Однако многие здесь до сих пор тайно жрут идолам.

Харальд договорился с кормчим, что тот поможет выбрать подходящую ладью и проведет ее до Царьграда. На прощание киевлянин предупредил норманна:

– Вчера под Угорскую гору пристала ладья с дюжиной свеев. Буйный народ! Говорят, что служили в дружине черниговского стольного князя Мстислава Владимировича. Князь прогнал их. Поберегись, не ходи туда!

Надо ли упоминать, что Харальд вместе с исландцем незамедлительно отправились под Угорскую гору, чтобы расспросить свеев о дороге в Миклагард. Рядом с длинной ладьей сидели люди в кольчугах. Их свирепые бородатые лица покрывали ужасные шрамы. Свеи хлебали муру, принесенную им в липовом жбане из корчмы у подножья холма. Мура – это любимое славянами блюдо, которое делают из густого хмельного кваса с добавлением ржаных сухарей, лука и конопляного масла. Все это мелко крошится и хорошенько размешивается. В жаркое летнее время холодная мура отменно остужает глотку, но не всякий желудок выдержит её употребление. Дружинники квасили с раннего утра и уже были весьма хмельными. Когда Харальд подошел к ним, они замолкли, пораженные его высоким ростом и доблестным видом. Старший из них встал и, слегка пошатываясь, радушно обратился к гостю:

– Мое имя Асмунд, прозвали меня Костоломом, а это мои товарищи.

Харальд назвался Нордбриксом, решив скрыться за именем, придуманным им в беседе со смоленским ябедником. Он сказал, что плывет в Миклагард, чтобы вступить в дружину греческого конунга. Предводитель свеев заметил:

– Мы служили стольконунгу Харальду Удалому.

Асмунд произнес имя черниговского князя с большой гордостью. Мстислав Удалой, стольный князь Черниговский, а до этого Тьмутороканский, был настоящим богатырем, прославившимся победой над предводителем печенегов Редедей. Тот был так огромен телом, что по праву мог бы называться троллем. Они решили поберечь дружины и сошлись в поединке. Могучий печенег начал одолевать, но Мстислав изловчился, швырнул врага на землю, выхватил нож и зарезал его. Харальд видел князя Мстислава и мог бы подтвердить, что он красавец и силач. Он свел знакомство с Мстиславом во время его совместного похода со старшим братом. Не было тайной, что братья часто враждовали. Когда они пошли войной друг на друга, Ярицлейв рассчитывал на поддержку ярла Хакона, пришедшего со своей дружиной. Однако сражение закончилось победой Мстислава Удалого.