Я – Васька из Кокошино

Я перелистнул обратно к началу записи и представил, как дядя Серёжа приветствует великих тружеников – своих создателей. Вскинул руки вверх, словно обращаясь к Богу с молитвой, и торжественно произнёс: «О, Великие Труженики, создавшие мой организм!» И, немного постояв в этой позе, решил поскакать на одной ноге, да увидел, что в окна с улицы на меня смотрят – Алёшка, мой ровесник, который живёт напротив, его бабка и ещё какая-то женщина. Я, конечно, смутился и скакать раздумал. Они же, в свою очередь, поняв, что я их заметил, отошли от окон. Немного походив по избе, я подумал: день в разгаре, на воле тепло, чего мне взаперти сидеть? Пойду, погуляю. Вон и Алёшка кстати – с ним поиграю. Других друзей в Лубянке у меня пока нет, а с Алёшкой мы познакомились. Вышел на улицу. Алёшка расхаживает под окнами своей избы. Я его окликнул: «Эй, Алёха, иди поиграем. У нас под забором тень, а у вас там жарко». – «Нет». – «Что, нет?» – «Не пойду я к тебе». – «Почему?» – «Ты колдун. Ты дьявол». – «Это кто тебе сказал?» – «Сам я видел». – «Что ты видел?» – «Как ты колдуешь – руками машешь, в книжку заглядываешь». – «Так я упражнения делал. Болею вот, лечусь». – «Лечатся лекарствами да таблетками, а ты колдун». – «Ну что ты заладил: колдун, колдун. Ну какой я тебе колдун?» – «Ты медведя приколдовал. Вы с дядей Серёжей дерево уронили, вы из-под земли вылезли. Дьявол ты! И дядя Серёжа – дьявол». – «Да брось ты ерунду городить!» – «Ничего не ерунду… Ты на тучах в преисподнюю летаешь. С чертями советуешься. Сам Сатана – твой дядя. Не хочу я с тобой играть».

Смешно мне стало над Алёшкой. Я засмеялся и почувствовал в груди колотьё. Решил потянуться и глубоко вздохнуть. Мои движения для Алёшки были неожиданными – не только непонятными, но и странными. Ведь он и вправду думает, что я колдун. Он торопливо юркнул в калитку и больше не появлялся ни на улице, ни, даже, в окне. Я пошёл к забору в тень, но тень была короткая, от солнышка меня не скрывала, и я, немного походив вдоль забора, вернулся в избу, там было попрохладней. В общем, день я кое-как скоротал. Первой с работы пришла тётя Тая и сходу взялась за стряпню, поинтересовавшись моим здоровьем. Я сказал, что чувствую себя хорошо. Она была рада. На скорую руку напекла блинов и начинила их творогом, сдобренным сметаной, мёдом и малиной. Дядя Серёжа к ужину запаздывал. Тётя Тая усадила меня рядом с собой и попросила рассказать поподробнее, как я заблудился в лесу, как ночевал, что видал и испытал. Мне не охота было рассказывать эту историю ещё раз. Ведь я подробно рассказал всё дяде Серёже, а уж он, наверное, ей уже всё это поведал. Но она очень меня упрашивала – мол, дядя Серёжа рассказал вкратце, без подробностей. Пришлось рассказывать. Тётя Тая охала, качала головой, Шлёпала себя руками по бёдрам и приговаривала: «ужас», «ужас». Пришёл дядя Серёжа, умылся и мы сели за стол. Он спросил: «Зарядку делал?» – «Целый день». – «Ну и как?..» – «Чувствую себя хорошо». – «Молодец!»

Когда ели блины дядя Серёжа восхищался: «Какая прелесть! Ты, Васька, чаще к нам в гости приходи, чтобы тётя Тая почаще так вкусно стряпала».

Блины были действительно очень вкусными. Но тётя Тая ела и, видимо, всё размышляла над моим рассказом – почти после каждого блина повторяла своё: «ужас», «ужас». «А что за ужас-то? – спросил дядя Серёжа. – Ужас, как вкусно, что ли?» – «Да у меня всё из головы не выходит, какие страхи в лесу Вася испытал». – «Да-а-а, – протянул дядя Серёжа. – Ну, слава Богу, всё хорошо обошлось. Вот только простыл малость. Ну ничего, пройдёт». – «Это у него с малины, – сказала тётя Тая. – Нынче в лесу малины много». – «Это я виноват, – сказал дядя Серёжа. – Не надо было купаться, а мы с ним столько времени в воде булькались».

В общем, почти весь вечер разговоры крутились вокруг моего приключения. Только перед сном дядя Серёжа сходил на волю покурить, а когда вернулся, я ему признался, что без его разрешения брал его тетрадь, интересовался записями.

«Ну и что ты там понял?» – спросил он. «Понял, – говорю. – Я не всё читал, а немного с начала. У меня вопрос после того в уме вертится. Правда я его не сам придумал. У нас в школе парни этот вопрос долго мусолили, а ответить не могли. Не нашли…» – «И что же это за вопрос без ответа?» – «Кто раньше на свет появился – курица или яйцо?» – «Детский вопрос, Васька. Яйцо. Запомни и дружкам так скажи». – «А яйцо кто снёс?» – «Тот, кто был до курицы». – «Как – тот, кто был до курицы?» – «Природа, Васька, совершенствует жизнь… вернее совершенствует организмы. Всё идёт от примитива к сложному. Природа много миллионов лет трудится над построением организмов, всё усложняя и усложняя их». – «Для чего?» – «Для того, чтоб им удобнее было пользоваться условиям, которые организмам достались на Земле. Природа придумала самовоспроизводящиеся и самоснабжающиеся стройматериалами организмы. Самоснабжение у растений совершается через корни да через листья, а у подвижных организмов – через рот. А самовоспроизведение у тех и у других через яйцо». – «Как? И растения, и животные – через яйцо?» – «И растения, и животные, и рыбы, и птицы, и черви, и насекомые».

Я с недоверием посмотрел на дядю Серёжу. «А растения как яйца несут?» – «А семена? Разве это не яйца? Ты думаешь, раз яйцо, значит оно должно быть круглое. А почему оно обязательно должно быть круглым?»

Я представил семена одуванчика и улыбнулся. Дядя Серёжа вопросительно посмотрел на меня. «А яйца-то по ветру способны летать», – сказал я. «Да, Васька. В этом несчастье растительного мира. Растения сами неподвижны, так хоть семена их пусть имеют возможность искать себе подходящие условия – место для жизни. Поэтому растения вынуждены выпускать громадное количество семян. Кто знает, какому семечку повезёт найти удобное место для жизни. Животный же мир – это более усовершенствованные организмы. А значит им и яиц требуется меньше». – «Понятно, – говорю. – А человек?» – «А что, человек?» – «Человек тоже из яйца?» – «Тоже, – улыбнулся дядя Серёжа. – Человек – млекопитающее животное. А млекопитающие яиц не несут. Зародыши из яйца внутри организма выходят и некоторое время там живут, а потом рождаются живыми».

Дядя Серёжа замолчал, ожидая вопроса. Мол, если Васька не понял – спросит. А мне было всё понятно – я не спрашивал. Но, не желая на том прерывать разговор, я задал другой вопрос: «А откуда взялась вся жизнь на Земле». – «Ни откуда». – «Как – ни откуда? Ну, с чего-то же она началась». – «Ни с чего, Васька. У природы ни начала, ни конца нет».

Я вспомнил запись в тетради: «… всякое начало не есть начало, а есть продолжение». И тут мне захотелось дяде Серёже возразить. «Дядя Серёжа, – говорю, – а вот у человеческой жизни есть начало и конец?» – «У человеческой жизни, говоришь?» – Дядя Серёжа провёл по лицу ладонью, как бы пытаясь собрать в горсть бороду, и, немного подумав, ответил: «Смерть человека, Васька, это не конец, а смена формы материи, созданной генами. И рождение человека, это не начало, а обновление формы материи». – «Как это понять – «формы материи»?» – «Ну вот… твой организм из чего-то построен, сооружён из определённых материалов. Всё это называется материей и имеет определённую форму. Когда ты умрёшь, этот материал, из которого ты построен, никуда не денется, а форма исчезнет. Материал же природа использует для чего-то другого. Ну, например, ты станешь удобрением для берёзы. Материал, из которого ты был построен, будет иметь уже не форму человека, а форму берёзы. Ну, а при рождении – там всё как бы наоборот». – «Понятно, – говорю. – А вот, что у природы нет начала и конца, трудно поверить». – «Вот если верить в начало и конец, Васька, можно выдвинуть такую гипотезу. Вот ты знаешь – на все продукты питания непрошенной гостьей лезет плесень. Откуда она берётся? Просто весь воздух на Земле насыщен спорами плесени. Точно так же всё межмолекулярное пространство во вселенной насыщено какими-то биологическими примитивами, способными создавать жизнь в молекулярной среде. А Земля, она на месте не стоит, несётся по вселенной, собирая и рассеивая по пути эти биологические примитивы. Но и эта гипотеза больше доказывает не начало зарождения жизни на Земле, а вечность и бесконечность природы. Лично я никому не советую искать начало и конец чего-либо. Ни того, ни другого не существует».

Мы думали тётя Тая нас не слушает, прибирается да посуду моет, а она взяла да и вставила в наш разговор свои «пять копеек»: «А по-моему всё началось с сотворения мира и закончится светопреставлением». – «А вот об этом мы с Васькой забыли подумать, – сказал дядя Серёжа, весело подмигнув мне. – Сотворение мира, дорогая Таечка, это не начало, а продолжение, потому что до сотворения был Бог. А светопреставление, это тоже не конец, потому что после него опять-таки останется Бог».

«Дядя Серёжа, – говорю, – а вот на белом свете всё совершается и делается по воле Божьей, так бабушка говорит. А для чего Богу светопреставление?» – «О, Васька! Какой ты серьёзный вопрос мне задал! А ведь на этот вопрос и поп вряд ли ответит. Тут, не подумав, можно ещё и неверно решить. А наверное светопреставление Богу понадобится, чтобы всё начать сначала». – «И вовсе не для этого», – возразила тётя Тая. «А для чего?» – повернулся к ней дядя Серёжа. «А для того, чтобы грешников наказать». – «Вот как?! – удивился дядя Серёжа. – А за одним и безгрешных туда же? Несправедливо однако». – «А безгрешные будут отвечать за грешников». – «Это когда же безгрешные успели столько задолжать грешникам?» – «Когда-никогда – а просто, чтоб никому не повадно было грешить на белом свете. Вот и всё». – «Ну что ж, Васька, при такой логике надо жить да больше грешить – всё равно будешь наказан». – «Я вам дам, грешить! – погрозила нам пальцем тётя Тая. – Это не я придумала. Это Семёновна мне такое внушала».

Семёновна – это Алёшкина бабка, которая за мной в окно подглядывала. Ну конечно тётины Таины вставки в наш разговор мы всерьёз не восприняли. Летом ночь наступает не спеша, но торопясь проходит. Поэтому мы легли спать засветло. К тому же предыдущую ночь тётя Тая из-за меня не спала. Они легли на кровать, а меня затолкали на печь. Собственно другого места для меня и не было. Они, уставшие на работе, уснули быстро, а я долго лежал и перебирал всякие мысли – не мог заснуть. Наконец стал забываться. Вдруг тётя Тая издала страшный вопль и что-то тяжёлое упало на пол. Я приподнялся и выставил с печи голову. Тётя Тая как-то странно ворочалась возле кровати, а дядя Серёжа торопливо соскочил к ней.

«Что с тобой?!» – спросил он. Тётя Тая стонала, не отвечая на вопрос. Дядя Серёжа снова спросил, помогая ей подняться: «Ну, что случилось? Что с тобой?»

Тётя Тая села на край постели, потирая ушибленный локоть. «Кошмар, – сказала она, тяжело дыша. – Кошмар приснился». – «Ты ушиблась?» – «Конечно ушиблась». – «Я что ли тебя столкнул?» – «Да нет. Приснилось…»

Дядя Серёжа сочувственно суетился возле тёти Таи. Хотел потрогать её ушибленную руку, но она его отстранила, слегка постанывая. «И надо же…» – «И что тебе приснилось?» – «Понимаешь… М-м-м-м-м… что мне Вася вечером рассказал, почти всё то и приснилось. Малина, медведь». – «А рука?..» – поинтересовался дядя Серёжа, видя, что она не отпускается от локтя. «Да ничего. Пройдёт. Ушибла».

Дядя Серёжа увидел, что я тоже не сплю – засмеялся. «Ну, Васька, ты в лесу жив остался, а тётя Тая дома, на кровати чуть не погибла». Тётя Тая улыбалась, морщась от боли. «А я ведь, тётя Тая, не хотел рассказывать. Ты сама меня упросила», – сказал я, оправдываясь. «Да я, Вася, ничего…, никого не виню. Спите. Ну ушиблась маленько. Пройдёт».

Я вспомнил, как мужики дали стрекача из лесу, увидев медведя. Тётя Тая так же, наверное, во сне рванула и оказалась на полу. Вроде и смешно, а и некрасиво смеяться над чужой бедой. Тётя Тая отпустилась от локтя и покрутила рукой. Потом осторожно легла на правый бок. Дядя Серёжа прикрыл её одеялом и тоже лёг рядом. Я опять долго не мог заснуть. А утром мы все проснулись как-то разом. Мы с дядей Серёжей поинтересовались тётиной Таиной рукой. «Ничего, ещё можно падать», – пошутила она.

Мы на скорую руку перекусили хлеба с молоком и разошлись – они на работу, а я – домой. Из Лубянки в Кокошино идти прямей, чем в Мякошино, но я решил зайти сначала к бабушке. Всё равно мамы дома пока нет, она сейчас на работе. Бабушка меня встретила сердито. «Ты где шляешься, шалопай? Дома работы по горло. Мать не успевает – помогать ей надо. Ты уж большой, к хозяйству привыкать пора». – «Я к дяде Серёже ходил. Соскучился», – оправдывался я. «Ходил… Ходил он…, – ворчала бабушка. – Люди вон почему- то про тебя несуразицу всяку плетут. Опять аль чо натворил?» – «Какую несуразицу?» – «Говорят, ты медведя приручил, ходишь с ним по Лубянке, на балалайке играешь, а медведь пляшет». – «Шутишь, бабушка? Я балалайку-то и в руках никогда не держал, и играть не умею». – «Знаю я это. Оттого и не поверила. Только не зря болтают. Опять что-то натворил?»

Бабушка уставилась на меня. – «Ну, что молчишь? Говори». – «А что говорить-то?» – «Где был? Что с тобой стряслось? Дядя Серёжа, небось, на работе. А тебя три дня дома не было». – «Прихворнул я, бабушка». – «Прихворнул? А медведь причём?»

Не хотел я бабушке рассказывать всего, чтобы не пугать да не расстраивать, но помаленьку, потихоньку почти всё и рассказал. Заохала, заахала бабушка, засуетилась, завздыхала. «Господи! Да что это за напасти на тебя, Васька? Уж и боюсь я за тебя. Добром ли всё кончится? И на кой черт тебя понесло в Лубянку? Дался тебе этот дядя Серёжа». – «А при чём тут дядя Серёжа?» – «Да все беды твои с дядей Серёжей связаны. Вот причём». – «Ну ладно, – говорю, – хватит расстраиваться. Давай, командуй, что помочь-то тебе? Помогу да и домой пойду». – «Хлев почистить надо. Тяжело мне нынче, Вася, с навозом возиться».

Ну, я почистил хлев, во дворе прибрался, слеги на крыше поправил и к вечеру подался в Кокошино. Дома меня мама встретила с ремнём. Не бывало такого.

«Ты где, окаянный, шляешься? Навязали тебя на мою голову! На весь мир меня осрамил и сам худую славу собираешь. Вот я тебя ремнём-то проучу, чтоб ты…»

Мама вцепилась мне в воротничок и начала трепать, будто стараясь изорвать на мне рубашку или сдёрнуть её с меня, забыв, что в другой руке у неё ремень. «Беспутный ты неуёма! Да где тебя леший носит?!»

Мне даже смешно стало, как она меня ремнём наказывает, и жалко её. «А ты что, – говорю, – мама, такая расстроенная? Я не собирался тебя обижать, а ты сердишься». – «Ты ещё спрашиваешь, бесстыдник! Ты куда?.. Ты кому чужие пироги скормил?» – «Какие чужие пироги?» – «Какие, какие… Я для Насти Ерохиной на именины настряпала. У неё-то у самой печка неисправна, ремонт в избе. Вечером после работы бабы собрались, а пирогов – кот наплакал. Мне от стыда хоть под землю проваливайся. Ну вот куда ты уволок пироги с плюшками?» – «Медведю скормил», – как-то само собой вырвалось у меня.

Мама отдёрнула от меня руку и, не дыша, уставилась на меня, как на что-то опасное. Я поправил рубашку и виновато глянул ей в глаза.

«Так это правда?» – как-то пугливо спросила она. «Что – правда?» – «Что люди про тебя говорят». – «А что люди про меня говорят?» – «Что ты в Лубянку из лесу на медведе верхом приехал, что тебя Лубянские собаки вместе с медведем чуть в клочья не разорвали, что собак из пожарного шланга поливали, чтоб тебя спасти, что тебя дядя Серёжа у собак из зубов отобрал и домой на руках унёс, а медведь в лес убежал».

Я стоял, слушал и смеялся. «Эх, какую красивую сказку про меня кто-то выдумал! А может это ты сама придумала?» – «Да нет. Тут всякое про тебя болтают. Я ничему не верю. Только стыдно мне было, что не про кого-нибудь, а про тебя болтают». – «Ну и пусть болтают. Неправда всё это». – «Неправда, что это правда?» – «Правда, что это неправда».

Мама немного успокоилась, бросила ремень на кровать и пошла на кухню. «Откуда же сыр-бор разгорелся? Почему люди к тебе медведя приплели?» – «Ладно, – говорю, – я завтра тебе всё расскажу. На ночь нельзя это рассказывать». – «Это почему же на ночь нельзя? Страшно что ли?» – «Я тёте Тае рассказал на ночь, так она с кровати упала». – «Шутишь?» Я промолчал. Предстояло в четвёртый раз рассказывать одно и тоже. Мне не хотелось. Мама приготовила для коровы пойло. Я взял лохань и направился в хлев. Вылив пойло в колоду я постоял немного возле коровы, погладил её, поглядел, как она пьёт, и вернулся в избу. Мама собирала на стол ужин. Ей, конечно, не терпелось узнать, что со мной случилось? Но я настойчиво откладывал рассказ на утро и она наконец согласилась.

Утром она разбудила меня рано. Я хотел рассказать ей кратко, но она постоянно вставляла вопросы и у меня опять получилось подробно. В отличие от бабушки мама выслушала мой рассказ более спокойно, хотя и было заметно, что она глубоко взволнована и на глазах поблескивают слёзы. Она не бранилась, не вздыхала, только глаза вытирала…

Потом она назадавала мне на целый день всяких дел и ушла на работу. Чувствуя себя виноватым я не стал терять время. Почистил хлев, поправил куриный насест, выскреб помёт из курятника, подпёр колом подгнивший столб у забора и направился в огород. Вижу, дружки мои шумной ватагой на речку пошли. Я их окликнул. Увидев меня они попрыгали через городьбу ко мне в огород с криками: «Васька! Ты где пропадал? Когда ты дома появился?» И всем надо было меня пощупать, потрепать, потрясти. «В Лубянку, – говорю, – ходил. К дяде Серёже…» – «А что это про тебя нынче много всякого болтают? Опять что ли с тобой что-то приключилось?»

Ну вот, думаю, ещё раз надо рассказывать. Надоело уже одно и тоже. Хватит. Как-нибудь в другой раз расскажу. «Ничего, – говорю, – со мной не случилось. А кто про меня болтает?» – «Да вон Юркин дядюшка вчера из Лубянки приходил. Ну-ка расскажи, Юрка, что он говорил».

Юрка раздвинул ребят, подошёл ко мне ближе и стал пересказывать дядюшкин рассказ: «Пошли, – говорит, – мы с соседом Григорием в лес, посмотреть, как там после вчерашнего ливня? Приходим на вырубку и видим – парнишка медведя малиной кормит. Наберёт пригоршню и сыплет медведю в рот. Как в прорву сыплет. А медведь только облизывается да лапой от комаров отмахивается. Ну, мы решили окликнуть: «Эй, парень, ты кто?» А он и говорит: «Я Васька… из Кокошино». Сел верхом на медведя-то и… в нашу сторону. Ну, мы и вон из лесу-то». – «Красиво, – говорю, – врёт твой дядюшка. А ты, – спрашиваю Юрку, – не поинтересовался. Почему ему захотелось соврать?» – «Почему?» – «Дядюшку спроси, а не меня». – «А вправду, Васька, – перебил Костюнька, – почему это про тебя много всяких небылиц вдруг по деревне пустили?» – «Вот и я вас хотел спросить – почему? Вы ведь дома были, а меня дома не было, я не знаю». Парни пожали плечами и переглянулись. Чтобы не возвращаться к этому разговору, я спросил: «Небось купаться побежали? Я бы тоже не прочь, да вот прошлялся – дела накопились».

Васька Мякука (прозвище такое у Васьки – Мякука) выскочил вперёд: «А какие у тебя дела? Может мы поможем? Давай? Быстро всё переделаем!» – загалдели все. «Ну пошли», – говорю.

Привёл я ребят к грядкам и мы моментально поснимали пасынки с помидоров, посрезали стрелки с чеснока, морковь пропололи. Мне бы одному до вечера хватило, а шалманом-то – вмиг. И мы побежали купаться.

Мы прибежали к Крутому яру и, раздеваясь на бегу, побросав бельё у кустов ивняка, с разбегу бросились в воду. Там омут широкий и глубина приличная – прыгать и нырять удобно. Верхняя часть омута начинается высокой обрывистой кочкой, которая нам служила трамплином, а ниже по течению – удобный пологий выход, а потом берег, поросший мелким ивняком. Там, около мелкого ивняка, мы и побросали своё бельё. Стали прыгать с обрыва, кто с разбегу, кто с места, кто вниз ногами, а кто и головой. Подъехал на мотоцикле какой-то Кокошинский незнакомый молодой мужик и спросил, кто из нас Василий Сыроедов? Я стоял, смотрел на него и думал: что ему от меня надо? Признаваться не торопился. Вовка Мякука, выходя из воды, показал на меня пальцем: «Вот он».

«Так это ты – Василий Сыроедов?» – спросил мужчина меня в упор. Достал из кармана блокнот, авторучку и приготовился что-то записывать. «Я – корреспондент местной газеты. Хочу про тебя написать…» – «А чего про меня писать-то?» – недовольно спросил я. «Ты не пугайся, мальчик, – успокоил он меня. – Я хочу написать о том, что с тобой случилось в Лубянском лесу».

Ну вот, подумал я, ещё один слушатель нашёлся. Я дружкам рассказывать не стал, а тут… И какая мне радость, чтобы весь мир знал, как я заблудился в лесу. «А на вас, – говорю, – пыли толсто и пот на лбу. Давайте с нами купаться, а потом уж я и расскажу».

Корреспондент согласился – ему было и в самом деле жарко. Он разделся и стал прыгать вместе с нами с обрыва. И как-то само собой получилось, что мы стали соревноваться – кто дальше унырнёт. Стали с разбегу нырять и отмечать рекорды. Дальше всех проплыть под водой получалось у Борьки Куляки. Мне не хотелось от Куляки отставать, но у меня не получалось, хотя в воде я чувствовал себя свободно и хорошо ориентировался. Слева у обрыва, с которого мы прыгали, над водой густо нависали кусты ивы, купая в воде свои ветви. Мы разбежались с Кулякой и по команде прыгнули вниз головой в воду. Куляка стал быстро преодолевать под водой расстояние поперёк омута, а я не спеша поднырнул под кусты, незаметно, потихоньку вынырнул у самого берега. Меня никому не видно, а я сквозь кусты вижу весь омут и край обрыва, с которого мы прыгали. Куляка вынырнул на этот раз особенно далеко, а я… Все решили, что я его обставил, коль раньше его не вынырнул, и закричали: «Ура!!! Ай да Васька!» А Васьки всё нет и нет из воды. А что я под кустом сижу, никому и в голову не пришло. Но дольше минуты быть под водой никто из нас не мог, а минута прошла. Все заволновались: «Где Васька?! Нет Васьки. Беда! Братцы, Васька утонул!» Все попрыгали в воду, стали нырять, Ваську искать. А я глядел на них из-под кустов и посмеивался. И вдруг мысль – дай-ка я удеру под шумок от корреспондента. Все настолько увлеклись поисками меня, что я спокойно вышел из воды, взял бельё и ушёл домой. Никто не заметил.

После Вовка Мякука мне рассказывал: «Корреспондент долго нырял и нас заставлял нырять. Мы уж озябли, аж губы посинели, устали. Тогда корреспондент поехал в деревню, привёз дядю Васю Мочалова с рваным бреднем и долго цедили воду, шарили бреднем по дну омута и ниже. Так и не нашли. До вечера балакались. Парни расстроились и пошли домой. А корреспондент с дядей Васей поехали выразить соболезнование матери.

А мы с мамой только сели ужинать, заходят корреспондент с дядей Васей, кепки у порога снимают, мнутся… Глянули на нас. Корреспондент глаза округлил и руками развёл. А дядя Вася плюнул, развернулся и вышел. А корреспондент долго что-то собирался сказать, но, то ли запутался в своих мыслях, то ли вообще их не нашёл. Так ничего и не сказав он извинился, и ушёл.

И всё же корреспондент приезжал не зря. Статью он в газету написал. Мама эту газету приносила, мы читали и смеялись. Статья называлась: «Кокошинский феномен». В статье он «не утверждал» правды в том, что слышал от людей о Ваське-феномене, но был свидетелем, как Васька нырнул в воду у Крутого яра, а вынырнул дома.

Вовке Мякуке было интересно, как это я их тогда обманул?

«Очень просто, – говорю. – Вы смотрели туда, где Куляка вынырнул, и ждали, что я вынырну где-то рядом. А я вынырнул совершенно в другом месте, поближе к нашему белью. Смотрю, а вы на меня никакого внимания не обращаете. Ну, я оделся потихоньку, да и ушёл». – «И всё?» – удивился Мякука. «И всё, – говорю. – А что ещё?»

Вовка поверил. А про кусты я ничего не сказал – решил в секрете оставить.

На третий день после статьи в газете про «Ваську-феномена» в Кокошино приехал по делам дядя Серёжа и ненадолго забежал ко мне. Самолёт у него давно вышел из строя. Дядя Серёжа возился с ним, хотел отремонтировать, да запчастей не было, ничего не смог сделать, плюнул и переквалифицировался в шофёра. Потом его поставили механиком. И вот он приехал на «газике» и подрулил к нашим воротам.

«Ну давай, Васька, рассказывай, что ты ещё натворил? – сходу попросил он. – Не получается что-то у тебя без приключений». – «Ничего, – говорю, – не натворил». – «Как, ничего? А чего ради тебя через газету стали рекламировать?» – Я улыбнулся. – «А приехал, – говорю, – корреспондент. Хотел, чтобы я рассказал, как я в лесу заблудился. А мне надоело всем одно и тоже рассказывать. Ну, я его и решил надуть». – И я рассказал как всё было. – «Молодец, – говорит дядя Серёжа. – Так его и надо». – «А что, ему писать больше не о чем, что ли?» – «А им, корреспондентам, сенсации нужны». – «Какие сенсации?» – «Особые случаи, заслуживающие всеобщее внимание и интерес». – «А какой может быть ко мне всеобщий интерес?» – «Ну как же, Васька? Вон сколько кривотолков поплыло по округе про твою связь с медведем». – «Да-а-а-а-а…, – говорю, – действительно. Какой только чертовщины про меня не нафантазировали». – «Ну ладно. А как у тебя здоровье-то?» – «Хорошо», – говорю. – «Ну, тогда я поехал». – «До свиданья, – говорю, – дядя Серёжа.