Я – Васька из Кокошино

«Над чем ты смеёшься?» – поинтересовалась мама. «Посмотри, – говорю, – на нашу рябину прилетела стая галок и у всех в клюве по пельменю». Мама подошла к окну и тоже подивилась. «Какая-то разиня-стряпуха налепила пельменей, вынесла студить на мороз, а не прикрыла», – сказала она. Ну, мы пообедали и про галок забыли. А на другой день мама пришла вся в слезах.

«Что случилось», – спрашиваю. «Ничего», – сердито ответила она. «Кто тебя обидел?» Мама молчала, изредка вытирая глаза платком. Я приставать не стал, зная, что она потом всё равно расскажет, а сейчас пускай помолчит. Она торопливо и нервно стала готовить болтушку для поросят и для коровы. Ну, я ей, естественно, помогал. Накормили скотину, сами сели за стол. Только я потянулся за ложкой – трень! Кто-то с улицы запустил в наше окно камнем. Я выбежал на улицу и увидел удирающего Кольку Нефёдова. Я за ним не побежал, потому что он юркнул в свою калитку. Их изба от нас через двор. Я вернулся и сказал маме, что в окно камнем запустил Колька.

«Я так и подумала», – сказала мама и стала убирать из рамы осколки, чтоб заткнуть её подушкой. «А чего это ему вдруг вздумалось?» – спросил я. «Вздумалось, – сердито повторила мама моё слово. – Его матери вздумалось». – «Ну ладно, – говорю. – Я драться не умею, на Кольке поучусь». – «Ещё чего…» – сказала мама и стала одеваться. «Ты куда?» – спрашиваю. «К председателю». – «Зачем?» – «Пусть собирает правление, пусть нас судят». – «Кого это «нас»? За что?» – «Нас с Полькой Нефёдовой. За тебя».

Мама села на стул и заплакала. На столе остывал в тарелках суп, но нам было не до него. Я подошёл к маме и виновато опустился перед ней на колени. «А что я?..» Она прижала мою голову к себе и ещё пуще заплакала. Я ждал, когда она выплачется. Но она вдруг глубоко вздохнула, выпрямилась, вытерла глаза.

«Ешь. Я сейчас приду», – и ушла.

Есть я конечно не стал. Долго ходил из угла в угол и думал-гадал, что ж я такого натворил? Почему маму с Полькой должны судить? Почему Колька запустил в наше окно камнем? Ни на одно «почему» ответа не находил. Накинул на плечи куртку, натянул шапку, валенки и тоже пошёл в правление. На мамино счастье там шла планёрка и все члены правления во главе с председателем были на месте. До моего прихода мама, видимо, всё обсказала, и все сидели молча, чего-то ожидая, поглядывая на дверь. У стола, за которым сидел председатель, в полуразвалку давили стулья – агроном, два бригадира, бухгалтер и дядя Вася Мочалов, который не был членом правления, но пришёл по какой-то своей надобности. Мама сидела в правом углу около двери. Я подошёл к ней и встал рядом. На моё появление никто никак не отреагировал. Как будто так и должно быть. Мама мяла в руках носовой платок. Не поднимая на меня глаз она тихо спросила: «Зачем пришёл? Не надо было приходить».

Я ничего не ответил, только пуще прижался к ней. Открылась дверь, вошла тётка Поля Нефёдова. Увидев меня, попятилась, но сзади её подтолкнул Шурка, старший брат Вовки Мякуки. Его, видимо, посылали за ней. Вот он её и привёл. Все члены правления сразу сели по-нормальному, по-рабочему. Председатель не любил терять время – сходу бросил сердитый вопрос: «Как ты, Пелагея, докатилась до такого поганого состояния?» – «До какого такого поганого?.. До чего это я докатилась?» – затараторила Пелагея. – Это вот она… Это вот они… Это вы их спросите, – тыкала она в нас пальцем. – Я пельменей настряпала. У Стёпы праздник вчера был. Пятилетие хотел справить. А этот дьявол… – Тут Пелагея зло ткнула в мою сторону пальцем, а сама попятилась, продолжая тараторить. – Ему потешиться захотелось – галок напустил на мои пельмени. И галки уселись с моими пельменями у них под окном на рябину, а они на них любуются да ухмыляются».

Мужики, как по уговору, дружно заржали, заглушая речитатив Пелагеи, но она не останавливалась. – «Мне не жалко пельмени, мне Стёпу жалко. Он умылся, причесался, бутылочку приготовил. Я во двор, а пельменей нет». – «Ну хватит ерунду молоть! – перебил её председатель. – Ты по делу говори. Чем тебя Клавдия обнесла, что ты её же бедой укоряешь?.. Да ещё и оскорбляешь непристойными словами». – «Ни чем…» – Пелагея хлопая глазами глядела на маму. То ли вопрос не поняла, то ли соображала, как ответить, и вдруг – сорвалась: «А потаскуха она. Я ей так и сказала. У неё мужа нет, а Ваську родила. От кого она зачала? От чёрта зачала – дьявола родила!»

Дядя Вася Мочалов вскочил, как ужаленный, и подался всем телом в сторону Пелагеи: «Что ты говоришь, полоумная?! Как тебе не стыдно?» – «А чего это мне должно быть стыдно? – огрызнулась та. – Не замужняя она, не вдова. А Васька откуда?» – «Тьфу!» – плюнул дядя Вася и отвернулся. – «Дура!» – добавил он садясь на стул.

Мужики ржали до слёз, как на концерте неудержимого юмора, вытирали кулаками глаза и поджимали животы. Мама не вытерпела. «Да как мне дальше жить? Виновата ли я, что мне женихов не досталось? И чем я хуже других, чтоб мне детей не иметь? Ведь раз я женщина, я должна быть матерью, иначе зачем мне жить?» – «Матерью? – перебила её Пелагея. – Какая ты мать? Васька – от горшка два вершка, а уж и в небесах побывал, и в подземелье, и…» – «И слава Богу! – громко оборвала мама Пелагею. – Васька не на печи мир познаёт, не за столом жить учится. Не то, что твой Колька, который дальше околицы света белого не видел». – «Молодец, Клавдия! – воскликнул дядя Вася Мочалов. – Правильно говоришь!» – «Ну да, все правильно говорят, только я неправильно говорю», – обиделась Пелагея. «А ты неоколёсную плетёшь!» – ответил за дядю Васю председатель.

«За что она меня потаскухой обзывает? – высказала свою обиду мама. – Я что, у неё Стёпку на ночь воровала? У кого я мужиков заимствовала? Я что, гулящая? Распутная?» – «Успокойся, Клавдия. Успокойся, – сказал председатель. – Сейчас напишем заявление в суд и Пелагее полтора-два года дадут за публичное оскорбление. Вон тут сколько свидетелей-то». Пелагея испуганно завертела головой. «Какой суд? Кого судить? Меня судить?» – «Ну, а кого же? За оскорбление. За хулиганство», – продолжал запугивать председатель. «За какое хулиганство?» – «Как за какое? Битьё окон – это крупное хулиганство». – «У кого я окна била?» – «У Клавдии». – «Я у Клавдии не била. Это Колька. Я с него шкуру спущу!» – «У Кольки твоё воспитание, значит, и спрос с тебя».

Видно было, что Пелагея струсила, обмякла, но не надолго. Вспомнила про пельмени, про Стёпин праздник, всё начала было снова – по второму заходу. Но не выдержал агроном и сказал: «Ты, Пелагея, раззява. Выставила пельмени галкам на съедение. Сама не прикрыла, а Васька виноват. У тебя кошка сметану съест – опять Васька будет виноват? Научись хоть маленько соображать». – «Какой ты праздник у Степана трясёшь? – спросил председатель. – Что у него за пятилетие?» – «Как – что? – поспешила Пелагея ответить. – Пять лет, как сдал на тракториста». – «Э-э-э…, – протянул председатель, – у него скоро праздник будет, как он перестанет быть трактористом. За пять лет только и научился, что трактора ломать». – «А у других не ломаются?» – бросила Пелагея вопрос в защиту Стёпы. «У всех ломаются, все сами и ремонтируют, а Стёпа на тормозах сидит».

В общем, это разбирательство действительно больше походило на концерт для мужиков, но не для нас с мамой. Мама была в угнетённом состоянии, да и я был взвинчен. Над Пелагеей смеялись, она этого не понимала, нам с мамой сочувствовали, но нам всё равно было не по себе. И когда в конце всего председатель сказал Пелагее, чтоб завтра утром у Сыроедовых окно было вставлено, иначе делом займётся милиция, я не удержался и сказал Пелагее: «Я тоже камнем пулять умею. Если не вставите, я у вас все повыбью». – «Правильно, Васька», – поддержал меня кто-то из мужиков. «Вставят, Васька, вставят, – сказал председатель. – Не торопись». – «Не привыкай, Васька, мстить, – сказал дядя Вася Мочалов. – Мщение – это тоже пакость. А всякая пакость всегда оборачивается против пакостника».

Ну, а главное, все мужики и председатель потребовали, чтоб Пелагея перед мамой и передо мной извинилась, иначе дело будет считаться незаконченным и может дойти до суда. Пелагея долго мялась, то ли извиняться не умела, то ли не хотела, но всё же потупилась, как недоросток и попросила у нас прощения.

«Можете все идти, – сказал председатель. – Хватит на сегодня».

Мужики встали, одевая шапки и доставая сигареты. Пелагея ушла, а мы не спешили, чтоб не быть ей попутчиками. В дверь деловито вошли Лубянский председатель и дядя Серёжа. Все вопросительно уставились на них.

«Ба! Поздние гости!» – воскликнул наш председатель, выходя из-за стола навстречу вошедшим и протягивая им руку. «Здравствуйте, дорогие соседи! – поздоровался со всеми Лубянский председатель. – Как хорошо, что всё ваше правление в сборе! Мы приехали с вами посоветоваться».

Дядя Серёжа тоже поздоровался со всеми. А наш председатель напомнил нам, дяде Васе Мочалову и Шурке, что мы свободны – то есть можем идти домой. Но Лубянский председатель сказал, что лишним никто не будет: вопрос-то общий. Но дядя Вася и Шурка всё-таки ушли. Мама тоже хотела уйти, ноя её попросил остаться, чтоб хоть немного побыть рядом с дядей Серёжей. Зимой я с ним редко вижусь. Мама согласилась. Все снова сели. Напротив нас – по правую руку от нашего председателя сел председатель Лубянский и рядом – дядя Серёжа. Заметивший нас дядя Серёжа, подмигнул и поинтересовался: «У вас что-то произошло? Опять что-то Васька натворил?» – «Да нет. Так… Очередная конфликтная ситуация». – «Конфликтная ситуация? – переспросил дядя Серёжа. А по-моему конфликтных ситуаций не существует и не должно быть». – «Как?» – в один голос удивились оба председателя. «А что такое конфликтные ситуации? – задал вопрос дядя Серёжа и тут же сам стал на него отвечать. – Чаще всего это просто открытое проявление невоспитанности, а иногда и просто – демонстрация невежества. А красивую фразу «конфликтная ситуация» придумали в защиту невоспитанности и невежества». – «С вами трудно не согласиться, Сергей Савельич», – сказал Лубянский председатель. «Это точно, Сергей Семёныч, – поддержал его наш председатель. – То, что мы только что разбирали, действительно больше напоминало самую настоящую демонстрацию невежества». – «Так вы, Пётр Иваныч, может, вкратце нам обрисуете суть этого невежества?» – попросил дядя Серёжа нашего председателя. «Да нет, Серёжа. Пусть уж лучше Васька вам на досуге расскажет. Ничего страшного. Давайте, выкладывайте свой вопрос, а то и так уже все устали».

Лубянский председатель всегда дядю Серёжу звал на «вы» и по имени-отчеству, а Кокошинский – на «ты» и просто «Серёжа». Почему? Я этого не знаю.

«Так вот, Пётр Иваныч, какие заботы нас одолевают, – начал Лубянский председатель. – Как удобней и выгодней готовить кадры? Я имею в виду механизаторов. Мы с Сергеем Савельичем прикинули – удобней и выгодней готовить дома, не отправлять подростков в СПТУ. И ребятишкам будет удобней, и родителям, и колхозу». – «И как это будет?» – спросил наш председатель. «Не перебивай. Дай всё высказать. Мы хотим, чтобы вы нас поняли и, если мы правы, поддержали. И у нас и у вас неплохие мастерские. Прикрепим подростков к опытным механизаторам. Ребятишки – народ любопытный. Пусть опытные механизаторы с ними делятся своим опытом при вождении, на работе, при ремонте. А когда ребятишки научатся пользоваться техникой и будут производить что-то полезное для колхоза – будем им платить. И ребятишкам хорошо, и колхозу выгодно. Ну, а теоретическую подготовку Сергей Савельич не против взять на себя. Он хорошо с ребятишками ладит. Ну, не всех подростков подряд привлекать будем, а только желающих. Этот вопрос со школами надо будет увязать». – «Не понимаю, Сергей Семёныч, зачем вам понадобилось с нами советоваться? Вы начните, а мы переймём». – «Я просил не перебивать, Пётр Иваныч. Во-первых, это дело надо поставить под строгий единый контроль. Кто-то из ребятишек будет быстро усваивать дело, а кто-то нет. Чтобы их не расхолаживать, давать им возможность получать как можно больше умений и навыков. Мы считаем, что многие подростки, не все конечно, за год смогут освоить машину, трактор и комбайн. Интересами ребятишек постоянно кто-то должен жить и направлять в нужное русло эти интересы. Дома мы ребятишек не только быстрей и дешевле обучим, но и сохраним их». – «Как – сохраним?» – не понял наш председатель. «В СПТУ всякий хлам собирается – хулиганишки, воришки, нахалы, лгунишки. Всем хорошо известно, что всё дурное перенимается быстрей, без плана и без желаний». – «Но ведь там процесс обучения проходит под руководством опытных, образованных людей-воспитателей», – не соглашался наш председатель. «Э-э-э… Наивный вы человек, Пётр Иваныч. Нынче много развелось неграмотных людей с высшим образованием и разных воспитателей. А кто знает, что такое – воспитание? По-моему вся Академия педагогических наук не имеет представления о воспитании. Иначе не срамили бы Россию перед миром всякими глупыми школьными реформами. Но главное, Пётр Иваныч, вот, что нас беспокоит: обучим ребятишек, а квалифицировать их не имеем права. Как быть?» – «Очень просто, – вклинился в разговор агроном. – Можно свозить пацанов в автошколу на экзамены. А можно сюда, на место, экзаменационную комиссию пригласить». – «Можно, молодой человек. Всё можно, – согласился Лубянский председатель. – Вот только ни одна экзаменационная комиссия не имеет полномочий квалифицировать несовершеннолетних». – «Придётся ходатайствовать перед райсоветом, а может быть и выше», – уточнил наш председатель. «Верно, Пётр Иваныч. Вот когда мы с тобой вдвоём будем хлопотать, это будет более веско и убедительно. А если я один пойду – меня, может быть, и выслушать не захотят. Вот за этим мы и приехали с Сергеем Савельичем».

Разговор взрослых для нас, пацанов, всегда чем-то интересен. Я пытался понять о чём спорят взрослые – что-то понимал, что-то не очень. Но уходить из правления я не собирался. А вот маме, наверное, скучно? Я глянул на неё. Она слушала внимательно. Разговор был, видно, и для неё интересен.

«А ты, Васька, хочешь быть механизатором?» – шёпотом поинтересовалась она у меня. Я посмотрел ей в глаза, потом глянул на дядю Серёжу и решительно сказал: «Хочу». – «Тогда слушай. О тебе заботятся».

Между тем взрослые шумно, наперебой стали обсуждать, как организовать подготовку будущих механизаторов. Кто предлагал построить в Лубянке общежитие рядом со школой, объединить всех учеников – Лубянских и Кокошинских. Потребуется столовая. Тут даже я предложение высказал: «Поваром поставить Пелагею Нефёдову. Пусть она нам пельмени гнёт». Все засмеялись. Кто-то предлагал вовсе ничего не строить, чтобы нас не отрывать от родительского очага, от родных хозяйств. Много было споров.

«Ладно, – сказал наш председатель наконец. – Главное, никто не против. А как организовать, давайте подумаем не торопясь, чтоб без ошибок». И все стали расходиться – время-то было позднее. Ма с мамой тоже направились к двери, но дядя Серёжа попросил задержаться. Я, конечно, понял для чего. Он пригласил нас в машину, дорога была попутная. Вот дорогой мы им с председателем всё и рассказали, по какому случаю мы в правлении оказались.

«Ну вот, если наша задумка удастся, – сказал дядя Серёжа, – мы с тобой, Васька, часто будем видеться. А пока, не трусь!» И они с председателем уехали в Лубянку, а мы с мамой направились в дом.

В эту ночь я плохо спал. Мне всё хотелось у мамы спросить, а кто же всё-таки мой отец? Но я не решился бередить больную мамину душу. Ладно, думаю, как-нибудь в другой раз спрошу. Вдруг ей неприятно вспоминать об этом. Ведь если бы он был хорошим человеком, она сама бы мне о нём всё рассказала, и гордилась бы им. А раз она молчит, значит – плохой. А зачем он мне плохой-то нужен? Мама тоже плохо спала. Я это слышал. Может она тоже думала о том же? Тяжело ей было после Пелагеиного концерта.

Утром рано пришёл Стёпа, не поздоровался, молча вставил стекло в разбитое окно и ушёл. Вот и всё.

4 Волки

После Пелагеиного концерта над Стёпой Кокошинские мужики стали часто посмеиваться и подшучивать, а иногда даже и мелкие пакости устраивать.

«Эй, Степан, Пелагея тебе велела мяса в бухгалтерии выписать – пельмени будет стряпать». – Или: «Степан, у тебя бутылка-то до сих пор, поди, не распечатана? Пельмени галки съели – закусывать-то нечем». – «Степан, а Колька сам научился стёкла бить, или ты научил». Ну и так далее. Я в начале думал, мужики сочувствуют нам с мамой, коль так ополчились на Стёпу. Но, оказывается, механизаторы его не любили, как иждивенца, лентяя и тупаря. То деталь какую-нибудь с его трактора снимут, то деталь поставят наперекосяк, так, что он целый день не может трактор завести, то ещё какую пакость устроят.

Федька Хомутов работает в мастерских токарем и слесарем. Он хорошо разбирается в технике. Иван Семёныч – механик – считает его своим будущим заместителем, несмотря на то, что он ни шофёром, ни трактористом быть не может, потому что у Федьки правая нога не гнётся – он инвалид. И вот Стёпа по всякому пустяку обращается к Федьке. Федька – парень добрый. Но он дружит с Шуркой Мякукиным. Шурка Стёпу не любил, а потому подговорил Федьку устроить Стёпе шутку. Попросил Стёпа Федьку что-то подрегулировать в двигателе трактора. Федька отрегулировал, завёл трактор, проверил его работу, хлопнул по плечу.

«Степана – «работай на здоровье!». Заглушил двигатель у трактора и незаметно вставил спичку в жиклер карбюратора у пускача, а сам ушёл в мастерские. Стёпа получил наряд и стал заводить трактор. Дёргал, дёргал супонь пускача, а тот чихнёт и тут же глохнет. Час дёргал, другой. Походит вокруг трактора и опять дёргает. Зимний день короткий – каждая минута дорога, время летит безжалостно, а Стёпа всё дёргает. Сжалился Федька, подошёл к Стёпиному трактору.

«Ты чего это, Стёпа, над техникой издеваешься?» – «Это она надо мной издевается!» – «Я ж тебе отрегулировал… Нормально ж трактор заводился». – «Пускач не заводится». – «И чего он на тебя так осердился?» – «А чёрт его знает!»

Под руку Федьке подвернулся Серёжка Ерохин, сопляк, в четвёртом классе учится. «Ну-ка, Серёга, иди-ка сюда». – «Чего ещё?» Федька накрутил супонь на маховик. «На-ка вот, Серёга, дёрни», – попросил он пацана, а сам незаметно спичку из жиклера убрал. Серёжка дёрнул, да силёнки у пацана, видно, маловато, не провернул толком вал пускача. «А ты упрись левой ногой вот сюда, – посоветовал Федька. – Вот так». Серёжка изловчился и дёрнул сильней. Пускач завизжал на больших оборотах, безжалостно давя своим громким, высоким звуком на уши. «Молодец, Серёга! – похвалил Федька. – Быть тебе трактористом».

Серёжка расплылся в блаженной улыбке, но Стёпа взял его за шиворот и сердито оттолкнул от трактора. Федька заругался на него: «Вот дурак неблагодарный!.. Не обижайся, Серёга, нечего на дураков обижаться». Федька пошёл к председателю и всё рассказал. «Эх, и подведёт когда-нибудь Стёпа наш колхоз!» – высказался по этому поводу председатель.

А вскоре правление командировало Стёпу трелевать в лесу брёвна. Он заправился и хотел уже ехать, но его кто-то окликнул, мол, председатель его зовёт, сказать что-то ему хочет. Стёпа побежал искать председателя, а в это время у него из бака почти всю солярку слили. Стёпа председателя не нашёл, вернулся сердитый – понял, что над ним опять подшутили. Завёл он трактор, поехал в лес. Только до делянки добрался, горючка закончилась – трактор заглох. Стёпа опять полдня пытался его завести, прежде чем понял, что бак-то пустой. Пешком вернулся он в Кокошино, нашёл председателя и пожаловался, что у него горючку слили. Председатель – к мужикам: «Кто у Степана горючее слил?» – «Никто, – говорят, – не сливал». – «Но бак-то пустой». – «Не может быть!» Поехали председатель со Стёпой в лес, проверили – полон бак соляры. Стёпа удивился, руками развёл. Председатель его отругал и уехал.

Я после узнал от Вовки Мякуки про это. Это Шурка, Вовкин брат, слил и уехал с соляркой на ту же делянку, помогать Стёпе трелевать брёвна. Когда Стёпа ушёл в деревню, он снова залил солярку ему в бак. А Стёпа никак не мог понять – не было горючего и вдруг появилось… После этой истории Стёпа подал председателю заявление, чтоб его перевели на свиноферму, а от трактора освободили. Так всё и получилось. И вскоре в школе было общее собрание. Пригласили всех старшеклассников, родителей, механизаторов и учителей. За столом сидели председатель колхоза, механик и директор школы. Директор обратился к старшеклассникам: «Кто хочет стать механизатором?» Почти все парни, кому исполнилось четырнадцать, подняли руки. А мне ещё три месяца до четырнадцати. Подумаешь, три месяца… Я тоже руку поднял.

«А ты, Сыроедов, куда? Тебе ещё рано». – «А я, – говорю, – на Стёпин трактор». Всем почему-то стало смешно. Посмеялись, покумекали, и записали-таки меня. Потом нас распределили по механизаторам. Нас, желающих, оказалось много. Опытных механизаторов – учителей-наставников – не хватало. Прикрепили к кому двоих, к кому троих. Шурка Мякукин был пока механизатором неопытным, но он тоже пришёл и просил себе учеников. Но ему их не давали. Он доказывал, что на ошибках учатся. Вместе будем ошибаться – быстрей научимся. Я сам пожелал пойти к нему. Спорить с нами не стали. И Шурка стал моим учителем. Он сам с полгода как права получил, а уже – учитель!

Вовка Мякука моложе меня на полгода и ростом поменьше. Он в механизаторы не просился, но знал, что придёт и его время. Поэтому он техникой интересовался не меньше меня. Мы часто с ним рассуждали на тему устройства двигателя, карбюратора, той или иной системы, взаимодействия частей, деталей и прочего. Поэтому Шурке легко было объяснять нам необходимые истины. Он был нами доволен и считал учениками обоих. А потом сажал нас по-очереди за баранку, для практики.

Зимой, в каникулы, мы ездили в Лубянку каждый день. Там дядя Серёжа устраивал нам соревнования – то по теории, то по правилам дорожного движения, то по вождению. Оценки он нам не ставил. А тех, кто в чём-то затруднялся, подбадривал: «Ничего, парни, не трусьте. Все мы люди разные – у кого-то сразу получается, у кого-то не сразу. Но раз мы – люди, всё человеческое нам по силам. С одного раза не получилось – со второго пробуй, с третьего, с четвёртого, с пятого, с десятого… Всё равно, рано или поздно, получится!»

И мы старались, и у всех, пусть не сразу, но получалось то, что от нас хотели взрослые. Плохих оценок дядя Серёжа не ставил. Он не справившихся записывал в тетрадь, потом собирал их наставников и просил побольше ученикам уделять внимания, и доказывал, что ученики – это будущие помощники, от которых будет зависеть процветание колхоза. А кому не ясно, что, чем богаче колхоз, тем богаче колхозники. Дядю Серёжу все понимали. В общем, к апрелю мы не только освоили автомобиль и трактор, но и многому научились при ремонте техники, при подготовке к посевной и понемногу стали вникать в хозяйственные и агрономические вопросы. Проще сказать, мы за зиму повзрослели.

Чрезвычайных происшествий никаких не было. Только разве одно… Это дядя Костя Кудрявов (Костюнькин отец) перевернулся на машине, съезжая под гору. Но ничего страшного – лишь слегка ушибся да у машины кабину помял. А груз не пострадал, только упаковку слегка нарушил. Он из сельхозтехники двигатель к комбайну вёз. Колесо у него одно спустило и он решил доехать до Кокошино на трёх, как я в марте ездил в Лубянку с молоком. Он видимо подумал, что это просто. «Васька на трёх колёсах с молоком до Лубянки доехал, а я чем хуже?..» И опрокинулся. А было вот как. Шурке было поручено отправить с фермы молоко в Лубянку на сепаратор. Кокошинский сепаратор был в ремонте. А я, как ученик, был при Шурке. Вовка прихворнул и мы были вдвоём. Погрузили молоко (двенадцать фляг) и поехали. За баранкой был я. Не успели толком отъехать – бах! Камера у правого переднего колеса лопнула. На проволоку какую-то напоролся. Что делать? Запаски нет. Ехать надо срочно – сепаратор не только нас обслуживал, но и Лубянскую ферму. Медлить нельзя. Шурка побежал в мастерские, а я остался у машины. Стою и думаю: «Вряд ли Шурка найдёт Ивана Семёныча, механика, чтобы быстро сменить колесо. Иван Семёныч собирался сегодня съездить в сельхозтехнику, а кто другой поможет в такой беде? Будет большая задержка и будут неприятности. Мне-то может и ничего не будет, а Шурке попадёт.

Я, пока Шурку ждал, поддомкратил передок машины, снял колесо. Стою, нервничаю, соображаю: «А что, если весь груз в машине сдвинуть к левому заднему колесу? Тогда переднее правое совсем не нужно». Забросил накрывшееся колесо в кузов, сдвинул фляги в левый задний угол, закрепив их тросиком, чтоб в пути по кузову не ползали. Завёл машину и потихоньку поехал, тормозя перед каждой кочкой и рытвинкой. Проехал немного – получается! Остановился, поглядел в кузов – фляги на месте. Поехал дальше смелей. Перед лесом дорога в гору. Это хорошо – фляги вперёд не просятся. Но вот, проехав лес, дорога стала спускаться к речке. Поеду под гору, фляги могут передвинуться к кабине и их тяжесть может потребовать четвёртое колесо. Я остановился, подумал, развернул машину и спустился под гору задним ходом. Выехав на ровную дорогу, снова развернул машину кабиной вперёд и поехал как полагается. Приехал к сепараторной, никто и не обратил внимания, что у машины всего три колеса. Фёдор Степаныч, сепараторщик, завозмущался: «Почему один приехал? Кто тебе разгружать поможет? Я ведь не грузчик, всем помогать». – «Фёдор Степаныч, – говорю, – ну, беда случилась, потому один и приехал». – Какая ещё беда?» – «Да вон, видишь?..» – указал я ему на отсутствующее колесо. «Эх ты ж, мать честная! Это как же ты на трёх-то колёсах доехал? А Шурка где?» – «Колесо, – говорю, – пошёл искать».