Эмигрантка в Стране Вечного Праздника

Я неоднократно пыталась предотвратить такое развитие событий, уговаривая мужа арендовать газонокосилку или попросить кого-нибудь из местных крестьян пройтись косой по нашей заросшей травой террасе. В ответ он лишь отмахивался от меня как от назойливой мухи: «К чему это? Мы же всё равно ею не пользуемся. Пусть себе зарастает!» Однако мнение наших соседей было прямо противоположным. Застав меня в подъезде или на подходе к дому, один за другим они чуть ли не ежедневно стали требовать очистки террасы от разросшейся травы. «Во-первых, постричь мне её нечем, так как у нас с мужем нет газонокосилки, – отвечала я. – А, во-вторых, у соседей слева и справа от нас она уже по пояс, но к ним, как я понимаю, никто из вас подобных претензий не предъявляет». «Ты себя с ними не сравнивай! – аргументировали свою позицию соседи. – У них есть право делать со своими террасами то, что душе угодно, потому что они – местные, мы их уже давно знаем, а ты взялась здесь непонятно откуда! Вот и делай, что тебе говорят!» С каждым днем мне все труднее становилось выдерживать давление со стороны соседей, поэтому я прокомментировала содержание их разговоров мужу. Сначала он искренне удивился: «А с какой стати они вообще с тобой это обсуждают? Ведь ответственный квартиросъёмщик – я, а не ты, ты-то здесь совсем не причём…», – и подытожил: «В общем, каждого, кто в очередной раз заведёт с тобой разговор на эту тему, отправляй ко мне. А что касается террасы, то я решил там траву пока не косить. Ведь в контракте об этом ничего не сказано, значит, пусть себе растёт на здоровье». Через пару месяцев соседи поняли, что предпринимать с травой-муравой мы ничего не собираемся, и разом ополчились против меня. «А почему не против мужа?» – спросите вы. Задам встречный вопрос: «А кто из нас двоих эмигрант?» или ещё точнее: «Кто из нас двоих выглядит наиболее слабым и беззащитным, поэтому вероятнее всего проглотит обиду и не станет вступать в споры?» Правильно, я. Именно к такому выводу пришли наши соседи. Они сговорились меж собой не давать мне проходу, и, как следствие, при очередной встрече с кем-нибудь из них на лестничной клетке я вынуждена была выслушивать в свой адрес целый ряд таких нелицеприятных эпитетов, как приезжая свинья, грязная эмигрантка, мерзкая бомжиха, и т.п.

Каждый раз я пыталась им втолковать, что, не являясь ответственной квартиросъёмщицей, по существу не могу отвечать за решения своего супруга, и что с этим вопросом им нужно обращаться к нему, а не ко мне. Однако мои разъяснения не возымели никакого эффекта, и в какой-то момент дело дошло до того, что я стала бояться выйти из квартиры, чтобы ненароком не встретиться с разгневанными соседями. Иногда, слыша у себя за спиной их злобное скрежетание и оскорбительные высказывания в мой адрес, я живо представляла себе, как они, будто стая шакалов, вдруг всей толпой налетят на меня и порвут на куски. К несчастью, приблизительно это вскоре произошло. Удивительным было то, что с моим мужем соседи ни разу не попытались обсудить тему нашей слегка одичавшей террасы. Именно поэтому он искренне удивлялся моим рассказам об их нападках до тех пор, пока я не вернулась домой в слезах. В тот день, как только я зашла в подъезд, соседи окружили меня плотным кольцом и принялись оскорблять и запугивать тем, что если я не наведу порядок на террасе, то они напишут на меня заявление в полицию, причем придумают что угодно, лишь бы упрятать меня за решётку. На почве этого нервы у меня окончательно сдали, и, придя домой, я разрыдалась. Только тогда мой супруг наконец-то понял, что все предыдущие рассказы о регулярных стычках с соседями не были преувеличением с моей стороны. Это событие подвигло его на аренду газонокосилки, и буквально через пару дней наш сад был приведён в божеский вид.

Позже я поняла, что причина проблемы заключалась не столько в заросшей травой террасе, сколько в необходимости найти себе козла отпущения, на котором можно было бы с лихвой отыграться за все свои комплексы и неудачи, а его место у европейцев отводилось ущемлённому в правах, безответному эмигранту. Некоторое время спустя мы с мужем переехали на другую квартиру в Перепёлках, однако, и там новая соседка приняла меня в штыки. Хотя, казалось бы, с одним человеком договориться гораздо проще, нежели с целой толпой. Тем не менее, этого не произошло, поскольку ей не пришлось по душе моё эмигрантское происхождение. В том трехэтажном доме было всего четыре квартиры. В двух из них никто не проживал, а третью, расположенную этажом ниже, прямо под нами, занимала женщина средних лет. Подъездная дверь в этом доме давно рассохлась и не закрывалась, поэтому на лестничную клетку ветром заносило уличный мусор. Спросите, кто его убирал? Кто же, кроме меня… Правда, перед тем как это стало моей обязанностью, я попыталась договориться с нашей единственной соседкой об очерёдности уборки. «Ф-ф-фи, ещё чего?! – брезгливо сморщилась она. – Я тебе уборщица что ли? С какой это стати я должна за всеми грязь убирать?» Мне захотелось возразить: «Почему же это за всеми? И за собой тоже! Ты же не Питер Пэн, по воздуху не летаешь». Впрочем, я во время сдержалась и промолчала, понимая, что худой мир лучше доброй брани. К тому же эта женщина, прослывшая на весь посёлок большой склочницей, доводилась дальней родственницей нашей квартирной хозяйке, поэтому обострять с ней отношения было не в моих интересах.

Зато однажды мне представилась возможность над своей соседкой от души посмеяться, и я не преминула ею воспользоваться. Как было сказано выше, жила она прямо под нами, на первом этаже, мы же, соответственно, на втором, а весь третий этаж занимало просторное чердачное помещение. Как-то раз соседка заметила, что чердачные двери перестали закрываться. Она вызвала плотников, те провели осмотр и заключили, что двери надо менять, так как они усохли от старости и перестали прилегать к дверному проёму. Очевидно, их замена стоила недешево, поскольку наша соседка отказалась это делать за свой счёт. Пока она пыталась договориться с остальными владельцами квартир этого дома, чтобы в складчину оплатить ремонтные расходы, всё это время чердак, битком набитый разным хламом, оставался доступным для всех желающих его посетить, что в значительной мере упрощала постоянно открытая подъездная дверь. Кстати, если вы полагаете, что наша соседка, вооружившись двустволкой, ночами напролёт просиживала около входа в подъезд в ожидании грабителей, то вы ошибаетесь. Праздно шатающееся по посёлку в жажде лёгкой наживы жульё нисколько эту женщину не интересовало, поскольку её внимание было приковано ко мне и моим предполагаемым коварным воровским действиям. В этом я очень скоро убедилась.

Однажды я вышла на лестничную клетку, чтобы полить пару стоявших там растений, затем вернулась в квартиру, закрыла за собой дверь, и тут услышала внезапно раздавшийся на лестнице сильный топот. Взглянув в дверной глазок, я увидела промчавшуюся вихрем на чердак соседку. «Что это с ней? – пронеслось у меня в голове. – Пожар там что ли случился?» Буквально через пару минут у меня над головой раздался осторожный скрежет половиц, будто соседка играла на чердаке с кем-то в прятки, и ей выпало водить. «Странно, почему она передвигается по чердаку медленно и крадучись? И кого планирует там поймать? Не мышей же…» – подумалось мне. И вдруг – стоп, эврика! – меня осенило: «Кого, кого? Да меня! Когда я отправилась поливать цветы, то с шумом открыла дверь, а закрыла её практически беззвучно. И поскольку соседка не услышала моих шагов по лестнице, то решила, что если я не прошла мимо её квартиры вниз, то, соответственно, отправилась наверх, на чердак, двери которого не закрываются. Зачем? А-а-а… Разумеется, чтобы оттуда что-нибудь стащить». Для подтверждения правильности своей догадки этот эксперимент мне пришлось повторить ещё несколько раз. И точно, услышав, как я открываю квартирную дверь, но, не услышав, как я её за собой закрываю, соседка прытью бросалась на верхний этаж, к чердаку, а потом долго и старательно обследовала его, половица за половицей и шкаф за шкафом. Дверные замки на чердаке оставались сломанными на протяжении нескольких месяцев, и мне удалось неоднократно вот так от души повеселиться. Зная, что соседка всегда обедает дома, именно в это время я проводила свой эксперимент и долго покатывалась со смеху у себя в квартире, заслышав её громкий топот на лестнице и сразу же вслед за этим – крадущиеся шаги в чердачном помещении.

*****

Возвращаясь к описанию нашего первого жилья, арендованного в Перепёлках, признаюсь, что никому бы не пожелала поселиться в новом доме, где жильцы ещё не обосновались. По количеству шума, производимого с семи утра до девяти вечера, наш подъезд запросто мог бы посоревноваться с крупным металлургическим цехом. Каждый новосёл сутками напролёт у себя в квартире что-нибудь доделывал или переделывал, стараясь придать стандартной цементной коробке вид уютного гнёздышка. Кто-то клал паркет, кто-то развешивал по стенам картины, кто-то устанавливал новую сантехнику. При этом спастись от многочасового визгливого звука работавших за стенами дрелей и стучащих тут и там молотков было практически невозможно. Не помогали даже наушники и бируши. В тёплые времена года, чтобы избавиться от шума и гама, я отправлялась на прогулку по горным тропам либо подолгу просиживала с книгой или компьютером в местном парке, но когда холодало, и шёл дождь, оставалось лишь медленно сходить с ума от шумовой атаки соседей. Другой неожиданной неприятностью в арендованной нами новой квартире стали квитанции с запредельными ценами за газ, на оплату которых в первый зимний месяц ушла ровно половина зарплаты моего мужа. Сразу после этого мы предпочли обходиться закутыванием в большое количество одежды, наподобие капустного кочана, и, в качестве альтернативы центральному отоплению, приобрели пару небольших газовых обогревателей на колёсиках, которыми грелись, устанавливая их у ног.

Три года спустя нам представилась возможность переехать на другую квартиру, расположенную в старом доме и сдаваемую за более приемлемую цену. Мы оповестили владельца прежней, которого звали Бенджамином, и приступили к сбору своих вещей. Через пару дней он неожиданно нагрянул к нам с визитом и предупредил, что мы должны оставить ему жильё в идеальном состоянии, поскольку в противном случае он не вернёт нам залоговой суммы, внесённой три года назад и равной двум месяцам арендной платы. В наших интересах было получить назад эти деньги, а потому я приступила к интенсивной уборке и за пару недель отмыла всё до последнего пятнышка. Наконец, когда наши вещи были упакованы и перевезены в другое жильё, подошёл момент окончательной сдачи прежней квартиры её владельцу. Бенджамин не заставил себя долго ждать. Появившись на пороге без опозданий и холодно бросив в нашу сторону «здрасьте», он прошагал в одну из комнат. При ходьбе этот домовладелец расставлял ноги так, что казалось, будто в пространстве между ними у него свисал длинный и тяжеловесный хвост, на который он старался не наступать. За эту особенность я мысленно окрестила его Хвостатым. Если воображаемым хвостом Бенджамин походил на мартышку, лемура или снежного барса, то головой, однозначно, на быка. Черепная коробка у него была настолько крупной, что создавалось ощущение, будто она мешала ему самому. Каждое движение шеи у Бенджамина напоминало борьбу с громоздкостью головы, в которой последняя всегда одерживала победу. Во время разговора он медленно и невпопад её поворачивал, удерживая в слегка наклонённом положении и переводя угрюмый и несколько отрешённый взгляд с одного предмета окружающей обстановки на другой. На людей Бенджамин почему-то смотреть не любил и при общении фиксировал взгляд на какой-нибудь пространственной точке, удалённой от собеседника. При этом лицо домовладельца казалось неестественно застывшим, отчего догадаться о его настроении можно было исключительно по интонации. Когда же он молчал, понять, что происходило в его голове, было совершенно невозможно.

В назначенное время Бенджамин появился на пороге нашей квартиры, прошёл внутрь раскачивающейся походкой и сразу приступил к делу. Осматривая комнаты, он подолгу приседал, пыхтел, наклонялся к мебели, открывал шкафы, заглядывал под кровати, пока, наконец, не озвучил окончательный вердикт: «Залоговых денег за два месяца я вам не верну. Да и вообще, пожалуй, подам на вас в суд за то, что вы испортили моё имущество». «Что?!» – хором воскликнули мы с мужем. А я с совершенно обалдевшим видом добавила: «Это за что же?!» Бенджамин медленно повернул голову в мою сторону и, мимикой выражая желание плюнуть, выдавил из себя: «С тобой, женщина, мне вообще не о чем разговаривать. У меня твой муж арендовал квартиру, а не ты, поэтому не суй нос не в своё дело!» Ещё больше опешив, я ничего ему не ответила, и, повернувшись спиной, удалилась в соседнюю комнату, а там присела на диван в ожидании результатов переговоров. Через стенную перегородку до меня стали доноситься обрывки их разговора, походившего на бурное выяснение отношений, а не спокойное урегулирование конфликта. Через некоторое время всё стихло, затем послышалась тяжёлая поступь Бенджамина, зашагавшего по коридору и хлопнувшего входной дверью с такой силой, что я аж подпрыгнула на диване. Сразу после этого ко мне в комнату зашёл побледневший муж. «В чём дело?! Что ему не понравилось?!» – набросилась я на него с расспросами. В ответ муж тяжело вздохнул, взял меня за руку и повёл в комнату, которая ещё недавно была нашей спальней. Там он указал пальцем на слегка пожелтевшую краску над изголовьем кровати и сказал: «Вот это». «Что краска немного потемнела? – переспросила я. – Так это же не по нашей вине произошло, здесь стена всегда была влажной. А ещё что?» – «Ничего. Всё остальное вроде в порядке». – «И из-за этого он подаст на нас в суд? Бред какой-то!» – «Ну да, он так сказал, а, вообще, там видно будет. Может, ещё передумает…» От души посмеявшись над безумной выходкой Бенджамина, я посоветовала мужу не принимать это близко к сердцу, и в тот же день мы навсегда покинули доставившую нам столько хлопот квартиру. Однако её владелец, несмотря на абсурдность обвинения, своё слово сдержал. Он не только не вернул нам двухмесячный залоговый взнос, но и написал в полиции заявление, в котором обвинил моего мужа в нанесении ему материального ущерба. Впрочем, до суда дело не дошло. Нанятый нами адвокат по горячим следам организовал осмотр квартиры, и, поскольку никаких дефектов там не было обнаружено, жалоба Бенджамина была аннулирована, как необоснованная.

******

В то время как в Министерстве образования Страны Вечного Праздника решался вопрос о легализации моего российского университетского диплома, с биржи труда мне поступило предложение отправиться на курсы воспитателей групп продлённого дня. Согласилась я на него из-за отчаяния и безуспешных попыток устроиться на работу. Решила, что для трудоустройства лишний диплом, как говорится, никогда не лишний, и, как знать, возможно, в Стране Вечного Праздника придется попробовать себя в новом педагогическом амплуа. Так в течение нескольких месяцев я стала слушательницей указанных курсов в составе группы из двадцати учеников и учениц. Представительниц женского пола, включая меня, там было пятнадцать, мужчин – пять, а из их числа типичных мужчин – всего три, поскольку один впоследствии оказался геем, а другой— ужасным плаксой.

Попутно разъясню, что представляли собой курсы профессиональной ориентации. Начну с того, что учредить какие-либо курсы в Стране Вечного Праздника было проще простого, даже не имея ни малейшего представления о профессиях, на которые вы собрались бы обучать других. Подобным образом осуществлялась подготовка сварщиков, надомных сиделок, поваров, строителей высшей квалификации, швей, секретарей-референтов, официантов, помощников библиотекарей и прочих специалистов. «Как же некомпетентные устроители курсов умудрялись легализовать свои услуги?» – спросите вы. Гораздо проще, чем это может показаться на первый взгляд. Для начала им предстояло составить план учебной работы или его где-нибудь скопировать. После этого через своих родственников, друзей или знакомых нужно было найти в региональном отделе Министерства образования чиновника, который бы этот план быстренько утвердил. Наконец, оставалось набрать через биржу труда группу учеников, зачитать им теоретическую часть обучения, свозить куда-нибудь на практику, и всё – берите свои дипломы и работайте по полученной специальности, если хотите.

Следуя этой схеме, два коренных жителя Страны Вечного Праздника, не имевшие не только педагогического, но и никакого другого образования, за исключением обязательного школьного, организовали курсы воспитателей групп продлённого дня и приступили к проведению трёхмесячной обучающей работы. Одного из них звали Марком, а другого Эрнестом. Первый шеф, Марк, обладал гигантскими пропорциями, как в рост, так и в ширину, и при этом выглядел исключительно неряшливо. Он был вечно небрит и непричесан, независимо от погоды носил бермуды, длиной чуть ниже колен, обнажавшие его толстенные волосатые икры с узловатыми венами синюшного оттенка, а когда говорил, постоянно подёргивал какой-нибудь частью тела, будто бы к ней были подключены электроды. Второй шеф по имени Эрнест следил за собой чуть больше. Особое внимание он уделял своей широченной бороде, напоминавшей начищенную до блеска лопату. Роста Эрнест был невысокого, коренастого телосложения, с короткими кривыми ногами и сутулой спиной. Замечу, однако, что, несмотря на огромную разницу в пропорциях, Марк с Эрнестом во многом были схожи: возрастом в районе сорока пяти лет, вечным запахом алкогольного перегара изо рта, а из подмышек – телесной немытости, взглядом, сфокусированном при разговоре с женщинами на их бюстах, поразительной малограмотностью, отсутствием чувства юмора, деликатности и много чего другого, в некоторой степени скомпенсированного наличием большого стажа работы воспитателями детских летних лагерей. Так бы Марку с Эрнестом на этой должности и работать до самой пенсии, играя с малышнёй в догоняшки и организуя ночные пляски вокруг костра, если бы не случайное знакомство с каким-то высокопоставленным чиновником, который помог им создать фирму по организации детских праздников. Набив на этом руку, бывшие воспитатели пошли ещё дальше и приступили к реализации следующего проекта – курсов по подготовке аниматоров. Попутно поясню, что аниматоры – это артисты, изображающие на детских развлекательных мероприятиях персонажей из известных сказок, мультипликационных и художественных фильмов: разбойников, пиратов, волшебников, принцесс, рыцарей, различных животных, и т.п. Ничто не вечно под луной, и в какой-то момент интерес к курсам аниматоров пошел на убыль. Тогда Марк с Эрнестом переименовали их в курсы подготовки воспитателей групп продлённого дня, оставив содержание обучения прежним. Ничего иного, кроме как прыгать перед детьми в костюме какой-нибудь обезьяны, так называемые «педагоги» не умели, а обучаться чему-то новому в их планы не входило.

Все свои лекции Марк с Эрнестом читали по бумажке, спотыкаясь на каждом слове и озвучивая смысловые паузы протяжным мычанием. Было бы лучше, если бы они ни на минуту не отрывали от неё взгляда, поскольку, когда это происходило, оба преподавателя начинали нести ужасную ахинею, противоречащую не только базовым правилам педагогики, но и обычному здравому смыслу. Аналогично директорам курсов, такими же образовательно-воспитательными навыками отличался набранный ими преподавательский состав. Одну из преподавательниц, по имени Алекса, при первом же знакомстве я мысленно окрестила Трындычихой. На занятиях она трещала без умолку, путаясь в своих же собственных объяснениях, и, как следствие, разобраться в том, что эта преподавательница пыталась донести до слушателей курсов, было совершенно невозможно. Хотя сторонний человек, не имеющий никакого отношения к педагогике, наверняка решил бы, что говорливость Алексы свидетельствовала о её преподавательском рвении. На это, по-видимому, Трындычиха и рассчитывала. На одном занятии она говорила, говорила, говорила и договорилась до того, что забыла отпустить нас на положенный перерыв. На следующий день из-за её невнимательности приключился другой казус. Не обратив внимания на то, что один из учеников отправился в помещение туалета, расположенное в боковом отсеке аудитории, она закрыла её на ключ и ушла вместе с нами на перерыв. Когда же спустя двадцать минут Алекса открыла аудиторию и застала его одиноко сидящим в зале, то, ехидно хихикнув, разрешила этому парню отправиться на положенный перерыв и даже не извинилась перед ним за допущенную ею оплошность. Кстати, в тот день Трындычиха читала нам лекцию под названием: «Методы коррекции невоспитанности у подростков».

Другим из ряда вон выдающимся членом преподавательского состава был Хэги. Полагаю, что многие из вас видели представителей готической субкультуры, или коротко, готов. Их нетрудно узнать по одежде чёрного цвета, макияжу в стиле вампира, специфическим татуировкам с мотивами летучих мышей и смерти, большому количеству серебряных украшений и прочим аксессуарам. Всё это для Хэги было совершенно излишним, поскольку любой человек, бросивший на него беглый взгляд, понимал, что перед ним – типичный гот. Странная всё-таки штука – жизнь! Кто-то, пытаясь выделиться из толпы, примеряет на себя имиджи панка, заядлого рок-н-рольщика, байкера или того же самого гота. В то же время есть люди, которым стать одним из этих персонажей, как говорится, сам бог велел. Другими словами, образ Хэги был детально продуман и воплощён в жизнь самой матушкой-природой. С уверенностью можно сказать, что даже в большом и плотно населённом городе было бы непросто обнаружить другого такого высокого и худого черноволосого мужчину, с длинными кистями рук, чрезвычайно бледными чертами лица, красноватыми подглазьями, тонкими как ниточки губами и грустным, по-философски задумчивым взглядом, направленным в никуда. Однако Хэги с подобной трактовкой самого себя был категорически не согласен и всем своим поведением старательно противостоял генетическому имиджу гота. К слову сказать, на курсах он преподавал предмет под названием: «Оказание медицинской помощи детям, пострадавшим на развлекательных мероприятиях». Каждую лекцию Хэги начинал с чёткой постановки проблемы: «Наверное, кто-нибудь из вас думает, что если на ребёнка в большом количестве садятся мухи, то это потому, что он – сладкий?» Не ожидавшие такого вопроса слушатели курсов, как правило, замолкали и недоуменно таращились на преподавателя, а он поднимался со стула и, шарахнув со всей силы кулаком по столу, громовым голосом заявлял: «Враньё! Сказки папы Карло и мифы Древней Греции!», – а потом вновь водружался на стул и умиротворённым, и даже меланхолическим, тоном разъяснял, почему данное утверждение является в корне неправомерным. На каждом занятии Хэги по нескольку раз подпрыгивал, разражался на всю аудиторию дикими криками и с грохотом приземлялся на сиденье стула. Такой грозностью и порывистостью он, скорее всего, пытался продемонстрировать собственную антиготичность, то есть твёрдость и крутизну характера, но любой сторонний наблюдатель воспринимал это, как эмоциональную нестабильность, присущую типичным готам.

Следующим преподавателем, который стоил того, чтобы о нём упомянуть, был Лукас. Он вел сразу несколько предметов с довольно странным содержанием. Его практические занятия по теме «Роль рекламы в жизни общества» проводились в виде конкурса «Угадай-ка», в котором перед слушателями курсов выдвигалась следующая задача: прослушав начало какой-нибудь известной телевизионной рекламной заставки, нужно было вспомнить и пропеть от начала до конца весь её текст. Для меня до сих пор остаётся загадкой, какая при этом преследовалась цель и какие навыки приобретал во время такого упражнения воспитатель продлёнки? Тем не менее, петь нам приходилось помногу, аж до хрипоты. Другой предмет Лукаса имел напыщенное название: «Роль развлекательных игр в воспитательном процессе». Оставив в стороне вопрос о роли этих игр, могу сказать, что роль Лукаса на уроках по данному предмету заключалась в том, чтобы, выпучив глаза, вопить на слушателей курсов: «Так что?! Никто из вас не сумеет ответить, какова роль народных игр в жизни общества?!» В ответ мы лишь испуганно хлопали глазами, и вся аудитория погружалась в гробовую тишину. По мере того, как массовый испуг постепенно начинал проходить, в зале раздавались облегчённые вздохи, перемежающиеся шуршащими звуками шёпота, почёсывания и перекладывания тетрадей с одного места на другое. Тогда Лукас вновь набрасывался на нас с яростным криком, задавая следующий вопрос такого же абстрактного содержания, ответить на который никто не отваживался по причине элементарного страха. Ведь если сам вопрос задавался, мягко говоря, грубым тоном, то казалось совершенно логичным получить от Лукаса за неправильный на него ответ крепкую оплеуху. Вдоволь накричавшись, в конце каждого занятия он подводил итог: «В общем, так и знайте: я остался вами очень недоволен! Сегодня же найдите у себя дома ответы на все мои вопросы в какой-нибудь энциклопедии!» Наконец, третьим «коньком» Лукаса был предмет под названием: «Искоренение дискриминационных тенденций в детском коллективе». На этих занятиях он организовывал игры, в процессе которых мы должны были уяснить неправомерность такого явления, как дискриминация. По команде Лукаса мы вставали в круг, а он, приближаясь к каждому из нас, с налёту заявлял: «Ты, парень в синей футболке! Я к тебе обращаюсь! Представь, что ты стал негром! Р-р-раз так, и почернел весь, как уголь! Расскажи всем остальным, как ты себя ощущаешь, и как к тебе будут относиться другие люди?» Остальным участникам игры с лёгкой руки Лукаса отводилась роль китайца, лесбиянки, гея, бродяги и прочих жертв общественной дискриминации. К сказанному добавлю, что, когда кто-нибудь из моих коллег по курсам грубил мне или обращался по национальности, к примеру: «Э-э, ты, русская, рот закрой!», – то Лукас не только не делал ему замечания, но и, казалось, вообще, не считал подобную выходку достойной своего преподавательского внимания. Для справки, среди слушателей курса неместной национальности была только я.