Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

В общем, я поздравил Альбину с важным событием в её жизни, спросил, когда она уходит в декретный отпуск и, услышав в ответ: «ещё один раз успеешь прийти», укатил домой.

*****

Небольшой монтаж, и вот мы уже едем с папиком по вновь обледенелой дороге в сторону деревни. Как я и предполагал, мы не выехали ни в час дня, ни в три часа пополудни, а собрались только к половине шестого вечера. Сейчас на часах половина седьмого и приблизительное время в пути – полчаса. За бортом минус три градуса, а также за бортом Россия.

Я посчитал, что настал благоприятный момент для неприятного разговора.

– Я хотел сказать, что мне трудно быть кем-то одним долгое время, поскольку я осознаю многомерность мира, – сказав вступление, я осторожно посмотрел на папика.

– Только попробуй уволиться… – папа прибавил музыку и сразу убавил. – Ты что думаешь, – тебе всё сразу на голову свалится?! Ты думаешь!.. – снова прибавил и замолчал.

Я глубоко и обиженно вдохнул.

– Мне не очень интересен этот вид деятельности…

– А какой вид тебе интересен?! Лежать на диване и смотреть сериалы?! – папа заорал так, что я вздрогнул.

– Я столько всего знаю, что мне скучно просиживать штаны в…

– Если ты много знаешь, то это первый признак того, что ничего толком не умеешь! Ясно?!

Ситуация показалась мне безысходной в широком смысле этого слова и я тоже заорал:

– Я в гробу видел всю эту пародию на жизнь, я не хочу просиживать в этом вертепе ни в качестве кого! Я хочу заниматься чем-то особенным! Я славы хочу; хочу признания; хочу, чтобы меня узнавали в автомобильной пробке; хочу вот прийти в ресторан и набить морду Шемякину; ну или пусть Шнур набьёт морду мне, но чтобы в газетах написали: «Питерский хулиган набил рожу знаменитому писателю»; чтоб ведущая вечерних новостей на Первом канале так и сказала: «Морда знаменитого писателя и общественного деятеля Поля Гончарова была набита пятничным вечеров между двадцатью одним часом и двадцатью одним часом тридцатью минутами, а теперь другие новости культуры, Государственный музей изобразительного…» Понимаешь?!

– Иди нахер! Просто иди… Нахер.

Без пяти семь мы подъехали к дому моей бабушки, матери отца. Сумерки превратили окружающий мир из цветного в чёрно-белый.

Пока мы обнимались-целовались с бабулей, пока я два раза сбегал на колодец и один раз сбегал к помойной яме, пока мы разогрели остатки пирогов и поели их, – наступила половина одиннадцатого вечера. Папе позвонил Дима Дмитриевич и сказал, что уже подъезжает. Надо пояснить, что наша деревня находится между Казанью, где живу я, и Челнами, где живёт Дима. Через пятнадцать минут Дима возник на пороге и, как и все нормальные люди, ударился головой о верхнюю границу дверного проёма. Мы с папой переглянулись, – нам такая травма не грозила.

– Здрасте, мама дяди Паши, – поздоровался Дима с бабулей.

Потом папик с Димой ушли в Димину машину.

Пока бабуля в полголоса материла медийных персонажей, глядя в телевизор, а настоящие мужчины вели серьёзные переговоры, я углубился в размышления, антуражем к которым послужила прыгнувшая мне не колени чёрно-белая артхаусная кошка Мурка Двадцать Четвёртая. Я думал о том, что у папиной мамы было пятеро детей, но она при том умная, как бездетная горожанка с высшим филологическим образованием. Моя деревенская бабуля не так уж много вещей ненавидела. Одна из ненавистных ей вещей была – футбол. Бабуля ненавидит футбол, потому что считает его бесполезной тратой денег; однако смотрит его, если играет сборная. У бабули был старший брат, очень похожий на Лари Кинга, только бабулин брат был не подлец и совсем не пил алкоголь. У папы есть троюродный брат – сын «Лари», который не может смириться с мироустройством; год он пьёт водку и безобразничает, а следующий год поступает в послушание к местному сельскому священнику. Кошка у бабули всегда беременная. Все лампочки в избе – энергосберегающие. Все эти разрозненные наблюдения вот-вот должны были обрести взаимосвязь по законам герметизма и отлиться в виде короткой и изящной формулы, которая бы объяснила мироздание, но… вошёл Дима и сорвал мой умственный оргазм.

– До свидания всем, – Дима появился на пороге и снова ударился о то же место тем же местом.

В этот день никого из родственников в деревне не было, поэтому мы могли выбирать: где спать. Папа, конечно, лёг в сенях, а я около печки в доме, чем заслужил ироническую усмешку родителя. Перед сном я спросил папика: «Ну, что? Дал?» Папик ответил: «Дал».

День шестой

В семь утра бабуля разбудила меня своим хождением по кухне. Спать я больше не мог, но и вставать тоже не хотелось. Я дотянулся до телефона и продолжил чтение художественной литературы. Минут через двадцать в комнату из сеней зашёл папик. Он зевал и чесал гениталии. Попив из ковша колодезной воды, которую я вчера натаскал, он спросил: «Какой сегодня день?» Я свернул программу, с помощью которой читал вордовский документ, и посмотрел на дату. «Ноль четвёртое ноября две тысячи одиннадцатого года, привет», – ответил я.

– Что давай-давай-давай, разогревай еду, – сейчас поедем в город, – раскомандовался отец.

Я терпеть не мог все эти его «давай-давай». Через пять минут я уже накрыл на стол. Папа допивал второй стакан «деревенского», то есть некипяченого, непастеризованого молока; от одного вида этого зрелища у меня заурчало в животе.

В девять часов мы выдвинулись в обратный путь.

– Какие планы? – спросил я и включил дворники, который были настолько изношенными, что только ухудшали вид.

– Давай-ка заедем в ближайший автомагазин. Ты ведь никогда не потратишься на дворники и «незамерзайку», – будешь по памяти передвигаться; жлоб хренов, – прокомментировал ситуацию с обзорностью папик.

В ближайшем посёлки на пути к Казани папик действительно купил мне хорошие бескаркасные дворники и пять литров стеклоомывателя. Мы тут же залили жидкость и установили дворники; правда мы сломали крепления левого дворника, но у меня в машине была изоляционная лента, и мы кое-как прикрутили левый (водительский) дворник. Обзорность резко улучшилась, а с ней и настроение.

– Так что? Что делать будешь? – мне принципиально было знать, что отец собирается делать.

– Сейчас заедем к Эн, – заберём мои вещи. Потом сразу поедем на вокзал: если получится купить билет, то уеду сегодня.

– А если на поезд билета не будет, ты, как Остап Бендер, попытаешься купить самолёт с экипажем?

– Ха-ха-ха, точно, – кину пачку денег!.. – папа засмеялся.

Я тоже засмеялся.

Мы прибыли к Эн в одиннадцать часов дня. Сколько по времени ехали от деревни до города, столько же простояли в пробке от въезда в город до дома Эн. Мать Эн стала склонять нас с папиком к принятию пищи. Мы отказались.

Мы погрузились в машину как раз в тот момент, когда исчезли бы все тени, если бы не было туч. Я завёл мотор и спросил:

– Покажи деньги. Я хочу подержать все эти миллионы в руках или даже в сумке, чтобы сумка привыкала к деньгам… Дай посмотреть, потрогать! – я порядком возбудился. Сколько, кстати?

– Три.

– Так надо же шесть! – я выпучил глаза, не врубившись в задачу по арифметике.

– Неа, Команданте попросил три миллиона, то есть сто тысяч долларов, – папа что-то соображал в уме.

– Так ты же мне сказал, что Команданте зарядил две сотни! Ты ещё сокрушался, что мол так дорого с фронтового товарища, вы кровь проливали в Волгограде в конце семидесятых и всё такое!..

– Правда? Я тебе сказал, что нужно двести? – в его голосе слышался смех.

– Ну да! – воскликнул я, чувствуя лукавство.

– Странно… И Диме я сказал: двести… Наверное, ошибся, – папа почти смеялся.

До меня, наконец, дошёл смысл его слов, и я изумился папиной наглости.

– Ну, ты даёшь! Ты навариваешь сто процентов?! Креста на тебе нет! – моя нижняя челюсть плотно зафиксировалась в отвалившемся состоянии.

Папик расстегнул внутренний карман куртки и извлёк оттуда пачку пяти и десятитысячных банкнот. Деньги были перехвачены несколькими канцелярскими резинками и сложены в прозрачный пакет для холодных пищевых продуктов. Я взял пачку в руку и прислушался к своим ощущениям. Купюры были в основном новенькие. Я проверил пачку на вес, затем потрещал листами как игральными картами. Я огляделся по сторонам. Тем временем папик извлёк из боковых карманов куртки ещё две таких же пачки. Я протянул руку и взял свою сумку с заднего сиденья. Положил туда все три пачки и застегнул молнию; потряс сумку, словно это была бочка с лотерейными билетами.

– Думаешь, от тряски они там перееб…ся и на выходе окажется четыре ляма? – папа пошутил, а я чуть не поверил.

– Слушай, я думал, что три миллиона – это гораздо больше по объёму, – сказал я, как только ко мне вернулся дар речи. – Этот Лексус – Димин кореш – располагает средствами, раз смог достать такую горку наличности!

– Ты думал, что три миллиона – это куча денежных котлет в китайской клетчатой сумке, да? – папа как-то посерьёзнел. – Кстати, Лексус свой «Гелик» продал.

– Да, или в сумке от Луи Витона, – так органичнее, – я понял, что наличные деньги не вызывают во мне особенно сильных эмоций, – о них, как таковых я не думал, а думал о том, что на них можно купить. «Я бы купил квартирку около метро в Питере. Или комнатку в коммуналке и Volvo c30», – подумал я. – А сколько «Гелик» стоит?

– Квартирку около метро?! А сколько квартирка стоит? – спросил папа.

– О, Господи, я что, вслух сказал это?! Ладно, держи обратно деньги. Кстати, когда ты их собираешься отдать Команданте?

– Не доставай, – пускай лежат. Ты сам их отдашь. Я тебе позвоню из Питера, скажу, когда отдавать, – папа нащупал свои документы.

– Круто! Ты мне доверяешь? Вдруг я сделаю несколько ставок у букмекера? Вдруг я латентный лудаман?! А?! Ахаха! – я ощутил тяжесть ответственности; я уже начал соображать – куда их спрятать; в голову пришла сберегательная книжка.

– Кто ты? Мудаман? Если с ними что-то случится – даже инфляция – лучше сразу прыгай с башни Сююмбике, вслед за принцессой. Надеюсь, ты не такой дурак, чтобы положить три миллиона на сберкнижку? А то это было бы странно, если у вшивого госслужащего материализуется на личном банковском счету зарплата за всю его жизнь, – папа сказал всё это в замедленном темпе, как во сне.

– Ты что! Я же не дурак какой-то! Положу в грязное бельё, там точно никто не найдёт, – я сделал невозмутимый вид и завёл машину.

*****

Нам повезло, – мы взяли билеты на сегодняшний поезд. В шестнадцать часов папик уезжал обратно в Санкт-Петербург. У нас было в запасе больше двух часов и мы отправились в заведение общественного питания, а оставшееся до отправления время папа затаривался всякими дурацкими сувенирами типа магнитиков на холодильник с фотографией Казанского кремля и тарелок с изображением президента и премьер-министра в тюбетейках. В супермаркете «Счастье» папа купил шесть коробок чак-чака. Чак-чак, для тех, кто не знает, – это национальная татарская сладость, кусочки теста в мёде. Весьма заразная вещь, я могу зараз съесть полкило. Ещё папик купил пять или шесть литровых бутылок водки «Бабайская», чтобы поить своих питерских коллег и друзей-дачников. В итоге, мы еле-еле дотащили его сумки до вагона, – хрусталь из Гуся Хрустального был легче. Дождавшись, когда проводница попросит провожающих покинуть вагон, мы обнялись на прощанье, я пообещал, что не буду убавлять звук на телефоне и увольняться до конца этого дельца.

Поезд тронулся, папа в окне вагона удалился на северо-запад «Необъятной», а я уехал прямиком домой; положил деньги ещё в один пакет, зарыл его в ворохе носков, помылся и лёг спать.

Глава 37

Сквозь круглосуточную дремоту последующих дней, до меня несколько раз доносился «вибро» моего основного телефона. А тот телефон, который предназначался только для звонка папика, молчал. Тони и Аркадий знали, что если уж я не беру трубку, то уж не беру совсем; я знаю, что не брать трубку – ужасно дурная манера, я сам (дополнительно) не уважаю людей, которые не берут трубку, однако с собой ничего поделать не мог; мой анабиоз был этакой альтернативой запою и, к тому же, я «не важный человек», – слабое, но, всё же, оправдание. На пике бездействия, я проводил в горизонтальном положении двадцать три часа в сутки, из них девятнадцать – спал. Я снова потерял счёт времени; просыпался, когда высыпался, ел, когда был голоден, засыпал, как только хотел. Моей единственной заботой был уход за пернатыми друзьями. Ещё я читал периодику и худлит…

Наконец сон воли подошёл к концу, и я заинтересовался текущей датой и временем. Календарь показывал двенадцатое ноября, субботу. Часы показывали: шестнадцать часов шестнадцать минут. «Это знак», – подумал я. «Удача при мне», – подумал я вдогонку.

*****

Город по мне соскучился, это было очевидно.

– Вот опять выделили пятьдесят миллионов на ямочный ремонт! А ведь девяносто процентов украдут! А потом ещё пятьдесят выделят! А ведь снова девяносто процентов украдут! А к Универсиаде ещё сто миллионов выделят! А ведь больше половины своруют! – старикан разошёлся не на шутку.

– Да… Да… – поддакивал я.

Этот пассажир относился к категории «якобы неравнодушный словоблуд» или «тухлый поборник справедливости». Когда он только зашёл, я сразу почувствовал неприятный запах, – в буквальном смысле. А как только он начал гундосить про сворованные деньги, вонь от него усилилась и без труда перебивала запахи прорвавшей канализации, коих в городе начало появляться всё больше.

– Этим людям, которые занимаются дорожным строительством, можно только позавидовать, – поддержал беседу я и позавидовал.

– Ага! Вот работка так работка! Ахаха!

При этом его «ахаха!» в мою сторону, я приоткрыл окно.

– Тут без вмешательства крёстной феи не обошлось, – мне понравилось это моё предположение о волшебстве и резко возрастающем благосостоянии, и я повеселел, даже вонь от пассажира уже не казалась такой нестерпимой.

Следующей в моём кэбе оказалась некогда красивая женщина, а ныне алконавтка. Как и все женщины-пропоицы, она была добра и рассудительна.

– Я могу закурить? – поинтересовалась она, не рассчитывая на положительный ответ.

– Ну, конечно же! Курите на здоровье! – я любил вдыхать чужой дым, если он не перемешивается с другими запахами.

Времени стало половина десятого «пост миридиум». Я набрал номер Тони:

– Привет, Тони! Слушай, Тони, извини, что я не брал трубку… У меня отсутствовала воля. Давай как следует выпьем!.. Давай-давай, Тони, мне это надо!.. Уверен, что тебе это тоже пойдёт на пользу!.. Эгегегей! Е-ху!.. Мы отлично побеседуем… Давай же, соглашайся! – я решил, что с нового года снова завяжу.

Тони согласился на бутылочку пива. Это означало, что мы сегодня налакаемся до скотского состояния.

*****

Некоторое время спустя.

«Вот не буду врать: хорошо пошло», – сказал один из нас. «Это потому, что мы не злоупотребляем», – отозвался второй.

– Я пойду уложу спать «два дурачка-пара», корм им насыплю, воду поменяю… Через десять минут выйду, – я оставил Тони в машине, а сам убежал домой.

For your love.

Спустя некоторое время.

«Когда режиссёр фильма сам же и сценарий пишет, то фильм как бы ребёнок гермафродита», – сказал один из нас. «Точняк», – согласился второй.

For your love.

Спустя литр.

– Я не могу полностью воспринимать творчество живых; будь то литература, музыка или живопись; кино – отдельная тема. Наверное, это явление кто-то уже изучил и объяснил, – многозначительно проговорил я.

– Не сомневайся. Я тут читал интервью с одним кардиологом, он сказал: «Чтобы создать впечатление о человеке, надо знать, как он умер», – Тони вскинул брови в ожидании реакции от удачного афоризма.

– Хорошо сказано, отражает суть того… того, что я хотел сказать… многословно.

Спустя некоторое время.

For your love.

– Ох, Тони, больше не могу сидеть здесь, – я завёл машину и резко рванул с места. – Пристегнись, что ли.

Мы понеслись по ночному городу. Поверьте, – мы были не одни такие.

I'd give you everything and more, and that's for sure.

For your love.

I'd bring you diamond rings and things right to your door.

For your love.

– Успеем! Успеем, говорю тебе, – сказал кто из нас, а другой тем временем надавил на педаль газа со всей силы.

Машина вылетела на перекрёсток, подпрыгнув на трамвайных рельсах, как бэтмобиль.

– Как бэтмобиль!

– Ага, вери, вери бэт мобиль!

«Ахааххахахахахахахахах!»

To thrill you with delight,

I'll give you diamonds bright.

– Смотри: вон «двадцать четыре часа»! Сворачивай, сворачивай! Вместе пойдём…

Мы выползли из машины и направились в магазин. У прилавка была очередь из таких же, как мы: социально-безответственных придурков всех возрастов. Нас охватил приступ веселья, и мы не нашли ни одной причины, чтобы не начать смеяться. Ночные продавщицы, привыкшие к проявлению безумия, никак не выдавали своих мыслей. Я бы на их месте давно свихнулся, хотя я тоже повидал на своём таксистском веку… Через какое-то время мы вернулись в машину с новыми запасами. Подкрепившись, двинулись в путь.

There'll be things that will excite,

To make you dream of me at night.

– Смотри Тони, вот подъезд Маши! – я указал открытой бутылкой в темноту двора.

Через пять минут я сказал: «Смотри, Тони, вот машина Эн! А там её окна».

– Слушай, а сколько сейчас времени?.. О! Два часа ночи без пяти. Давай езжай на Чистоконкретнопольскую дом девять литера «а». Олеся сейчас заканчивает работу! – Тони от предвкушения романтических переживаний задрыгал ногами и затеребил ручку переключателя передач.

– Путь неблизкий, Тони, – нарочита вальяжно проговорил я и манерно прикурил сигаретку. – Но (пых-пых), мы успеем, доверься мне и… пристегнись.

For your lo-o-o-o-o-o-o-o-o-o-o-ove.

For your love.

Мелькающие объекты инфраструктуры, после последнего глотка, приобрели гротескный вид. Жажда скорости была нестерпима, но на этом транспортном средстве, её, увы, не утолить. Через неопределённое количество времени (но очень скоро) мы резко остановились рядом с увеселительным заведением, в котором работала подружка Тони.

For your love.

– Я сейчас, – сказал Тони, и выпал из машины, как парашютист из самолёта.

Я остался наедине со своими мыслями. Глянул в окно, – мир пошатнулся, заставив меня покрепче вцепиться в руль. Я облокотился на подголовник и прикрыл глаза.

– Трогай! – Тони каким-то неведомым образом оказался на заднем сиденье, а рядом с ним сидела девушка.

«Смотрите, что я прихватила с работы», – девушка, подняла к нашим глазам бутылку вина и пощёлкала языком. – «Только штопора нет…»

– Спокойно, я сейчас пальцем продавлю, – нашёлся Тони.

Я тем временем уже ехал в сторону нашего района.

For your love, for your love,

I would give the stars above.

«Давай ещё пива купим?» «Ну, разумеется, мсье!»

For your love, for your love,

I would give you all I could.

Я закладывал крутые виражи, а пассажиры на заднем сиденье визжали и смеялись. Потом я заметил Тони сидящем на открытом окне и орущим что-то другим машинам. Потом, краем глаза, я заметил чьё-то нижнее бельё, развивающееся на боковом зеркале; может быть это был флаг, может быть мы сдались. Меня немного затошнило.

For your love.

For your love.

For your love.

В какой-то момент девочка – подружка Тони – исчезла. Мы ехали с Тони в незнакомом и неважном направлении и передавали друг другу пиво. Потом мы поравнялись с престижным авто в котором интеллигентная семья ехала из оперы (?!); Тони высунулся из окна и начал орать: "Купите героин, хороший афганский героин; дядя! Купи своей семье героин". Он и другие гадости кричал: «Оба Малаховых! Ипотека, дядя! Возьми ипотеку! Елена Малышева рекомендует!.. Счёт от управляющей компании! Проложено огромное количество новых дорог! Казань – город достойных людей!» Потом начал блевать на нашу и их дверь. А может это я орал и блевал, а может Бенисио Дель-Торо.

I'd give the moon if it were mine to give.

For your love.

I'd give the stars and the sun 'fore I live.

For your love.

To thrill you with delight,

I'll give you diamonds bright.

There'll be things that will excite,

To make you dream of me at night.

*****

На сетчатке отпечаталась кухня нашей квартиры. Моя рука открывает крышку у сковородки. Пальцы хватают что-то, по-видимому, съедобное и суют в область лица. Потом картинка исчезает, но новая картинка не появляется.

*****

– Ну, вот, Тони, это, очевидно, приличное заведение, – говорю я; по его лицу видно, что он соглашается.

Красивая девушка-хостес препровождает нас к столику.

– Господин Гончаров, ваш любимый столик свободен, пожалуйста, – девушка указывает на укромное местечко в углу зала.

– Ого, Тони, ты это видел, – меня здесь знают! – я смотрю изумлённым взглядом на своего друга.

Лицо Тони не меняет выражения. Я замечаю, что гости ресторана украдкой смотрят в нашу сторону и перешёптываются. Мы располагаемся и начинаем вполголоса беседовать. Подходит официантка и советует нам блюдо. Мы соглашаемся, так как нам лень изучать меню. Скоро нам приносят еду, и мы приступаем.

– У! Форель с шампиньонами! – я перевёл взгляд на Тони.

– За такие деньги могла быть с трюфелями, – привередничает Тони.

Я искренне недоумевал, почему Тони не радуется прекрасному ужину и дивной музыке.

Мы почти доели. В меня не лез последний кусочек запеченной рыбы, и я решил подождать, скоротав время беседой с Тони. Мы чокнулись и отпили из бокалов. Закурили. Официантка мгновенно принесла пепельницу. Я всегда чувствую себя неуютно, когда мне прислуживают, и был рад, что в этом ресторане не принято официантам стоять за спинами гостей и ловить каждый жест. Я немного огляделся и заметил, через два столика от нашего, девушку неземной красоты. Наши взгляды встретились, и я, смутившись, перевёл взгляд на Тони.

– Смотри, – с досадой сказал Тони и кивнул в сторону.

Я посмотрел в том направлении: к нашему столику направлялась та самая красавица, взгляд которой я недавно перехватил. Она приблизилась к нам и очень деликатным тоном заговорила:

– Господин Гончаров, простите, что отвлекаю, просто хотела сказать спасибо; я и мои близкие очень вас любим; мы следим за вашим творчеством и ваша последняя работа, по моему мнению, просто замечательна. Могу я вас попросить расписаться в моём блокноте, – она протянула мне блокнот на пружинке и шариковую ручку.

Последние её слова я дослушивал с открытым ртом, глядя на Тони. Тони сидел с таким видом, что ему подобные истории уже надоели. Я скрипнул мозгами и сказал то, что, на мой взгляд, могло быть возможно и уместно.

– Спасибо вам, большое, девушка, я ведь для вас – людей – стараюсь! Кто я без вас?! – я прослезился. – Спасибо, что читаете мои книги… Спасибо… Я буду писать ещё лучше, ведь теперь я знаю, что меня читают такие красивые и умные люди, – я понимал, что перегибаю палку, но ничего поделать не мог.

– Книги? – девушка вопросительно уставилась на моего спутника, ища в нём поддержки в этом недоразумении.

Тони, тем временем, смотрел на меня и отрицательно качал головой.

– Не книги? – одними губами спросил я Тони.

– Павел хотел сказать «фильм», – заговорил Тони, обращаясь к недоумевающей девушке. – Гончар говорит вам спасибо за то, что вы смотрите фильмы с его участием.

– Точно! – взвизгнул я. – Фильмы! Спасибо, что смотрите фильмы! Спа-си-бо!

– У меня последний вопрос, если позволите, – сказала девушка, получив обратно свой блокнот с моими каракулями. – Вы рыбу доедать будете?

– Что? – недопонял я и снова с испугом уставился на Тони.

– Она спрашивает: ты рыбу доедать будешь? – пояснил Тони.

– В смысле, – испугался я. – Вот эту что-ли рыбу?! Вот эту самую, которая у меня на тарелке лежит?!..

– Да, Павел, вы эту рыбу доедать будете? – девушка указала своим пальчиком на размазанную по моей тарелке рыбу.

Мой конфуз быстренько перерос в испуг; зал ресторана закружился. Наверное, я упал в обморок. На одну треть мой мозг проснулся. Проснулся настолько, что я смог осознать себя лежащим на диване в своей комнате. Солнце било сквозь незавинченые жалюзи. Попугаи разговаривали на повышенных тонах. Резкая головная боль заставила меня пожалеть о том, что я вчера не умер. Ужасная жажда. Во рту насрали слоны и умерли там же. Постойте-ка, это ещё что такое?! Языком нащупал во рту какую-то массу; несколькими движениями челюстей и языка отлепил эту массу от нёба. Ну, я и урод: положил в рот кусок жареной рыбы и, не проглотив, вырубился… Мне противно и стыдно. Ещё предстоит выяснить: не наворотили ли мы вчера дел! Стыдно, противно и страшно.