Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

– Круто, – констатировал я.

– Ну что, в пиццерию заедем, возьмём с собой пару пицц, – разлохматим бабульки, – велел папик.

– Давай, конечно. Там около Эн как раз открыли новую… сетевую, – обрадовался я.

Через час мы втроём – я, папик и Эн – сидели на кухни и доедали вторую пиццу, папик и Эн пили по третьей бутылке пива, прямо из горла, – «чтобы не мыть бокалы», я пил компот. Отец Эн свалил в «ночную», мать давно спала. Времени было половина первого ночи.

«I give you my hope

I give you my dreams

I'm giving you anything you need

I give you my joy

I give you my pain

I wish we could

Fall in love again

I give you my heart, I give you my heart»,

– тихо раздавалось из старого касетника, который всегда стоял на подоконнике на кухне. Эн двигала в такт музыке худыми плечиками и опрокидывала в себя пиво. Я любовался ей.

– А что, Дима сразу в Челны укатил, да? – спросила Эн, отлипнув от бутылки.

– Ага, ему на работу завтра, – с набитым ртом ответил папик.

Перед папиком на столе была огромная куча мусора, которая возникала перед ним всегда, вне зависимости от того, что он ел; это талант.

«I'll give you my whole and

I'll give you my heart

Dam dam du du di dam dam du du di deioh hohohohoho

Dam dam du du di dam dam du du di dei»,

– не унимался магнитофон. Я смотрел на своих родственников и умилялся. Любил ли я их? Да.

«Baby, baby

Why can't we just stay together ?

Yeah, yeah yeah

Baby, baby

Why can't we just stay forever ?

Yeah, yeah yeah»,

– началась новая песня ретро-сборника. Мне нестерпимо захотелось снова окунуться в атмосферу безысходной и беспощадной радости одной из наших с папиком многочисленных пьянок прошлых дней, когда мы пели в караоке всё, что поётся и пили всё, что пьётся; когда к нам на огонёк приходили какие-нибудь малознакомые женщины и я неизменно выбирал старшую, а папик – младшую. Что и говорить, мы с папиком умели ладить; у нас в запасе была куча разных смешных историй…

Папа воодушевился на разминку перед завтрашними танцами, но вошедшая на кухню мать Эн, сломала весь настрой своим скорбным видом. Припухнув от количества пустых бутылок, она неуверенным тоном проговорила: «Наденька, тебе же завтра на работу…»

– Ну всё, – резюмировал я, взлетая с табурета. – Я домой. Завтра за тобой во сколько заезжать?

– Позвоню. Мы ещё должны кое-кого выцепить, – не одному же идти на танцы… Хотя с другой стороны, со своим самоваром… – отец углубился в размышления.

– Звони… – кинул я и направился в сторону выхода.

– «Сэй гудбай, сэй гудбай», – не сдавалась Эн. Танцующей походкой проводила меня до двери, на прощанье звонко чмокнув в угол головы. Ха, в угол…

На кухне Эн ретро хорошо усваивалось, и я решил скользить и дальше по этой волне, – включил диск с ретро-хитами всех времён и народов. Поймал ритм. Задумался о, мать его, смысле всего сущего. Ночная столица татарского княжества истосковалась по своему неверному во всех возможных смыслах любовнику. Но теперь я катил по её обмороженным улицам, стремительно и нежно (так могут не все) погружаясь в лоно спящих улиц, как будто прося прощения. Прося прощения за то, что всегда стремился вырваться из её объятий, неизменно возвращаясь как побитый пёс; и она меня всегда принимала обратно. Здесь я влюбился в первый и в третий разы. Здесь я был записан в районную библиотеку, из запасов которой черпал вдохновение для своих будущих мечтаний. Именно здесь, а не где-то, сделал первый вдох и залился плачем, здесь встретил первый рассвет в качестве выпускника школы, а потом и специалиста по праву. Да что говорить, здесь, а не в где-то, сочетался священными узами брака со своей питерской женой, да-да, здесь – в центральном ЗАГСе около улицы Проломной.

«What is love

Baby don't hurt me

Don't hurt me

no more…»

Моя Казань (гнилая патетика), я – твой незаконнорожденный сын. Сын мусульманской княжны от проезжего русского богатыря; дитя мимолётной страсти. Побочный отпрыск, которого ты, вопреки всему, любишь больше всех и всё-всё прощаешь. Открыл окна. Вдыхаю морозный воздух. Казань заботливо убрала с моего пути ямы и рытвины, успела переключить на зелёный светофор, отвлекла дорожных полицейских; авто шелестит колёсами по гладкому асфальту. «Я тот, кто презирает твоих жителей и твою самостийность», – продолжал я исповедоваться городу. – «Я тот, кто плохо о тебе отзывается в разговоре с жителями других городов… Я – неблагодарный отпрыск твой, которому холодно зимой и жарко летом… Я тот, кто тихо тебя ругает, стоя в пробке… Я тот, кто со злорадством замечает то, как ты неправильно произносишь некоторые слова… Тот, кто говорит: «Ужас!» имея в виду костюмы твоих телеведущих, как будто сам когда-то носил что-то лучше. Я тот, кто смеётся над теми, кто признаётся тебе в любви в своём творчестве, как будто вовсе не из ревности… Я тот, кто врёт, глядя в твои любящие и нежные, карие, подведённые чёрным карандашом, всё понимающие и всё прощающие глаза… волнующие, блестящие. Это я «накушавшись мескалина» танцую с бубном и в перьях на твоих площадях в полночь; и за этот наивный восторг ты прощаешь мне всё, даже явные нестыковки в сюжете и погрешности во вкусе, и, конечно вечные заимствования на грани плагиата. А? Обещаю тебе: если обо мне будет знать весь мир, то и о тебе будет знать весь мир! Прости меня…» Уважаемый мною человек как-то сказал: «Никогда ничего не признавай, кроме места своего рождения»; что он имел в виду? Да, не важно.

«Guilty roads to an endless love,

There's no control

Are you with me now?

Your every wish will be done

Then tell me…»

Я рассуждал как пьяный, но так как мои мысли никто не слышал, это было неважно. «Я – твоя вспышка в ночи…» «I am – flash in the night… Flash in the night».

День четвёртый

Первый раз за это утро я проснулся в восемь, – снял платок с клетки птичек и открыл их дверцу, дошёл до туалета, попил воды и снова лёг. Потом мой сон был прерван звонком маминого мобильного из прихожей. В качестве звонка она использовала какой-то супер-хит пятнадцатилетней давности, который набил оскомину ещё четырнадцать с половиной лет назад. Через половину песни мать наконец взяла трубку. И почему все её телефоны лежат в прихожей на табуретке рядом с моей дверью?! Я не собирался открывать глаза, надеясь, что сон ещё не ушёл окончательно. Я лёг поудобнее и почувствовал на лице горячее дыхание, открыл глаза, – Кешенька сидел в двух сантиметрах от моего носа на подушке, он спал, а может, притворялся. С кухни доносились обрывки разговора матери и бабули, – каждый день одно и то же: «У тебя какое утром было давление?.. А на другой руке?.. А на ноге?.. А! А у меня – сто двадцать на восемьдесят… А? Да, погода…» Они подарили друг другу электронные измерители давления и теперь всё свободное от просмотра телевизора время (да и во время просмотра) меряют грёбанное давление, как будто это терапевтическая процедура. Эти сраные китайские манометры каждый раз выдают разные показания! Короче, надо приподниматься с постели. Я потрогал Кешу, он недовольно заворчал. Мне претила мысль о том, что сейчас на кухне придётся повстречать мать. По поводу невозможности нашего с матерью бесконфликтного общения у меня была дополнительная теория. Мы были слишком похожи! Представьте, что вы, будучи зрелым и умным человеком, встречаете самого себя, но на тридцать лет моложе. Что касается конкретно нас с мамой, то мы оба использовали такие фразы как: «Заложено природой», «я тебе точно говорю», «сто раз повторять», «тут уж ничего не поделаешь» и так далее, а также жесты типа потрясания рук над головой, как признак негодования, закатывание глаз и стояния на одной ноге, другую уперев в икру первой. Сами по себе эти слова и жесты ничего не значили, но в контексте говорили об общем складе умов, которые, как одинаковые полюса магнитов, непременно отталкивались. Поначалу это понимание повергло меня в уныние, но по прошествии времени стало безразлично; может в глубине души я вовсе не считал себя умнее всех. Один современный писатель на страницах еженедельного журнала, который я читаю, сказал: «Нам, россиянам, просто необходима национальная идея, – без неё очень трудно заставить себя утром спустить ноги с кровати». Какого чёрта! Я встаю!

*****

Второе ноября две тысячи одиннадцатого года, среда. Температура воздуха: минус три по Цельсию, по Фаренгейту не знаю. Время: шестнадцать часов, московское.

– А ты уверен, что по прошествии такого длительного времени, эта твоя тётенька ещё нормально выглядит? Вдруг у неё истёк срок годности? А?! А!

– Я ни в чём не уверен, если всё непоправимо, то я аккуратненько соскочу с темы танцев, – папа высматривал в окне цветочный магазин.

Папик через нескольких лиц заполучил номер сотового телефона своей старой знакомой, которая работала бухгалтером одного из его магазинов, лет, эдак двадцать пять назад. Ходили слухи, что она была в него влюблена, а он не заметил, вот досада. Слухи нужно проверять, иначе душа после смерти не сможет упокоиться. Так вот, папик созвонился с ней, и теперь я вёз его на запоздалое свидание, которое было назначено у подъезда её дома в районе, который называется Соцгород, – на севере Казани. План был такой: если она ещё «ого-го!», то папик ведёт её сегодня на танцы в Кирстан, выплясывая перед ней и соря деньгами, а если «мадам, у вас истёк срок годности», то просто угощает её обедом и пропадает из её жизни, на этот раз навсегда. Мы кое-как нашли цветочный магазин и, через десять минут, остановились у её дома. Я выключил навигатор. Нашли хорошее местечко для наблюдения, – чтобы мы видели всех, а нас никто, ведь был ещё вариант на крайний случай, – просто бежать, срываться с пробуксовкой и валить куда глаза глядят, – вдруг там совсем чудовище!..

– А сколько ей сейчас лет? – я удивился сам себе, что не спросил раньше.

– Таааак… Тааак… – папа начал припоминать. – Она на год меня старше.

– Ничего себе! И она ещё жива?! – почти искренне удивился я.

– Пошёл ты!..

– Нет, серьёзно, ты ходишь по тонкому льду…

– Знаю.

– А может вон она идёт, – я кивнул в сторону толстенной бабки в сером пальто. – Прикинь, сейчас вломится к нам в машину, скинет пальто, под которым ничего нет, и заверещит: «Пашка, я же для тебя берегла свой бутон, сто пятьдесят лет как… Возьми же меня». И пока наши волосы будут быстро становится белыми, а тело перестанет подчиняться командам мозга, она овладеет тобой. Может, мы даже утратим контроль над кишечником, как говорил ХСТ.

Отец рассмеялся, я тоже.

– Ага-ага, и натянет мне свой бутон на уши! Ахах! – папа от смеха прослезился. Потом резко успокоился. – Нет, всё будет красиво, – она останется такой же молодой… Вовка подстрижётся и надёнет костюм. Потом ещё Семён с женой к нам присоединятся. Отлично повеселимся.

– Нееет, нет же. Всё будет так: она будет той бабкой в пальто, дядя Вова покрасит волосы в оранжевый цвет…

– Тихо! Вон она идёт, – папа схватил букет с заднего сиденья, выпорхнув из машины, устремился ей навстречу.

Папе повезло как в кино, – она не то что на пятьдесят, на сорок даже не выглядела, была стройная и изящная, высокая и длинноволосая, на ней было тонкое кожаное пальто, узкие джинсы и диоптрийные очки в модной оправе. «Везучий папик», – подумал я и улыбнулся. Папик тем временем обнимал и целовал эту женщину, предварительно немного наклонив её, чтобы доставать до её лица своим.

– Саша? – спросила она у меня, сев в машину и по-американски протянув руку для приветствия.

– Почти. Паша, – ответил я, осторожно потрясая её руку с множеством золотых колец.

Через полчаса я высадил папика с подружкой около Цирка – они изъявили желание гулять по центру города до самой дискотеки – а сам свернул в сторону дома.

На часах было шесть вечера, когда я упал на диван. Как символично. Я чувствовал себя измотанным и вскоре уснул.

*****

«А я ему говорю, что не служил в армии, но два года был женат, – и меня заставляли работать, унижали, иногда били!.. Ха-ха-ха! А вообще странная тут у вас дискотека» – сказал я, пытаясь перекричать музыку. Комната без окон и дверей, мягкие диваны и много табачного дыма. Источник музыки был явно за дверью. Девочки всех сортов и расцветок смотрели на меня с нескрываемым вожделением. «Круто…» – сказал я и попытался дрыгаться под музыку, потом засмущался и перестал. Одна из дамочек жестом предложила мне выпить. Какой-то красный, явно алкогольный напиток в высоком стакане. «Нет, спасибо, мне ещё сегодня за руль садиться… Ага». Другая девушка резко поднялась со своего места, взяла из рук первой стакан с красной жидкостью и в мгновение оказалась около меня. Свободной рукой она взяла меня за подбородок, заставив разомкнуть челюсти, приблизилась своими губами к моим (она была прекрасна и порочна), затем стремительным броском засунула свой язык в мой рот, я оцепенел, ещё через мгновение она вылила содержимое стакана мне в глотку, не вынимая своего языка. На удивление, я не захлебнулся – жидкость пролилась внутрь, словно в раковину. Я испугался и проснулся. На часах была половина восьмого вечера того же дня.

*****

– У вас тут красиво, Кремль и всё такое… – тот, который сел спереди, вёл вежливую страноведческую беседу.

Компания их трёх человек, вызвавшая мой кэб, явно попахивала чем-то криминальным.

– Ага, город у нас к тому же большой; даже начали появляться люди, идущие в темное время суток по оживлённым проезжим частям, с пророческим видом. Слышал у вас там тоже очень красиво. Я читал, что ваша столица была построена специально для того, чтобы стать столицей.

– Может быть, может быть, – пассажир опустил окно и со всей силы харкнул куда-то за горизонт.

– Вы из Алма-Аты? – мне действительно было интересно – откуда эти эскимосы.

– Точно. Из неё самой, прямо из самой неё!

– А правда, что у вас в Казахстане в продуктовых магазинах дают бесплатные пакеты? – не унимался я.

– Правда, парень, – спутники моего собеседника на заднем сиденье открыли пиво.

Я вспомнил казахский фильм про бандитов.

– А как у вас там с криминалом дело обстоит? – я решил достать их своими глупыми вопросами.

– Хорошо, спасибо что спросил, – неожиданно остроумно ответил пассажир.

С заднего ряда раздалось ржание.

«Да уж!.. – подумал я, когда провожал взглядом спины моих пассажиров, – Таможенный союз открыл дорогу соседской мрази», – мне стало смешно за мой патриотический гнев. Через минуту пришла заявка с железнодорожного вокзала.

Вокзальный пассажир сразу отрекомендовался белорусом.

– Вот это совпадение! – развеселился я. – Только что подвозил парней из Казахстана!

– А в чём совпадение?! Я же из Белоруссии… – повернул в мою сторону своё круглое недоумевающее лицо пассажир.

Я на секунду задержал взгляд на лице белоруса, – от губы до уха тянулся глубокий старый шрам. Ещё я подумал, что именно так представлял себе типичного белоруса, а именно: светлый (белобрысый), голубые глаза, волнистые волосы, круглая (как я уже говорил) голова.

– Ну как же, – начал объяснять причину совпадения я. – Россия, Казахстан и Белоруссия заключили Таможенный Союз. Теперь товары… услуги и рабочая сила могут перемещаться без… ограничения. Недавно вступил в силу общий для трёх стран Таможенный кодекс. Вот вы ведь приехали сюда по своему общегражданскому паспорту? Ну в смысле не по загранпаспорту даже, а просто по своему обычному паспорту, которым пользуетесь внутри страны… Да? Так ведь? Или как?

– Да, – наконец вымолвил белорус.

– Вот! О чём речь! – я задумался над природой совпадений, потом, отложив это размышление на другое время, спросил. – А, правда, что у вас в Белоруссии можно купить молоко и кефир в картонной пирамидке, как в Советском Союзе?

Белорус задумался.

– Да, – наконец ответил он.

Этот белорус, как и мои предыдущие пассажиры-казахи, показался мне околокриминальным типом.

– Расскажите мне, пожалуйста, как вам живётся в Белоруссии при тоталитаризме.

*****

Часы показывали половину одиннадцатого вечера, когда я решил, что с меня хватит таксистских экзерсисов и засобирался домой. Отметив регионы окончания поездки, я припарковался около танкового училища и стал ждать последний заказ. Минут через пятнадцать заказ пришёл: из расположенной неподалёку гостиницы до Кварталов. Когда я подъехал к гостинице, до меня дошло, что здесь разыгрывается завершающий акт трагедии под названием «свадьба». Довольно долго я ждал своих пассажиров. Потом к окну моей машины подошёл распорядитель и спросил конечный адрес. Услышал его, распорядитель на секунду задумался, сказав, что сейчас найдём моих людей, растворился в толпе на выходе из гостиницы. Через пять минут он вернулся, держа под руки пожилую пару. Я было подумал, что мне повезло везти взрослых людей, а не пьяных малолеток, но мужик, которого почти положили справа от меня, тут же развеял мою иллюзию относительно спокойной поездки. Эта пьяная деревенская сосиска была явно настроена на конфликт, а сидящая сзади его вторая половина даже не думала приструнивать своего муженька.

– Чё… парень… ты женат что-ли? – мне трудно передать его татарский акцент, поэтому и не буду пытаться.

– В разводе, – ответил я и тут же пожалел, что не сказал, что просто неженатый.

Я старался не делать резких движений, чтобы не попасть в аварию.

Признаться, я панически боюсь пьяных, и моя работа в такси только укоренила этот страх. Я знаю, что от этих козлов можно ожидать чего угодно, ведь я сам раньше здорово напивался и не знал чего от себя ждать.

– Сука вонючая! Бросил жену с ребёнком! Давай выйдем – поговорим! – старый ублюдок был настроен серьёзно.

При этих словах мужик дёрнул меня за рукав, отчего машина резко вильнула вправо. Его жена на заднем сиденье едва слышно пискнула.

– Слушайте меня, мужчина, – как можно твёрже проговорил я. – Вы бы лучше меня не нервировали, когда я управляю машиной, а то, не ровен час, въеду в стену.

Я не знал, чего ожидать от алкаша. Я ехал максимально быстро, чтобы скорее довезти до места это семейство татарских колхозников.

– Нет, ну ты своему ребёнку помогаешь? – примирительным тоном заговорил мужик.

– У меня нет никакого ребёнка! С чего вы взяли, что у меня вообще есть ребёнок?! – я весь взмок.

Алкаш угомонился. На ближайшем повороте направо я посмотрел на усатое лицо воинственного алконавта, – он тихо плакал. Поймав мой взгляд, он начал рассказывать:

– Мой зять, чёртов шайтан, хочет убить мою дочку и моего маленького внука… Он настоящий бандит, он уже убивал людей…

Я понимающе (если такое возможно понять) кивнул. Алкаш продолжил:

– Он обещал пристрелить их. Он сказал мне это прямо в лицо: «Я пристрелю их».

На заднем сиденье заскулила его жена. Я посмотрел в зеркало заднего вида, – она тоже плакала.

– Слушай парень, ты можешь достать пистолет? Я заплачу. Сколько стоит достать пистолет? У меня есть деньги! – мужик умоляюще смотрел на меня.

– У меня нет возможности достать пистолет, – ответил я. – Мне очень жаль.

– А что мне прикажешь делать! – заорал он, от чего я чуть не выронил из рук руль. – Как мне защитить своих детей?!

Я вдруг вспомнил о своём первом отчиме, который до сих пор приходит ко мне в страшных снах. Этот скот был самым настоящим головорезом, в него попало шесть пуль, а он, блять, выжил. Я помню, что у нас в квартире был целый арсенал: ручные гранаты, пистолеты с обоймой и с барабанами, ножи, кастеты, «вертикалки», «горизонталки», дробовики… Он его собирал, разбирал, чистил, смазывал, пилил, строгал, шлифовал, обматывал изоляционной лентой…

Я заговорил:

– Вы можете купить охотничье ружьё, и (психологическая пауза) сделать из него обрез.

День пятый

Сотовый телефон пикнул, приняв сообщение. Я потянулся к ногам, где он у меня всегда лежит, как кошка. Только я его взял в руки, как сработал будильник – «Walk This Land» – десять часов утра. Четверг. Надо дочитать прессу, пока не позвонил отец. Я нажал «прочитать». Сообщение от Аркадия: «Ты думал о войне, как о той ситуации, в которой мы можем оказаться? Как ни умирай, всё равно будешь считать, что с тобой творится какая-то, мать её, несправедливость». Я перечитал сообщение. Затем ещё раз. Потом написал: «Да». Не вставая с дивана, набрал номер папика. «Наверняка этот тусовщик ещё спит», – подумал я.

– Алло, да, – неожиданно быстро схватил трубку папик.

– Как дела, лосины не порвались вчера? – я намекал на дискотеку семидесятых.

– Чего, какая лососина? – папик был бодр.

«Может ещё не ложился?» – подумал я.

– Я говорю, что не спишь? – связь была плоховатой.

– Мы сегодня в деревню поедем, имей в виду, – перешёл к делу папик.

– Хорошо, во сколько? – я обрадовался, что мы поедем в деревню.

– Во второй половине дня. Дима Димыч привезёт деньги. Всё – пока, – положил трубку.

Круто, Дима привезёт деньги! Я подержу в руках деньги! Это, несомненно, улучшит мою карму. А то ведь я бедный, и девушки меня не любят вследствие чего. Я порылся в бумажнике и извлёк оттуда визитку парикмахерской, которую посещаю последние три года.

– А… Алё! Я бы хотел записаться на стрижку… Сегодня… А Альбина работает сегодня?.. В двенадцать можно?.. Тогда в двенадцать. Поль. Павел Павлович, у вас в базе номер есть…

Отлично, постригусь, значит…

*****

Я сидел в ожидании Альбины и смотрел на большой аквариум, в котором жили множество рыб разных пород, разных размеров и расцветок. Я подумал, что мы – люди – тоже все разных размеров и разных расцветок, что есть хищники и травоядные, глубоко и мелководные…

– Привет Поль, – поздоровалась со мной девочка, которую постригли, и которая надевала пальто, собираясь уходить.

– О, привет, – ответил я.

Эта девочка была из нашей школы, года на четыре младше нашего класса. Её имя я бы не вспомнил даже под глубоким гипнозом, но то, что она красавица было очевидно.

– Как у тебя дела, работаешь где-нибудь? – она повязывала тонкий шарф.

– Неа… – с наигранной ленью в интонации произнёс я.

– Нехорошо, работать надо, – она вела себя непринуждённо и уверенно.

– Хорошо, устроюсь на работу – сообщу, – продолжал строить из себя идиота я.

– Давай, сообщай, – она махнула рукой и вышла.

«Ух ты, красавица! Всегда мне нравилась». Тут из темноты коридора соединяющего два зала, появилась Альбина, – тоже, чёрт возьми, красавица. Она нежно улыбалась, и у меня всегда складывалось впечатление, что она действительно рада меня видеть. Первые полгода нашего знакомства она относилась ко мне с недоверием, а теперь мы были почти друзьями. Она знала, что я ей полностью доверяю, – за это она вникала в мои самые потаённые желания относительно причёски.

– Привет, Поль, куда пойдём, – в дальний?

– Привет, Альбина! Да, давай в дальний, – там спокойнее, – мне показалось, что Альбина слегка поправилась.

Через пятнадцать минут я уже вовсю жаловался Альбине на свою скучную низкооплачиваемую работу. Она кивала и предлагала сразу несколько вариантов решения проблемы. Я снова заметил, что Альбина поправилась. Когда я приходил сюда в последний раз? Два с половиной месяца назад?

– А что с пальцем? – спросила Альбина, заметив фиксатор.

– Ха, сломал, когда др… – нет, слишком глупая шутка. – …Рулил. Двое мальчишек выбежали на проезжую часть, и я так круто, резко свернул, понимаешь ли…

Я подумал, что сейчас самое время пригласить её «на кофе».

– Слушай, Альбина, может как-нибудь попьём ко… – в этот самый момент Альбина впервые повернулась ко мне в профиль и, через зеркало, я чётко разглядел её округлившийся живот. Мозг вовремя заблокировал словоизвержение и подкинул новый вариант окончания для недосказанного слова.

– …Концы.

– Что концы? – оторвав взгляд от моих висков, спросила Альбина.

– Секутся, – сказал я и побледнел.

– Ничего подобного, у тебя концы нисколечко не секутся, – Альбина на всякий случай приблизила глаза к моей голове.

– Да. И, слава Богу! Но волосы со лба бегут как крысы с тонущего корабля, трусливые сволочи. Реал транс хейра на них нет! Интересно, в этой клинике могут сделать так, чтобы волосы росли там, где их никогда не было? На зубах, на языке, на ногтях, во рту?.. – я хотел провалиться под землю вместе с Кировским районом. Вместо этого я залился краской.

– Не говори ерунды, у тебя нормальные волосы. Просто такая линия лба, – с небольшими залысинами. Знаешь, как у Джуда Лоу, – она вопросительно посмотрела на меня через отражение.