Парфюмерная лавка, или Девять сестер

Парфюмерная лавка, или Девять сестер

Катя Пузаткина

Is it perfume from a dress

That makes me so digress?

                               T.S. Eliot

Иллюстрации и рисунок обложки К. Дюкрэ

Редактор Наталья Астанина

Корректор Александра Репина

Дизaйн обложки Мария Ведищева

© Катя Пузаткина, 2021

© К. Дюкрэ, художник, 2021

ISBN 978-5-0053-2156-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Do you wanna be an artist for a moment?

Надпись на полу в туалете кинотеатра

Глава 1

Чем раз в три месяца занимались работницы в обеденный перерыв. – Житейские воззрения Ирины. – Елена среди книг и камней. – Как З. Б. рассуждал о погружениях. – Материально-чувственный космос. – Чаепитие на кафедре русской литературы.

Зимние будни Москвы. Безликие вереницы офисных служащих осторожно, чтобы не поскользнуться, стекаются на работу. Двигаются торопливо, ритмично, даже в полусне сохраняя драйв борьбы, дух беспокойной конкуренции. Открываются двери, включается яркий дневной свет, разгоняет мрак и режет полусонные глаза. Служащие опускаются в насиженные кресла, проглатывают кружку кофе, залипая в монитор, и к моменту, когда в окне забрезжит серый свет, обретают более или менее работоспособное состояние.

Привычная блеклость рабочего утра для выцветших и близоруких сотрудниц редакторского отдела в юбках-карандашах и гармонирующих с повседневностью блузах сегодня расцвечивалась предвкушением удовольствий. В течение трех месяцев водянистые бусины будней расплывались банальным, но проходящим по дресс-коду Учреждения аксессуаром. Редакторы, каждая в своей крохотной ячейке, усердно и кропотливо разбирали бурелом текстов, прореживали, постригали, причесывали – словом, приводили в божеский вид.

Сменяли друг друга похожие капли хлопотливых рабочих дней – множество дней, чередой, один за другим. И среди зелени, стянувшей пруд, белым лотосом неизменно расцветал один особенный день, который позволял каждой из призрачных подслеповатых редакторш уловить нечто свое и удержать за хвост ускользающую индивидуальность. В долгожданный час наведывалась гипнотическая Ирина, по-свойски располагалась в казенном пространстве и превращала его в парфюмерную лавку, аккуратно растягивая полиэтиленовое время обеда до неуловимых границ.

Стальная воля, перисто-серая вязкость взгляда Ирины настойчиво затягивали, зазывали носы прогуляться по извилистым тропам в пространствах памяти и пополнить свой парфюмерный гардероб. Действо в высшей степени заманчивое.

В приходах Ирины все были заинтересованы. Она давала возможность спасти от забвения похороненные на чердаке памяти впечатления, дать им волю, пережить отдельные фрагменты жизни более полно, глядя на них с отдаленной позиции зрителя режиссерского кино, где каждые жест и деталь, взятые в кадр, что-то да значат.

К этому событию готовились заранее, накапливали деньги и приходили с пухлыми кошельками, потому как знали, что Ирина не торгует каким-нибудь там масс-маркетом, а предлагает нишевую парфюмерию, которая дорогого стоит.

Первую вспышку восторга вызывало созерцание разнообразных флаконов с муаровыми, хлопковыми, кожаными или велюровыми, повязанными на горлышке, как кашне, этикетками, на которых золотились письмена. Строгие и легкомысленные, элегантные и кичливые, изящные, минималистичные, причудливые и незамысловатые экспонаты из стекла, керамики, полимеров и алюминия выстраивались перед замершими в благоговейном трепете поклонницами.

Прелюдия разглядывания и любования была непродолжительной. Все томились в нетерпении. Бледные, желтоватые, пергаментные руки порывисто тянулись за счастьем.

«Парадокс Жакомо», – прочла Елена на лоскуте, подвязанном к золотистой шарообразной крышке флакона абстрактных очертаний цвета влажного песка. Название оставляло простор для фантазий. Елена озарилась нездешним, вытянулась в струну, подняла голову и, крепко обхватив пузырек худыми кистями, представила себе характер, фактуру и свойства нового знакомого. Безусловно, поэт, интеллектуал, мастер интриг, элегантный, харизматичный и немного бесшабашный ретросексуал.

Ирина достала из своих закромов прозрачный пакетик с блоттерами. Елена опылила один из них ароматом «Парадокса Жакомо», поднесла к лицу, прикрыв глаза и расширив ноздри.

В вечерней прохладе звучали опьяняющая сирень, легкая терпкость сырой почвы, привнесенная, вероятно, фиалковым корнем, дрожал флуоресцентный подголосок асфальта с примесью городских выхлопов, и было что-то еще, похожее на запах старых фотографий. Эта красивая многослойная композиция вызвала четкое воспоминание в темно-серых тонах.

Весенний выходной большого города, в сумраке двора с жалобным скрипом раскачивались качели на засыпающей в жидком свете фонаря детской площадке. В другое время этот звук мог встревожить, но сейчас они поскрипывали в унисон душе. Елена отождествила себя с грустной девушкой, которая зябла впотьмах на качелях, прислонившись виском к холодному железу подвесных цепочек. Немного погодя к покачивающейся Елене приблизился темный силуэт.

З. Б. не сыграл никакой роли в ее жизни, но его затемненный, ничем, казалось, не примечательный образ крепко держался в памяти. В нем был подтекст, который хотелось разгадать. Умиротворенное лицо. Спокойная, отстраненная речь воспринималась как иносказательное откровение. Она помнила ее отчетливо.

Он говорил о том, как пришел к фридайвингу. Началось все с обыкновенного подводного плавания в открытом море с аквалангом. З. Б. подробно описывал свои ощущения. Его коан нарастал волной, стремящейся сломать барьеры и открыть путь по ту сторону.

Впервые он испытал это в Египте, два раза погружался в Красное море с инструктором. Потом уже на Шри-Ланке познакомился с опытным русскоязычным дайвером, с ним прошел обучающий курс и сдал экзамен на сертификат. Последние погружения были в Таиланде, на острове Пхукет. Заодно он побывал в райской бухте, где снимали фильм «Пляж».

«Что лично меня привлекает в дайвинге? Я научился легко входить в особое состояние. Я запомнил его и по своему желанию могу вернуться в него в любой момент. Это чистое наслаждение.

Двигаясь медленно, ты ласкаешь время. Когда мысли прячутся в норы и замирают, роза реальности раскрывается перед тобой. Ты двигаешься в формате 3D, плавно, свободный от собственной тяжести: вверх, вниз, вперед, назад, по диагонали, кругами, зигзагами. Ты проплываешь над горами, провалами, пропастями и мрачными расщелинами по прямой, совершенно непринужденно. Жизненные планы, груз взаимоотношений, неудавшиеся или недоделанные дела больше не пульсируют в тебе. В этом гладком пространстве из жидкого бутылочного стекла под музыку гулкого журчания ты прощаешь себе ноющие долги. Рыбы проходят ровной мерцающей стаей, их прозрачные плавники движутся синхронно, некоторые смотрят на тебя с удивлением, и, освобожденный, ты разделяешь их чувства.

В предельной близости с водой вся поверхность твоей кожи, каждый волосок, придавленный гидрокостюмом, ощущают ее нежные прикосновения, мир внутри пребывает в благости от ее легкой ласки».

При этих словах З. Б. осторожно, едва касаясь подушечками пальцев, погладил локти Елены. От бережных, теплых касаний, контрастирующих с холодным металлом качелей, бежали мурашки и приятно покалывали поднимающиеся на затылке волоски.

«Ты вникаешь в сакральную геометрию раковины моллюска. Развитие по спирали означает, что можно начать с любого места, никогда не бывает поздно и можно никуда не спешить.

Я не могу определить себя, но предельно четко ощущаю свое бытие, —продолжал З. Б. – Я свободен от желаний, которые привязывают к тому, чего у меня нет, я не погружен в отсутствие. Жизнь самодостаточна и полна сама по себе, вне желаний. Знаешь, что такое присутствовать? Это значит всецело радоваться тому, что ты есть. Я присутствую в воде. Нет привычно выраженной событийности, но все время что-то происходит, каждый миг преисполнен. Устраняется внутренний монолог. Я пассивен, и музыка моего равномерного дыхания и сердцебиения, вливаясь в симфонию Мирового океана, добавляет новое в бесконечность разнообразия. Ты незаметно превращаешься в нечто иное. Твое существо перетекает во что-то неожиданное, но хорошо знакомое, ты наполняешься неизвестным веществом, обретаешь новую форму и снимаешь противоречия.

В таком состоянии сами собой стираются границы между возможным и невозможным, и эта неожиданная и поступенчатая трансгрессия объединяет тебя со всем. В невесомости ты находишь искомое равновесие. Перестаешь придавать своему «я» слишком много значения. Песчинка «я» теряет важность. И во всю ниспосланную тебе мощь ты испытываешь восторг от мира, который тебя окружает. Упоение, радость осознания того, что вокруг каждый миг происходит. Жизнь в своих разнообразных формах в высшей степени восхитительна. Чем меньше я, тем больше блаженства.

Для того чтобы стать цельным, нужны просто голос воды и внимательность. Перед тобой человек, который никогда не вернулся. Каждый раз, когда я мою руки, принимаю душ или иду под дождем, я ощущаю свой контакт с водой, благодарно принимаю ее нежность. И постоянно слышу воду в себе, наблюдаю, как проходит по веткам артерий ток жизни, блаженство».

З. Б. говорил долго. Минуя содержание речи, Елена внимала плавному течению его голоса с обволакивающим тембром. Ритм говорения, его монотонность гипнотизировали. Рядом с З. Б. было спокойно и уютно, в нем ощущалась внутренняя свобода, которая позволяла окружающим его людям, вещам, явлениям и событиям легко выходить за рамки привычного и проявляться по-новому, поэтому там, где он пребывал, время расширялось, границы становились проницаемыми, и все было вероятно.

Елена расслабилась, в этот момент ей так хорошо было внутри себя, что совсем не хотелось что-то отвечать, подбирать слова, правильно сцеплять их между собой по временам, лицам, числам и падежам, прилагать усилия к тому, чтобы быть внятной. Да и не было особой причины нарушать установившееся равновесие имен и вещей и менять сложившийся из хаоса порядок. Елена вообще не отличалась общительностью и письменный текст предпочитала устному высказыванию. Она любила в обыкновенном выхватывать неповторимое, и З. Б. понравился ей: он наполнил вечер свежей странностью. Однако идти к нему смотреть кино она отказалась. Не хотела приглашать в свой сон никаких гостей.

Елена жила скромно в однокомнатной квартире-студии у Химкинского леса со своей кошкой. Ее жизнь длилась между строк таинственно-прекрасной, глубоководной поэзии. Рильке, Вордсворт, Уитмен, Элиот, Блок, Мандельштам, Цветаева, Липкин, Бродский… Она проводила спокойные дни в одиночестве и внутренней тишине, два раза в год во время отпуска путешествовала, летом каталась на велосипеде по лесу, зимой там скользила на лыжах, а вечерами писала статьи по истории литературы в научный журнал. Понемногу меняя акценты, оценки в освещении прошлого, Елена обновляла историю собой, своими представлениями о том, что было. Вечно живая, она воссоздавалась заново, как уводящий в бесконечность сериал с бесчисленными вариантами интерпретации событий и героев. История преображалась под воздействием личности интерпретатора, превращалась в миф. Все остальное время занимала работа. Погружаясь в ее привычный круговорот, Елена не замечала утекающего времени и была отстраненно-спокойна.

Испытав еще раз контрастные ощущения от ледяных цепочек качелей и теплых пальцев З. Б., Елена вздрогнула, скрестила руки, согрела себя ладонями и произнесла решительно: «Этот аромат возвращает приятные переживания, это абсолютно то, что сейчас мне надо, я его возьму».

Некоторое время Елена ощущала послевкусие возвращенных мгновений. А когда чарующее их действие стало ослабевать, потянулась к другому приглянувшемуся ей флакону.

Он был из прозрачного стекла в форме кристалла, покрытого блестками. Пирамидальный колпачок, инкрустированный крупным переливчатым стразом, снизу был трижды перевязан серебристым шнурком с металлической табличкой.

Ледяной «Материально-чувственный космос», главные роли в котором исполняли водка и горький цитрусовый тоник, шипящий, щекочущий нос пузырьками, через который не сразу проступила дымная древесность, звучал оригинально, пикантно. Сменяя морозность верхних нот, тепло раскрылись сливочный мускус и припудренный ирис, а в переливчатой ауре улавливались полутона обволакивающей амбры, подогретого темного шоколада с остринкой имбиря и нюансом жареного миндаля. Елена ощутила легкое головокружение и перенеслась в педагогическую альма-матер, на кафедру русской литературы, где в течение пятого курса работала лаборанткой.

После очередного научного мероприятия организовали застолье. Как водится, выпивали водку, закусывали подарочными отечественными шоколадными конфетами с пралине и прокуривали небольшое помещение кафедры с длинным прямоугольным столом посреди так, что хоть святых выноси. Даже одурманенные, профессора и доценты, доктора и кандидаты филологических наук оставались в своем репертуаре и, рассыпавшись на группки, вели дискуссии не на злободневные темы, а исключительно о высоком: о стилистике Набокова и гении Платонова, компромиссе Горького, прозорливости Гоголя, поразительно современном слоге Розанова, поэтическом священнодействии Заболоцкого и прочем.

В дымном гвалте блестящими рыбками показывались на поверхности и ныряли в глубину отдельные реплики, а смысл всей речи смывал вновь нарастающий гул разговоров: «Он боялся… вызовет недовольство и на нем отыграются… Это субъективный исторический источник… Здравый смысл возобладал… В таком случае он заблуждался! Его заблуждали, поэтому он заблуждался… Но в русском театре была драматургия до классицизма… Извините, он не вполне русский писатель… Хейзинга… Результат игры как объективный факт незначителен и безразличен… и по мере того как оно возрастает, игрок более уже не сознает, что играет… …комплекс Бобчинского… дефицит легитимации, который свойствен русскому человеку… Я рекомендую вам обратить внимание на… Эта мифологема активно внедряется в сознание людей…».

После нескольких рюмок крепкого спиртного, закуренных длинными тонкими сигаретами с ментолом, Елена вся обращалась в зрение и слух, спокойно наблюдала за происходящим, изредка вставляя загадочные комментарии хрипловатым, смолисто-тягучим голосом. Тонко поблескивала серебристая оправа очков.

«Здорово, – подумала Елена, – аромат содержателен, напоминает мне молодость. Это воспламеняет. Его тоже куплю».

Елена решила, что приобрела все, что хотела, и пора остановиться, но тут ее взгляд зацепился за оригинальный флакон из полимера, напоминающий серый нешлифованный камень с красноватыми прожилками. На этикетке было написано «Самое само», а значит, ожидать от них можно было многого.

Как обухом по голове Елену оглушил откровенный, грубый запах конского пота и чего-то еще грязного, непотребного на фоне сухой степи. Первая реакция – резкое отторжение, мерещилось сырое мясо, и это было почти несносно. Но Елена не отличалась склонностью к скороспелым решениям, и в момент промедления что-то неуловимое в нем привлекло, заставило заподозрить второе дно.

Замешательство породило противоречие: в развитии послышался обворожительный сладковатый цветок, оттеняемый табачностью ветивера. Это придало аромату нечто зазывное, сексуальное, даже наркотическое. Теперь уже Елена была готова позволить себе эту блажь. Аромат никак не вписывался в ее парфюмерный гардероб, но он мог бы заземлить ее, раскрыть в ней ту ипостась, которую она избегала видеть в себе в силу неотработанных комплексов. Елена призадумалась о том, что ей бы не помешало придать себе немного развязности, умерить строгий нрав. К тому же постепенно во всю ширь разливался дух степи.

Звенящая вечностью степь в темной впадине памяти осветила воспоминания о детстве, проведенном в Бурятии, на земле шаманов. Отец Елены пребывал там в долгосрочной командировке, проводил геологическую разведку, изучал минералы. Дом, который снимала семья из трех человек в поселке у озера Байкал, был превращен в минералогический музей, в нем она прожила восемь лет в окружении книг и камней.

Лена много путешествовала с отцом по Бурятии, горной, лесной и степной, помнила такой родной и манящий запах хвои и сухой травы, цветов и пастбищ. А когда папа умер, внутри у нее что-то онемело, кристаллизовалось. Она почувствовала, что теперь в этом мире одна. Снаружи осталась водой, а внутри обрела твердость камня.

Возникший из ниоткуда долгий, местами истершийся бурятский сон подарил ей ощущение блаженства. Все сомнения по поводу покупки окончательно развеялись.

«Экономить на себе – неправильная философия. Себя надо любить. Кто же полюбит вас, наконец, если вы сами себя не любите? Только подумайте об этом. Кто будет баловать вас, если вы сами себя ограничиваете? Что еще вы не можете себе позволить? Решайтесь. У женщины должно быть много духов, эту заповедь нельзя преступать.

Духи – это генератор эмоций. Женщина имеет право на свое эмоциональное состояние. Наш внутренний мир, наши законы. Надо менять ароматы по настроению, у нас должен быть выбор», – окидывая аудиторию долгим туманным взглядом, приговаривала предприимчивая Ирина, когда отмечала в лицах редакторш недостаток решимости расстаться с доброй частью своей зарплаты и пополнить ряды пыльных склянок на туалетных столиках.

Угощая дам духами, Ирина говорила бархатным голосом и таким менторским тоном, что слова ее поневоле воспринимались как безусловная истина. Никто и не думал ее оспаривать, хотя всем было ясно, что она не особенно сведуща в аромакологии, ведь она не упоминала о составах, не давала комментариев к самим ароматам, маркам производителей, не владела специальной терминологией, даже не употребляла понятий: нота базы, нота сердца, пирамида и прочее. В общем, побуждала к покупке не описанием тонкостей ароматов, а проповедуя свою житейскую философию. Даже, случалось, приводила латинскую цитату.

Некоторые ее речи были длинными и высокопарными, некоторые – лаконичными и прямолинейными. Она старалась придать своим словам особое выражение, разные оттенки таинственности. С музыкальной точки зрения звучало это эффектно, а суть сказанного особо никто не разбирал, никому дела не было до того, так ли это или наоборот.

Обычно дамы охотно расставались с деньгами в обмен на нечто особенное. Когда же, бывало, какая-нибудь из них колебалась в выборе, Ирина раздражалась, в ее речи прорывались грубые ноты, взгляд становился пугающим, но ей хватало самообладания, чтобы опомниться, и через несколько мгновений она снова входила в свой тон. Мало-помалу она изучила ольфакторные предпочтения своих клиенток и заранее отбирала те ароматы, которые могли бы доставить им удовлетворение. Действуя таким образом, Ирина весьма преуспела в превращении своей аудитории в парфюмерных аддиктов. Товар шел нарасхват.

Глава 2

Жасмин и сигарета. – Озорство Светланы. – Рецепты против скучной жизни. – Рассказ дамы из-за соседнего столика. – Какие есть масти лошадей. – Стераксовы слезы. – Рукоделие Мойры. – Почему нельзя пренебрегать духовностью.

Светлана с озорной улыбкой томила в пухлых ладонях гладкий, совсем простой алюминиевый пузырек с надписью «Внутренний маскарад» и куталась в водянистый, почти монотонный аромат жасмина, задымленного сигаретой, – в накидку из лебяжьего пуха в июньский предрассветный час. Она выходила из прокуренного ресторана, вдыхая крепкий запах цветущих белых кустов и на ходу прощаясь с покидающим заведение аккордеонистом. В ушах еще звучали харизматичные аккорды блюзовой песни с драматичными словами: «Надо пить, играть и веселиться, ведь от смерти и от сна нас ничто не отделяет». Выпитая бутылка шампанского под терзающий сердце звук аккордеона пробудила в Светлане томление и влюбленность, и единственным подходящим объектом для подпитки возникшего чувства был музыкант, так как муж, сидящий напротив, был слишком привычен.

Брак Светланы считался благополучным, но что-то ее смущало. У нее была переменчивая, склонная к чрезмерной веселости натура. Кроме того, она с юных лет испытывала особую слабость к мужчинам, так или иначе причастным к музыке. Появление в ее жизни мужа немногое изменило.

Алексей великодушно принял характер жены, как и большинство обязанностей по дому. А когда однажды у Светы случился роман и она честно привела музыканта домой со словами: «Виктор будет жить с нами. Мы любим друг друга» (обманывать мужа Света не могла), Алексей со смирением принял и это, понимая натуру Светы и доверяя ее решениям. В душе он верил, что Света опомнится и все вернется на круги своя.

Первым опомнился Виктор, ему стало неудобно перед Алексеем. Смутила неестественная, с его точки зрения, терпимость мужа по отношению к легкомысленной жене, он не стал углубляться в оттенки возникших внутри него самого смутных мыслей и чувств и тихо исчез. С его уходом гармония в семье была восстановлена, более того, обновленная любовь супругов принесла долгожданного сына.

Время шло, приливало и отливало, и размеренная, уравновешенная семейная жизнь снова казалась ей беспросветной. Было очевидно: чтобы было здорово и интересно, помимо того, что воплощал для нее муж, она нуждалась еще в чем-то. И эту брешь неуемная натура пыталась прикрыть пестрым разнообразием, то и дело вносимым в жизнь.

Возложив заботу о сыне преимущественно на свекровь и мужа, после работы и в выходные Света посещала семинары по целеполаганию и пробуждению женской энергии; ходила в фитнес-клуб на йогу; пропагандировала вегетарианство и вела кулинарный блог с рецептами полезных и питательных вегетарианских блюд, которыми по воскресеньям баловала свое семейство. Блог быстро набирал популярность благодаря скорее харизме Светы, нежели объективно интересному и оригинальному содержанию. Света не изобретала велосипед, а брала давно известный простой рецепт, добавляла туда новый ингредиент или приправу, давала «новому» творению броское название и оригинально украшала его, превращая в фотогеничный арт-объект. Многие из этих названий относились к реально существующим блюдам национальных кухонь и с рецептами Светы общего имели немного. Чаудер, например, она готовила из овощей и бобовых, заправляя все это асафетидой, молотым имбирем, семенами черной горчицы и кумином, а обыкновенная шарлотка с добавлением в нее куркумы, ванили и изюма и украшенная яблочной и морковной соломкой в меду легко превращалась в «Корнуэльский яблочный пирог». Но приготовление и подача блюд описывались с такой искрящейся убедительностью, простотой и юмором, что публика все съедала с благодарностью, ставила лайки и мало-помалу приумножалась.

Света действовала как ей заблагорассудится, не слушала ничьих советов, беспрестанно создавала вокруг себя кипучую деятельность, с неистощимой энергией бросалась от одного предприятия к другому. Какие-то увлечения были долгосрочными, какие-то вспыхивали в высоте и, в плавном полете опускаясь на землю, гасли.

Постоянным увлечением было пение. На протяжении нескольких лет Света занималась с преподавателем академическим вокалом, сольно выступала на благотворительных мероприятиях в камерных залах домов ветеранов и пенсионеров и в старомодных подмосковных домах культуры, посещала вокально-двигательный тренинг, по средам пела в любительском хоре, который ютился в каморке у черного входа музыкальной академии. Иногда декламировала стихи в клубах и музеях-квартирах прославленных русских классиков. Коллеги Светы недоумевали, что ее при таких склонностях заставляет работать в столь унылом, беспросветном месте. Понятно, приличная зарплата, статус и хороший соцпакет еще никому не помешали, но здесь все перечисленное предлагалось в обмен на жизнь, Свете как-то не шло это. Но они ошибались. Ей надо было где-то отдыхать, и уход в реальность чуждых ей текстов был методом перезагрузки.

В общем, празднично настроенная самой природой Света не должна была скучать. Помимо прочего, у нее был дар, регулярно вносящий дополнительное разнообразие в ее жизнь: она вызывала доверие у посторонних людей. Ее простота, непосредственность, врожденное обобщенное человеколюбие и отзывчивость распространяли невидимые сигналы на дальние расстояния и побуждали разных незнакомцев подходить к ней с вопросами на улицах, заговаривать в кафе, в транспорте (вплоть до эскалаторов метро), на мероприятиях. И обращались к Свете не только иногородние и иностранцы. Даже обыкновенно холодные москвичи смягчались, оттаивали и неожиданно, не всегда уместно раскрывали перед Светой душу, интуитивно улавливая восприимчивость и сопереживание. Неловкость вынужденного общения Свете была незнакома. Она легко отзывалась и принимала в каждом встречном дружеское участие. С этой особенностью ее жизнь обогащалась оригинальными историями, связанными со случайными знакомствами.