Полная версия
Рубикон Теодора Рузвельта
Леонид Спивак
Рубикон Теодора Рузвельта
© Л. Спивак, 2021
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2021
* * *Ревекке, Анне и Виктории – трем поколениям моей семьи
Река Теодора
Хочешь быть счастливым?Выучись сперва страдать.И. С. ТургеневВкус жизни
Ночью, как обычно, разразился тропический ливень. Кроны деревьев разметались под порывами резкого ветра, с верхушек посыпались большие листья и обломки веток. Вместе с обрушившимся потопом настала непроницаемая темнота, лишь изредка разрываемая сполохами молний. Джордж К. Черри, сотрудник нью-йоркского Музея естествознания, достал старый карандаш и путевой блокнот. «Не верится, что он доживет до утра», – записал Черри 5 апреля 1914 года. Один из самых опытных исследователей бассейна реки Амазонки видел подобный исход не единожды. В исхлестанной тропическими ливнями палатке, посреди бескрайних бразильских джунглей умирал от лихорадки организатор экспедиции, писатель, журналист, историк, лауреат Нобелевской премии и один из самых известных американцев.
Его называли «Безумным Теодором» и «Королем Тедди», его боготворили и ненавидели, о нем написано трудов не меньше, чем об «отцах-основателях» Соединенных Штатов Дж. Вашингтоне и Б. Франклине. В нем причудливо соединились самые колоритные из черт американского характера: ковбой, охотник-пионер, шериф, смелый путешественник, бравый полковник, автор трех десятков популярных книг и сотен статей, искусный политик, бескомпромиссный идеалист.
Ничто не предвещало такую незаурядную биографию. Теодор родился 27 октября 1858 года в респектабельной нью-йоркской семье. Его предки числились среди первых голландских поселенцев на острове Манхэттен. Родоначальником разветвленного генеалогического древа считается некто Клаэс Мартенсзен ван Розенвелт (фамилию можно перевести как «поле роз»), высадившийся, по некоторым сведениям, в 1644 году в устье реки Гудзон. Нью-Йорк в ту пору представлял собой сонную колониальную факторию в сто домов, громко именовавшуюся Новым Амстердамом. Два внука Клаэса, Йоханнес и Якобус, породили две ветви обширной династии, в каждой из которых уже в ХХ столетии был президент Соединенных Штатов.
Отец Теодора – уважаемый и успешный оптовый торговец импортным стеклом, мать – из плантаторской аристократии штата Джорджия, так хорошо описанной в саге «Унесенные ветром». Трехэтажный дом нью-йоркского семейства находился на Ист 20-й стрит, в непосредственной близости к Пятой авеню, уже обретавшей славу самой богатой улицы Америки. Мальчик рос хилым и болезненным, среди нянек и домашних учителей. Он страдал от сильной близорукости и заикания, но настоящим проклятием стала астма. Тедди не мог спать лежа – для него приходилось строить в постели целую гору из подушек. В минуты приступа мальчик в панике раздирал грудь до крови. По ночам отец нередко часами носил его на руках, тщетно пытаясь облегчить ребенку муки удушья.
В XIX веке не существовало эффективных медицинских средств купирования спазма бронхов. Незнакомые с этой болезнью с трудом представляют, сколь жутким бывает наступление удушья, и что еще ужаснее становится ежедневное ожидание следующего, возможно, последнего в жизни астматического приступа. Родителям Тедди нередко приходилось уже за полночь брать экипаж и возить укутанного в одеяло ребенка по пустынным улицам, давая возможность мальчику дышать свежим ночным ветром. Однажды Тедди случайно услышал тихий разговор отца с матерью о том, что сын долго не проживет.
Как писал много лет спустя Теодор, из предметов домашней обстановки ему запомнилось одно украшение в гостиной: квадратный кусок малахита с золотой фигуркой русского крестьянина, везущего сани. Впоследствии он понял, что ювелирное украшение было отнюдь не экзотической безделицей для его отца. В 1851 году Рузвельт-старший совершил поездку в Россию. Колоссальное впечатление на него произвела встреча в Москве с доктором Гаазом. Обрусевший немец Федор (Фридрих) Гааз, владелец успешной врачебной практики, домов и фабрики, потратил все сбережения на облегчение участи каторжан. Рузвельт писал домой: «Он один из самых добрых людей, что я встречал».
Дом Рузвельтов в Нью-Йорке
Гааз, прозванный в народе «святым доктором», лично провожал каждую партию осужденных, идущих пешком в Сибирь. Рузвельт свидетельствовал: «Он обходил арестантов, спрашивал об их нуждах, раздавал им хлеб и лекарства». Доктор не побоялся ходатайствовать перед царем о смягчении режима узников и даже изобрел облегченные кандалы. Следуя завету Гааза «Спешите делать добро», Теодор Рузвельт-старший всю жизнь занимался благотворительностью в своем городе. Он был в числе соучредителей Ортопедического госпиталя и ряда общественных учреждений Нью-Йорка. По его инициативе был основан добровольный приют для беспризорников – «уличных крыс», как называли бездомных детей ловившие их жестокосердные городские полицейские.
Четырехлетний Тедди
Свой первый запомнившийся жизненный урок младший Теодор Рузвельт получил в двенадцать лет. Мальчишки, соседи по летней даче, несильно, но обидно поколотили барчука и неженку. С этого времени Тедди, по совету отца, систематически занимался физическими упражнениями. Его сестра Коринн вспоминала, как подросток фанатично укреплял свое тело монотонными, но серьезными нагрузками. Врачи же, в соответствии со взглядами того времени, напротив, считали, что юноша-астматик сможет выжить, лишь избегая чрезмерных физических усилий.
Путь многих молодых людей из респектабельных семейств Америки лежал в Гарвард. Первый университет Соединенных Штатов не столько давал хорошее гуманитарное образование, сколько представлял собой «клуб для избранных», где воспитывалась будущая интеллектуальная элита страны. Известный литератор У. Д. Хоуэллс вспоминал: «В Кембридже того времени общество хранило все лучшее от деревенских традиций – хранило сознательно, сочетая это сознание с полной осведомленностью во всякого рода других вещах. Практически каждый его житель бывал за границей, но, приобретя вкус к оливкам, не терял привязанности к местным соусам. Жизнь интеллектуальную характеризовала крайняя демократичность, и я не знаю другого города, в котором в то время, когда капитализм брал свой разбег, деньги ценились бы столь низко… Возможно, люди полагали, что всякий, кто принадлежал к старому кембриджскому обществу, должен быть из хорошей семьи, иначе бы он просто не смог там поселиться».
Теодор Рузвельт вошел в увитые плющом старые гарвардские ворота осенью 1876 года. Жизнь избалованного американского патриция, казалось, шла по накатанной колее. Соученики Тедди вспоминали франтоватый внешний облик студента, единственного на курсе имевшего собственный экипаж. Его ухаживания стала принимать Элис Х. Ли, голубоглазая блондинка, дочь одного из крупнейших банкиров Бостона. Родители и друзья называли улыбку белокурой Элис «солнечной». Настойчивый и ревнивый Теодор, по слухам, даже обзавелся дуэльными пистолетами из Франции, чтобы отваживать возможных соперников.
Он был молод, богат и удачлив. Однако первый серьезный удар судьбы не заставил себя ждать. Телеграмма из Нью-Йорка известила студента третьего курса о кончине отца, «лучшего из людей на земле», как записал в дневнике Теодор Рузвельт.
Летние каникулы двадцатилетний юноша решил провести среди скал и глухих лесов в верховьях штата Мэйн, близ канадской границы. Его проводник из местных жителей, огромный «лесной человек» Билл Сюэлл, с изумлением поглядывал на субтильного городского интеллигента, который совершал изнурительные пешие переходы и мог часами находиться в седле. «Смотри за ним. Он убьет себя раньше, чем признается в усталости», – предупредил Билла домашний врач Рузвельтов. Сам же Теодор добавил «для укрепления духа и тела» еще и уроки бокса.
Рузвельт закончил Гарвард в числе лучших на курсе, женился в день своего двадцатидвухлетия и увез бостонскую красавицу в загородный семейный дом в Ойстер-Бей (Oyster Bay), на северном берегу острова Лонг-Айленд под Нью-Йорком. Была лишь одна царапина на фоне общего глянца: Эдит Кермит Кароу, подруга детства Теодора, которая, по слухам, была влюблена в него со школьных лет. Впрочем, на свадебном балу у Рузвельтов улыбающаяся Эдит танцевала больше других.
Еще в университете Теодор начал писать объемистую монографию «Война 1812 года на море» («The Naval War of 1812»), которая принесла ему репутацию серьезного историка. Со временем эта книга станет обязательной для чтения на всех кораблях военно-морского флота США. Рузвельт, между тем, начал посещать лекции по юриспруденции в Колумбийском университете. А через год, неожиданно для многочисленного клана родственников, Тедди заявил, что хочет заниматься политикой. Покойный отец вряд ли одобрил бы такой выбор: солидный бизнесмен и меценат, приложивший руку к созданию музея Метрополитен и нью-йоркского Музея естествознания, Рузвельт-старший, по семейной традиции, смотрел свысока на публичную суету, недостойную джентльмена.
Молодой Теодор Рузвельт
Нью-йоркская политическая жизнь того времени была притчей во языцех. В «сигарных комнатах», подальше от посторонних глаз, большие и маленькие партийные боссы покупали и делили голоса и должности. Годами главные назначения в Городе большого яблока совершались по воле Таммани-Холл – испытанной политической машины, приводившей к власти политиков, подконтрольных мафиозному бизнесу. Введенная боссом Таммани Уильямом Твидом система «откатов» позволяла наживаться на всем: выдаче лицензий, торговле земельными участками, получении подрядов, завышении сметы работ, монополизации общественного транспорта. Самым громким из скандалов стал долгострой окружного суда в нижнем Манхэттене. В общей сложности многолетнее возведение здания суда обошлось налогоплательщикам почти вдвое дороже, чем покупка Аляски у России. Ньюйоркцы прозвали мраморный дворец «Твидовым судом».
Молодой Рузвельт явно желал сражаться с ветряными мельницами, выставив осенью 1881 года собственную кандидатуру на выборы в Палату представителей штата от Республиканской партии в своем 21-м районном избирательном округе. На его счастье, местные партийные активисты подыскивали новую, незапятнанную кандидатуру взамен прежнего, увязшего в коррупционном скандале депутата.
Не щадя слабых легких, Рузвельт по многу часов заседал на собраниях, окутанный клубами ненавистного ему сигарного дыма, выступал перед мелкими коммерсантами и прачками, галантерейщиками и кондукторами конки, медленно, но уверенно преодолевая их недоверие к богатому «городскому хлыщу». Оказалось, что Тедди неплохой оратор и легко сходится с людьми из разных социальных слоев. Впрочем, многочисленные родственники еще много лет недоуменно качали головами, слушая истории о политических «забавах» Теодора.
Олбани, «маленький город с большими возможностями», столица штата Нью-Йорк, мог стать трамплином для начинающего политика, но играть следовало по правилам. Рузвельт с мрачноватым юмором описал в дневнике пестрое собрание из 127 членов Палаты представителей штата, большинство из которых он считал некомпетентным. Здесь были держатели ломбардов из Бруклина и продавцы виски из Буффало, коммерсанты из Саратоги и газетчики из Рочестера, мясники из Сиракуз и механики из Скенектеди. Последний из городов, к слову, был отмечен русской литературой, с большой иронией выведен Ильфом и Петровым в «Одноэтажной Америке».
Самый молодой по возрасту представитель Города большого яблока не вполне вписывался в антураж штатной легислатуры. «Зелен, как трава», – самый снисходительный из эпитетов, которыми наградили Тедди старожилы Олбани. Его улыбка с выпиравшими передними зубами, рыжие бакенбарды на британский манер, дорогая трость, модно скроенный узкий сюртук, часы с золотой цепочкой и пенсне на бархатном шнурке вызывали насмешки. К тому же этот денди, «Оскар Уайльд» (последнее здесь звучало почти как оскорбление), не обладал мощным глубоким голосом и во время реплик с места зачастую срывался на фальцет. Партийным функционерам «малыш» представлялся вполне управляемой фигурой.
На одном из заседаний вскоре после открытия законодательной сессии 1882 года депутат-новичок попросил слова и поднял вопрос о коррупционных связях финансиста Джея Гулда. «Барон-разбойник», как звали Гулда в народе, был одним из первых олигархов страны. Он контролировал значительную часть железных дорог на западе США и крупнейшую телеграфную компанию «Вестерн Юнион» (впоследствии стало известно, что Гулд читал конфиденциальные телеграммы конкурентов и использовал информацию для своей выгоды). Олигарх мог подкупить кого угодно. Но когда со своего депутатского места в Олбани поднялся «юнец» Рузвельт и обвинил в криминальной сделке с Гулдом члена Верховного суда штата Нью-Йорк, это вызвало шок в ассамблее. Суд в Соединенных Штатах всегда был в каком-то смысле «священной коровой». Председательствующий отказался предоставить слово Рузвельту и объявил окончание пленарного дня. В кулуарах Теодору посоветовали немного поостыть.
На следующее утро Рузвельт вновь попросил слова. Он с трудом дышал из-за астмы и немного заикался от волнения, но обладал убийственными фактами, собранными несколькими опытными нью-йоркскими журналистами. Джей Гулд, получая инсайдерскую информацию от подкупленных чиновников, сумел принудительно обанкротить нью-йоркскую систему метрополитена (горожане называли ее «надземка», ибо поезда ходили по эстакаде на уровне второго этажа). Процедуре банкротства и передаче «надземки» в руки Гулда содействовал Теодор Р. Вестбрук, член Верховного суда штата. Председательствующий в легислатуре вновь отказал Рузвельту в слове.
Каждый новый пленарный день депутат Рузвельт поднимался со своего места и требовал создания специальной комиссии по расследованию деятельности судьи Вестбрука. Новость ушла в крупнейшие газеты. Спустить дело на тормозах не удавалось, пришлось создать юридический комитет, который, впрочем, работал ни шатко ни валко. Со своей стороны, Джей Гулд также не сидел сложа руки. С Рузвельтом несколько раз пытались дружески побеседовать, но он откровенно не понимал сути разговора. Нанятые сыщики Гулда «прошерстили» всю биографию законодателя и развели руками: ничего компрометирующего. Тогда олигарх решился на провокацию.
Капитолий штата Нью-Йорк
В один из вечеров в Олбани, когда Рузвельт возвращался домой с заседания, перед ним на улице упала без чувств хорошо одетая миловидная дама. Джентльмен Теодор привел ее в сознание и вызвал извозчика. Дама, придя в себя, поблагодарила Рузвельта, но попросила об одолжении: доставить ее домой, ибо чувствует себя плохо. Теодор, заподозрив неладное, отказался, но заплатил извозчику за услуги и запомнил названный адрес. Сразу же он вызвал известного ему детектива, и тот бросился вслед. По указанному адресу детектив увидел даму в полном здравии, оживленно беседовавшую с несколькими уголовного вида молодцами.
В деле Вестбрука Рузвельт не побоялся поставить на кон собственную политическую репутацию. В помпезной мраморной ассамблее штата, прозванной «политическим казино Олбани», против него играли не только опытные, маститые оппоненты, но и откровенные шулера. Судья Вестбрук сумел избежать импичмента, однако вскоре был найден мертвым в номере отеля. Ходили слухи о его самоубийстве. Официальной причиной смерти был указан сердечный приступ. Его место в Верховном суде Нью-Йорка занял Олтон Паркер, против которого Рузвельту через двадцать лет предстоит бороться на президентских выборах.
Имя «забияки Теодора» прочно поселилось на страницах газетной политической хроники. Он выдвинул несколько популярных законодательных инициатив (в частности, билль об охране труда женщин и детей), был переизбран на второй срок в легислатуру штата и даже стал в ней лидером республиканского меньшинства и кандидатом на пост спикера. «Я взлетел, как ракета», – не удержался от тщеславного замечания в частной переписке амбициозный Тедди. Старинная голландская пословица, которую слышал в отчем доме Рузвельт-младший, гласит: «Если ты увидел церковь и конюшню, это еще не значит, что ты уже приехал».
Дакота
Четырехглазый
Паровоз выдал прощальный свисток, и гремящий состав покатил дальше, в сторону цивилизации. На пыльном вечернем полустанке осталась одинокая фигура конгрессмена из Нью-Йорка. Обозначенный далеко не на всех картах Малый Миссури только из безмерного тщеславия мог именовать себя городом. Но в нем был единственный «отель», примыкавший к станции. Помимо лавки с нехитрым набором товаров для проезжавших пассажиров здесь не было ничего примечательного. Пейзаж заслоняли три десятка дощатых домов.
Прерии Дакоты – еще не двух штатов, а огромной территории – никогда не сочились молоком и медом. «Дурные земли» (Badlands), как прозвали их первые поселенцы, разорили и свели в могилу многие тысячи семей фермеров и скотоводов. Но именно в Северной Дакоте решил поселиться Теодор Рузвельт, странная для этих мест птица с гарвардским произношением и никогда не виданным здесь золоченым пенсне.
14 февраля 1884 года, День святого Валентина, праздник всех влюбленных, четвертая годовщина помолвки Рузвельта, подвел черту под всей его прошлой жизнью. За два дня до «Валентина» счастливый молодой конгрессмен принимал поздравления коллег в связи с рождением дочери. Вызванный из Олбани срочной телеграммой, Рузвельт прибыл в свой дом, где его встретил младший брат Элиот со словами: «На этом доме лежит проклятие».
На третьем этаже лежало тело матери, скончавшейся рано утром от тифозной лихорадки. Ей было сорок шесть лет, столько же, сколько и отцу Теодора. Вечером того же 14 февраля Элис Ли Рузвельт умерла на руках мужа от почечного осложнения, вызванного родами.
В колыбели лежала дочь пяти дней от роду, названная в честь своей матери Элис. Субботним утром 16 февраля два черных катафалка, украшенных розами и лилиями, медленно двигались по Пятой авеню в сторону приходской церкви Рузвельтов. Пожилой настоятель епископальной церкви Джон Холл с трудом сдерживал чувства во время службы. Молодой вдовец сидел в первом ряду с окаменевшим от горя лицом. После отпевания оба катафалка бок о бок медленно двинулись в сторону кладбища Гринвуд.
Теодор в Дакоте
В ту ночь Рузвельт поставил черный крест на странице в дневнике и под ним написал всего одну фразу: «Свет ушел из моей жизни». Он уничтожил все письма жены и более никогда и ни с кем не говорил о своей потере. В его будущей «Автобиографии» не найдется ни единого слова об Элис. Поначалу Теодор даже избегал называть дочь по имени: в письмах сестрам он говорил о «бэби Ли».
Сам Рузвельт знал только один способ преодолевать жизненные катаклизмы: тяжелую работу и физические лишения. «Черная меланхолия редко настигает всадника, который мчится галопом», – однажды пояснил он. Мужчины в те годы не занимались воспитанием детей. Оставив дочь на попечение нянек и старшей сестры, Рузвельт заказал билет на поезд, отправлявшийся в сторону уходящего солнца.
Американский Запад в те времена заметно отличался от романтизированного Голливудом мира рискованной свободы и невероятных приключений. За первыми «экзотическими» впечатлениями скрывался ежедневный изнурительный труд ковбоев и поселенцев, борьба с засухой и пыльными бурями, обыденный и опасный мир фронтира – границы цивилизации и дикой природы. Здесь Теодор Рузвельт решил начать все сначала, вложив деньги в скотоводческое ранчо. Первоначального взноса в четырнадцать тысяч долларов хватило на покупку 450 голов скота.
Рузвельту нравилось, что здесь не спрашивали вновь прибывших об их прошлом. Люди отвечали за самих себя и собственные поступки в настоящем. Револьверы и ружья на Диком Западе становились средством общения, когда возникал обман или мошенничество, и тогда векселя и невозвращенные долги нередко оплачивались пулями. Но дружба и верность своему слову обретали здесь совершенно особую, первозданную ценность. Отсюда до грохочущего, вечно спешащего Нью-Йорка, казалось, было так же далеко, как до сияющих в небе крупных звезд, и люди вели совсем другие разговоры: о больших ураганах и ранних заморозках, приходящих и уходящих человеческих жизнях.
Своему ранчо, состоявшему из трех простых бревенчатых построек, Рузвельт дал название «Мальтийский крест» – по форме клейма его долгорогих коров. Первые письма Тедди сестрам полны оптимизма: «Зимой я потерял 25 голов из-за волков, морозов и т. д., но остальные в прекрасной форме, и сейчас у меня полторы сотни телят».
«Свет ушел из моей жизни» – запись в дневнике Рузвельта
На ранчо Теодора (Рузвельт в центре)
Жилище Рузвельта в Северной Дакоте
Поначалу Тедди вызывал ироничные улыбки своими «городскими» манерами. Местные жители прозвали его «четырехглазым» – из-за золоченого пенсне. Как писал Рузвельт, очки в здешних краях считались признаком «порочной натуры». Однажды загорелые ковбои чуть не попадали с лошадей, услышав обращение Рузвельта: «Джентльмены, не будете ли так любезны оказать мне некую услугу?»
Историкам нравится приводить эпизод, случившийся с начинающим скотоводом в одном из салунов на границе с Монтаной. Здесь «отдыхали» перегонявшие стада ковбои. Подвыпивший детина решил «выяснить отношения» с легкой, по его мнению, жертвой – сидевшим у барной стойки, но не пьющим субтильного вида очкариком. Ковбой наставил на него два пистолета и предложил «разобраться». Теодор поднялся ему навстречу и, как пишут историки, применил на практике знания бокса. Отправленный в нокаут ковбой успел разрядить оба пистолета в потолок бара. Рузвельт невозмутимо разъяснил спутникам секрет успешного удара: молодой человек опрометчиво стоял чересчур близко к нему и слишком сдвинул каблуки.
«Он мирно жил в хранительной глуши», – написал Байрон о знаменитом охотнике Д. Буне, ушедшем от цивилизации на американский Запад. Начитанный выпускник Гарварда мирной жизни не искал. «Четырехглазый» постепенно обретал доверие у своих помощников и местных жителей, проводя долгие часы в седле, обгорая в жару и коченея в стужу, наравне со всеми деля тяготы ковбойской жизни. Бывший конгрессмен научился владеть лассо и клеймить скот, переходить вброд реки и пользоваться всеми видами оружия. Его уважали за честность. Однажды Рузвельт обнаружил в своем стаде породистого бычка с чужим клеймом. Работник, оправдываясь, клялся, что бычок приблудный, но Рузвельт уволил его: «Если ты смог украсть для меня, то сможешь украсть и у меня».
На ночных выгонах степные волки, молния, гром или выстрел могли мгновенно поднять дремавшее стадо. И тогда случалось то, чего боялись самые бывалые из ковбоев. Тысячи объятых ужасом животных мчались во мраке ночи, не разбирая дороги, ломали ноги, давили упавших и подымали на рога лошадей с пастухами. Надо было обладать мужеством и ловкостью, чтобы завернуть, остановить обезумевшее стадо.
Сестры в Нью-Йорке получали серые, слегка помятые конверты с торопливым почерком Тедди: «Пишу тебе на перевернутой бочке с водой около нашего крытого холстом фургона, пока готовится чай, а лошади пасутся вокруг. Надеюсь, что ковбой, которого мы случайно здесь повстречали, занесет это письмо на почту в семидесяти милях отсюда». Письма Рузвельта наполнены реалистическими деталями и романтическими отступлениями. Он словно заново рождался в этом девственном, еще не знавшем цивилизации мире: «Мы ночевали среди травянистых холмов, а по ночам волки устраивали свои странные концерты вокруг лагеря. Но они самые безвредные из хищников». Кого имел в виду Теодор, когда писал эти строки: громадных медведей-гризли или двуногих хищников?
Как вспоминал в «Автобиографии» Рузвельт, он некоторое время выполнял обязанности шерифа «в северной части нашего округа», что говорит о растущем доверии к нему местных жителей. Известна старая ковбойская поговорка: «Стать президентом может любой, а ты попробуй быть шерифом в наших краях». Однажды Рузвельт преследовал несколько дней и в одиночку взял трех воров. Вопреки нравам Дикого Запада, шериф не застрелил грабителей на месте, а доставил их в судебную управу за несколько десятков миль, чем вызвал искреннее удивление служителей Фемиды. Ночью, чтобы не заснуть у костра рядом со связанными бандитами, он читал «Анну Каренину».
