Афины на пути к демократии. VIII–V века до н.э.

Существенные изменения в процедуре избрания архонтов произойдут лишь при Солоне, когда каждая из четырех фил должна будет избирать по десять претендентов, дальнейшую судьбу которых решал жребий (Arist. Ath. Pol. 8. 1). Подобная процедура просуществовала, возможно, вплоть до 582/1 г., т. е. до архонтства Дамасия[60].

Непременным условием для занятия того или иного государственного поста было, конечно же, происхождение (ἀριστίνδην), т. е. принадлежность к ведущим аристократическим родам или кланам. Согласно законодательству Драконта вопрос о доступе в страну человека, совершившего непредумышленное убийство (IG 13 103), решала комиссия из десяти членов фратрии, избранных из числа благородных. Таким же образом были избраны и триста судей по делу о так называемой Алкмеонидовой скверне (Arist. Ath. Pol. 1). По-видимому, уже тогда на высшие государственные должности стали избирать по происхождению и богатству (ἀριστίνδην καὶ πλουτίνδην) (Arist. Ath. Pol. 3. 1; ср. 3. 6). Впрочем, благородное происхождение, безусловно, могло указывать и на состоятельность того или иного претендента. Как бы то ни было. принадлежность к аристократии была важнейшим условием политического доминирования.

Что же представляла собой афинская аристократия и как она возникла? Можно предположить наличие тесной связи аристократии с военной сферой жизни общества. Первоначально уделом аристократии в военной сфере были единоборства, но на рубеже VIII–VII вв. до н. э. аристократический статус начинает определять, как считают некоторые авторы, конница[61]. Этот вывод чаще всего делается в силу очевидной связи аристократического статуса и всадничества. Однако исторические факты заставляют сомневаться в этом постулате, поскольку существование кавалерии в архаических Афинах не зафиксировано[62]. В греческой истории едва ли был такой исторический период, как резонно замечает Х. ван Веес, в течение которого доминирующей силой армий была кавалерия[63].

Если это так, то судьбу аристократии следует связывать с появившейся в эти же столетия фалангой. Традиционно считается, что фаланга оказала демократизирующее воздействие на аристократическое общество[64]. Возможно, так оно и было, поскольку фаланга объективно усиливала роль тех представителей демоса, которые были достаточно состоятельны, чтобы приобрести гоплитское вооружение. Но вряд ли фаланга могла снизить роль аристократии, которая и здесь нашла для себя место – в первых рядах сражающихся (promachoi). В связи с этим есть смысл вспомнить гомеровскую «Илиаду», хотя существование фаланги в гомеровское время оспаривается[65]. Стоит процитировать небезызвестное обращение Сарпедона к Главку:

Сын Гипплохов! За что перед всеми нас отличаютМестом почетным, и брашном, и полной на пиршествах чашейВ царстве ликийском и смотрят на нас как на жителей неба?И за что мы владеем на Ксанфе уделом великим,Лучшей землей, виноград и пшеницу обильно плодящей?Нам, предводителям, между передних героев ликийскихДолжно стоять и в сраженье пылающем первым сражаться.(Hom. Il. XII. 310–316, пер. Н. Гнедича. Курсив наш. – В. Г.)

Другими словами, первенствующая роль аристократов на поле брани могла сохраниться и с появлением фаланги[66]. При этом аристократия продолжала оставаться всадническим сословием, что ничуть не мешало ей воевать в пешем строю, т. е. быть promachoi – стоящими впереди[67]. Конь в этом случае оставался символом (и в большей мере именно символом) аристократического, рыцарского статуса.

Появлению аристократии сопутствовало распространение героических культов. В свое время нами было высказано предположение, что героические культы могли быть связаны с процессом формирования фратрий[68]. О том, что они представляли собой и как появились, практически ничего не известно. Мы не можем сказать, возникали ли они в недрах более крупных социальных образований – фил либо появились независимо от них. Упоминаемая Аристотелем социальная структура, в которой филы состоят из фратрий (Arist. Ath. Pol. fr. 3), могла сложиться в более поздний период. Определенно можно сказать лишь то, что фратрии, только появившись, становятся основной политической ячейкой[69]. Это значит, что народное собрание, если оно тогда уже существовало, скорее всего, было собранием фратрий. Косвенно эту мысль подтверждает то, что традиция ничего не сообщает о связи фил с государственной организацией[70]. Подобная связь, а именно формирование филами совета 400, возникнет лишь при Солоне.

Возникновение героических культов можно связать с начавшейся на рубеже IX–VIII вв. до н. э. внутренней колонизацией Аттики. Рост населения сопровождается заселением ранее пустовавших или слабо освоенных районов, что исследователи определяют как внутреннюю колонизацию[71]. Именно к этому времени относятся обнаруженные археологами в тех или иных частях Аттики следы складывания культа героев (так называемого tomb cult), возникавшего вблизи древних микенских захоронений. Н. Колдстрим полагал, что это было связано с распространением гомеровского эпоса[72]. Бросается в глаза связь изображений живых и погибших воинов, получивших распространение в вазописи, с героическими культами[73]. А это, в свою очередь, указывает на связь культов с процессом формирования аристократии.

Э. Снодграсс, впрочем, считает появление культа героев результатом освоения территорий в процессе внутренней колонизации[74]. Таким способом земледельческим населением устанавливалась связь с осваиваемой им территорией. Ему возражает Дж. Витли, который видит в этом не столько результат освоения территории, сколько заявку местной знати на автохтонию в противовес Афинам[75]. То есть он усматривает в появлении героических культов политический подтекст[76].

Другими словами, в VIII в. до н. э. можно говорить о появлении аристократии. В начале и середине VIII в. до н. э. появляются погребения, которые можно назвать аристократическими (например, кладбище Керамика и Дипилонские захоронения)[77]. Особенностью данного периода становится появление богатых захоронений не только в Афинах, но и в Аттике[78]. Следовательно, можно говорить о появлении аристократии как афинской, так и периферийной. Мало того, И. Моррис отмечает, что каждое сколько-нибудь крупное поселение имело свой собственный стиль погребений[79]. Отмечается также, что немалая часть захоронений, находящихся за пределами города, – будем называть их аристократическими – были богаче афинских[80].

Можно предположить, что внутренняя колонизация, возникновение новых поселений, а также образование периферийной аристократии не могли не ослабить ранее существовавшие социальные и политические связи и даже привести к децентрализации. Формально городской и политический центр, каковым были Афины, существовал, но связи между центром и периферией могли быть ослаблены. Сошлемся на Фукидида, который, рассказывая о синойкизме Тезея, отмечал, что «…афиняне в течение долгого времени жили, пользуясь автономией, в разных частях своей страны» (Thuc. II. 16. 1, здесь и далее пер. Ф. Мищенко). Таким образом, синойкизм Тезея, если считать его исторической реальностью, становится процессом политического объединения Аттики. Мы полагаем, что происходит это в VIII в. до н. э.[81]

Переход власти к аристократии в Афинах совпадает с появлением сословия евпатридов, превративших царей в государственных чиновников[82]. Оформление евпатридов в сословие и их превращение в господствующий слой традиция также связывает с именем легендарного царя Тезея и проведенным им синойкизмом. Ему традиция приписывает разделение населения Афин на сословия (Plut. Thes. 24–25)[83]. Вот что по этому поводу пишет Плутарх: «Он (Тезей. – В. Г.) не хотел, чтобы его народ представлял беспорядочную, бесформенную, стекшуюся со всех сторон нестройную толпу, поэтому он первым разделил его на сословия благородных, землевладельцев и ремесленников. Благородным он поручил заведование религиозными обрядами, высшие правительственные места, сделал их блюстителями законов и толкователями тайн божеских и человеческих; но в остальном права их были те же, что и других граждан, – благородные имели преимущество в том, что им оказывалось больше почету» (Plut. Thes. 25, пер. В. Алексеева).

В политической сфере эмансипация аристократии проявлялась в том, что царская власть заменялась коллективной магистратурой – коллегией девяти архонтов, которые, согласно традиции, с 684/3 г. до н. э. стали избираться сроком на один год[84]. К архонтам относились архонт-эпоним, басилевс, полемарх и шесть фесмофетов:

Важнейшими и первыми по времени из должностей были басилевс, полемарх и архонт. Из них первою была должность басилевса, она была унаследованной от отцов. Второй присоединилась к ней должность полемарха, ввиду того что некоторые из царей оказались в военных делах слабыми. По этой причине и пригласили Иона, когда наступили затруднительные обстоятельства. Последней является должность архонта…Что же касается фесмофетов, то они стали избираться много лет спустя, когда уже выбирали должностных лиц на год. Они должны были записывать правовые положения и хранить их для суда над спорящими сторонами. Вот почему из высших должностей эта одна не была более как годичной (Arist. Ath. Pol. 3. 2–4)[85].

Архонт-эпоним (или просто архонт) в этом перечне был, возможно, наиболее значимой магистратурой[86]. Как представители исполнительной власти архонты были наделены значительными судебными полномочиями. «Архонты, – по словам Аристотеля, – имели право решать дела окончательно, а не так, как теперь, производить только предварительное расследование» (Arist. Ath. Pol. 3. 5). Полемархи возглавляли армию, басилевсы занимались религиозными вопросами, в их же ведении находились судебные дела об убийствах[87]. Последней в этом перечне возникла комиссия фесмофетов, в задачу которой входила запись принимаемых решений[88]. Не исключено, что это были решения упомянутых должностных лиц и судебные вердикты, выносимые ареопагитами.

Архонты, считает Ч. Хигнетт, председательствовали на заседаниях ареопага и народных собраний[89]. Если последнее – руководство заседаниями народных собраний – можно допустить, то предположение о руководстве ими ареопагом вызывает сомнения. Этому противоречит рассмотренная выше процедура избрания архонтов ареопагитами, свидетельствующая о том, что статус последних был значительно выше. Аристотель сообщает, что после исполнения своих обязанностей архонты становились ареопагитами (Arist. Ath. Pol. 3. 6, ср.: Plut. Sol. 19)[90]. А вот Плутарх считает, что бывшие архонты стали пополнять ареопаг лишь после реформ Солона. «Солон, – пишет он, – составил совет ареопага из ежегодно сменяющихся архонтов; он и сам был членом его как бывший архонт» (Plut. Sol. 19, здесь и далее пер. С. Соболевского). В этом случае, однако, остается не до конца ясным, как формировался состав ареопага до реформ Солона. Поэтому к сообщению Аристотеля следует отнестись с большим доверием.

И тем не менее с учетом того, что архонты могли избираться ареопагитами, резонно предположить существование их тесной связи с ареопагом. Не исключено, что при вынесении наиболее важных решений архонты должны были консультироваться с ареопагитами – бывшими архонтами[91].

Для того чтобы конкретно представить себе механизм политического доминирования в период архаики, рассмотрим персональный состав архонтов. От периода, предшествующего реформам Солона, нам известны имена 24 должностных лиц, из которых 19 были архонтами-эпонимами[92]. По-видимому, все они были представителями знатных фамилий, хотя довольно трудно определенно установить их принадлежность к тому или иному семейству или группе.

Предком будущего тирана Писистрата был, по-видимому, архонт Писистрат, занимавший этот пост в 669/8 г. до н. э.[93] Можно предположить принадлежность к роду Филаидов двух Мильтиадов – архонтов 664/3 и 659/8 гг. до н. э.[94] Другим представителем рода Филаидов мог быть Кипсел (сын Агаместора?) – архонт 597/6 г. до н. э.[95] Возможно, этот Кипсел был внуком коринфского тирана Кипсела и отцом олимпионика Мильтиада, ставшего тираном Херсонеса Фракийского (Herod. V. 34–38)[96]. Архонтом 645/4 г. был Дропид (в каталоге Дж. Дэвиса – Дропид I)[97]. Он, по всей видимости, был близким родственником, а возможно, даже отцом другого Дропида (II) – архонта 593/2 г. Последний, кроме того, мог быть родственником (oikeiotes) реформатора Солона (Plato. Tim. 20 e)[98]. Не исключено также, что Дропид I был отцом Крития (I) – архонта 600/599 г.[99] У нас есть основания связывать будущего афинского реформатора Солона с упомянутым Критием и его семьей. Не исключено, что Алкмеониды, побуждаемые к тому Солоном, покинули Афины именно в год архонтства Крития I[100]. О другом Критии – сыне или внуке только что упомянутого – Солон говорит в одном из своих стихотворных отрывков:

Рыжему Критию надо сказать бы, отца чтобы чтил он:Он не безумного так слушаться будет вождя.(Sol. fr. 18 Diehl, пер. С. Радцига)

Архонтом 639/8 г. был некий Дамасий, возможно имеющий родственные связи с другим Дамасием – архонтом 582/1 г.[101] О последнем известно, что вскоре после реформ Солона он попытался силой сохранить за собой должность архонта (Arist. Ath. Pol. 13. 2)[102]. Что касается других должностных лиц, очевидной представляется связь Мегакла – архонта 632/1 г., подавлявшего мятеж Килона, с семейством Алкмеонидов[103]. Последние представляли собой уникальное явление в афинской истории. Впрочем, появление специальных исследований, посвященных данному семейству, позволяет нам избежать излишней детализации[104].

При анализе списка должностных лиц, занимавших ключевые государственные посты до реформ Солона, бросается в глаза то, что упомянутыми именами исчерпывается перечень сколько-нибудь известных нам персонажей. Между тем к известным лицам, на наш взгляд, следует отнести несостоявшегося тирана и олимпионика Килона, законодателя Драконта, олимпионика Фринона и будущего реформатора Солона. Килон, возможно, также домогался высшей государственной должности. Не исключено, впрочем, что его привлекала не столько должность архонта, сколько возможность единоличного правления[105].

Особняком в числе упомянутых нами известных людей стоит Драконт, с именем которого традиция связывает изменение законодательства, называя его фесмофетом, т. е. законодателем (Paus. IX. 36. 8)[106]. Любопытно, что именно он (если считать Драконта реальным лицом), а не высшее должностное лицо – в данном случае архонт-эпоним Аристехм – вводит новые законы (Arist. Ath. Pol. 4. 1). Н.Дж. Хэммонд усматривает в положении Драконта аналогию с Луцием Корнелием Суллой – в момент, когда тот стал dictator reipublicae constituendae causa[107]. Действительно, не исключено, что первый афинский законодатель был наделен чрезвычайными полномочиями, сходными с полномочиями устроителя (эсимнета)[108].

Что касается других персонажей, то Фринон и Солон (прежде чем стать реформатором) были военачальниками[109]. Правда, Солон был избран стратегом (военачальником) в экстраординарной ситуации, о чем еще будет сказано ниже.

Итак, что же можно сказать о политической значимости архонтов? Ч. Хигнетт, говоря о государственном устройстве Афин в древнейший период, замечает, что должность архонтов в этот период была главным объектом политических амбиций и партийной борьбы[110]. Подтверждение можно найти у Аристотеля, рассказывающего, правда, о ситуации, сложившейся после реформ Солона. Сложности с избранием архонта, возникшие вскоре после отъезда Солона из Афин, а также попытка Дамасия удержать эту должность силой заставили Аристотеля предположить, что «архонт имел весьма большую силу, так как, по-видимому, все время шла борьба из-за этой должности» (Arist. Ath. Pol. 13. 2). Впрочем, следует иметь в виду, что сам автор высказывает эту мысль крайне осторожно.

Проведенный выше анализ персонального состава архонтов позволяет высказать несколько предположений. С одной стороны, мы видим среди архонтов представителей достаточно влиятельных фамилий – Филаидов, Алкмеонидов. Первые даже чаще других встречаются среди архонтов. Это наверняка является свидетельством влияния Филаидов. Но говорит ли это о значимости самой должности? Бросается в глаза то, что среди упомянутых персонажей почти не встречаются известные люди. Большую известность получили как раз те, кто не имел отношения к должности архонта, – например, Фринон, Драконт. Создается впечатление, что архонты-эпонимы были скорее номинальными лидерами, нежели действительно влиятельными политиками. Поэтому мы считаем возможным присоединиться к мнению тех исследователей, которые полагают, что значение должности архонта в рассматриваемый период едва ли было велико. Годичная магистратура вряд ли могла стать политически значимой должностью. Хотя архонты могли быть лидерами аристократических гетерий (подобно Мегаклу, подавлявшему мятеж Килона, о чем будет сказано ниже), мы полагаем, что эта магистратура, скорее всего, была начальной ступенью в политической карьере, поскольку открывала путь в ареопаг[111].

Быть может, большей властью располагали представительные или коллегиальные органы, скажем, народное собрание или ареопаг? О народном собрании, повторимся, мы практически ничего не слышим вплоть до реформ Солона. Можно лишь предполагать его существование[112]. Что же в таком случае оно могло представлять собой? Известно, что в более позднее время голосование производилось по филам. Если бы так было до реформ Солона, то, как нам представляется, мы знали бы о филах чуть больше. Между тем сохранившаяся традиция содержит значительно больше информации о фратриях. В качестве примера можно указать на законодательство Драконта, в котором роль фратрии была достаточно велика[113]. Следовательно, если предполагать существование народного собрания до реформ Солона, резонно допустить, что афиняне голосовали по фратриям. А принимая во внимание предположение о взаимосвязи процессов появления аристократии и выделения фратрий в рамках фил, можно предположить, что влияние аристократии было подавляющим.

Если сказанное нами верно, не вызывает удивления, что демос действительно был отстранен от управления делами государства, т. е. роль народного собрания была ничтожна. В подтверждение этого упомянем ранее приведенный пассаж «Афинской политии», согласно которому демос «ни в чем… не имел своей доли» (Arist. Ath. Pol. 2. 2). Последнее следует понимать как указание на политическое бесправие демоса. Роль народной массы, принимающей политические решения, обнаруживалась лишь время от времени – в моменты обострения политической борьбы или во время стихийных сходок вооруженного народа. Так было, в частности, в период подавления заговора Килона. Фукидид рассказывает, что афиняне, утомленные долгой осадой, разошлись по домам, обязав девятерых архонтов вести осаду и снабдив их неограниченными полномочиями (ἐπιτρέψαντες τοῖς ἐννέα ἄρχουσι τήν τε φυλακὴν καὶ τὸ πᾶν αὐτοκράτορσι διαθεῖναι) (Thuc. I. 126. 8). В последних словах слышатся отзвуки политического, коллегиально принятого решения. Сообщество осаждавших Килона вооруженных афинян превратилось, по-видимому, в импровизированное народное собрание[114]. Но это было скорее исключением, нежели правилом. Спонтанно возникавшие народные сходки превращались в импровизированные народные собрания лишь в экстраординарных случаях.

Больший политический вес мог иметь в этот период ареопаг (Arist. Ath. Pol. 8. 2). До реформ Солона в руках ареопагитов были сосредоточены наиболее значимые властные полномочия. Ареопаг, как было сказано выше, мог контролировать не только процесс назначения высших должностных лиц, но и их деятельность. Удивляет, впрочем, то, что ни одно сколько-нибудь значимое событие этого времени не было связано с ареопагом[115].

Сказанное выше наводит на мысль о том, что искать наиболее влиятельный институт или магистратуру в архаический период едва ли оправданно. Скорее всего, реальная политическая власть осуществлялась неформально, т. е. вне политических институтов. Ею обладали представители наиболее знатных или влиятельных кланов или семей, опиравшиеся на собственные политические группировки (гетерии). Обращают на себя внимание слова Аристотеля о том, что в олигархических режимах избрание на высшие государственные должности было обусловлено большим имущественным цензом или принадлежностью к аристократическим гетериям (Arist. Pol. V. 1305 b 30–35). Следовательно, необходимым условием политического влияния была принадлежность к доминирующей политической группировке – гетерии[116].

Возможно, гетерии были связаны с институтом фратрий[117]. В дорийских полисах, например, гетерии были аналогом афинских фратрий[118]. В этом мы можем видеть еще одно подтверждение высказанного выше предположения о значительно большем социальном весе фратрий. По форме гетерия была сообществом друзей-сотрапезников. Чаще всего ее члены – люди одного возраста и социального статуса[119]. Именно такой была, скажем, гетерия Килона, объединявшая, по свидетельству Геродота, сверстников-одногодков (Herod. V. 71). Во главе каждой из таких гетерий стояла влиятельная фигура – лидер. Лидер, можно сказать, был ее интегрирующим фактором. Лидером, мы полагаем, мог стать далеко не каждый представитель аристократического семейства. Скорее всего, им становился отпрыск влиятельного семейства либо старший по возрасту. О Килоне, например, Фукидид говорит, что он был представителем древнего и влиятельного рода (τῶν πάλαι εὐγενής τε καὶ δυνατός) (Thuc. I. 126. 3). Помимо того, его лидерство подкреплялось женитьбой на дочери мегарского тирана Феагена.

На этом основании можно предположить отсутствие равенства внутри аристократии, т. е. своего рода ранжирование ее представителей. Плутарх, описывая ситуацию, сложившуюся в Афинах после смерти одного из влиятельных аристократических лидеров Кимона (середина V в. до н. э.), говорит, что «люди из так называемого хорошего общества были рассеяны по одиночке и смешаны с народом, так что блеск их происхождения терялся среди массы рядовых граждан» (Plut. Per. 11, пер. С. Лурье). Ситуация изменяется лишь с появлением нового лидера, каковым стал представитель влиятельного семейства – Фукидид, сын Мелесия.

Другой интересующий нас вопрос – существовал ли специальный термин, обозначавший лидеров гетерий? В источниках встречаются упоминания о неких hegemones или demou hegemones (Sol. fr. 3. 7, 5. 7, 18. 2 Diehl; Arist. Ath. Pol. 26. 1). Вот, например, как Солон описывает сложившуюся в Аттике ситуацию:

…Неразумьем своим сами граждане город великийВвергнуть в погибель хотят ради корысти одной.И у народных вождей (δήμου θ᾽ ἡγεμόνων) преисполненыдумы лукавства.Горестей много их ждет ради надменности их.Спеси (ὕβριος) своей ведь они подавлять не умеют и радость,Данную ныне, венчать в тихом кругу за столом…(Sol. fr. 3. 5–10 Diehl, пер. С. Радцига)

В данном случае в «народных вождях» следует, несомненно, видеть представителей аристократии[120]. Очевидно также, что гегемоны, которым адресованы приведенные строки, не рядовые аристократы, а лидеры неких противоборствующих групп. Солона беспокоит то, что их спесь (hybris), проявлявшаяся в соперничестве, несет угрозу городу и его гражданам – рабство, которое пробуждает гражданскую смуту (Sol. fr. 3. 19–20 Diehl)[121]. Поэт предлагает решать возникающие проблемы за пиршественным столом, т. е. из соперников стать сотрапезниками – войти в одну условную гетерию. Автор апеллирует к традиционным аристократическим образам и ценностям – совместная трапеза, пир представляется поэтом как символ социального порядка, идеальный способ разрешения возникающих конфликтов и противоречий[122].

В этой же связи есть смысл привести ранее цитировавшийся поэтический отрывок Солона:

Рыжему Критию надо сказать бы, отца чтобы чтил он:Он не безумного так слушаться будет вождя (hegemoni).(Sol. fr. 18. 1–2 Diehl, пер. С. Радцига)

По-видимому, юный аристократ Критий был крепче привязан к лидеру аристократической группировки (здесь – гегемону), нежели к отцу, т. е. гетериальная солидарность оказывалась крепче семейных уз. В связи с этим вспоминаются слова Фукидида о том, что в период Пелопоннесской войны, спровоцировавшей жесточайшие социальные смуты, узы гетериальной дружбы (или солидарности) оказывались даже сильнее семейных уз: «Родство связывало людей меньше, нежели узы гетерий, так как члены последних отваживались на все с большой готовностью и без всяких отговорок» (Thuc. III. 82. 6).

А вот что говорит о молодом Кимоне Аристотель: «В эту пору (после отражения нашествия Ксеркса? – В. Г.) как раз произошло такое совпадение, что партия благородных не имела даже вождя (первое место у них занимал Кимон, сын Мильтиада, человек слишком молодой и поздно обратившийся к занятию государственными делами [αὐτῶν προεστάναι Κίμωνα τὸνΜιλτιάδου, νεώτερον ὄντα καὶ πρὸς τὴν πόλιν ὀψὲ προσελθόντα]), да кроме того большинство их погибло на войне» (Arist. Ath. Pol. 26. 1). В тот момент Кимон был, по-видимому, наиболее знатным – первенствовал среди аристократов (προεστάναι) – и поэтому мог стать лидером афинской аристократии, но, будучи слишком молодым человеком и неопытным политиком, он еще не мог быть их гегемоном, т. е. лидером аристократической группировки.