Центр жестокости и порока

Около четырёх утра, объяснив на службе, что ему необходимо срочно проверить важную оперативную информацию, Зецепин оставил основное расположение. Учитывая важность полученного задания, он отправился напрямую к дому преступного авторитета, подмявшему под себя всё городское мирное население. К удивлению, Барун встретил его достаточно бодрым, словно только и ждал, когда же принесётся весть, поступившая от главного босса. Вообще, у всех, кто его знал, создавалось впечатление, что он никогда не спит, совсем не отдыхает, а всегда несёт «нелёгкую службу». Она подразумевает улаживать щекотливые дела, постоянно возникающие в связи с родом деятельности криминального босса, одновременно ближайшего друга.

– Чего в такую рань? – спросил он недоверчивым голосом, ещё не зная об истинном предназначении «продажного опера» (сподвижник Джемуги относился к похожим личностям, как к самым заклятым врагам). – Не боишься, «мусор», приходить сюда ночью, да ещё и один? Или, может, ты скажешь, что не знаешь, в чей дом пришёл, и что таких, как ты и тебе подобных, особенно здесь не жалуют?

– Я не собираюсь выяснять отношения, – резко оборвал его Игорь (он точно так же не испытывал предрасположенности ко всем остальным преступникам), – я принёс тебе весточку от общего друга, и всё, что мне необходимо, – передать её лично в руки, а после отправиться восвояси.

Заканчивая не слишком ёмкую фразу, тюремный оперативник протягивал крохотный клочок бумаги, переданный влиятельным заключённым. Не изменившись в лице, Барун принял коротенькую записку и лёгким кивком головы разрешил незваному гостю (пока!) удалиться. Тот не преминул воспользоваться сделанным предложением. Едва Зацепин ушёл, исполнительный бандит развернул невзрачный огрызок, прочел, единственное, два слова и улицезрел многозначительный знак многоточия: «Прокурорский сынок…»

***

Замаров Эдуард Дмитриевич недавно достиг шестнадцатилетнего возраста и выглядел человеком привлекательным, физически развитым. Обладая выразительной внешностью и высоким общественным положением, он обучался в престижной гимназии и верховодил там сначала всеми детскими играми, а впоследствии и юношескими забавами, и всей молодежной тусовкой. Кроме всего перечисленного, он развивался намного быстрее менее значимых одногодков, что создавало ему гораздо больше дополнительных преимуществ. Лицом парень выдался похож на отца и считался необычайно красивым. Здесь было всё: и голубые глаза, выглядевшие настолько глубокими, что казались попросту бесконечными; и прямой аристократический нос; и тонкие, практически бесцветные губы, выдававшие типичные признаки наглости; и гладкая кожа, сверх меры бледная, как будто никогда не знавшая солнечного загара; и приятные, почти девичьи, ровные очертания; и белокурые волосы, от природы кучерявые, больше обычного длинные – в общем, всё, что могло ему давать преимущество над остальными, намного меньше одаренными природой, товарищами.

В тот злополучный день Эдик, как и каждое утро, вышел из дома в половине восьмого и направился к иностранной машине, припаркованной во дворе элитного дома. Оделся он по октябрьской погоде в коричневую кожаную куртку, синие джинсы и яркую футболку разноцветных оттенков. У самого подъезда беспечного юношу встретил отвратительный тип, отличавшийся неприятной наружностью и источавший омерзительный запах. На нём были грязные, изрядно поношенные, лохмотья, и всем отвратительным видом тот вызывал и стойкое отвращение, и глубокую антипатию. Внешний облик выделялся внушительным ростом и мощной фигурой, а равно густой бородой и курчавыми волосами; они выдавали человека без возраста и имели характерную пепельную окраску.

У молодого человека, от жуткой вони, излучаемой мерзким чудовищем, неприятно засвербело в носу – он несколько раз чихнул. Повстречавшийся человек прилип, подобно клейкой липучке; он начал активно просить подаяния:

– Подай, мил человек, бедняге на пропитание. Три дня ничего не ел и не пил – пожалей бедолагу!

– Пошёл прочь, грязный, вонючий «бомжара»! – не забывая про нецензурную брань, прокричал высокомерный прокурорский сынок. – Отойти от меня, а не то… «ментов» сейчас вызову!

– Сжалься, пожалуйста, – не отставал меж тем уличный попрошайка, приближаясь всё ближе и касаясь одеждами, вероятнее всего кишащими цепкими вшами, – ты, вижу я, человек богатый, так чего тебе стоит спонсировать мне сотню-другую?

Объяснение выглядело верным, и любой нормальный человек в похожей ситуации (лишь бы побыстрее отцепиться от надоедливого, да ещё и вонючего, типа) непременно так бы и сделал; но… только не амбициозный, сверх меры принципиальный, сынок высокопоставленного чиновника, который ничего ещё толком сам не добился, зато при каждом удобном случае кичился высоким положением в обществе.

– Поди поработай, – крикнул он отвратительному просителю, беспрестанно морщась и отмечаясь пренебрежительной мимикой, – а потом и покушаешь! Не таков я человек, чтобы подавать каждому бомжику.

Говоря последние слова, он подошёл, как ему казалось, к спасительному автомобилю, где можно было надёжно укрыться, а усевшись в просторном салоне, полностью избавиться от прилипчивого субъекта, источаемой вони. Ключи с электронной отмычкой Эдик приготовил, понятно, заранее и теперь беспрепятственно отомкнул магнитный замок, смыкавший машинные двери. Он немного спешил, намереваясь побыстрее укрыться внутри. Резко распахнул дверную створку с водительской стороны, просунул голову за проём, но… тут же, опешив, отдёрнул её назад, оказавшись обратно на улице: прямо перед ним показалась похожая морда, такая же заросшая, давненько немытая, отвратительная и кишащая вшами. Она самым каким только есть наглым образом проникала в его комфортабельную машину и несла за собой не менее грязное туловище; оно удобно усаживалось на пассажирском сидении.

– Что за «нах!..»

Договорить элитный отпрыск пришедшую мысль не успел, потому как преследовавший его второй бездомный извлёк откуда-то из пышных лохмотьев металлический прут, приблизился к ошеломлённому юноше едва-едва не вплотную и ударил его по задней части самомнительной черепушки. Становилось очевидно, что похожим образом тот поступает далеко не впервые. Воздействие случилось мастерским, и выбранная цель тут же, прямо на месте, лишилась сознания. Эдик готов был рухнуть на землю, но обездвиженное туловище, ловко подхваченное напавшим преступником, безвольно повисло в крепких объятьях. Оставалось приоткрыть заднюю пассажирскую дверь, засунуть прокурорского сына внутрь и разместить его на заднем сидении. Так тот и поступил. Проделать незамысловатую операцию оказалось настолько проще, насколько помогал ему третий участник бомжеватого трио. Во время нападения он находился со стороны багажного отделения и терпеливо поджидал, когда ему придётся выполнить возложенную задачу.

Не стоит особо распространяться об истинных личностях людей, опущенных на дно социальной жизни и не имеющих возрастных различий, следует лишь заметить, что они отличались не совсем обычными прозвищами: Вахрам (тот, что приставал к прокурорскому сыну на улице), Кабрух (усаживался на переднее пассажирское кресло) и Сморчок (он устроился сзади). Понятное дело, все трое выполняли зловещее поручение, заданное жестоким Баруном. Хочешь не хочешь, но им никак нельзя было его завалить либо по какой-то причине не выполнить. В итоге, ловко провернув несложную операцию, отстойные люди привезли захваченную жертву на некую заброшенную усадьбу, по странному стечению обстоятельств до конца ещё не разграбленную. От основных жилых комплексов она отстояла чуть в стороне, окружалась сплошным, густо разросшимся, лесом и являла собой надёжное убежище для опустившихся личностей.

Ютились три мерзких типа в деревянной конторе, сохранившейся с довоенного времени. Она представляла собой бревенчатое строение с шиферной, местами треснувшей крышей и не имела застекленных оконных проемов; внутри имелось пять отделений, используемых раньше под кабинеты. В одном из них и обосновались странные личности, законопатив единственное окно – где целлофаном, где просто-напросто грязными тряпками. Младшего Замарова, невольную жертву, поместили в одной из комнат, где располагалась кирпичная печка. К тому моменту он уже очнулся и теперь, скованный стальными наручниками, любезно предоставленными Баруном, подвергался неимоверно жуткому испытанию. Чтобы заносчивый парень особенно не кричал «Да вы знаете с кем связались?! Я сын прокурора города!», его заблаговременно лишили голоса, используя грязную и вонючую тряпку; она чем-то напоминала вышедшую из строя мужскую портянку. Закончив с изобретением кляпа, молчаливому пленнику (ну так, от греха подальше и чтобы более не зацикливаться) связали ещё и ноги; спеленали единственным, что удалось отыскать в близлежащей округе – неприглядными, плохо пахнущими, концами, оторванными от многочисленных тряпок, в избытке имевшихся в унылой и затхлой избушке. Стояла промозглая осень, дров в ближайшем лесу имелось в избытке, и так называемые хозяева занялись обыденными делами: обогревом внутренних помещений, приготовлением горячего ужина.

***

Выйдя из комнаты для допросов, разъярённый прокурор бросил на ходу конвоиру-охраннику, дежурившему возле дверей: «Не убирайте его далеко, – имел он в виду заключённого, – я скоро вернусь и тогда мы плодотворно продолжим». Сам отправился проверять озвученную преступником тревожную информацию, взволновавшую его «до глубокого края стонавшей души». Буквально через час доподлинно установили, что матёрый бандит не блефует и что он имеет на руках невероятно значимый козырь. Как печальный итог, усердный работник правоохранительных органов, до кульминационного момента принципиальный и в принимаемых решениях полностью неизменный, выглядел окончательно сломленным – готовым к неприятному его сознанию догово́рному диалогу. Он, так много повидавший на долгом служебном веку, сейчас был подавлен, лицо его, мужественное, осунулось, как-то вмиг постарело и выдавало собой сильнейшие душевные муки.

Дмитрий Аркадьевич считался человеком неглупым и отлично себе представлял, какой именно опасности подвергается его неразумный отпрыск. Поэтому все поисковые мероприятия он провёл собственными силами, через частное сыскное агентство, не посмевшее отказать высокопоставленному городскому чиновнику. Профессиональными трудами, и обширными связями оно раздобыло прискорбную информацию. Ситуация выглядела критической, ведь похожего развития событий опытный деятель уголовного делопроизводства совсем не учёл, да и попросту не предвидел; он полагал, что раз он сумел лишить предводителя «монгольского ига» полного сношения с внешним миром, значит, лишил «чудовище» основной головы, полностью ограничив способность и думать, и действовать. Как оказалось, «зверь» оказался многоголовым, похожим на древнюю гидру, где при отсечении одной, на её место вырастали две, а может, и три. Любая из них способна чётко управлять сплочённым, отлаженным до мелочей, «организмом» (или всё-таки лучше сказать «механизмом»). Обозначать драматичную проблему правоохранительным структурам, понятное дело, нельзя. Высокопоставленный сотрудник, постоянно имевший дело с подобными проявлениями, превосходно понимал, что в неудобном случае жизнь его любимого сына, зависевшая от прихоти всего одного заключённого, не будет уже иметь того определенного смысла, на какой рассчитывал бездушный, безжалостный, самоуверенный басурман; то есть его ещё несформировавшийся мальчик наверняка подвергнется самому какое только известно жестокому умерщвлению. Садистские методы, применяемые при пытках людьми, подчинявшимися Джемуге, прокурорскому работнику были известны как никому другому.

Отягощённый противоречивыми мыслями, Замаров сидел в служебном кабинете и допивал вторую бутылку. Невзирая на изрядное количество принятого им армянского коньяку, забвение не приходило и мозг усиленно пытался найти ответ, способный ему помочь. Он оказался невольно загнанным в угол, выбраться из которого и со служебным достоинством, и без трагичных потерь, похоже, что не получится. Подходившего решения не было, а предпринять хоть чего-то было просто необходимо. Просидев в мучительных сомнениях час с половиной, Дмитрий Аркадьевич наконец-то решился и, задавшись отцовской целью «любыми путями вызволить из жуткой беды неразумного мальчика», направился обратно в следственный изолятор. Его с нетерпением ожидал довольный преступник.

– Как, прокурор, – начал он, озаряясь слащавой гримасой, едва влиятельный посетитель успел переступить порог комнаты, предназначенной для допросов, – разве у тебя не существует дел поважнее, чем тратить драгоценное время на посещение одинокого узника, упечённого тобою в тюремную камеру?

– Ты меня убедил, – сказал он, оставляя дверь приоткрытой, и, чтобы заключённому было слышно, отдал строгое приказание стоявшему рядом сержанту: – Отключите здесь запись!

– Но?.. – попытался возразить немолодой конвоир, неплохо представляя регламент, не позволяющий оставлять следственный кабинет без видеонаблюдения.

– Немедленно! – рыкнул городской прокурор голосом, не подлежавшим сомнению, после чего с силой закрыл железную створку.

– Вот так-то гораздо лучше, «мусор», – насупился на вошедшего закоренелый преступник, во всем, в том числе и мимике, старавшийся подражать монгольскому древнему полководцу (что, кстати, получалось довольно неплохо), – только не надейся провести меня показными, бутафорскими выходками: я на дешевые трюки вовсе не покупаюсь. Говори, чего хотел, и если чего-то дельное, то мы рассмотрим, а ежели так, пустое, то лучше сразу иди обратно, меня же отправь назад, в мою удобную камеру.

– Я тебя не обманываю, – пересиливаясь, чтобы не съездить тому по лицу, зло прошипел Замаров, – наш разговор останется неучтённым, поэтому можно говорить спокойно, без иносказательных оговорок.

– Раз так, докажи, что твоё расположение соответствует истине, – проговорил преступный авторитет, озаряясь зловещей ухмылкой, – выпусти меня на свободу… а после, в спокойной обстановке, на нейтральной территории, мы и обсудим интересующие нас обоих корневые проблемы. Пока же, сам понимаешь, в промозглых застенках откровенного разговора у нас – как бы мне не хотелось – никак не получится.

– Освободить?! Но это попросту невозможно, – искренне возмутился государственный обвинитель, отпрянув от заключённого, словно от прокажённого, – существуют неопровержимые доказательства: оружие, свидетель, опять же. Даже ценой собственной власти я не смогу изменить избранную меру пресечения; она назначена судом, и её, заметь, я сам для тебя и запрашивал.

– Значит, поторопился, – парировал хитроумный Джемуга, лицом приближаясь к перегородке и переходя на заговорщицкий шёпот, – не мне же тебя учить: ты знаешь законы как никто другой в этом городе. Что касается доказывающих улик? Хм, существует человек, носящий имя Барун. Поверь, он мастер решать любые проблемы – и подобные в том же числе. Не сомневайся, он справится и всё организует – комар не подточит носа. Насчёт же записи?.. И правда, тут ты рискуешь гораздо больше и тебе сейчас крайне невыгодно, чтобы о состоявшемся разговоре пронюхал кто-нибудь посторонний. Надеюсь, ты понял, в сложившейся ситуации, сложной для нас обоих, расстаться как-нибудь по-другому никак не получится – и это моё последнее слово.

– Хорошо, – кивнул озадаченный прокурор, – я где-то так и предполагал и подумаю, что именно можно сделать.

Закончив непродолжительный монолог, он резко поднялся и, больше не говоря ни слова, по-быстрому вышел. Вечером того же дня, при странном стечении обстоятельств, совершилось два дерзких, отчаянных нападения: одно – на надёжно спрятанного свидетеля; другое – на следователя, переходившего пешком из здания следственного комитета в строение, отведённое под прокуратуру, и добросовестно несшего на проверку уголовное дело. Оно вдруг зачем-то срочно понадобилось, стоит заметить, прокурору лично, да в конце рабочего дня, да в тёмное время суток. Трагическим результатом, соответственно, явилось следующее роковое стечение обстоятельств: смерть человека – в первом случае; исчезновение заключения экспертизы – уже во втором. Но и это ещё не всё! Тем же днём специалист, проводивший ранее экспертизу, озадачился одним, по его мнению, до крайности удивительным обстоятельством: он был не в силах отыскать документальную папку, где хранил копии проведённых в последние дни исследований. Ему было совсем невдомёк, что сотрудник главного управления, заходивший к нему по неотложному делу, слишком спешивший и озадачивший срочной работой, уходил, благополучно унося в портфеле небольшую, но очень весомую ношу. К концу дня никаких следов, указывавших на причастность Джемуги к расследуемому убийству, у следственных органов попросту не осталось; а значит, не имелось и причин для его дальнейшего задержания. Перед авторитетным преступником, как в досадных случаях водится, унизительно извинились, а на следующий день, ранним утром, отпустили его на свободу, под радостное ликование всех заключенных; они устроили на прощание если и не бунт, то многоголосый гвалт (это уж точно).

***

Тем же вечером лидер преступного мира, сопровождаемый высокопоставленным прокурорским руководителем, выехал за городскую черту. Вместе они направились на бывшую колхозную ферму, где томился молодой, не окрепший ещё, организм. Освобождение разыгралось по следующему сценарию: будто бы по поручению Джемуги, неожиданно прознавшего про несчастье, его верные люди бросились уточнять местонахождение пропавшего высокородного отпрыска. По наущению всё того же предводителя «монгольского ига» они предприняли обманный маневр и потратили, казалось бы, на несложное дело дополнительное, неоправданно долгое, время. Разумеется, весь продемонстрированный спектакль сочинили специально, и исключительно для обеспокоенного родителя, – дабы попрочнее утвердить его в мыслях, что он теперь «должен». После чего наконец-таки доложили об успешном завершении розыскной операции.

Очумелый юноша был уже на грани безумия, когда под театральные свисты и дружное улюлюканье в комнату, где его содержали грязные и подлые похитители, ворвались обученные к налётам лихие бандиты; их вёл неизменный Барун. Подлые бомжи были схвачены, для приличия немного побиты и выведены на улицу, где демонстративно поставлены на колени, прямо перед зданием бывшей конторы; в униженном положении они остались терзаться ожиданием и незавидной, и скорбной участи. Дальше отпетые злодеи деловито освободили шестнадцатилетнего подростка от железных наручников, ножных матерчатых пут и вонючего кляпа. Никто не потрудился ему объяснить, что «организованный концерт» является зловещей инсценировкой и что лично он оказался заложником обстоятельств, связанных со служебной деятельностью его влиятельного родителя. Впрочем, Замаров-младший и не требовал никаких разъяснений, а едва лишь освободившись, сразу же бросился вон из смрадного помещения; первым делом он намеревался расквитаться с отвратительными обидчиками – расправиться с ними незамедлительно. Прокурорский сынок мельком взглянул на Джемугу, мгновенно определив, кто здесь является главным, а получив утвердительный кивок головы, остервенело набросился на «пахнущих личностей» и при́нялся «потчевать» их множественными пинками; он наносил их сильными, выносливыми ногами, обутыми в дорогие, прочные, фирменные ботинки.

– Вы на кого, помойные черти, руку посмели поднять?! – жестокие пытки он сопровождал ещё и сумасшедшими криками. – Вы вообще, что ли, страх потеряли?! Мой отец главный прокурор города – вы что, наглецы тупые, разве об этом не знали?! Как вам мысль-то только, шальная, пришла – совершить со мной гнусный, дерзкий, позорный поступок?! Да я вас, отвратные мерзости, поубиваю и здесь, и сейчас!

Он раздавал хоро-о-ошенькие удары, поочередно переходя от одного к другому и к третьему. В присутствии влиятельного родителя он всё-таки воздерживался от более грубых словечек и употреблял лишь «разрешённые цензурой» простые ругательства. Мстительная жестокость, направленная на жалких отбросов общества, посмевших совершить его похищение, не ведала ни мыслимых границ, ни существовавших в моральном плане разумных ограничений. Бывший пленник, натерпевшийся всякого унижения и немного свыкшийся с ужасным зловонием, выражал яростное негодование в высшей степени импульсивно, и даже омерзительный вид его недавних обидчиков не удерживал негодовавшего юношу от беспощадной расправы. Касаясь состояния избиваемых жертв, они не выглядели больше столь расторопными, какими проявились в момент похищения, а единственное, что могли, принимали позу эмбриона, поджимая поплотнее руки и ноги, и перекатывались по опавшей листве. А! Обезумевший мститель заканчивал бить одного, перебирался на следующего, а следом на третьего. Через пять минут невиданной экзекуции разорванная одежда, всклокоченные усы, бороды, волосы – всё покрывалось кровавыми выделениями, смешанными с соплями, грязью, слезами и, разумеется, вонью.

В какой-то момент, когда обезумевший парень, словно нисколько не уставая, поддался всё большей ярости, Джемуга кивнул преданному сообщнику, сопровождавшему его с далёких «лихих девяностых» (когда они являлись безмозглыми детьми-беспризорниками). Тот сразу всё понял. Барун достал пистолет системы ТТ и, несмотря на суровый прокурорский запрет, вложил боевое оружие в ладонь взбесившегося подростка. Почувствовав холодную сталь, Эдик на мгновение замер, словно раздумывая, что ему следует делать дальше. Сомнительное состояние длилось недолго. Не взглянув на законопослушного папочку, ополоумевший юнец наставил воронёный ствол на Вахрама и, злобно сморщившись, приготовился выстрелить.

– Сынок, постой! – не выдержал Дмитрий Аркадьевич, хотя и пошедший на «сделку с совестью», но до конца пока ещё не «запачканный». – Не делай этого: обратной дороги не будет!

Тяжело дыша, Замаров-младший стоял, наполненный неописуемым гневом, с налитыми кровью глазами, объятый учащённым сердцебиением, готовый переступить черту, после которой как бы не хотелось, но возврата к нормальной жизни уже не последует. Зычный, немного дрожавший, но всё-таки сильный голос отца немного привёл его в чувство. Молодой человек позволил себе сомневаться чуть больше пяти секунд: он по-звериному скрежетал зубами, грозно водил желваками и беспрестанно играл наполненной гневом выразительной мимикой. Наконец! Поводил головой справа налево, плюнул Вахраму прямо в испуганную физиономию – и… вернул опасный предмет своему владельцу, а сам отошёл в сторонку и остановился рядом с родителем.

– Заканчивай дело, Барун, – промолвил Джемуга, словно отрезал; он нисколько не сомневался, что не единожды проверенный подельник поймёт его несложное указание, а следом беспрекословно означенное исполнит, – а то мы здесь и так уже основательно задержались.

Беспощадный бандит, знавший предводителя «монгольского ига» как никто другой в целом свете, сообразил, что тот имеет в виду, и произвёл поочередно три выстрела: сначала в голову Вахрама, с помощью разрывной пули забрызгав округу кровавыми выделениями, серым веществом и костным остатком; затем в черепную коробку Кабруха, повторив с ним всё то же самое, что и с первым товарищем; потом в Сморчка, ничем не разнообразя. Кровяная смесь от последнего достигла брюк прокурора, словно специально запятнав государственного обвинителя соучастием в преступлении, совершённом с непередаваемой словами особой жестокостью.

– Ну вот, Дмитрий Аркадьевич, – зловредно ухмыльнулся Джемуга, обращаясь к служителю правоохранительных органов уже уважительно, – теперь мы с тобой замазаны одной «делюгой», кровавой и беспощадной, а значит, должны друг о друге заботиться, оберегая и наше благополучие, и нашу общую безопасность.

Высокопоставленный чиновник прекрасно всё осознал. Он стал соучастником особо тяжкого преступления и никоим образом его не пресёк, то есть поставил себя на одну грань с самым ожесточенным бандитом самого преступного российского города. В тот же день все вместе отмечали счастливое освобождение переросшего мальчика. Организовали увеселительное мероприятие на широкую ногу, с небывалым размахом и с особенным шиком. С тех пор предводитель «монгольского ига» и городской прокурор сделались неразлучными побратимами, не позабыв поделить между собою и сферы влияния. Оба они теперь удерживали в Рос-Дилере безраздельную власть, но, правда, каждый со своей стороны закона.

Глава III. Молодая красотка

Наши дни. За двое суток до обнаружения растерзанных трупов…

Лисина Юлия Игоревна появилась на свет в середине «двухтысячных», в семье, не являвшейся слишком благополучной. Ещё в юном возрасте, когда маленькая девочка не научилась оценивать окружающий мир, её поместили воспитываться в детский приют; там она провела трудное, наполненное болью и горечью, детство. Сейчас она достигла пятнадцатилетнего возраста, и, постепенно превращаясь в прекрасную девушку, всё более расцветала – приобретала взрослые, бесподобно прелестные, очертания. Одновременно очаровательная сиротка обзавелась и жизненными устоями, не позволявшими ей находиться в ограничивавшем свободу занудном пространстве. Причина существенная? Она подвигла воспитанницу богоугодного заведения покинуть пределы детдома и отправиться странствовать. Однажды злая судьба занесла решительную особу в Рос-Дилер, привлекавший к себе возможностью быстрой наживы, яркими красками, а главное, минимумом допустимой законности. Располагая нагловатым, где-то даже вздорным характером, сопряжённым с природным жизнелюбием, острым умом и способностью подчинять себе более слабых, ловкая девочка быстро освоилась в лабиринтах игровых махинаций. Не обладая игорным азартом, она искусно одурачивала, а где-то и грабила беспечных клиентов. Доверительными отношениями она обзаводилась из-за удивительной внешности, располагавшей к себе как общей привлекательностью, так и конкретными формами. Действительно в её случае было от чего терять разумную голову. При невысоком росте в глаза бросались шикарная грудь, широкие бёдра, изящная талия, стройные ноги. Распрекрасная мордашка обладала следующими отличительными чертами: большими карими глазами, настолько красивыми, что они совсем не требовали косметики; точёным носом, отмеченным идеальной пропорцией; чувственными губами, где нижняя казалась немного толще, однако более тонкая верхняя ничуть не портила общего вида, а придавала прелестной пикантности; бархатистой кожей, от природы смуглой, совсем не нуждавшейся в летнем загаре; каштановыми локонами, прямыми, одинаково длинными, остриженными чуть ниже подбородка, окаймлявшими голову равномерной прической. Одеваться подраставшая проказница предпочитала в коричневатую, под цвет волосам, болоньевую куртку, в тёмную футболку, в чёрную короткую юбку, носимую под однотонные колготки и остроносые туфли; не стоит забыть и про неизменную дамскую сумочку. В зависимости от ситуации, на ней можно было увидеть синие джинсы и шоколадного цвета кроссовки.