Женщина наизнанку. Или налево пойдёшь, коня потеряешь

– Чего смеёшься?

– Ты этими руками кирпичи раскалываешь?

– Можно и расколоть. Только не руками. Энергией.

– Но всё равно противников вырубаешь, приёмы всякие… И листики рвёшь. Один за другим, как сигареты. Кто курит, так сигарету одну за другой прикуривают, когда нервничают.

– Я бы лучше не листики рвал, а соски тебе ласкал. – И в глаза смотрит. Очень спокойно, чуть улыбается. Почему я не оскорбляюсь. И не вспыхнула, как мак. Так, кровь только чуть-чуть к щекам прилила. Не только не убежала, не отвернулась, а тоже ему в глаза смотрю. Идём между деревьями. Почему я не оскорбилась. Просто это другое измерение. Иду и смотрю ему в глаза.

– Я всё думаю, чем же ты меня зацепила? И дело не во внешности. Красивую несложно найти. Эффект неожиданности, наверно. Представь, иду по лесу, ну, кого в лесу можно встретить – лису, лося, медведя можно, я тебе говорил, что один раз косолапый к моей избушке вышел, и вдруг – девушка почти обнажённая. Я прифигел маленько. Думал, ты не одна, ждал, когда кто-нибудь ещё появится. Нет, одна, так легкомысленно одежду побросала и в воду бросилась. Но главное даже не это. Ты ведь хотела всё снять. Ты сделала такое движение мимолётное – бретельку одной рукой чуть подвинула к краю плеча и вторую руку на бедро положила и большим пальцем чуть краешек трусиков зацепила. А потом всё – прыг в ручей. У меня от этого твоего движения сердце споткнулось. Я практически пережил твоё преображение в Афродиту. Но… нет. Остаётся только мечтать.

А ведь я, наверно, что-то должна ответить. Точнее, как-то должна ответить. Я опять теряю момент. Теряю… Идём дальше. Ну, нельзя так. На это надо либо оскорбиться, либо… Дистанции уже нет, совсем. Как будто рука уже протянута. Раз не ушла, ведь всё ясно. Идём между деревьями. Ветки мешают, отодвигаем, а потом опять глаза в глаза. Ведь должно что-то быть. Момент упущен.

Смычок на струны упадет.

Валы обрушатся на скалы.

Вселенная замедлит ход.

Но нам с тобою мало. Мало.

Расписания у нас с Валерой не совпадали. Среда у меня была свободна. Лизе сказала, что поехала к подруге, чтобы не волновались, что с подругой давно не виделись, что она прилетела из другого города всего на пару дней. Скорей всего я вернусь не очень поздно. Но на всякий случай. Автобус отменят, сломается, ещё какая-нибудь случайность, мало ли, что может быть.

Если я не приеду, Юра решит, что надоел, или, что я обиделась. А я не хочу, чтобы он так думал. Если и расстанемся, то по объективным причинам. Но я сама должна приехать хотя бы один раз. Хотя бы для того, чтобы всё объяснить. Что он не может надоесть, что он удивительный человек, что не из-за этого я больше не приеду, просто такие обстоятельства, что поделать.

Старая, заросшая дорога, колеи едва угадываются. Хорошо, пока сухо. А пройдут дожди, развезёт. А ты сюда и дальше будешь ездить? Какая разница, развезёт – не развезёт. Зачем загадывать, у меня нет ответов. В первый раз он меня не встречает. Я одна на этой пустынной дороге. Может, повернуть обратно? Юре не надо ничего объяснять, он всё знает и так. Здесь, среди полей, окаймлённых лесами, на этой пустынной дороге, теряющейся в траве, под светлым осенним небом, уводящим взгляд в бесконечность, никчёмность объяснений очевидна. А увижу его и вновь себя растравлю. Но я иду вперёд. Увижу хотя бы его реакцию, неподготовленную. Что ты там увидишь, он же стальной, каменный, ничего ты не увидишь. А вот увижу. Теперь увижу. Теперь я знаю, что дверца захлопывается не мгновенно, и в глубине зрачков метнётся то, что я научилась распознавать. Не достиг Юрочка ещё высшего уровня своего йоговского владения собой. А что ты хочешь увидеть? Мечтаешь? Страсть? Что-то ещё, ещё, чему я не могу найти слова.

Свернула с дороги, медленно подбираюсь к дому по кромке леса, стараюсь и на сучья не наступать и в траву высокую не лезть, оглядываюсь, присматриваюсь – никого нет; перед крыльцом замялась – заскрипит, выдаст. На цыпочках поднялась (крыльцо скрипело нещадно), толкнула дверь. А сзади насмешливо: «Можешь не красться, треск за версту стоит, разведчика из тебя не получится». Вот и застала врасплох. Но за насмешкой почти не кроется радость. И волнение. Голос расскажет, может быть, больше, чем глаза. Скажи, скажи что-нибудь ещё, всё равно что, я хочу слушать твой срывающийся голос, потому что ты – каменный идол только когда молчишь, а голос не слушается, он выдаёт тебя, он выдаёт бешеную радость, боже, как же я счастлива, что ты мне рад.

Радость – это самая мощная стихия. Она в глазах, в руках, в голосе, в дыхании, всём теле, в воздухе, в солнце! Радость, вступившая в резонанс, неодолима. Я летела к этой точке с рождения, мы здесь, сейчас, не случайно – Вселенные соприкоснулись – это закон, прыжок через космос стал возможен, мы совпали, мы – одно, одно существо, единое, и нам невозможно распасться. Наши тела существуют как энергия, утратив вещественность, мы светимся во тьме и убиваем радиацией всё, что находится в нашем поле.

Солнце ударило прямо в глаза, выдернуло из беспамятства. «Ну и здорова же ты спать!» – «Ну, я ведь не йог». – «Я, наверно, всю жизнь энергию копил для этого дня. И ночи. Ты не уедешь сегодня, не отпущу».

Солнце сквозь листья, деревья, шумят сквозь открытую дверь, целый день валялись на спальнике, вцепившись друг в друга. Мы хоть пили? Вроде, да. Какая-то вода у Юры была. Не знала я, что мои руки могут быть такими жадными, не уступают мужским, да что там, превосходят; и жадные, и наглые, и ненасытные и бесстыдные (?) Невинные. «Мёртвые сраму не имут». Для этого мира мы умерли. А в нашем нет никого, кроме нас.

Я очнулась, уже темно было. И в темноте – белки его глаз. И снова руки, ноги, губы, единое существо, и только лихорадочный шёпот: «Господи, как же ты меня измучила»…

На следующее утро я едва встала. Поднялась по стеночке, и, держась за неё, на раскорячку, как краб, доковыляла к двери. Ноги-руки не слушаются. Всё тело трясётся мелкой дрожью. Кажется, внутренности сорвались со своих крепежей и не могут вернуться на место.