В моей жизни журналиста и режиссёра было множество интересных встреч: это и звёзды эстрады, деятели науки и культуры, сотрудники ФСБ всех рангов, учёные, директора крупных и не очень предприятий, медики и политики, представители различных религий… Букет огромный и яркий. Обо всех я делала либо сюжеты, либо передачи, либо фильмы. Однако желания написать книгу не возникало. Но вот, благодаря женитьбе сына, в мою жизнь вошёл удивительный человек – дедушка невестки – Иван Фёдорович Посашков. Первая встреча, когда мы готовили к свадьбе ролик-поздравление от старших, оставила очень сильное впечатление. Я увидела НАСТОЯЩЕГО ПОЛКОВНИКА, ветерана Великой Отечественной войны 1924 года рождения. Этот высокий, статный, в военном кителе, увешанном орденами и медалями, офицер поразил своей мудростью, чёткостью мышления, энциклопедическими и литературными знаниями и великолепным русским языком, каковой сейчас среди народонаселения встречается крайне редко.

Мы, конечно, подружились. Как и свойственно пожилым людям, Иван Фёдорович тяготел к воспоминаниям, и они были настолько яркие и для меня необычные, что решила их записывать. Каждая наша встреча включала несколько законченных эпизодов, каждый из которых аккуратно заворачивался в рассказ. Я записывала его на диктофон, на видео, строчила в блокноте. Набралось шесть часов плотной записи, и стало понятно: всё – пора! Пора эту память одного человека открыть многим, ведь о том, как он через призму своей жизни, своего видения, своих приключений проживал историю нашей страны, больше не расскажет никто! Сегодня Ивану Фёдоровичу Посашкову – 95 лет. Последние три года мы вместе работали над этой книгой, уточняя факты и события. Начиная от раскулачивания, жизни сироты, мы прошли вместе Великую Отечественную войну до Победы, отслужили в Одессе, Германии, закончили Военную академию имени Фрунзе, готовили солдат в Казани, работали в Сирии в роли военного советника, принимали должность начальника штаба дивизии в Казани и Самаре, даже школьников обучали автоделу и работали на телефонной станции и председателем садового общества. В каждом эпизоде раскрывался характер Ивана Фёдоровича – честный, бесстрашный, юморной, трудолюбивый и организованный – об этом в книге ни слова, но его поступки говорят сами за себя. Из всех медалей и орденов на парадном мундире он ценит только два боевых ордена Красной Звезды за свои личные подвиги, и об этих эпизодах мы тоже рассказали.

Очень надеемся, что книга будет интересна и школьникам, и студентам, интересующимся историей, и военным, и обычным читателям всех возрастов. Читая её, вы узнаете нюансы, о которых до сих пор нигде ничего не пишут: про истинный путь к Победе наших солдат, про формирование военных частей уже после войны, про огрехи высшего эшелона власти, про тонкости службы на Востоке и в СССР, про гражданскую жизнь бывших офицеров…

Уверена, эта книга не оставит вас равнодушными и вызовет живые эмоции. Если это произойдёт, мы с Иваном Фёдоровичем Посашковым будем счастливы – наш скромный труд нашёл своего адресата.

Светлана Кочергина

Начало

Деревня Вторая Новониколаевка Кинельского района Самарской области частенько горела. Вот и тогда, в 1928 году, когда мне, маленькому Ванюше, было всего четыре годика, случился очередной пожар. В то время мои родители – мать Мария Васильевна и отец Фёдор Львович уехали в соседнюю деревню на базар.

Пламя подобралось к дому, где жили мы, Посашковы. Родители, возвращаясь домой, увидели зарево и заторопились в деревню. Быстро ехать на телеге не получалось – мать была на сносях.

Я, испугавшись огня, решил спрятаться в амбаре, что стоял через дорогу от горящего дома, где, как мне думалось, будет безопасно.

Мать не знала, что я убежал, и рвалась в отчаянии в горящую избу, пытаясь найти ребёнка. Отец насилу её удержал. Когда, уже измождённая и без сил, она пришла в амбар и упала на солому, я дал о себе знать – сидел на жёрдочке в глубине сарая. Радости её не было предела! Она прижимала к себе сыночка, не веря своему счастью! Но от пережитого у неё начались преждевременные схватки. Меня послали за бабушкой, которой на тот момент было около 40 лет. Она запрягла лошадь и привезла роженицу к себе. Мать родила близнецов и скончалась от большой кровопотери. Куда делись дети, неизвестно. Возможно, бабка их как котят утопила. У неё своих было пятеро – мал мала меньше. Она вышла замуж в 12 лет и в 14 уже родила первенца.

Остались мы вдвоём с отцом. Дом вдовец отстроил заново добротный. Мужик он был работящий, сметливый. Имелись у нас в хозяйстве лошадь, две коровы и маслобойка. Однако братья отца, которых на деревне считали пропойцами, задумали из зависти прибрать к рукам добротную избу и хозяйство Фёдора. В 1931 году отца по их наводке раскулачили и сослали в Караганду.

Остался я совсем один. Бабка Анна Осиповна не брала внука к себе – лишний рот ей был не нужен: у самой «пятеро по лавкам». Её младший сын был старше меня всего на два года.

И порешила она избавиться от внука. Через полтора месяца после того как отца сослали, Анна Осиповна привезла меня, шестилетнего, на Куйбышевский железнодорожный вокзал. Посадила и сказала: «Сиди, пока не придёт милиционер и не заберёт тебя! Назад не возвращайся! Смотри, я тебя всё равно не пущу». Почему такой разговор состоялся? До этого она уже отправляла меня на вокзал со своим сыном. Но на следующей электричке вслед за ним я вернулся. Поэтому она приняла решение – отвезти самой.

Недолго сидел я на вокзале. Вскоре подошёл милиционер. Взял за руку и, ничего не спрашивая, отвёл в вагон-приёмник.

Накормили меня там тёплой вкусной кашей. Нас быстро набралось около 15–20 человек, как будто всех нарочно кто-то поставлял в вагон-приёмник. Милиционер построил нас парами, и мы, взявшись за руки, пошли за ним. Шли мы до детского дома № 1 на улице Оборонной. На дворе стоял 1931-й год, а мне было шесть лет с небольшим.

В детдоме вышла к нам женщина, не знаю, кто она была, – сняли с нас одежду, сожгли, одели в детдомовское и развели по палатам. В детдоме, рассчитанном на 40 человек, нас собралось за двести – теснота невозможная!

Кто-то из чиновников принял решение – развезти детей из детского дома № 1 в Куйбышеве по другим областям. Посадили нас в поезд и повезли в Пензу.

Сорок детдомовцев распределили по районам, и я попал в число тех десяти, которых направили в Каменский район. Привезли нас в клуб. Там ребят разобрали жители села Каменка. А я и ещё девочка с мальчиком попали в деревню Безруковку – колхоз имени Ленина. Привели нас в правление. Мы были хиленькие, худенькие – смотреть страшно. Меня взяли старик со старухой – им уже по 70, наверное, было. Сразу стало понятно, что они не умели обращаться с детьми, – ребёнок это чувствует. Самое страшное ждало меня впереди.

Когда мы пришли, я обошёл дом: не было ни туалета, ни бани. Непривычно для меня это всё. А после дороги помыться надо! Однако хозяева подготовились: печка натоплена, нагрета вода. В тазик с водой окунули веник. Мне велели лезть в печь – там была постлана солома. Я залез в печь, за мной задвинули тазик и сказали: «Мы заслонку закроем, а ты возьми веник и схлещи с себя грязь».

Честно признаюсь – я провоевал три года добросовестно, но нигде не испытывал такого страха, как в этой печке! Я почему-то был убеждён, что когда эти кирпичи намокнут, они упадут все! И задавят меня, и я не выберусь из этой печки! Кое-как дохлестал себя, отодвинули заслонку. Кое-как меня хозяева домыли и одели в детдомовскую одежонку – только она и была.

На другой день хозяин взял меня за руку и привёл в правление решать вопрос с одеждой. Отправили нас в сельпо, где и подобрали кое-что, и я вернулся к старикам. Прожил я у них где-то до окончания зимы. Колол дрова, носил помои, кормил свинью – в общем, по хозяйству. Без дела не давали быть ни одной минуты. В школу я так и не пошёл. Она находилась далеко, а уличной одежды у меня не было.

Отъезд в Каменку

Когда я учился в четвёртом классе, колхоз имени Ленина обеднел до того, что нам перестали давать паёк, который обязаны были давать по решению правительства. Из детей, привезённых в Каменский район, четверо умерли от голода. А мы втроём как-то удержались, может, потому, что оказались чуть покрепче. Поздней осенью, когда уже начались заморозки и выпал снежок, моя хозяйка говорит: «Колхоз на тебя ничего не даёт, а мне кормить тебя нечем. Иди в правление и проси, чтобы вам хоть что-то дали!»

Когда мы пришли в правление, председатель колхоза нас просто выставил. Мы сидели на крылечке втроём и плакали. Мимо проходил какой-то мужчина и спросил:

– Что вы плачете?

– Мы детдомовцы, а колхоз перестал нас кормить, и хозяева перестали кормить. Вот сидим, раздетые, разутые, босые, мёрзнем тут – никому мы не нужны.

– Что же вы, совсем неразумные?! Видите – висит телефон на стене. Сними трубку и скажи: дайте мне районо – и всё расскажи про себя и больше ничего не делай.

Я встал, подошёл к этому телефону, всё сделал, как этот мужчина сказал. Взял трубку, там загудело, ответила женщина. Я рассказал ей что и как, про наше положение. Она сказала – сидите в правлении колхоза и никуда не уходите, за вами сейчас приедет человек.

И действительно, прошло часа три, не больше, в эту бедную Безруковку за нами из Каменки приехал мужчина – высокий, стройный, подтянутый, в кожаной тужурке, подпоясанной ремнём с кобурой. Мы через дверь слышали, как он разговаривал с председателем колхоза. Мужик в кожанке так ругался, что я за всю жизнь не припомню подобной отборной матерщины.

После этого разговора вышел из двери председатель, потный, красный весь, и говорит нам: пошли за мной! Привёл нас в сельмаг, и там, какая одежонка была, на нас напялили. Рубахи, штаны, пальтишки какие-то. К этому времени подъехала повозка. На ней лежала солома и тулупы, поверх постланные. Прямо около магазина нас посадили в эти сани и по первому снегу повезли в Каменку. Мужчина с кобурой ехал верхом рядом на коне.

Когда мы приехали в Каменку, нас в семьях уже ждали. Меня поселили к молодым: муж, жена, и маленький ребёночек у них был. Мне этот хозяин сказал:

– Ну, что… Давай, будешь мне как сын. Я буду тебя кормить-поить, а ты будешь мне помогать по хозяйству. И в школу будешь ходить.

Очень приятный молодой мужчина был, толковый, знающий. Он меня научил, как ухаживать за кроликами. А я с его маленьким ребёночком играл.

Жилось мне здесь хорошо, и всё нормально было до поры до времени.

Пряники

Где-то к концу четвёртого класса шёл я из школы. Встретили меня два пацана, старше меня, лет по 12–13. Спросили:

– Хочешь пряников досыта?

– Конечно хочу.

– Видишь вон те ворота?

– Вижу.

– Пролезешь под ворота и сбросишь крючок.

– И всё?

– И всё.

Я подлез под ворота, сбросил крючок и ушёл. Они меня через 30 минут нашли.

– На вот свой кулёк с пряниками!

Я обрадовался до смерти. На второй день иду, вижу, стоят мужики, и мальчишка у них в середине, такой как я. И они его бьют чем попало – и кулаками, и пинками. Оказывается, те пацаны уговорили другого мальчишку, чтобы он сбросил крючок. А мужики караулили. И как поймали, забили они того до смерти… С тех пор дал себе клятву – к чужому я и близко не подойду! Это был магазин – пацаны обворовали магазин. Мне повезло, что не я! Я опоздал. На месте этого мальчика мог быть я! Даже когда было очень голодно, мы залезали вверх на тополя, ловили грача, сворачивали ему башку, варили его и ели… Мясо съедобное, но горькое. А магазин я стороной обходил.

Балалайка

В пятом классе я вспомнил про отца и родственников, которые его и раскулачили. Собрались братья и сёстры матери и отца и сдали его, а имущество забрали себе, поделили… Позже узнал, что пропили всё через несколько дней: лошадей, маслобойку… Всё подчистую пропили.

Я написал письмо дяде, который жил в доме раскулаченного брата – моего отца. Получив ответ, пошёл в районо. А тогда было правило: если кто из родственников откликался, воспитанника отпускали. Мне сказали: забирай своё имущество и езжай. А имущества у меня было: простынка, подушка с наволочкой да байковое одеяло и матрас. Вот и всё моё имущество… Но я его лишился, как только приехал к своему дяде.

С какой радостью, с каким восторгом я ехал в деревню, в родной дом! Приехал, а дом в свинарник превратили. Тётка была такая неряха! Такого я больше нигде в жизни не видел! Мой матрас, подушку и одеяло поросята разодрали на куски, и мне пришлось спать на голом полу…

Я понимал, что моё дело не очень… Узнав адрес, написал отцу, что живу у дяди Вани, пришли мне денег на дорогу! Отец быстро откликнулся, и я через недели полторы получил извещение на получение денег. Сообщил дяде, что отец прислал мне денег на дорогу. Дядя Ваня сказал: хорошо, я поеду получу… Его не было три дня. Все мои деньги он пропил. Я понял, что моё дело – совсем дрянь…

Вот тут и вспомнил про мою бабушку, что отвела меня на вокзал, да поехал к ней. А бабушка тогда жила в Самаре на улице Победы, дом 94 со старшей дочерью Шурой, что работала на Буферном заводе и была хозяйкой квартиры. Но бабка, не признав меня, – я-то уже вырос, отправила меня к дочери со словами: «Мало ли вас тут болтается по свету, и каждый называет себя внуком. Если Шурка тебя признает, приведёт ко мне, то и я тебя признаю, что ты мой внук».

Это был 1936-й год. И тётка жила в первом доме, что построил Буферный завод, потом 9-й ГПЗ. На этом заводе работали все бабушкины дети – два сына и три дочери.

Я пошёл на завод, нашёл тетю Шуру. Она разрешила пожить у себя. Пока болтался, школу запустил. Посадили меня в пятый класс, но учился я отвратительно. Зато у меня была страсть к музыке, и я попросил тётку купить мне балалайку – она стоила тогда три рубля. Тётя Шура поставила условие – будешь учиться на пятёрки, куплю тебе балалайку.

Был принцип интересный в школе: кто учился хорошо – сидел на первой парте, кто плохо – на последней. Я, естественно, сидел на последней. Однако за 45 дней уже писал диктанты лучше всех в классе, задачи решал быстрее, чем девочка на первой парте. В результате четверть закончил на одни пятёрки! Вся школа приходила смотреть, что это за феномен – парень за полтора месяца из двоечника превратился в пятёрочника! И я с радостью признаю, что до конца дней своих учился на одни пятёрки! Не знаю, что послужило большим стимулом – отличница, чистенькая такая девочка, что сидела на первой парте и так красиво писала, или балалайка… Но балалайку тётка мне купила!

После пятого класса я уже сам мог мастерить и смастерил себе пистолет. Почему? Я постоянно чувствовал своё одиночество, свою беззащитность. Со мной дрались все подряд, а заступиться за меня было некому – ни отца, ни матери. И я принял решение, что единственным моим защитником будет оружие, которое сам себе сделаю. И начал мастерить пистолеты. Сначала в патроне выпиливал отверстие для спички, набивал его порохом, которым служила сера от спичек, – получалась готовая граната. А потом я научился делать и настоящий наган.

Вот он – я!

Пока шла эта передряга в Самаре, отец снова прислал деньги. Тётка купила мне билет до Караганды, и я уехал. Интересная встреча с отцом случилась – он же меня не помнил… Времени столько прошло. Это уже был 1937-й год!

На станцию приехал и сел в уголке. Тихонько наблюдал, как отец меня ищет и узнать не может. Потом уже подошёл к нему и говорю: «Хватит, батя, ходить. Вот он – я!» Естественно, его радости не было предела!

Поехали мы с ним. А у него уже была своя семья: пятеро детей он нарожал. Самый маленький только родился, когда я приехал. Ну и пришлось мне опять нянчить детей да хозяйством заниматься…

У меня была справка о том, что я из детдома. А к детдомовским относились по-особому. По тем временам между русскими и казахами вражда шла, особенно между пацанами – дрались насмерть. Мы и казахи жили в разных посёлках, но постоянно дрались. И когда они встречали меня одного, то потешались, как могли…

Отец у меня по специальности был кузнец. И я, когда приехал, в первые же зимние каникулы пошёл к нему работать. С детства меня тянуло к металлу. Я быстренько себе смастерил и наган, и гранату – всё у меня было своё, и всё это я изготовил, работая у отца в инструментальном цехе при шахте.

И когда казахские пацаны из соседней деревни опять меня после школы встретили, я им говорю: отойдите или я взорву гранату. Они смеются: «Ха-ха-ха, какая граната!» Тогда я её поджёг и кинул! Она взорвалась на маленькие кусочки. Не знаю, попало в кого или нет, но страху на них нагнал!

Наутро я прихожу в школу. А директор был казах – крепкий, здоровый такой мужик. Подошёл ко мне – и давай трясти: «Ну, сукин сын, если бы ты не был из детдома, я бы выкинул тебя из школы в полпинка!»

И надо же такому случиться, что, когда я заканчивал школу – 7-й класс, он лично вручал мне балалайку как отличнику! И когда вручал, сказал: «Хоть ты и сукин сын, но ученик хороший, и мне жалко, что ты из школы уходишь!»

Выстрел

Отец мой был человеком хватким и, несмотря на то что его раскулачили и сослали в Караганду, сумел и там в скором времени встать на ноги. Будучи кузнецом, снабжал округу всякой хозяйственной утварью, даже детские кроватки и санки ковал, за что его очень ценили. Так он и выживал в Караганде с большим семейством в 1938 году. В 14 лет я стал его подручным и как мог помогал в работе.

Не знаю почему, но мне очень хотелось сделать наган. Никаких чертежей я в глаза не видел, но тем не менее представлял, как смастерить оружие. В голове была чёткая схема. И потихоньку, пока батя не видел, я ковал и выпиливал нужные детали. Постепенно самопал собирался в добротное маленькое оружие, которое ладно помещалось в моей подростковой, но уже огрубевшей от тяжёлого труда, ладони.

Однажды отец решил, что наша семья уже может позволить себе глинобитный дом. Вместе с ним мешали навоз, сушили на палящем солнце и нарезали на блоки. Справились мы с задачей споро. И вот уже белёная известью мазанка красовалась в нашем дворе. Недалеко от дома, как и положено, поставили новый деревянный нужник. Завершая этот важный строительный объект, я решил на его двери нарисовать мишень, в центре поставив жирную точку.

Дождавшись, когда домашние уйдут по делам, мы с пацанами достали моё сокровище. Уважительно взвесив в каждой детской руке, самопал вернули хозяину. Решили, пользуясь отсутствием всех, его испытать. Сера мною уже была запасена, и я от души забил её в ствол. Вроде меня и стрелять-то никто не учил, но метился я, как мне казалось, по всем правилам. Вот мушка встретилась с жирным пятном на нужнике, и я нажал курок! Выстрел! Грохот! Дым!

Не успели мы с мальчишками рвануть к нужнику – посмотреть, куда же я попал, как его дверь распахнулась и оттуда вывалилась обезумевшая от страха старуха соседка! Мой «ядрёный» заряд пронёсся в пяти сантиметрах от её седой головы, прошил заднюю стену туалета и успокоился в заборе!

Дав стрекача, мы поняли, что старуха жива, так как её проклятия ещё долго эхом бежали впереди нас.

Поздно вечером я осторожно пробрался домой, пытаясь незаметно прошмыгнуть мимо отца, но не тут-то было! Хваткой кузнеца он пригвоздил меня к месту.

– Ты вот что, сынок, прежде чем стрелять, убедись сначала, что в нужнике никого нету!

Я радостно закивал, не ожидая от отца подобной мягкости. Оказывается, весь его гнев достался старухе соседке. Так одним выстрелом я отучил её шастать по чужим туалетам раз и навсегда!

Техникум

Я понимал, что больше не смогу жить у отца. Мачеха ко мне относилась как всякая мачеха – постольку-поскольку, внимания никакого не уделяла. И жилось как будто в детдоме – без особой заботы и тепла. В моём закутке еле помещались кровать и столик, за которым делал уроки. Мачеху выводило из себя, что я учился на пятёрки, а её дети на двойки и тройки. И она никак не могла понять – почему так, в чём причина?

Осознав, что дальше оставаться в семье отца нельзя, я начал искать пути – куда же идти дальше? И тут случайно попалась газета с объявлением: Алма-атинский электротехникум связи осуществляет приём учащихся, окончивших седьмой класс. И дальше было приписано, что если ученик окончил седьмой класс на пятёрки, то принимается без экзаменов, ему предоставляется общежитие и стипендия – 65 рублей! Этого вполне хватало для безбедной жизни и учёбы в техникуме.

Не спрашивая отца, сам написал заявление в техникум и к концу лета получил приглашение – прибыть в это учебное заведение, так как меня уже зачислили студентом. Мне выслали билет по почте. Получив его, я собрал свои нехитрые пожитки в сундучок (20 30 сантиметров), который сам же и смастерил, и пошёл в цех. Возвращаясь с отцом после работы, наконец-то решился заговорить с ним.

– Пап, я уезжаю…

– Куда?

– В Алма-Ату в техникум связи.

– А чего же ты мне ничего не говорил?

– Да я знаю, что ты был бы против! Поэтому и молчал. Я уезжаю сегодня, точнее сейчас!

Не заходя домой, попрощался с отцом, обнял, поцеловал его и отправился на вокзал.

Четвёрка

В техникуме я получал стипендию, так как учился на отлично. Жил в общежитии. И всё бы хорошо, да на втором курсе на экзамене по физике получил 4.

Пришёл к завучу и сказал, что меня стипендии лишили из-за четвёрки. А тот ответил:

– Я не могу изменить приказ. Но если ты уверен, что знаешь физику на пятёрку, давай устроим пересдачу с несколькими преподавателями.

Буквально через неделю собрались учителя во главе с нашим физиком Александром Александровичем Соколовым экзаменовать меня повторно. Пришёл и завуч. Другие преподаватели задавали мне вопросы, и я на все достойно отвечал. Завуч обратился к Соколову.

– Ну что, вы довольны ответом Посашкова?

– Да, я знаю, что он отличный ученик, но не поставил пятёрку только из-за его строптивости.

– В чём же она заключалась?

– Когда он отвечал, я разговаривал с другой студенткой…

А эта студентка – старше нас всех, ей уже исполнилось 16 лет, девка красивая, и было видно, что Соколов как-то очень лично заинтересован в разговоре. Вот я закончил отвечать, а мой ответ длился минут пятнадцать: доказательство теоремы с графиками и формулами на доске. И мне понятно, что меня не слушали. А когда учитель наконец-то повернулся и сказал: «Ну-ка, повтори!» – я ответил, что повторять не буду! Тогда Соколов взял зачётную книжку и написал: «Хорошо»…

А с одной четвёркой стипендию уже не давали! И никого не интересовало, на что я буду жить!

Я продолжал учиться и подрабатывать где попало. И как-то подхватил малярию. А лечение тогда было только одно – хиной, и давали её в неограниченном количестве. В результате я получил острую мозжечковую интоксикацию: очень серьёзно заболел. Дошёл до медсанчасти и упал. Еле откачали. Больше трёх месяцев пролежал в больнице. Понятно, что учёбу запустил – выжить бы…

Тем временем началась война.

Пехотное училище

Однажды на дверях столовой, где я подрабатывал, увидел объявление: «Граждане 1924 года рождения и старше должны явиться в военкомат по месту жительства». Собрал я вещмешок – кружку, ложку, зубную щётку, продовольствия на одни сутки. Предупредил коменданта общежития и ушёл в военкомат.

Шёл август 1942 года. Нас направили в ашхабадское пехотное училище. Таких как я «мирных» оказалось всего двое на тысячу человек, которые уже воевали на передовой. С 23 августа начались занятия. Преподавали нам офицеры, побывавшие на фронте. Однако опыта у них имелось маловато, так как они попадали в учебку, получив ранение после первого боя. А те, кто воевал в 1918-м, тоже не могли толком ничему научить, поскольку война была другая совсем! Позже стали приезжать уже более опытные преподаватели.

К концу декабря 1942 года, когда дела на фронте сильно осложнились, все курсанты были одеты в солдатскую форму и готовились к отправке в Сталинград. Одели, обули, дали обмундирование и стали готовить к погрузке в эшелоны. Однако отправка задерживалась, и солдаты (в Ашхабаде стояла жара) валенки, ушанки попросту попропивали. Через две или три недели пришёл другой приказ Сталина – отличников и командиров-сержантов оставить в училище и доучивать до офицеров. Нас из 1 000 осталось 200, а большинство отправили солдатами на фронт под Сталинград. В марте оставшимся в училище присвоили звание офицеров и тоже отправили на фронт.

Но случился такой казус. Те, кто закончил училище, но не воевал, выходили со званием «младший лейтенант». Я воевал, был ранен, лечился, опять вернулся на фронт – по-прежнему в звании младшего лейтенанта. Лишь много позже выяснилось, что звание «лейтенант» мне присвоили ещё в училище как отличнику боевой и политической подготовки, но ни я об этом не знал, ни мои командиры.

1 2 >

На страницу:

Перейти

1 из 2