Халва

И прочитал он им историю о могучем орле Гаруде, обманувшем коварных змей. Спок не соврал, никто из детей не слышал раньше эту сказку. Когда он закончил, в обеих «спальнях» царила тишина. Не давая возможности своим подопечным опомниться, Спок пожелал им спокойной ночи и прикрутил фитиль лампы.

Видно он перебил себе сон, потому что долго ворочался на скрипучей кровати. А когда пришла спасительная дремота, предвестник сна, зашевелился осколок, отдаваясь глухой болью в правой части груди. Мучительно хотелось курить, но курить было нельзя, и Спок терпеливо лежал и ждал, когда успокоится боль. Боль долго не стихала, но Спок лежал, не двигаясь, и вскоре после того как часы пробили два, он уснул.

На следующий день дети проснулись рано. Умылись, оделись, позавтракали и стали ждать, что им предложит Спок. А он уже был к этому готов. Он понял, что всегда нужно быть готовым предложить им что-то, тогда все будет тип-топ.

– Я подумал, – сказал Спок, – что несправедливо, когда один человек делает сразу две работы.

Дети согласились, что это несправедливо.

– Тогда освободим Рогедду от обязанностей уборщицы, хватит с нее и повара. Сможем мы сами убирать свою игровую комнату, столовую и спальню?

Все загалдели, что смогут. Опять разделились на две вчерашние бригады. Бригада Кленки осталась убирать, а остальные пошли со Споком во двор. Здесь он предложил им восстановить песочницу. Битый час искали подходящую доску, да так и не нашли. Потом пришла бригада Кленки, и кто-то из ребят вспомнил, что видел в столовой доску, возможно, она подойдет. Пошли в столовую, и там за дверью действительно была доска и как раз такая, какая им была нужна.

Возились с песочницей до самого обеда, а потом до вечера искали песок, правда, безрезультатно, но Споку важно было тянуть время. А вечером опять была палата, но на этот раз все уже знали что будет, и с нетерпением ждали, когда он достанет книгу. В тот вечер они слушали, как Гаруда проник в пещеру к ледяному королю и победил его.

– А можно картинки посмотреть? – вскочила с кровати Рина, когда Спок закончил.

– Быстро ляг, – рассердился он, но, заметив, что лицо у девочки скривилось, готовое заплакать, пояснил: – Я очень боюсь, что кто-то из вас заболеет, цементный пол холодный. А картинок здесь нет.

– Совсем нет? – удивился Артур.

– Совсем, это книга для старших детей.

– А посмотреть ее можно? – спросила Лиина, самая старшая из девочек.

Спок задумался.

– Я могу дать посмотреть кому-то, – наконец сказал он, и закашлялся, – но не всем. А если я не дам кому-то, то остальным станет обидно. Лучше уж я никому ее не дам.

– А почему нельзя всем? – тихо поинтересовался Кленка.

– Потому что тогда от книги может ничего не остаться, она и так ветхая.

– Не рвать же мы ее будем, – фыркнул мальчишка.

Но тут села та длинноногая девочка с хвостом, Спок уже знал, что у нее красивое имя – Альтира, – и возмущенно сказала, что это правильно, что некоторым людям ничего давать в руки нельзя, разве что бревно или молоток. Что они берут чужие игрушки, а потом их ломают, да, ломают! Кленка побледнел, потом покраснел, но сказал, что некоторые люди жутко злопамятны, но он, Кленка… что именно хотел сказать мальчишка, никто не узнал, потому что Спок остановил спор и сказал, что время спать, иначе он прекратит дальнейшие чтения. Что же касается книги, то лучше никому ее не давать, потому что книга у них всего одна, и вдруг с ней что-то случится. Он даже будет прятать ее в шкафчик и запирать на ключ. Все согласились, что так будет лучше.

– А про Гаруду еще есть сказки? – зевая, спросила Рина.

– Не знаю, – признался Спок.

– А вы оглавленье посмотрите, – посоветовал Артур.

– А оглавленья-то у нее как раз и нет, – признался Спок. – Потерялось.

Это еще больше убедило детей в том, что нужно беречь книгу.

Так у них сложился режим. Днем они убирали комнату, чинили площадку, играли, а вечером читали. Долго не было сказок про Гаруду, а были про гномов Вика и Труся. Правда те, кто читал эти сказки раньше, говорили, что они помнили их немного не такими, но Спок говорил, что так бывает, что разные народы сохранили одни и те же сказки, внося свои изменения. Потом наступила осень, пошли дожди, и во дворе уже не работали. Тут уж приходилось читать по три, четыре сказки в день. К большой радости ребят, снова появились сказки про их долгожданного Гаруду. Могучий орел так полюбился всем, что они даже стали играть в Гаруду, проигрывая сказки и добавляя от себя. Лучше всех Гаруда получался у Кленки, было в мальчишке что-то задорное, боевое, как в знаменитом орле.

А потом Спок заболел. Это случилось в первый день зимы, хотя зимой еще и не пахло, и хорошо, что не пахло, дров было мало. Дети утром встали, а Спока нигде не было. Они пошли его искать, а Рогедда, утирая слезы, сказала, что у него зашевелился осколок, и ночью его забрали в госпиталь.

Вечером к ним пришел директор, так как замены воспитателю не нашли.

– А Спок выживет? – стали спрашивать директора дети.

– Надеюсь, – ответил он.

– А какая обстановка на фронте?

Директор понял, что нужно возвращать группу в прежнее русло.

– А чем вы занимались здесь со Споком? – спросил он.

Галдеж прекратился.

– В последнее время мы больше читали, – сообщила Рина. – Почитайте нам про Гаруду, книжка в ящике.

Директор полез в ящик за книжкой, а дети с готовностью улеглись в койки. Директор достал книгу, раскрыл ее, да так и застыл. «Контийско-Аквианийский словарь» было написано на обложке.

– Эта книга? – недоверчиво спросил мужчина.

– Эта, эта, – подтвердили ему, – другой у нас нет. – Читайте.

– Видите ли, – замялся директор, находясь в сильном затруднении.

– Оглавления нет, мы знаем, – сообщил ему Кленка, – но первые две истории про Гаруду, потом про гномов, а потом снова про Гаруду.

– А других книг у вас нет? – попытался выкрутиться директор.

– Нет, все увезли.

Директор понял, в каком положении очутился Спок, не имея ни единой детской книги.

– Что же вы не читаете? – обеспокоенно спросила Альтира.

– Видите ли, – смущенно сказал директор, лихорадочно ища путь к спасению. – Видите ли, книжка на староконтийском, я не могу ее прочесть.

– Вот чего Спок ее так берег, – понимающе сказал Кленка. – Ей тыщу лет, наверное.

– Что же делать? – плаксиво спросила Рина, – я хочу про Гаруду.

И тихонько стала всхлипывать, утирая глаза ладошками.

Влип, понял директор.

– Да не хнычь ты, – строго сказал Кленка, – я расскажу тебе про Гаруду.

– А откуда ты знаешь, ты что, дальше читал? – удивились ребята.

– Нет, но то, что Спок читал, я помню.

И всю зиму каждый вечер в палате звучала сказка о могучем орле. Директор сначала слушал вместе со всеми, а потом стал потихоньку переписывать себе в тетрадь, на всякий случай. Всего получилось тридцать две истории (ужас, подумал директор и, главное, когда он успел столько придумать!) Цепка детская память, ничего не упустили ребята, хотя нельзя было не заметить, что в изложении Кленки Гаруда получается немного другой, чем в изложении Артура, или Альтиры. У Кленки он был, в первую очередь, храбрый, у Артура умный, у Альтиры добрый. Каждый хотел добавить любимому орлу что-то свое, главное. Но ведь Спок говорил, что так и должно быть. Что народы сохранили сказки, внося свои изменения…

Передача

В семье Смирновых имел место небольшой скандал.

– Такая удача раз в год выпадает, – всхлипывала Даша.

– Да помоги ты ребенку, – в десятый раз повторяла Вера.

– Что я вам, Господь Бог? – удивлялся Дмитрий Сергеевич.

– А я не верю, что у тебя нет знакомых в этой среде, – многозначительно сказала жена, и Дмитрий Сергеевич понял, что она уже вспомнила. Тогда он вздохнул, почесал затылок и сказал:

– Можно, конечно, Борю попросить.

– Вспомнил! Конечно, Борю, – фыркнула Вера.

– Ой, папочка, – захлопала руками Даша, – а кто он?

– Администратор или… нет, кажется, администратор в Русском театре. Русский и Оперный – не одно и то же, но они там все друг друга знают. Но поймите, – простонал он секунду спустя, – мне обращаться к Боре – это ножом по сердцу!

– Почему? – удивилась дочь.

– Потому что когда-то мы дружили, а теперь почти не общаемся. Причем это я прервал отношения! У него в мае был день Рожденья, я даже не поздравил.

– Поздравь сейчас, – хладнокровно сказала Вера.

– В августе!?

– Папа, но в нашем театре такой скудный репертуар, я четыре раза на «Жизель» ходила. А тут питерская труппа, «Щелкунчик»…

Даша шмыгнула носом, жена сдвинула брови, и Дмитрий Сергеевич понял, что разговор может уйти в опасное русло.

– Хорошо, – вздохнул он, – я позвоню Боре, но ничего не обещаю.

Но все получилось легко и просто. Одноклассник узнал его и обрадовался, а к просьбе отнесся с пониманием.

– Видишь ли, Даша у меня театрал, – смущенно сказал Дмитрий Сергеевич, – а тут такой аншлаг, билетов нет.

– Старик, такой дочкой гордиться нужно, – зарокотала трубка Бориным басом, – моя только электронную музыку слушает, да еще так, чтобы стены вместе с моими нервами вибрировали. Ладно, я сейчас узнаю что да как, и позвоню тебе, телефон не изменился?

– Нет, нет.

– Ну все, жди.

Он позвонил через полчаса.

– Старик, я все уладил, – Боря был явно доволен собой. – Там всем приезжие заправляют, даже билетеров своих поставили. Но рабочие наши, и командует ими наш помреж, Костя, мой друг. Сегодня я его увижу, он мне даст билет без места. Твоя зайдет ко мне, и дело в шляпе.

– Спасибо, Боря, – обрадовался Дмитрий Сергеевич, – выручил.

– О чем речь. Только вот еще, – голос Бори стал озабоченным, – я Косте бутылку коньяка обещал, сделаешь? Коньяк может быть не супер, но и не «Десна».

– Конечно, конечно, – замахал трубке рукой Дмитрий Сергеевич.

– Пускай твоя найдет Костю и передаст.

– Не беспокойся, все сделаю.

Женщины восприняли новость восторженно.

– А ты ломал руки, – укоризненно сказала Вера. – Человек все понимает.

– Папа, ты чудо, – хлопала руками Даша. – Даже если придется стоять, я все равно буду рада.

– Ну и чудесно, – потер руками Дмитрий Сергеевич. – Коньяк я армянский куплю, Костя будет рад.

– Папа, а я найду его? – озабоченно спросила дочь.

– Костя, помощник режиссера, – недовольно сказала Вера, – почему ты его не найдешь. Бутылку в кулек, кулек Косте. И не думай, что такие вещи мы за тебя будем делать.

Дочь робко взглянула на отца, но Вера отрезала:

– Любишь кататься, люби и саночки возить. И нечего смущаться, ты не взятку несешь!

Был следующий день, был вечер, было представление. Даша вернулась, переполненная впечатлениями.

– Мамочка, я действительно простояла весь первый акт! Места свободного не было. Потом уже сердобольная бабушка-билетер сжалилась, принесла мне стул.

– Но понравилось? – улыбнулся Дмитрий Сергеевич.

– Больше чем, – Даша мечтательно подняла руки к потолку и крутнулась на одной ноге.

На следующий вечер в квартире у Смирновых зазвонил телефон.

– Тебя, – позвала мужа Вера.

Дмитрий Сергеевич подошел.

– Да?

– Старик, почему ты меня подводишь? – обиженно пробасил Боря.

– Где? – испугался Дмитрий Сергеевич.

– Коньяк!

– Коньяк? Какой коньяк?

– Как какой, Косте! Человек со мной не разговаривает, я теряюсь в догадках, еле выяснил.

– Но все вроде было нормально, мы его в кулек и Даше…

– Помню, твоя с кульком была. Так что, она его с друзьями оприходовала?

– Нет, что ты. Слушай, Боря, я занесу тебе бутылку завтра, хорошо?

– Давай, старик, ко мне домой, вечером, после семи?

– Могу.

– Заодно и пива выпьем, у меня есть мировое пиво!

– Хорошо, пока.

– Давай, старик.

Повесив трубку, Дмитрий Сергеевич несколько секунд думал, а потом позвал дочь:

– Даша.

– Что, папа?

– Подойди сюда.

Она подошла.

– Ты отдала бутылку Косте? – строго спросил Дмитрий Сергеевич.

– Отдала, – удивленно ответила дочь.

– Точно?

– Точно.

– Что случилось? – спросила из дальней комнаты Вера.

– Ничего, – отмахнулся Дмитрий Сергеевич и понизил голос: – Как он выглядит?

– Кто?

– Костя!

– Я не знаю, – так же тихо ответила дочь.

– Как это не знаю!? – шепотом сердился Дмитрий Сергеевич.

– Вот так! Я его не видела! Понимаешь, я пошла за кулисы, а там много народа, все на меня косятся. Я поймала монтера и попросила передать кулек Косте, помощнику режиссера.

– Монтера?

– Да, монтера. Он же должен его знать.

– Да, монтер должен, – убитым голосом сказал Дмитрий Сергеевич, – иди.

Дочь, недоумевая, удалилась, а Дмитрий Сергеевич прислонился к косяку и стал думать, как же тяжело придется детям в этой сложной жизни…

Память

– Вот он, вот он, – прошептал Лешка и толкнул рыжую Нинку в бок.

Из соседнего подъезда вышел старик в коричневом пиджаке и шляпе.

– Вижу, – прошептала девочка и испуганно посмотрела на него. – А ты и вправду это сделаешь?

– А то, – уверенно сказал мальчишка и тряхнул длинными, выгоревшими на жарком солнце вихрами. – Я вчера Бегемотихе в дверь позвонил и убежал. А тут он идет, и сказал Бегемотихе, что я пробегал, ну не я, а мальчишка светлый. А она сразу догадалась, что это я.

– Лешка, да он же не нарочно, он старый уже, ничего не понимает.

– Пускай не выпускают на улицу, раз с мозгами туго.

– Ну, все равно…

– Ты что, боишься?

– Я!? – Нинка гордо подняла и без того вздернутый носик, усыпанный веснушками. – А что мне, что-то особенное делать нужно? Это же легкотня!

– Тогда пошли.

Предмет их жаркого спора тем временем шаркающей походкой пересек двор и остановился у лужи на дороге. Эта лужа была местной достопримечательностью. Даже в самую жаркую погоду она не высыхала, лишь сжималась в размерах. Зато во время дождя, о, во время дождя лужа разливалась по дороге Черным морем. Не раз и не десять мамы и отцы оттаскивали своих отпрысков от лужи за вихры, но искоренить зло не могли. Чада продолжали бродить по колено в воде, пускать корабли всевозможных конструкций, промокая до простуд и воспалений.

Старик всегда останавливался у лужи, смотрел в ее муть защитно-зеленого цвета. В такие минуты на губах его мелькала улыбка. Впрочем, старик часто улыбался к месту и не к месту. Хотя что значит понятие «к месту» для человека, который уже много лет жил в своем мире?

Павел Афанасьевич страдал тяжелой формой склероза, забывал элементарнейшие вещи.

– Папа, ну переезжай к нам, – не раз говорила Юля, единственная дочь. – Ты же однажды насыплешь себе стирального порошка в суп и отравишься.

– Будет лучше, если я насыплю порошок в суп тебе? – возражал старик и улыбался: – Не волнуйся, дочка, я и так зажился на свете, какая мне разница, как это случится?

– Но мне-то не все равно!? – со слезами возражала дочь. – Мне перед соседями стыдно, шушукаются, почему я тебя не заберу.

– Я им объясню, – склонял голову Павел Афанасьевич, – если не забуду.

– Папа, да разве в них дело? Миша вон тоже…

– Юля, – мягко останавливал ее отец, – мне так хочется. У меня так мало радости осталось в жизни. Не отнимай хоть эти стены и мои прогулки.

– Ты же забываешь, как тебя зовут, и где ты живешь!

– Зато я помню, что в правом кармане пиджака лежит бумажка, где ты все подробно написала.

Споры оканчивались ничем, старик упорно стоял на своем, дочь сдавалась.

Гулять старик действительно любил. Плохая ли погода, хорошая ли, выходил на улицу. Не сидел на скамеечке, как прочие почтенные бабушки и дедушки, шел бродить по городу. Иногда возвращался сам, иногда его приводили за руку незнакомые люди, чаще в милицейской форме. Вот и сегодня старик вышел на прогулку, не подозревая, что против него уже составлен заговор. Да и откуда ему было знать, если вчерашнее событие полностью стерлось из памяти?

Подняв, наконец, глаза от мутной поверхности, старик хотел идти дальше, как вдруг заметил, что перед ним стоит девочка в синем платье и босоножках.

– Извините, – вежливо спросила она, – а как вас зовут?

– Зачем тебе? – удивился старик.

– Я жду одного человека, но в лицо его не знаю.

Павел Афанасьевич хотел ответить, но память, как обычно, спала. Тогда он полез в карман, достал бумажку, протянул девочке, потому что видел плохо. Нина развернула, прочитала: Павел Афанасьевич Гостьев. – Нет, мне нужны не вы, – вздохнула девочка. Павел Афанасьевич улыбнулся и не заметил, как сзади в его карман скользнула детская рука со сложенной бумажкой, точь-в-точь такой, которую он отдал.

– Пошли, Нинка, – крикнул Лешка, а это был он, появляясь из-за коричневого пиджака.

– До свидания! – крикнула девочка и побежала прочь.

– Да, да, – улыбнулся старик, глядя, как мелькают две пары ног, обутых в сандалии. Потом испуганно сунул руку в карман и тут же успокоился – бумажка была на месте.

Идя по улице, старик улыбался, вспоминая встретившихся ему детей. Они напомнили ему весну, что была кто знает сколько лет назад, луг, залитый солнцем, мальчишку и девчонку, бегущих по лугу и захлебывающихся смехом. Чему они так радовались? Кто же скажет… Яркому весеннему солнышку, ласковому доброму ветерку, мягкой зеленой траве, детству. Глаза Нади искрились, как две яркие звездочки, и Паша, холодея от страха, протянул ей свою руку. Надя без тени смущения подала свою, и дальше они бежали, держась за руки, а вслед им летело счастье…

Павел Афанасьевич остановился, солнце коснулось нижним краем шестнадцатиэтажки на западном конце города – время возвращаться. Он попробовал узнать, где находится, но местность вокруг была незнакома. Такое положение вещей стало привычным, Павел Афанасьевич стал осматриваться и, заметив женщину с хозяйственной сумкой, остановил ее.

– Помогите, пожалуйста, – попросил он, доставая из кармана бумажку.

Женщина не без опаски прочитала:

– Иванов Иван Иванович, Пятницкая, тридцать два, квартира два, потеря памяти, отведите домой.

Странно, но сегодня собственные имя и фамилия не вызвали никаких проблесков памяти у Павла Афанасьевича. Видно, память впала в зимнюю спячку, мысленно вздохнул он и улыбнулся женщине просящей улыбкой.

– Я до Весеннего сквера могу вас довести, Пятницкая к нему выходит, – нерешительно сказала женщина.

– А я помогу вам донести сумку, – предложил Павел Афанасьевич.

– Не надо, – не обидно отказалась она. – Там стекло, если нечаянно разобьете, я на вас обижусь, а так – сама разбила, сама себя и буду ругать.

Они рассмеялись и пошли по улице.

Ее звали Анна. Говорили о пустяках. О детях, внуках, ценах, невеселом времени.

– Ну вот и сквер, – сказала Анна, ставя на асфальт сумку. – Пройдете его и направо Пятницкая. К сожалению, не могу провести дальше, внучку из садика нужно забирать.

– Дойду, – засмеялся он. – А если что, спрошу людей, – и потрогал в кармане бумажку, которая была его верным проводником.

Женщина некоторое время смотрела, как мужчина в коричневом пиджаке растворяется между деревьями сквера, потом вздохнула, взяла сумку и стала переходить дорогу.

Павел Афанасьевич некоторое время шел по асфальтовой дорожке, потом залюбовался красавцем дубом, росшим в окружении елей, а потом… с удивлением обнаружил, что он стоит в безлюдном месте, вокруг только деревья. Под ногами хрустели сухие листья, видимо, этот звук и вернул его к реальности. Что ж это я, забеспокоился Павел Афанасьевич, пытаясь определить, откуда пришел. Но он окончательно потерял направление. Оставалось искать прохожего.

Вокруг не было ни души, но присмотревшись, старик заметил за деревьями силуэт какого-то строения и забор. Когда Павел Афанасьевич приблизился, справа послышалось грозное рычание, потом лязг цепи и лай. Пес силился порвать цепь, а Павел Афанасьевич не обращал на него внимания, терпеливо ждал, пока из домика не вышла пожилая женщина.

– Тихо, Грозный! – крикнула она на пса, и тот послушно замолчал. – Ну? – спросила женщина, глядя на фигуру в коричневом пиджаке.

– Я заблудился, – взволнованно начал Павел Афанасьевич, – у меня в кармане есть бумажка с адресом… Надя.

Женщина вздрогнула, внимательно и долго ощупывала глазами старика. Морщинистое лицо, покатый лоб, волосы с проседью… И если бы не глаза, эти мечтательно-бездонные глаза, ни за что бы его не узнала.

– Паша, – удивленно сказала она.

Какая-то слабая искорка пробежала в памяти.

– Да, меня так зовут, – с оттенком удивления сказал старик.

– Паша, – не слушая его, радостно сказала женщина, – вот уж не думала… Ты здесь живешь?

– Да, где-то здесь.

– Ну чего же я тебя на улице держу, заходи.

Они вошли в домик, сели в маленькой каморке, где помещались квадратный стол, железная кровать и газовая плита. Надя тут же поставила на плиту чайник.

– А ты что здесь?.. – начал Павел Афанасьевич.

– Я сторожем при Зелентресте. – Инструмент здесь хранится, ну вот я и охраняю. Ничего, не жалуюсь, дом – рядом. А ты где живешь?

– Тоже рядом, – отмахнулся он, пристально глядя на нее.

– А ты сразу меня узнал?

– Конечно, сразу, ты ничуть не изменилась.

– Паша, ну скажешь тоже, – смутилась Надя. – Постарела, потолстела. Просто у тебя память хорошая, я вот тебя еле узнала.

– Слушай, а помнишь наш луг? – возбужденно спросил он. – Помнишь, как мы после пятого класса бегали на девятое мая?

– После пятого? – удивилась она. – Нет, не помню.

– На тебе было голубое ситцевое платье, и ты щеку в лесу поцарапала. А как стемнело, мы картошку пекли…

Когда Юля пришла проведать Павла Афанасьевича и обнаружила, что отца еще нет дома, она начала беспокоиться. Впрочем, она всегда беспокоилась, такой уж был характер. Отец много раз терялся, но всякий раз его приводили домой, выручала бумажка. Юле пора уже было привыкнуть, но она всякий раз представляла себе, что пожилой мужчина попал под машину, потерял бумажку, ограблен, убит… Не в силах ждать дома, она вышла на улицу и села на скамейку у подъезда, откуда хорошо просматривалась дорога. Это в последний раз, нервно приговаривала женщина, заберу сегодня же, немедленно. Как же он не понимает… Она шептала, смотрела на дорогу и не обращала внимания на вихрастого мальчишку и рыжую девчонку, вертящихся неподалеку.

– Ну что, добился? – в который раз зло шептала Нинка. – Теперь он потерялся, а она, видишь, как нервничает.

– Может, еще приведут? – неуверенно спрашивал Лешка, кусая от волнения губы.

– А если он упадет в люк и умрет? – продолжала терзать мальчишку подруга. – А если его заберут в милицию, и он там будет сидеть с бомжами? А если…

– Ну хватит, – наконец оборвал он Нинку. – Что ты предлагаешь?

На секунду девочка смешалась.

– Нужно рассказать маме, – неуверенно сказала она.

– Вот еще, – буркнул Леша. – Разбежался. У меня и дома никого нет.

– Ах так, – тут же вспыхнула Нинка, – ну тогда я сама пойду! К себе!

– Ну и иди! Изменщица!

Девочка обернулась, пальцы ее сами собой сжались в кулачки. Костяшки пальцев побелели.

– Я про себя расскажу! Скажу, что это я сама! А ты сиди здесь, сиди! Трус!!

Нинка прошла метров десять, когда сзади ее нагнал Лешка. Сердито сопя и не глядя на подругу, пошел рядом.

Возле двери Нининой квартиры решимость детей куда-то испарилась. Только страх оказаться трусом друг перед дружкой не позволил им убежать. Наконец Лешка шмыгнул носом и, подпрыгнув, позвонил. Нинкина мама появилась перед детьми в кухонном фартуке – жарила котлеты.

Едва войдя в дом, Нинка заревела во весь голос и бухнулась на колени. Она помнила, что так сделал отец, когда однажды пропадал где-то три дня. Мама тогда его долго ругала, но потом простила. Лешка крепился, но совсем сдержать слез не смог, они капали из часто моргающих глаз.

Сбиваясь и пытаясь взвалить все на себя одного, дети взахлеб, наперебой поведали тете Маше о своем жутком преступлении. Сначала женщина слушала их с улыбкой, потом подбежала к окну, убедилась, что Юля сидит на скамейке, выключила плиту, схватила детей за руки и побежала во двор.

Юля почувствовала, что все внутри холодеет и куда-то проваливается, когда перед ней остановилась соседка отца Маша вместе с плачущими детьми.

– Ну, говорите, – грозно приказала Маша, дернув их за руки.

– Я за то, что он, – завыл Лешка, – меня вчера Бегемотихе выдаал!

– Мы не думали, что он так сильно потеряется, – всхлипывая, вторила Нинка.

Юля переводила взгляд с Лешки на Нинку, ничего не понимала, но чувствовала, что подтверждаются ее худшие подозрения.

– А ну цыц! – вдруг приказала Маша.

Дети разом замолчали. Быстро и толково женщина объяснила Юле, что натворили сорванцы.