В объятиях XX-го века. Воспоминания

Ее первое письмо от 11.12.48 г. после отъезда папы во вторую половину его командировки в Германию…

«Сегодня провела уже четвертое занятие. Занятия идут неплохо. Режут, красят, смотрят препараты. Хорошие, славные ребятишки, немножко замордованные всем происшедшим. Но, кажется, понемножку начинают отогреваться. И ко мне относятся хорошо, потому что чувствуют, по-моему, что плохого я им не хочу. Может, это все не так и я преувеличиваю, но так чувствую. В левой половине учебным процессом интересуются не сильно, там больше насчет перегородок круглого зала и портретов. Но вообще, по-прежнему, очень много волнительного. И представь себе, что приказ еще не утвержден. Надо отдать справедливость нашему милому Исаак Яковлевичу (Прицкеру – Н. Л.), что, по существу, только он один по-настоящему беспокоится о всех нас. И только благодаря ему, все бумаги уже спущены и, кажется, нам будет оплачено за все, хотя это еще не наверняка. Сегодня Исаак Яковлевич нам сказал, что одними птицами заниматься недостаточно и что придется частично работать и с животными… Эмма (Э. И. Адирович – Н. Л.) сдал диссертацию 30 ноября. Он в своем репертуаре. Все-таки он необыкновенно талантлив… Сегодня получила письмо из Горького от Сергея Сергеевича (С. С. Четверикова – Н. Л.). Я его распечатала (не обижайся), так как в таком виде не хотела тебе посылать его, а сейчас только напишу, что он извинялся перед тобой, что не ответил, что по-прежнему тебя любит и ценит, но был до 1 августа страшно занят, а после 1-го совершенно освободился, но заболел, инфаркт сердца – 3 месяца лежал неподвижно, сейчас едва поправляется. Последнее, что пишет – не смею просить Вас написать мне, но если бы я получил от Вас несколько строк, Вы бы очень обрадовали и утешили своего старика-учителя. Его адресс: Ул. Минина 5, кв. 6…

Относительно зарплаты пока не знаю, но не пиши, пожалуйста, об уменьшении денег для Наташки (старшая дочь папы Н. Д. Шаскольская – Н. Л.). Ведь Ольга (первая папина жена О. Г. Гольцман – Н. Л.) сейчас на полставке, а я надеюсь, что у меня все будет в порядке.»

В письме от 23.12.48 г. мама пишет, что зарплаты в университете она еще не получала, большой практикум временно прервался из-за сессии (ВАСХНИЛ – Н. Л.), Галину Самохвалову предупредили, что в приказ (о зачислении – Н. Л.) ее вносить не будут – вдруг решено выкорчевывать старое с корнем. Она тяжело все это переживает, да и мы тоже все очень огорчены. (Я помню Г. Самохвалову, но не нашла о ней других упоминаний – Н. Л.)

«Мои занятия прошли довольно хорошо. Препараты почти у всех сделаны. Провели в В. Же занятия по искусственному осеменению. Очень интересно. Смотрели живую дробящуюся яйцеклетку кролика, момент оплодотворения яйцеклетки, ясно видна полиспермия. Потом студенты сами получали сперму кролика и осеменяли крольчиху. Потом смотрели на баранах, лошадях и быках. И все это через мое знакомство с Иваном Матвеевичем.

…Меня, по глупости Прицкера, провели в Ученый Совет. Это произвело впечатление грома с ясного неба, тем более, что ни Вячека ни Василия Васильевича не провели. Шурочка Чмутова с ужасом мне сообщила, что весь университет говорит об этом. Ксеня (Головинская, К. А. – Н. Л.) иронически поздравила меня с этим…

Ради бога, пиши Наташке. Она тебе уже писала. После каждого твоего письма – слезы, почему не ей.»

Письмо от 7.1.49. Цитирую письмо почти полностью, т. к. очень хорошо сама помню встречу этого Нового года и мама хорошо все это описывает.

«Встречали мы Новый Год неожиданно хорошо, т. к. в начале 12-го часа вдруг явился Эмма (Э. И. Адирович – Н. Л.) Ну, естественно, что Наташка была на десятом небе. Я купила чудесный напиток – сидр и т. к. он 7-процентной крепости, то Наташка выпила 2 бокала (тут и в дальнейшем «Наташка» – это я, Н. Л.), Эмма пил тоже, и даже мама. Пили и за тебя (извини, что такой слабый, но все же не вода), и за всех наших ребятишек, которых теперь не так уж мало и за то, чтобы все-таки 48 год не возвращался и чтобы наука процветала. Майка уже выправляется – дочка маленькая, очень хорошая. (Марианна Петровна 18 декабря 48 г. родила девочку, которую назвали Майей, т. к. она родилась в день рождения самой Марианны Петровны. – Н. Л.).

Меня утвердили приказом и. о. старшего научного сотрудника, т. к. Несмеянов настаивает на объявлении конкурса (в смету не включили, и я опять не получила зарплаты).

Со вчерашнего дня мы начали работать на Томилинской птицефабрике и будем там работать в течение месяца. Задачи очень большие. Вчера вернулась в час ночи и, очевидно, так будет весь месяц, так что даже не будет и выходных…

Дом совершенно беспризорный. Наташка на каникулах гоняет во всю… Сейчас только что была на Мыльниковом на дне рождения у Марии Николаевны. (Мама моего папы – Н. Л.) Там все в порядке. Да, не грусти о зиме – ее нет. Снега нет совершенно, Москва-река не стала, уже не говоря о Патриарших. Днем лужи, как весной, а к вечеру подмерзает. Так что иногда думаю, уж не вернулись ли мы в Самарканд. Сейчас даже этого хотела бы, если бы это было с тобой…

Письмо коротенькое, но уже 12, а завтра Томилино.»

В письме от 5.2.49 мама упоминает о Марии Александровне Воронцовой, которая была научным руководителем ее кандидатской диссертации и кумиром…

«Мария Александровна, с которой я сейчас на курсах, предлагает мне итти к ней работать в Медицинскую академию. Этот вопрос надо решить к 20.2. От сумбура (далее вычеркнуто военной цензурой – Н. Л.) я бы ушла с удовольствием. Она сейчас зав. отделом морфологии и зав. лабораторией. Пока еще она в Мединституте, но собирается оттуда уходить из (вычеркнуто военной цензурой – Н. Л). Я знаю, что ты скажешь, что нельзя уходить из (зачеркнуто военной цензурой

– Н. Л.)… А мне там все не по себе, хотя, надо сказать, что отношение ко мне самое хорошее. Но, понимаешь, все это типичное не то. Мария Александровна говорит, что, может быть, даже возможно будет итти на должность старшего научного сотрудника… Они будут заниматься регенерацией внутренних органов… Ну, как ты мне посоветуешь. Ведь мне, кроме тебя, посоветоваться не с кем. Сижу на лекции и 1-ый раз не пишу, верней, пишу тебе письво. Речь идет о коровах, сене и прочей несъедобной вещи. Вчера был каракумский академик – болтун толстый и больше ничего.»

Выдержки из письма от 9.3.49…

«Очень рада за тебя, что ты живешь спокойно и размеренно. О себе этого никак не могу сказать. Потому – не дом (на Моховой) а содом. Болото мне кажется раем. Твоя телеграмма несколько умерила мой пыл, но отнюдь не совсем его уничтожила. Пока еще там со штатами не все решено. (по-видимому, речь идет о предложении М. А. Воронцовой – Н. Л.)… Рождение мое прошло хорошо (мама родилась 21 февраля – Н. Л.) Были все свои – Глебы (папин родной брат Глеб с женой Ниной – Н. Л.) киты (Марианна Петровна Шаскольская, двоюродная сестра папы и ее муж Эммануил Ильич Адирович – Н. Л.) и даже Владимир Борисович (В. Б. Шаскольский, отец папы – Н. Л.) Это было 23.2. 21-го получила чудесный цветок – цикломен, с твоей запиской. Очень много вокруг него было всяких дураковаляний, т. к., конечно, никто не сознавался в том, как он был куплен. Я сказала, что цветочница, которая его принесла, рассказала, что внешность у гражданина, заказывающего его, была очень представительная. Новая шуба и шапка замечательные (это у Эммы новая шуба). Тут сердце Эммы дрогнуло, но он стоически выдержал… Недели две назад у меня была Мика (Мария Григорьевна Цубина – жена В. П. Эфроимсона – Н. Л.) – она не работает…»

Выдержки из письма от 29.3.49…

«У меня сейчас работы столько, что дышать некогда. Большой практикум по цыпленку. Вскрывают, делают окошечки в скорлупе. В лаборатории сейчас шумно. Инкубаторы, цыплята, студенты и все было бы хорошо но… Иссак Яковлевич (Прицкер – Н. Л.) уходит и хоть он и… но хороший, а кто будет сейчас, совершенно не известно!!!

Сегодня событие. Эмма (Э. И. Адирович – Н. Л.) защитил докторскую, конечно прошло блестяще. Я за него очень рада. И главное, за Майку. У них сейчас мир и все идет очень хорошо… Эмма, конечно, балагурил по поводу твоих писем и телеграмм, которые получались на их адрес и по этому поводу было сочинено следующее:

Сидит в Берлине бедный Дима.Ему жена необходима.Несчастный, даже в женский деньОн просидел один, как пень…

…Наташка отличница. Я теперь ведаю аспирантскими делами, еще один груз свалился на меня…»

Я думаю, что письма пока не нуждаются в комментариях, так ясно мама описывает ситуацию на работе и дома.

В письме от 19.3.49 обсуждался вопрос о возможности, а скорее, о полной невозможности маминого приезда к папе в Германию на месяц…

«с кафедрой будет, наверное, сложновато (получить разрешение на отъезд – Н. Л.), т. к. сейчас вообще в лаборатории чушь и ничего не поймешь. Легко выгоняют, но трудно отпускают, т. к., если захотят, то выгонят безо всяких, но, если я захочу, то могут и не отпустить, независимо от того хорошо или плохо относятся и от того, что, может быть, через несколько дней захотят того сами.»

Письмо от 21.4.49…

«Вчера звонила Богданову. Он просил написать тебе, что Анастас Иванович (А. И. Микоян – Н. Л.) одобрил рисунки. С чем тебя поздравляю и очень, очень рада.»

Письмо от 9.4.49…

«Очень скучаю по тебе, даже больше, чем в первый раз. Может быть, сознаюсь тебе потому, что сейчас у меня все сложнее и поэтому тебя особенно не хватает…

Уйти с работы сейчас очень опасно, ведь не всегда так будет везти как с университетом. И, наконец, что самое, пожалуй, сложное – это сама кафедра. Прицкер уходит 15-го. Лаборатория остается, по существу, на произвол судьбы и из научных сотрудников только я одна.

Большой практикум окончится к 1 мая. Я, конечно, понимаю, что я не спасу положения, но все-таки со мной хоть какая-то жизнь теплится, а уйди я – и все замрет, умрет естественной смертью. Несмотря на то, что работу в Москве найти не просто, к нам не бегут. Почему, не знаю.

Ты, конечно, скажешь (хотя нет, ты-то как раз не скажешь) ну и пусть помирает. Но, представь себе, мне жалко. Уж очень дорого все это стоило нам, которые пришли туда этой осенью. Хотя так хочется иногда расплеваться, уйти, уехать к тебе…

Если бы речь действительно шла о том, что нам предстоит с тобой уезжать всерьез и надолго, тогда, конечно, никаких сомнений у меня бы не было, а я просто ушла бы и поехала туда, куда бы мы с тобой решили… не слишком ли много мы уделяем внимания работе, не пожалеем ли мы, что ради работы шли на жертвы, на расставания, теряли драгоценное время, которого не так уж много у нас остаётся. Особенно сейчас, когда трудно заглядывать в будущее и дорог, может быть, даже не год, а месяц. Очень вообще тревожно… Ты не представляешь себе, каким бездарным организатором проявил себя ”блестящий Цицерон” (без сомнения, речь идет об И. И. Презенте – Н. Л.), ты, конечно, понимаешь, о ком речь. Это что-то потрясающее. По существу, сейчас все на краю развала. Не знаю, как будет дальше…»

Письмо от 27.4.49…

«Наташка была совершенно счастлива, когда получила твое письмо. Когда я пришла, она уже лежала в кровати и письмо было под подушкой. В пианино верит только мама (папа писал, что на заработанные деньги он хочет купить пианино – Н. Л.)… В связи с чудесной организацией прихожу домой в 12, а иногда и в час ночи… Каждый день то собрания, то Ученый совет, то семинары, а то кафедральные дела, разгоны и прочее. Да, к сожалению, о подробностях можно будет поговорить не скоро. Сам понимаешь почему…

Прицкер благополучно исчез, и на меня свалилась вся лаборатория… Зав. подписал распоряжение о назначении меня временным зав. лабораторией. Но… уверяю тебя, что в тысячу раз проще было взяться за заведование кафедрой гистологии во Фрунзе тогда, 10 лет назад, чем сейчас, даже учитывая опыт и прочее. Потому что там была простая привычная знакомая гистология, а здесь неопределенная, неясная, никому непонятная тематика. Придумывать одной – это слишком сложно. И даже тебя нет. У зава (имеется ввиду Ф. А. Дворянкин – Н. Л.) в этом направлении мозги не работают. Он не способен руководить в таких вопросах даже ни шагом. Очень много заставляют заниматься планами лабораторий и оборудованием нового здания, которое должно быть по последнему проекту готово в 51 году. Вчера только кончила принимать зачеты по большому практикуму. Три дня готовились к дню открытых дверей для десятиклассников. Кафедра была показана во всем блеске и внешнем лоске. Наташка, конечно, ходила со мной и страшно внимательно все слушала. Она считает, что у нас в лаборатории было лучше всего, понимаю почему, очевидно, из-за цыплят.»

В письме от 3.5.49, в частности, описывается арест Д. Д. Ромашова, папинового друга и коллеги по кольцовскому институту…

«На днях я была в институте (имеется в виду ВНИИ прудового и рыбного хозяйства, где после войны работал папа. – Н. Л.). Долго разговаривала с Ксеней (К. А. Головинская, жена Д. Д. Ромашова – Н. Л.). Д. Д. перекочевал в Красноярский край и решил там осесть лет на пять, причем будет там работать по специальности. По дороге он сильно заболел и его высадили в Свердловске, положили в больницу, но сейчас он уже доехал…

Первомайские дни провели так. Мы с Наташкой ходили на демонстрацию. Все было так чудесно, народ совершенно оттаял от жары, весеннего воздуха. Жарко было так, что в летнем платье было невозможно, прятались в любую подворотню, пока стояли у Никитского бульвара. В 12 часов были на Красной. Оттуда целой компанией пошли домой пешком. Все твои знакомые – Нина Скадовская, с которой я работаю, ее муж Строганов, Зацепин, Кабак и наши ребятишки. Они много вспоминали ваш большой практикум, Сергей Сергеевича (Четверикова – Н. Л.), Николая Константиновича (Кольцова – Н. Л.) и всех, кого мы так хорошо знаем. Строганов и Зацепин кончали, кажется, на год раньше тебя. Пришли домой и свалились без задних ног. Потом, когда пообедали и выспались, поехали к Майке (Марианне Петровне Шаскольской – Н. Л.) Сегодня сильное похолодание. Наташка играла, потом пошла в кино. А вечером мы никуда не пошли. Наташка решает задачи, а я пишу тебе письмо. На столе у меня стоит гортензия, которая сохранилась от вчерашней демонстрации, вообще их целых три. Так как они были с землей, то Наташка их высадила в горшки и они ожили… Твой цветок потерял листья и мы уже совсем потеряли надежду, что он оживет, но продолжали поливать и он воскрес и пустил чудесные молоденькие листочки. По радио чудесный концерт, и мы наслаждаемся. Нам с Наташкой вдвоем не скучно.»

Выдержки из письма от 23.5.49…

«Наташка очень мучается, что не пишет тебе. Но ты сам понимаешь, какая у нее сейчас горячая пора. Сдавала экзамен по музыке, а т. к. на теорию не ходила, то досталось очень трудно, пришлось дополнительно заниматься с учительницей. В результате у Любовь Александровны – «5», а по теории «4». Играла на отчетном концерте… Сам понимаешь, сколько волнений… В. Москве стоит чудесное лето и, естественно, отпускное настроение, хотя, если рассуждать разумно, то до отпуска и твоего приезда еще 2,5 месяца… И как тут рассуждать разумно, когда в кувшине стоит букет сирени, за окном чудесная весенняя гроза, Патриаршие, кажется, заканчивают период реконструкции и, наконец, готов дом-раздевалка для катка (необходимое сооружение для лета), какие-то необычайные фонари и даже липы, почуяв всю важность момента, распустились особенно пышно… Не сердись за легкомысленное письмо.»

В письме от 13.6.49 мама упоминает нашу домработницу Клаву, которая жила и работала у нас с середины 30-х годов. После войны она опять приехала к нам, и мама пыталась ее прописать. Мама сообщает, что Клаву категорически отказались прописать, и она уехала обратно в деревню.

Письмо от 21.6.49…

«Хорошо, что мы на мой отпуск едем на юг. А то в Москве и в подмосковье ненадежно. Хотя помнишь, как было в маленьком Кропотове в 38-ом? Ты ночью шлепал босиком, да и я тоже. И в Оке купались… Я уж как-то даже не могу себе представить, когда будет это желанное время, что мы будем говорить, говорить и наговориться не сможем… На днях в вестибюле университета встретила Веру Вениаминовну (Хвостову – Н. Л.). Ее дочка учится на первом курсе. Долго с ней разговаривали. Она сообщила одну весть – Микин муж уехал вслед за Митричем. (речь идет об аресте мужа М. Г. Цубиной В. П. Эфроимсона, Митрич – Дмитрий Дмитриевич Ромашов. – Н. Л.). Владимир Владимирович (Сахаров – Н. Л.) до сих пор не работает. Она (В. В. Хвостова – Н. Л.) работает в библиотеке иностранных языков. Вот и все московские новости. У меня новость очень неприятная – назначили секретарем аттестационной комиссии биофака. У нас сейчас аттестация профессорско-преподавательского состава.»

Не могу не привести отрывки из единственно сохранившегося письма папы из Германии от 11.6. 49.

«…видишь ли появились сведения, что на каникулы можно выписывать маленьких детей и жен… Но потом оказалось, что это не получается. Что же делать! Буду по-прежнему стараться изо всех сил скорее довести все до конца и приехать. Сейчас конец хорошо виден – рисунки готовы больше, чем наполовину, текст – хоть и со скрипом и с массой телеграмм, но тоже идет. Контрольный срок выпуска сигналов к 10–15 июля может осуществиться только при самых благоприятных условиях, т. е. при быстрейших ответах из Москвы на мои срочные вопли об ошибках, и если оснований для этих воплей больше почти не будет… Вообще то, что текстовой том обрушился полностью на мою голову, – нет ничего плохого. Без меня он получился бы в неважном виде, с рядом ошибок. Но мне-то это достается сейчас весьма крепко… Но ты ведь, Муся, знаешь, что я люблю, когда много нужной работы. Так что в этом отношении все в порядке. Мне очень досадно, что дочки не пишут (им, правда, сейчас совсем некогда)… Я хотел написать тебе стихи, но ничего не выходит, нужно время. Помнишь, тогда я тебе написал (белыми, правда, стихами) прямо на чистовик. Талант, очевидно пропал. А засесть за это – нет времени. Набралось лишь несколько строчек, а что же посылать обрывки. Мусенька, скучно мне без тебя, без хорошей и нежной… ты ведь знаешь как…»

«На днях получил письмо – на коллегии в Москве, разбирались готовые рисунки. Признали все в полном порядке со стороны художественной правильности, воспроизведения в цвете, и также товарищ пишет, что говорю вам и всем здесь, что Ваша работа по всем линиям, в том числе, и по издательско-производственной выше всего того, на что можно было надеяться. Извини меня, пожалуйста, за похвальбу, но с кем же мне еще делиться как не с тобой. Передай Майе, что здесь ее знакомая по детгизу – редактор Резникова.»

В следующем конверте оказались-таки папины стихи:

Сколько лет промелькнуло над нами,Сколько звезд пронеслось чередой.Мы обнявшись по жизни шагаем,Хоть и трудно бывает порой.Трудно в длительнейших расставанияхИ в здоровье неважно подчас,Но не в душ обоюдном вниманьи,Не в любви и не в ласке у нас.Эти десять созвездий мелькнувшихОбернулись жестоким лицом,Оба смерти в лицо посмотрели,Оба след получили о том.А хорошего сколько бывало,Сколько будет еще впереди.Мы идем во вторую декадуИ поймаем четвертую ли.

Письмо от 25.6.49…

«Трудно мне сейчас почти все время. Но что же делать. Терплю и делаю все, что могу, чтобы хоть как-нибудь облегчить и разрядить обстановку. Но понимаешь, все время ощущение Дамоклова меча… Сейчас я секретарь аттестационной комиссии. Ты представляешь, какая это огромная и ответственная работа. Ведь это по всему нашему факультету. Пока еще не сорвалась. Но к 1-му нужно все кончить, а у нас еще сделана только пятая часть работы. Каждый вечер заседаем до 11–12 часов.

Председатель И. И. (И. И. Презент – Н. Л.). Надо сказать, что обсуждение, к счастью, идет чрезвычайно объективно, чему я очень рада. Наша кафедра пойдет послезавтра… Мне припоминают механику развития…

5 июля должен открыться в Ленинграде съезд гистологов, анатомов и эмбриологов. Я как-то заикнулась И. И. (И. И. Презент – Н. Л.), что не мешало бы меня туда послать. Но он на это ответил, что нечего мне там делать, т. к. ничего нового я там не получу… Но вдруг сегодня утром получаю открытку… Вы являетесь делегатом 5-го Всесоюзного съезда гистологов… Так до сих пор не понимаю, кто меня туда всунул. Боюсь, что на кафедре будет бум. Неужели могут не пустить? Фаина Михайловна (Ф. М. Куперман – Н. Л.) защитила на днях докторскую, и был грандиозный банкет на кафедре…»

Письмо от 11.7.49…

«Оказалось это (быть секретарем аттестационной комиссии факультета – Н. Л.) таким огромным делом, что я приходила, к удовольствию всех окружающих, особенно, Клавочки, в 5–6 часов утра. В течение 2 недель заседали, а потом оформляли… Когда приедешь, расскажу тебе все подробно, как это протекало. Было немало трудного, но и много интересного. Вчера мне сказал Зацепин (не знаю, помнишь ли ты его, но он тебя хорошо знает и учился не то на курс старше, не то моложе тебя) что твои сигнальные номера будут 12-го в Москве. Я не верю этому счастью… На съезд в Ленинграде мне так и не удалось попасть… Хоть мой голос и не имел большого значения (правда И. И. иногда прислушивался и к нему), но иногда использовала свою секретарскую власть и сколько могла выручала. Вчера, в основном, закончили, но в среду нас будут слушать и утверждать (или не утверждать!) наше решение, этажом ниже нашей кафедры (следующее предложение вычеркнуто военной цензурой – Н. Л.).

У меня уже 35 перелитых цыплят (а у Маховки ни одного, а она хвастала и говорила, что цыплята развиваются, и когда ее спросили и что же вылупляется, – она с гордым видом сказала нет, – они просто погибают по другим причинам). Но, к сожалению, никакой разницы по внешнему виду. Нет, и боюсь, что не только по внешнему, но и по внутреннему тоже. Так что уже ходячим стало – переливание из пустого в порожнее – только суметь бы это доказать. Дим, мы нацело изымали белок, клали в инкубатор и развивался цыпленок, только меньше по величине, но совершенно нормальный и погибал на 19 день. Скорей бы ты приезжал, так нужно посоветоваться с тобой, как дальше быть…»

Еще одно мамино письмо сохранилось, предположительно, 1968 года, повествующее о ее поездке на Международный конгресс эмбриологов, который состоялся в горах Северной Италии в Кортина д’Ампеццо…

«Вот я и вернулась из дальних странствий. Я просто счастлива, что мне выпало на долю посмотреть Италию. Вернешься, буду рассказывать и показывать скудными средствами тех открыток, которые куплены и, может быть, тех фотографий, которые неизвестно как получились. Там нужно было, как я и предполагала, только кино, потому что было столько всего динамичного, что простое фото ничего подобного не могло передать.

Что может сказать фото о нашем 10-часовом переезде из Милана в Кортина д’Ампеццо на автобусе через Альпы. Проезжали чудесное озеро Лаго ди Гарди (объезжали вокруг него около 4-х часов, снежные перевалы и т. д.) А в Венеции, где все в движении – гондолы, площадь Св. Марка с тысячами голубей и туристов, важно шествующих монахов и монахинь с черными портфелями. Мы были даже в Помпее и это, пожалуй, самое грандиозное. Для коллекции морей искупалась в Средиземном море в Неаполе, хотя это было купание с приключениями, но все-таки это было здорово. Проезжали у подножия Везувия и где-то вдали виднелось Сорренто и Капри. 5 дней жили в Кортина. Конгресс проходил там так, что каждая секция заседала в разных залах отелей или ресторанов. Общего помещения не было. Мы приехали на следующий день после открытия и уехали накануне закрытия, поэтому не видели торжественных церемоний, но так спланировала путешествие фирма С или Чита, как мы ее называли. Самое пикантное, что мой доклад должен был быть 2-го июля в день закрытия конгресса, а мы уезжали 1-го июля. Я попросила перенести его на другую секцию, как и все те, которые делали доклад в этот день. Мне разрешили, и я доложила на моем английском, но, в общем, кажется, говорила не хуже всех иностранцев.

В объяснениях частного характера и в магазинах меня вывозил, в основном, немецкий, и с ним я спокойно доехала до Рима. Ну вот, собственно, краткий конспект… Я здорово устала от поездок – 5 самолетов, поезд и сотни километров на автобусе за две недели. Вчера на кафедру заходила старшая Наташа. У них все в порядке, выглядит она нормально, передавала тебе привет…»

Сейчас мне кажется, что эти мамины письма – самое интересное из всех моих мемуаров. Если уж речь зашла о письмах, то мне хотелось бы привести и три моих письма, два из них адресованы папе в Германию, а одно – маме. Они сохранились среди маминых писем. Вот они:

«Дорогой папочка! Получила твое письмо. Большое спасибо. Как ты сейчас живешь? Много ли работаешь?