Возвращение Морроу

– Что ты делаешь?– мягко спросила я. Выражение её лица стало добродушным, она приветливо улыбнулась.

– Мох здесь, как звездочки, приглядись

– Да действительно, никогда не замечала. Ты давно в пансионе?

– Больше месяца.

– Друзей так и нет?

– Как видишь…– она пожала костлявыми плечами.

– Если хочешь, мы можем встречаться здесь после уроков и играть.

– Да конечно! – она радостно улыбнулась, и мне стало очень приятно.

– К тебе приходят посетители по воскресеньям?

– Нет, ко мне никто уже не придёт…

– Понятно, значит у нас свободно ещё и целое воскресенье.

– Не полностью, утром мы убираем храм после службы.

– А что тебе уже десять лет?

– Нет всего девять

– Значит, на следующий год я тоже буду убирать?

– Скорее всего.

В этот день мы долго болтали, и я впервые почувствовала какую- то лёгкость и понимание. Мы придумали делать куколки из цветов. Нанизанный на тонкую палочку вьюнок годился за юбочку, а голова была из почки. Мы играли в корнях поросшего мхом дерева, устроив там для своих кукол лесной дворец. В моей жизни появился смысл, мне хотелось видеть её каждый день. Однажды она произнесла странную речь, я помню её и сейчас. В то время она меня несколько расстроила и смутила, сейчас же я удивляюсь её глубокомыслию. Она росла с мачехой, и это было нашей общей бедой.

– Ну что ж, – спросила я нетерпеливо, – разве твоя мачеха не жестокосердная и злая женщина?

– Да. Она была жестокой ко мне, ей не нравился мой характер. Я помню до мелочей все ее слова, все обиды. Ее несправедливое отношение, так глубоко запало мне в душу! Я бы чувствовала себя счастливее, если бы постаралась забыть и ее суровость и то негодование и страх, которое она во мне вызвала, но я до сих пор не в силах преодолеть эти чувства. Но время шло и я старалась простить её.

– Зачем? Какой смысл, после всего, что она сделала? Она отправила тебя сюда после смерти отца, хотя могла и позаботится.

– Я ей чужая, а прощение нужно не ей, а мне самой…

Я продолжала смотреть на неё и после того, как она замолчала. Вид её был, как и всегда болезненный и несколько отрешенный. Во мне бушевали волны несправедливости и обиды за неё. Что она говорит? Её слова наверняка продиктованы устами навязанной здесь религиозности.

Глава 4

Бревенчатый, темного дерева кривой потолок давил, если смотреть на него лежа, поэтому я старалась уводить свой задумчивый взгляд в окно, напротив кровати моей подруги. Нас поселили в одной комнате, это было счастливым совпадением. Она и пейзаж, состоящий из нескольких деревьев, вот только на что было приятно смотреть в этом удручающем месте. Я всё время удивлялась её стойкости спать у окна. Холод, заползающий через щели в комнату особенно зимой, был не выносим. Я часто не могла заснуть от холода, закутывалась до ушей в шерстяное одеяло, но и оно не спасало. Иногда она приходила и ложилась рядом, она была такой теплой. Мне было стыдно просить её об этом, но она словно чувствовала мои страдания и просыпалась, затем карабкалась в темноте к моей кровати и залезала под одеяло, чтобы согреть меня. Рано утром она шла обратно, потому что если бы воспитательницы увидели, то посадили бы её в погреб на всю ночь, как это было однажды. В нашей комнате жили пятеро девочек, не считая меня. В пансионе я научилась врать и делать вид что чего- то не понимаю и не слышу. Но, я слышала всё, вдобавок я умела анализировать, поэтому и знаю многое о них. Я знала о монашеских грешках воспитательниц, я знала, где они хранят ключи и бумаги, документы на каждую из нас, а также фотографии. Они никогда не изменяли своим привычкам, даже грешили они, чуть ли не по расписанию. Может религия это хорошо, но я знала её организацию изнутри и вряд ли кто-нибудь сможет меня убедить, что священник, слушая исповедь молоденькой девушки, в это время не думает как бы её отыметь.

Раньше я обижалась на то, что меня не замечают, не слушают и не воспринимают всерьёз. Когда я знала, что права я всегда настаивала и спорила. Когда я повзрослела, и мне исполнилось шестнадцать, я поняла всю бессмысленность такого поведения. Я стала другой и все это чувствовали, мне больше нечего было им доказывать. Мы были в одной лодке и мы точно знали, что уже никто не возьмет ни одну из нас на попечение. Мы потеряли всякую надежду на обретение семьи и готовились лишь стать прислужницами.

Шли дни, месяцы и годы почти ничего не менялось, разве что умерла одна из воспитательниц. В нашей большой комнате стояло шесть кроватей. Узкий проход и одно окно, до боли надоевшее. Зимой в него так сильно задувало, что слышался свист. Девочки, располагавшиеся близко к нему всё время мерзли и заколачивали его тонко нарезанными тряпочками. Я не была близка ни с одной из них, не скажу, что они были такие плохие, просто в силу своего характера. Они же в свою очередь считали меня нелюдимой и оттого странной. Виктория, простая и скромная до того любила читать, что мы помогали ей воровать ночью книги у заснувшей смотрительницы, чтобы она могла пару часов почитать. В нашей библиотеке были лишь учебные и книги религиозной тематики, но Виктория читала и их, правда с меньшим энтузиазмом. Я не представляла её в образе прислуги, наверно кому- то очень повезёт, если она будет работать в доме, в котором есть дети. Она могла бы многому научить их. Одного я не могла понять, что у них общего с Кати.

Кати и Виктория были подругами, вообще у Кати было много подруг, надо сказать она пользовалась популярностью из-за своей непринужденности доброжелательности и простоты в общении. Она была самой младшей и самой симпатичной девочкой среди нас. Лена завидовала ей и часто была с ней груба, но всё же защищала от периодически задиравшихся девчонок с другого класса. Таня мечтала о светской жизни, она говорила, что не поступится ничем на пути к своей цели. Она настойчиво требовала называть её Тая, это имя ей казалось более изящным. Хотя она и была обычной пятнадцатилетней девушкой с большими амбициями, я всё же видела в ней доброту и заботу. Казалось, она борется с этими чувствами, считая их неуместными помехами, но бродячие коты и собаки получали всю её ласку и спрятанные в карман формы куриные косточки. Оксана мне была неприятна, она часто откусывала заусенцы на пальцах и часто краснела, так как была слишком эмоциональна. Она часто плакала по каким то пустякам, то дразнят её, то едой обделяют, то кричит на неё воспитательница – все это оканчивалось вышеперечисленной картиной, так сказать все три раздражающих меня фактора в одном. В такие минуты я выходила из комнаты, чтобы остаться незабрызганной её нюнями. Она и раньше была такой: обидчивой, некрасивой и низкорослой девочкой. Сейчас ей уже четырнадцать, но она не только не изменилась, но ещё и не выросла, она была ниже нас всех кого на голову, а кого и ниже. Мы видели, как она комплексует из-за этого, поэтому не акцентировали своё внимание на её росте, к тому же не считали это каким-то недостатком по сравнению с прочими.

Мы были вместе на протяжении восьми лет, никого из нас не пытались удочерить, хотя я вообще на это не рассчитывала. Меня очень удивляли мечты Оксаны о том, как её с распростёртыми объятиями встречают в приёмной семье, как родную. Но ещё больше удивляли её упадочные состояния, когда она вдруг осознавала всю нереальность своих фантазий. Проходило время, и она вновь ныряла с головой в омут своих фантазий. Ну, кому, как легче. Правда я слышала пару историй приближённых, как мне кажется к роду легенд о девочках, которых забирали в приемные семьи. Одна из них выступает в цирке с приемным отцом, который работает фокусником. Как известно циркачи часто переезжают, поэтому сведений о её жизни нет. А о других болтают разное, но факт в том, что их возраст был до десяти лет, и мы никому не нужны, даже Кати – ей тринадцать.

Иногда случаются непредвиденные странные события, они сплетаются друг с другом и вращаются вокруг тебя, плотно заключая в своё удушающее кольцо. Наши жизни становятся зависимыми от обстоятельств и мнений посторонних людей.

– Кати! Пойди сюда, да поскорее!– позвала воспитательница, быстро поднимаясь по лестнице. Она улыбалась, и это очень настораживало, затем схватила руку Кати и потянула обратно, вниз по лестнице за собой громко стуча каблуками. Я спряталась за угол на верхнем этаже и задержав дыхание наблюдала.

Я увидела её внизу. Элегантная молодая женщина в шляпе вальяжно присела в комнате ожидания. Настоятель сам вышел к ней, любезно распинаясь чуть наклонившись перед ней, затем взял её руку в сетчатой белой перчатке и поцеловал своими жирными и мерзкими губами, так что меня перекосило, затем они о чем- то недолго шептались и из ридикюля мадам показался конверт. С ловкостью фокусника настоятель перехватил его в свой карман. Он позвал старшую монахиню и наказал привести Кати вниз. Ясно было одно! Он продал Кати! Но пока неизвестно, возможно это её шанс.

Мы долго ждали её в комнате, пока она резко не ворвалась в неё. Щёки Кати пылали она выглядела счастливой, её дыхание перехватывало и она очень эмоционально поведала нам, что в холле её ждала незнакомая ей ранее богатая дама средних лет в красивой шляпе и платье.

– Что она сказала тебе? – спросила Виктория.

– Она поздоровалась и протянула мне руку.

– А ты?

– Я тоже и присела, как учили…

– Дальше то что?

– Погоди, Виктория! Мы хотим услышать все подробности из первых уст – перебила её Лена, она была самой рассудительной и серьезной, просто «Елена Премудрая» из сказки.

– Мы присели, и воспитательница оставила нас – продолжила Кати.

– Странно, а почему она ушла?

– Эта дама попросила её оставить нас наедине, даже настоятель ждал на террасе. Дама сказала, что если мне будет угодно, она заберет меня в свой дом служанкой, чтобы я прислуживала богатым сэрам на приемах и вечерах, которые она часто у себя проводит.

Кати раскраснелась ещё больше, она была так эмоциональна и красива. Она была самой красивой из присутствующих в этой комнате и самой младшей. Я уже понимала к чему идет дело, но молчала. Я ещё никогда не видела её такой счастливой, кудряшки белых прядей словно взбушевались на её голове, реагируя на взбудораженное состояние внутреннего мира.

Я не верила этой женщине, её выражение лица было каким- то не настоящим. Чем дольше я смотрела на неё из своего укрытия, тем больше уверялась, что она в маске любезности и выдуманной добропорядочности. Я не спешила делиться своими мыслями по этому поводу, так как не раз была обвиняема в своём негативном восприятии ситуаций, ещё я не хотела, чтобы девочки думали, будто я завидую Кати. Я даже боялась признаться самой себе, как ей завидовала! Я считала её глупой и безвольной пустышкой с миловидной внешностью… да что я говорю, она была красива и улыбчива! Сохранить доброе отношение к жизни и улыбку в таком то месте, настоящий подвиг сердца. Да я считала её отважной, везучей, яркой,… Чем больше я думала о ней, тем ясней становилась моя собственная ничтожность. Мои светские корни не спасли меня от участи прислуги, моя внешность была какой- то простой и если бы не моя мраморность кожи никто бы из девчонок не поверил что я родом из знатной семьи. Наверное, они бы думали, что я врунья или фантазёрка, ведь никто из воспитателей ни разу не обмолвился о моём знатном происхождении, со мной обращались так же как и со всеми – пренебрежительно. Иногда мне казалось, что они смеются за моей спиной. Сейчас, в эту минуту, каждая из нас примеряла на себя образ Кати. Она и сама не могла поверить в то, что с ней происходит. Её документы были переданы рыжеволосой даме на следующий день вместе с Кати. У меня было ощущение, будто её передали ей как товар со счетом.

Утро следующего дня было грустным, все мы коллективно утирая слёзы, кто сожаления, кто боли разлуки стояли на веранде. Кати легкой походкой покидала пансион в новом розоватом платье с оборками и рюшами, играющими на ветру, старой обуви не было видно под длинной юбкой, но та добрая фея унесшая её в лучшую жизнь, обещала купить и новые туфли, и многое другое. Она послала нам воздушный поцелуй и обещала навестить, но мы чувствовали, что увидимся не скоро. Тихий час не был тихим, груз мыслей зависший над каждой из нас не давал уснуть, зато обед прошёл в полном молчании.

– Ничего, скоро всё наладится и мы будем жить как раньше, через года два, три мы все вылетим отсюда свободными птицами. – Сказала Лена, прервав надоевшее всем молчание, чуть только мы вошли в комнату и закрыли дверь.

– Так уж и свободными! Свобода будет длиться недолго, и думаю стоит помолиться, чтобы на наши рекомендательные письма дали ответы,– скривив губу произнесла Тая.

– Что тебе эти ответы? – резко ответила Виктория.

– А то, тупица! На улице будешь спать, пока не устроишься в какой-то дом, а богатых домов не так много, придется пешочком идти до другого города, чтобы там совершать свои тщетные попытки. Особенно если внешность то не очень…

Виктория пропустила мимо ушей последние слова.

– С другой стороны пансиону не выгодно вышвыривать нас просто так, управляющий надеется получить хоть какую- то сумму за каждую из нас.

– Всё равно никто не будет заботиться о нашем будущем, интересна лишь эта сумма, а не наши жизни. Никто не может гарантировать, что будущие хозяева не извращенцы или садисты, с таким же успехом кого-то и в бордель упекут, – внедрилась в разговор Оксана, начав как всегда с пессимистической ноты.

– Да прекрати ты грызть ногти!– крикнула на неё Лена

– Да, тебе ещё два года осталось… ты самая старшая, а слушать никого не хочешь. Тебя это в первую очередь касается.

– Я всех слышу. А что сделать могу? С каждым может что- то случиться. А тебе я только сказала не грызть ногти и всё!

– Не издевайтесь над ней она слабее нас, мы должны держаться вместе и попробовать помочь той из нас, которая не получит письма.

– Виктория, скажи, а ты что последнюю книгу о приключениях прочитала? Да уж если в наши жизни до сих пор не врывалась сказка, то скорее всего так и будет.

– В наши пока нет, но я так хочу верить Тая, верить! Видите как повезло Кати.

Тая только фыркнула на слова Оксаны, закатив при этом глаза.

На этой огорчающей ноте разговор был окончен. Все злились, а я держалась в стороне от бурных бессмысленных обсуждений. Я думала о том, что уже второй день не вижу «кудряшку». Мы продолжали общаться выдуманными прозвищами, теперь я переживала, что мы из-за этого можем забыть свои настоящие имена и потерять друг друга, когда выпустимся из пансиона. Я горела желанием рассказать ей о случившемся, но было уже нельзя, режим.

Время шло.

Мы взрослели, менялось наше восприятие, появлялись новые проблемы, а старые становились ещё не сносней. Нас охватило ликование, когда старшая «надзирательница» ушла из пансиона, ей было за шестьдесят, характер отвратителен, строжайшая дисциплина, отбой и завтрак по расписанию, плетей столько, сколько выдержишь до обморока правда за дело, сырой подвал за не послушание. Радости не было границ, нас теперь стали отпускать гулять подальше. Подле пансиона была лесосека и речка, какое же было удовольствие купаться в реке, ныряя с помоста! Мы вкусили свободу и потеряли чувство контроля над своими судьбами. У нас отобрали то, что принадлежало нам, а теперь, выдают мелкими порциями. И мы прыгаем, как дети от радости, принимая своё за дары. Всё обман, иллюзия! Всё во что мы верим, кто-то хочет использовать в своих интересах. Всегда есть кто- то, кто стоит за твоей спиной и ждет, пока ты дашь слабину, чтобы разбить, уничтожить, осквернить. Кто-то хочет всегда подменить ценности, выдать придуманное им за правду, поймать тебя в ловушку. Не это ли происки дьявола? Он есть, или это люди оправдывают мифом о дьяволе своё зло? Да, я стала взрослее, я поняла, что такое плоть, я стала чувствовать её.

Лена вернулась с речки поздно, уже было темно и холодно. Она была в ссадинах и не поднимая глаз ушла в душевую мельком сказав, что упала зацепившись за корягу. Каждый день мы и другие девушки отдыхали у реки и не видели никаких коряг. Никто не придал значения ни этому, ни её виду. Спутанные грязные волосы, рука поджата к груди, у меня слишком негативное восприятие реальности, но здесь явно что- то не так.

– Идем на речку Лен, – позвала Тая в воскресное утро, когда ещё остальные девушки спали.

– Нет.

– Вставай лежебока!

– Отвяжитесь!

– Заболела что ли? – спросила сонная Виктория

– Да уже сутки вылёживает, может врача позвать?– забеспокоилась Тая.

– Я предлагала, но она отказывается напрочь, – сказала Оксана с зубной щёткой за щекой и пошла в умывальню. Все девушки оделись и взяв метлы пошли на построение, сегодня они должны были убирать храм. Дело было в численности, по трое с комнаты, поэтому Лену любезно подменила Оксана.

Лена вновь заснула, я подошла ближе и увидела синяки на запястье. Ночная рубашка еле прикрывала грудь, пока никого в комнате не было, я заглянула в расстегнутый вырез. Её пышную грудь портил фиолетовый синяк, она открыла глаза и резко запахнулась, испуганно глядя на меня. Я не знала что делать, и выбежала из комнаты, я никому ничего не сказала. Через несколько дней всё наладилось, будто ничего и не было. Лена разговаривала, как и прежде, смеялась, но косо посматривала на меня. Она возненавидела меня за те мысли, которые она распознала в моих глазах. Наступил момент, когда избежать столкновения с ней было уже не возможно. В душевой кроме нас никого не осталось. Я была последней по причине своей медлительности, а Лена вероятно только пришла.

– Что пялишься на меня? Ты? – Лена толкнула меня в плечо своей крупной рукой.

В душевой никого не было, только струящийся пар из перегородок. Она возникла неожиданно передо мной голая, завернутая в полотенце и какая- то агрессивная.

Я попыталась прикрыться полотенцем, но она наступала. Она была выше и шире меня, загораживая собой проход.

– Я чем-то тебя обидела?

– Следишь за мной, вынюхиваешь. Что нужно от меня? Что ты задумала?

Она напирала, между нами тонкой струёй лилась вода из душа, мне уже некуда было отступать, я нервничала. Сейчас она схватит меня за волосы и ударит головой о стену, а я не смогу сопротивляться, я зажата в стенах.

– Ты видела меня тогда в лесосеке, это была ты!

– Что? О чем ты? Я только была тогда в комнате! Помнишь?! Я не знаю сама, как так вышло, просто ты была такой странной. Я хотела тебе помочь…– пока я оправдывалась, она залепила мне пощёчину по мокрому лицу, щека загорелась и сразу же заболела голова.

– Ты всё разболтала им тварь! Как ты могла, мы же росли вместе! Она кричала и всхлипывала от слез. Чтобы я не говорила, она не слышала и продолжала угрожать – Я не дам вам отправить меня в бордель! Мне осталось быть здесь меньше года! Я ненавижу вас всех и особенно тебя, ты сдохнешь и всё у меня будет нормально, как прежде! Он обещал, что всё устроит, а ты…ты…– она бредила и была в агонии, она хотела убить меня и схватив за горло стала душить и трясти.

Острая боль. Кадык вдавливался в моё горло, я сопротивлялась и изо всех сил оттолкнула её. Она полетела как мяч. Скользкий пол пронес её на пару метров от моей душевой. Кровь смешалась с водой, её было так много, что я закричала, как могла, а потом упала в обморок. Кто-то тянул меня. Я чувствовала холод. Придя в себя, меня стал бить озноб. Три воспитательницы, настоятель и новый учитель, что-то бурно обсуждали надо мной. Я лежала на кушетке, повернув голову. Я увидела, как увозят тело Лены. Она умерла, это не сон, не сон… Все ушли, кроме учителя и настоятеля. Учитель Станислав склонился надо мной, глядя мне прямо в глаза так, что я вжалась в кушетку.

– Она споткнулась и ударилась о трубу прямо возле своего душа. Если бы не то обстоятельство, что это был её душ, а твой был ещё включён на момент падения, я бы мог предположить, что ты толкнула её. Но я думаю, ты бы не смогла такое совершить, да и причин у тебя не было. Ведь так?

– Так,– я чувствовала себя ничтожно маленькой и беспомощной, виновной в случившимся и испуганной. Моё сердце бешено колотилось, я была накрыта лишь простынёй. Он смотрел на меня хищными глазами, и я ещё не понимала, почему он кажется довольным. Все вышли и я мучимая виной, так и застыла в положении полной безнадёги в холодном светлом помещении изолятора.

Девочки перешептывались за моей спиной. Спустя двое суток, я вошла в комнату. В воздухе зависло напряжение, но я молчала. Хотя никто меня не спрашивал ни о чем. Я убеждала себя в невиновности, прокручивая в памяти происшедшее. Её слова, что они могли значить, чем она была так расстроена? Я стала задерживаться на речке не только с кудряшкой, но и с другими девушками из пансиона. Всегда держась поодаль, но так что было слышно, о чём они говорят. Делая вид, что читаю, как-то под вечер я услышала разговор двух подруг. Они были намного младше и не догадывались, что ветер доносит их слова до моих ушей.

– Нора знаешь, если девушка не девственница, то после выпуска прямиком в бордель.

– Откуда ты знаешь?

– Девочки старшие сказали…

– Да они специально нас запугивают.

– Нам то бояться нечего в отличии от… хотя…

– Ну что замялась, договаривай?

– Да ладно, грех это…– она перекрестилась, а другая толкнула её локтём в бок. Тогда девушка наклонилась к ней и сказала:

– Та погибшая уже не девушкой была…

– Да ну!

– Тише. В столовой я слышала, как одна девочка говорила, что видела её с мужчиной в лесосеке.

– А..э…– Нора закрыла рот рукой от удивления – Где ж она нашла его?

– Большего не знаю, но думаю какой-то незнакомец, может опеку взять приходил, да и… случилось у них… упокой Господи её душу! – она снова перекрестилась.

Треск сучьев выдал приближающегося Станислава, его хорошо было видно с пригорка. Девочки засуетились, собрали вещи, поклонились и ушли оглядываясь. Я промедлила, и деваться уже было некуда, пришлось продолжить играть роль читательницы.

– Рекомендованная литература или свободный стиль?

Я занервничала, я так надеялась, что он пройдет мимо, но как же! Он сел рядом, заглядывая на обложку. Он был слишком молод для усов, ему это не к лицу, густые борода и усы скрывали значительную его часть. Прячется, он прячется за этой растительностью. А тебе негде спрятаться, ты чувствуешь его гнилую натуру и снова одна, здесь возле реки как покойная Лена. Может это был он? Он схватил её, а она сопротивлялась, затем сжал её с силой… Нет, успокойся это не он, он этого не сделает, не осмелится. Животное, почувствовавшее кровь, вновь нападёт, что может остановить болезненные инстинкты. Страх только его страх моё оружие, но как я вызову в нём страх, если сама боюсь. Возьми себя в руки!

– Свободный стиль.

– И что же предпочитают молодые особы вроде вас, любовные романы или детективы?– он самодовольно пригладил ус.

– Так, повести жизненные.

– Вы либо не читали, либо не поняли, о чем пишут. Скорее всего, вы во время чтения мечтаете о молодом принце, который похитит вас среди ночи из пансиона и увезёт далеко, далеко. Молчите, вы любите молчать? – он провёл рукой по моему оголенному плечу, и у меня перебило дыхание.– Когда вам больно вы тоже молчите?– он схватил пальцами бедро моей ноги, меня сковал страх, от мысли, что это был он, парализующий страх обезболил место хватки. Я смотрела прямо перед собой, в голове не было мыслей, только ожидание чего то.

– Я не хочу, чтоб тебе было больно, ты можешь довериться мне. Я могу отправить рекомендательное письмо о тебе в хороший дом, где никто не сделает тебе больно. Нужно только потерпеть сейчас и быть послушной…

– Станислав Семёнович к нам проверка! Хорошо, что я вас нашла! Так неожиданно!

– Да, сестра Мария. Я иду. Полиция приехала? – Учитель был разъярён, что его прервали, но сдержал пыл и задал вопрос, слишком громко, обернувшись и бросив на меня свой лисий взгляд. Я сидела все, также глядя перед собой. Я ощущала себя в ловушке. Когда он встал и направился к Марии, моё оцепенение ослабло. Прижав книгу к груди, я побрела к себе. Полиция на удивление быстро покинула пансион, даже не допросив меня, мои нервы были на пике, казалось от напряжения я упаду в обморок. Дни шли как обычно уроки, работа в поле. На реку я не ходила. Я решила не видеться пока с кудряшкой, мне было стыдно за себя. Я отгородилась от общества, старалась ни с кем не разговаривать, я наказала себя за то что испугалась и не дала отпор учителю.

Настоятель часто проводил нам лекции, он желал всегда находиться в курсе событий и даже знал поименно своих учениц. Как правило, это были старшие классы, девочки от четырнадцати до семнадцати лет. Сейчас было особенно важно не попадаться ему на глаза. Однажды идя по коридору между классами, я увидела настоятеля. Он совершенно обычно разговаривал с воспитательницей, делая вид, что меня не существует. Под мышкой он держал ворох бумаг, лицо его казалось озабоченным. Я прошла мимо, стараясь идти вдоль стены.