Долго, дорого, без иллюзий. Разговоры о психотерапии со скептиком

– Вы прям разнервничались, такой длинный текст выдали, эко вас задело!

– Это точно! Не зря же я привела этот пример, тема домашнего насилия и бесправия меня всегда задевает, как и некоторые другие ситуации, о которых рассказывают клиенты. Большинство из этих ситуаций мне знакомы, и я понимаю, почему это так меня задевает. Однако вы наблюдательны.

– Перестаньте. Вы еще не поняли, что ваша лесть на меня не действует?

– Я поняла, что вам не нравится, когда я вас замечаю. Вас устраивают просто разговоры, обмен идеями, так сказать. Ничего личного. Точнее, ничего личного в отношении вас. За мной-то вы постоянно наблюдаете, и вам это нравится, да и поддевать меня, судя по всему, тоже. Но вернемся к вашему «в-третьих». В чем заключается наша работа, если я не могу изменить клиента? Это тоже очень хороший вопрос. Коротко не ответишь. Но можно хотя бы начать отвечать.

05

#от чего и как мы защищаемся?

Наша работа возможна благодаря тому, что клиент имеет психологические защиты: какие-то установки, структуры, модели поведения, которые не позволяют ему сталкиваться с тем, что трудно пережить. Когда-то он именно так приспособился к тому миру, в котором появился, формировался и жил.

– Ну, если человеку что-то трудно было пережить и он от этого защитился, то, значит, ему сейчас хорошо, он в порядке. Зачем тогда ворошить все это, идя к психологу?

– Потому что он защитился от чего-то страшного, что сложно было пережить, но одновременно он защитился и от самой жизни. Защиты спасли его «Я» от разрушения, но при этом создали условия, в которых они же мешают самой жизни.

– Вот сейчас совсем не понял. Мутно все.

– Вернемся к примеру с женщиной, которую бьет муж. Если с детства на нее оказывали психологическое давление и применяли насилие, а она была маленькой и зависела от окружающих ее взрослых, то какая у нее могла быть стратегия выживания? Бороться в ответ?

Бессмысленно. Они больше, сильнее, у взрослых вообще больше власти, и ей от них никуда не деться. И вот она терпит, изучает их поведение и пытается сделать все, чтобы их не злить. Но часто и это не срабатывает, потому что они могут быть непоследовательными и нелогичными в своей агрессии, и, что бы она ни делала, ей достается. Тогда она может, например, отрываться на братьях и сестрах, на одноклассниках. То есть решить для себя: «Ну хорошо, если насилие – это норма, то и я буду бить тех, кого смогу».

А какая-то девочка, наоборот, может принять внутреннее решение: «Меня бьют, и я знаю, как это. Я никогда не буду применять насилие к другим людям» и… просто терпит, стараясь ничего не чувствовать, потому что если только начнет чувствовать всю ту боль, ужас и унижение, то может сойти с ума.

А кто-то может решить: «Если меня бьют и унижают – значит, я это заслужила. Я просто ужасный человек и не должна жить».

Есть даже девочки, которые понимают, что дома с ними обращаются неправильно: они чувствуют, что учителя в школе относятся к ним по-доброму; они видят, что других детей родители любят, что в их семьях царит другая атмосфера. И тогда они приходят к выводу:

«Дело не во мне. Мне нужно просто побыстрее вырасти и сбежать из дома. Заработать побольше денег и больше никогда не позволять себе зависеть от других людей: не доверять, не любить, не чувствовать привязанность и нужду в другом человеке. Зависимость от других – это нескончаемый ад, ведь в таких отношениях может воспроизводиться насилие и унижение, а выбраться из них будет очень трудно».

И у каждой из этих девочек, когда они вырастут и станут взрослыми женщинами, будет своя история, своя система приспособлений и свои последствия такого приспособления. Они выжили, сохранили свое «Я», но какой ценой?

– Ну и что плохого в том, что одна будет бить своих обидчиков, другая терпеть, а третья выберет независимость?

– Наверное, то, что первая будет бить не только обидчиков, но и всех, кто ей показался подозрительным, а иногда просто бить всех подряд, чтобы выразить всю ту ярость, которая в ней накопилась за жизнь. Она, возможно, будет бить своих детей, «наезжать» на одноклассников, друзей, потом на сотрудников и мужа, что вряд ли будет способствовать ее карьере, успеху и благополучию в личной жизни. Ее немотивированная агрессия будет разрушать личные отношения, и каждое последующее отвержение будет вызывать в ней еще бóльшую боль, ярость и ощущение одиночества.

Вторая, продолжая терпеть, может провоцировать еще более яростные вспышки агрессии, потому что насильнику часто так важно встречаться с реакцией своей жертвы, что иногда в глубине души ему даже хочется быть остановленным. Терпение этой женщины будет в результате не освобождать ее от боли, а усиливать ее. И чтобы страдания были выносимыми, она может совсем перестать ощущать себя живой, будет функционировать – и только, но не жить. Потому что жить слишком больно и страшно.

Третья, выбрав независимость и вырвавшись из ада, сначала ощущает себя в полном порядке, даже поначалу будет испытывать эйфорию от свободы, но неспособность и нежелание зависеть приведет ее в итоге к одиночеству, усталости от избыточного контроля и ответственности. Ей захочется быть с кем-то, но как довериться, расслабиться и проявить слабость?

Кстати, мы забыли и о четвертой, которую я тоже приводила в пример. Ту, которая решает, что она ужасная и жить недостойна. У нее все может закончиться серьезной депрессией, саморазрушительным поведением и в итоге явным или неявным суицидом.

Вот так каждую из них защитные механизмы когда-то спасли, позволив пережить сложную ситуацию, но потом те же механизмы стали ограничивать или разрушать. Хотя бы потому, что девочки эти не отдавали себе отчета в том, как и от чего они защищаются, не формулировали, не осознавали, что с ними происходит, и у них не было возможности поменять что-либо в этом.

– То есть если они сформулируют и осознают, как именно они защищались, то… что? Они перестанут защищаться? В этом смысл?

– Смысл чего? Нашей работы? Отчасти – да. Но не в том, чтобы помочь клиенту перестать защищаться, а в том, чтобы помочь ему лучше понять, как он устроен. В том, чтобы восстановить пробелы, выстроить связи, увидеть и признать свою зависимость от прошлого опыта и через это приобрести чуть больше свободы.

– Пробелы? Что еще за пробелы? Зачем их восстанавливать? А что, если я и так хорошо помню все, что со мной было? И с чего вы решили, что я как-то завишу от прошлого опыта? Я взрослый человек, детство давно осталось позади.

– Ну, пробелы не только в памяти, пробелы в связях между тем, что происходило с вами когда-то, и тем, что происходит с вами сейчас; между тем, что вы чувствуете сейчас, и тем, как вы переживали это когда-то; ну и между тем, что когда-то руководило вашими поступками, и тем, что руководит вашими решениями теперь.

– Так. Про пробелы мне ничего не понятно, это все слишком мудрено. Вы сами-то понимаете, что рассказываете?

– До какой-то степени.

– Ну и как вы работаете, если сами не знаете, что делаете?

– О том, что такое работа психолога, почему и как происходят изменения во внутренней и внешней жизни клиента, написаны тысячи книг. И не только представители разных подходов, но и даже психологи или психотерапевты, работающие в одном подходе, видят это по-разному. Потому что многим из нас нужно подобрать слова, формулировки, ви́дение, которое бы стало для нас опорным в работе. Ведь мы имеем дело с хаосом, неопределенностью, непознаваемостью, каковой является психика человека. Я вот тоже часто задаю себе все эти вопросы: как и при каких условиях происходят изменения в жизни и во внутреннем ощущении клиентов? Что помогает происходить прорывам, а что мешает им? Когда психотерапия становится неэффективной?

Что именно в клиент-терапевтической встрече является терапевтичным, а что только укрепляет клиентский невроз? Я регулярно пытаюсь искать ответы на эти вопросы на супервизорских и учебных группах, в личной супервизии и в обсуждении с коллегами, слушая выступления коллег на конференциях и сама участвуя в круглых столах, читая статьи и книги и сама садясь за их написание. Увы, у многих из нас есть предположения, но однозначных ответов нет ни у кого.

– Означает ли это, что вы безнадежно далеки от хоть какой-то структуры и доказательности, что не даете никаких гарантий? У клиента что-то болит, он к вам ходит и платит (прошу заметить!), а у вас нет никакого представления о процедуре, в результате которой его жизнь улучшается, а сам он становится более счастливым?

– Конечно, у нас есть «процедура», есть представление о процессе и его этапах. Но гарантий действительно мы не даем, кроме того, что мы готовы отвечать за терапевтический процесс. Но не за результат.

– То есть деньги берете, а за результат не отвечаете?

06

#будет ли результат?

– Нельзя сказать, что вообще не отвечаем, просто результат зависит не только от нас. Да и понятие «результат» в ситуации работы с психологом не такое однозначное. Вот пример. Приходит клиентка с сильными головными болями психосоматического характера. Ни один врач не находит никакой патологии, отправляют к психологам, говорят: «Это у вас нервное». Головные боли страшные – мигрени регулярно укладывают ее в постель. Ей плохо так, что она глаз не может открыть почти сутки, лежит в темноте с компрессом на голове рядом с тазиком и жалеет, что не умерла во время прошлого приступа.

Разбираемся с ее жизнью. Живет с матерью, двумя дочерьми и двумя собаками, все время крутится как белка в колесе. Все на ней: и дом, и работа, и хозяйство. Все домочадцы, включая собак, ждут, когда она придет домой после работы и все для них сделает. Она приходит и делает. Устает? Конечно. Поручить что-то давно уже не маленьким дочерям, одна из которых в подростковом возрасте, а другая старше? Так все равно забудут или не сделают как надо, ей же потом и переделывать.

А мама что? Старенькая, немощная, требующая постоянного ухода? Да нет, нормальная мама, просто привыкла, что взрослая дочь все время о ней заботится, с самого детства причем. Что, заставлять, что ли, маму в магазин ходить, сумки таскать на всю их большую семью? Она все равно не будет, она вон жалуется на то, что рацион однообразный, все котлеты да котлеты…

Вот так и получается, что мигрень – это единственный способ перестать их всех обслуживать, отключиться, остаться одной, полежать, закрыть глаза, быть неспособной отвечать ни за чьи желания и прихоти. А как же все они в это время? Кто греет маме опостылевшие котлеты, кормит завтраками дочерей, выгуливает собак? Да как-то сами. Хм. Значит, способны, могут? Могут. И если бы она могла разозлиться на их инфантильность и перестать крутиться вокруг них, если бы она могла больше времени посвящать себе, распределить ответственность, дать им возможность самим заботиться о себе, а иногда даже и о ней, то, может, и голове не обязательно было бы болеть?

Ну да, но это же тогда всю жизнь поменять нужно? Надо научиться перечить маме, «строить» дочерей, надо перестать чувствовать себя Атлантом, держащим семейное небо, отказаться от ощущения своей супернужности, приобрести какую-то другую важность. Тяжело это слишком, и если нет никакого волшебного слова для того, чтобы все прошло само по себе, то пусть лучше голова болит.

И что, по-вашему, может сделать здесь психолог? Если сам клиент не хочет разбираться с собственной жизнью или не чувствует в себе сил для этого? Мигрень ведь сама не пройдет, если не поменять многое внутри себя. Но даже в таком случае терапия может быть результативна, и результат звучать может примерно так: «Теперь я знаю, почему у меня болит голова, – это мой единственный способ уделять время себе. И я согласна на то, чтобы этот способ оставался привычным и единственным».

– Но вы же могли бы убедить ее в том, что это идиотизм – так жить! Она что, так и будет бесконечно мучиться от своих ужасных мигреней?

– Не исключено, что будет. В конце концов, регулярные мигрени – возможно, ее единственный способ прожить какую-то чудовищную внутреннюю боль, но прожить не эмоционально, а телесно. Может быть, она будет искать какой-то другой, более простой способ уменьшить боль – ходит же она по врачам в надежде получить волшебное избавление от своих страданий.

А про «идиотизм – так жить» я вам скажу, что не наше это дело – судить тех, кто выбирает тот или иной способ жить, если они не нарушают при этом законов Российской Федерации. Вы же не «ходили в ее тапках», не жили с ее матерью, не знаете, каково это – родиться в ее семье. Благодаря тому, что она такая, как есть, она до сих пор жива, работает. У нее откуда-то даже есть силы детей растить, хотя и не исключено, что они скоро закончатся. И много вопросов, конечно, остается в подобных случаях – в том числе такой: «А куда девались все мужчины в этой семье?»

– Может, вы просто не нашли для нее нужных слов, не были убедительны?

– Может, и так. Но дело в том, что мы не можем сами сделать всю работу, даже если клиент нам за нее заплатит. Его денег недостаточно: нужно, чтобы он сам работал, и если он не готов к этому – не хочет, не может, не верит, – то этому нельзя помочь. Пусть лучше ищет те способы и возможности, в которые верит.

– Вы так легко говорите «может, и так…», будто вам все равно, что вы плохо сделали свою работу.

– Я не сделала ее плохо, я сделала все, что могла сделать на тот момент. Конечно, искушение помочь любому весьма велико. Почти каждый хочет, чтобы у него все и всегда получалось. Консультации, психотерапия, анализ – всегда и с любым клиентом «в яблочко». Желательно быстро, изящно и красиво. Кто бы отказался от такого? Но на практике психологам приходится постоянно переживать собственное бессилие, ярость и ощущение несовершенства от невозможности по разным причинам хорошо сделать свою работу. Собственно, что-то подобное переживает почти любой специалист.

Хирург, например, тоже делает на операции все от него зависящее; врач, назначая лечение, может быть сто раз прав, но как много зависит при этом от самого пациента! Бывает такое, что по непонятным причинам у больного все же отказывает сердце, или открывается сильное кровотечение, или наступает сильнейшая аллергическая реакция. Или пациент, посетив врача и получив назначения, не принимает таблетки так, как это нужно делать по протоколу, или вообще не следует рекомендациям. Поэтому даже в доказательной медицине, где есть достаточно прогнозируемый результат, может не случиться того эффекта, на который все рассчитывают. Что уж говорить о психологии…

– Но хоть какое-то представление у вас есть о том, что будет после вашей работы, если, к примеру, клиент к ней готов?

– Какое-то есть. Начиная работать с клиентом, я точно знаю, что есть нечто, что произойдет непременно; есть то, что происходит почти всегда; а есть то, что произойдет лишь с какой-то долей вероятности. Клиент непременно станет лучше понимать, как именно он устроен, как складываются его отношения с другими людьми. Как правило (почти всегда), клиенты многое узнают и о том, как устроены другие люди, в том числе их близкие, и начинают лучше понимать не только свои, но и чужие чувства, мотивы и поступки. И с высокой степенью вероятности они начнут лучше относиться к себе самим, четче ощущать личностные границы, больше себе позволять. В каком-то смысле они повзрослеют, окрепнут и больше станут самими собой.

– А как же симптомы, проблемы, с которыми пришел клиент?

– В процессе работы какие-то симптомы могут уйти, а какие-то могут остаться, потому что станет понятно, какую роль они выполняют в жизни нашего подопечного, и тот может осознанно не захотеть с ними расставаться, как в примере женщины с мигренью. Но он примет симптомы и болячки как свои, разрешит им быть, понимая, что они решают задачу, которую пока невозможно решить другим способом. И вообще – одни проблемы разрешатся, другие появятся.

– Как, от похода к психологу могут еще и дополнительные проблемы появиться?

– Конечно, но это происходит не из-за того, что психолог плохо работал, а наоборот – потому что таков результат его работы. Клиент, например, может осознать, насколько он недоволен своей карьерой, семьей, жизнью в целом. Его могут захватить чувства, которые раньше подавлялись, и он может стать не таким удобным, как раньше, потому что расширятся его способы проявлять себя в отношениях с другими. В какой-то момент может возникнуть тревога – ведь теперь он все меньше держится за старое, больше пробует нового. Раньше, например, ему было плохо, но он терпел, ждал, пока само рассосется. А теперь он уже так не может, он не хочет закрывать глаза на необходимость перемен. А перемены – это же почти всегда тревожно: старые проблемы уходят, но появляются новые задачи, новые сложности, новые переживания. Все это так далеко от ощущения полной безмятежности! Зато значительно больше похоже на жизнь, а не на способ прятаться от нее.

Или клиент, например, может начать вспоминать то, что было похоронено в недрах его памяти, что было вытеснено, забыто. Воспоминания эти могут быть совсем не из приятных – вернется все то, что было когда-то отрезано: боль, ужас, депрессия, вина, стыд, ярость.

– То есть бедный человек приходит к психологу, чтобы ему стало легче, а ему становится еще хуже, потому что просыпаются застарелые чувства?

– Именно так. Более того, чем крепче и выносливее становится психика, тем более сложные переживания могут всплывать.

– И зачем все это? Кому от этого какая радость? Садомазохизм какой-то!

– В буквальном смысле радости никакой, это правда. Но ведь если всплывают сильные переживания, значит, человек носил их внутри. Благодаря психологу у него появляется возможность вытащить их наружу, прожить, переработать и перестать тратить душевные силы на удержание способного взорваться в любой момент ядерного котла боли.

– Но ведь он может и не взорваться? Не все же ходят к психологам, и ничего, живут себе…

07

#может, обойдемся без психотерапии?

– Я действительно призываю идти к психологам, но говорю об этом не как о долженствовании, а как о возможности – доступной, между прочим, отнюдь не каждому. Конечно, в государственных центрах, в школах или детских садах еще можно получить бесплатную консультацию у психолога, но регулярная длительная работа с психологом – психотерапия или анализ – стоит дорого, причем не только в смысле финансовом. Терапия – это не только деньги (часто действительно немалые), это еще и определенный интеллектуальный уровень, способность к рефлексии, готовность выполнять серьезную внутреннюю работу и дисциплина. Многие терапевтические подходы предполагают необходимость каждую неделю (а иногда и чаще) присутствовать в одном и том же месте в одно и то же строго определенное время.

– Вот я и удивляюсь: неужели это кому-то надо? Столько затрат, и ради чего? Неужели кто-то добровольно соглашается на этот бред?

– Вы знаете, да. Все большее количество людей становятся клиентами психотерапевтов, к иным специалистам по несколько лет стоят в очереди. На Западе консультирование, психотерапия и анализ давно стали устоявшейся практикой.

– Ну, Запад нам не указ, там давно люди с жиру бесятся. Им, может, время и деньги девать некуда…

– А вот вам, например, на что время и деньги?

– Как на что? На жизнь!

– На какую жизнь? Знаете, однажды мой клиент, пришедший с тяжелой депрессией и массой других проблем, возмущался: «Да что ж такое! Столько денег потратил на эту терапию – и все зря! На эти деньги я мог бы уже машину себе купить!»

– И как вы выкрутились?

– А я не выкручивалась, зачем мне это? Я понимаю – человек злится, что ему не становится легче так быстро, как он этого хотел. У всех нас есть фантазии о том, как и что должно происходить, и у него они были. Когда наши фантазии разбиваются о реальность, нам всем больно и неприятно.

– Но он ведь обвинил вас в том, что вы неэффективны!

– Да нет же, он говорил о себе: о своем разочаровании, возмущении, страхе, боли и одиночестве, которые он уже устал переживать. Мы вместе посмеялись, представив, как он едет на машине, купленной на сэкономленные от терапии средства, – абсолютно несчастный и депрессивный. И он, и я знали, что никакой машины не было бы. Одновременно мы оба понимали, что для него возможность выразить разочарование и ярость оттого, что все происходит не так, как в его фантазиях, очень важна. Вот вы можете куда-нибудь принести подобные чувства? Кто будет готов принять их, а не защищаться, оправдываться или нападать на вас?

– А может, я никогда не бываю разочарованным?

И не фантазирую? Я смотрю на жизнь реально. Главное – не ждать от людей и от жизни ничего особенного, тогда и разочаровываться не придется.

– Хм.

– Не надо смотреть на меня так, будто вы мне не верите.

– Я верю, что вы в это верите, но полагаю, что вы просто не знаете о своих фантазиях или не хотите о них знать. Как будто есть что-то страшное или недостойное в том, чтобы иметь фантазии.

– Да какой в них толк! Реалистом надо быть. Есть реальная жизнь, реальные задачи. Делай что нужно, и будь что будет.

– Знаете, я временами тоже очень люблю простые рецепты и решения. Вот прям честно признаюсь – очень люблю! Так трудно жить в многозначном, противоречивом и парадоксальном мире. Ведь если признать, что «все сложно», то на что тогда опираться? Но вам не кажется, что упрощение тоже создает иллюзии, которые, безусловно, нам нужны, но от этого они не перестают быть именно иллюзиями? Помните стихотворение: «Что такое хорошо и что такое плохо» из нашего советского детства? Его известный поэт написал специально для маленьких детей. Но когда ты уже не маленький, то понимаешь, что реальность намного сложнее и многообразнее, чем мы можем постичь.

– А вам не кажется, что вы специально все усложняете?

– Зачем?

– Откуда я знаю? Может, хотите продать свои услуги. Как будто без вас, психологов, невозможно выжить в этом «сложном, непостижимом и противоречивом мире».

– Выжить можно, совершенно точно. Многие люди не ходят ни к каким психологам и никогда не придут к ним. И даже если психолог пригласит их – например, в детском саду или школе, куда ходят их дети, они сделают все, чтобы как можно быстрее свернуть эту встречу, а потом обесценить ее.

– И что? Осуждаете таких?

– Честно вам сказать? Если проблема касается только самого человека, то он, конечно, вправе жить так, как ему хочется: не знать и не хотеть знать, мучиться и «забивать» на свои мучения, не разбираться ни в себе, ни в своих отношениях, ни в своей жизни. Пока он не совершает ничего асоциального или противозаконного – не ездит на высокой скорости, подвергая всех опасности; ни на кого не нападает, напившись или обколовшись наркотиками, – это его жизнь и его дело, меня они не касаются. Но если в это вовлечены дети, которые страдают рядом с неадекватным, разрушающим свою жизнь родителем, не желающим предпринять хоть малое усилие для того, чтобы помочь себе и ребенку, мне трудно не переживать и не злиться. Сказывается, наверное, многолетняя работа детским психологом – я знаю, как страдают дети от невзрослости, незрелости и полной неосознанности родителей. И не только родителей. Неадекватно ведущий себя учитель, тренер, врач может сделать жизнь детей настоящим адом. И хорошо, если рядом с ребенком есть люди, способные его поддержать, защитить, помочь пережить встречу с травмирующими людьми. Тогда он получает сложный опыт, который влияет на него, конечно, но не определяет его дальнейшую психическую жизнь. А если таких людей нет?

– Но вы же сами только что говорили, что не все люди могут позволить себе психотерапию. В это надо вкладываться, а у родителей или учителей может не быть ни денег, ни рефлексии, ни дисциплинированности. Получается, что вы требуете от них невозможного, а ведь они при этом делают свою работу, ухаживают за своими детьми и любят их так, как умеют.

– Вы совершенно правы. Но я не требую, я всего лишь говорю, что мне трудно быть свидетелем детских страданий, и даже признаю, что это моя личная проблема.

Знаете, многие из моих клиентов в возрасте «за сорок» говорят о том, что жалеют только об одном – что не пришли в терапию, пока были молоды. Сейчас они осознают, что их молодость была полна «нежизни»: они что-то делали, решали, любили, но все это как-то на автомате, не осознавая, что именно они делают и зачем. Тогда им казалось, что они выбрали свою жизнь осознанно и свободно, а теперь видят, что на самом деле автоматически воспроизводили модели и схемы, заложенные в них с самого детства.

– То есть вы считаете, что если мы специально не работаем с этим, то мы и во взрослом возрасте повторяем все то, что делали в детстве?

– Мы не действия конкретные повторяем, а модели. Например, если в отношениях с родителями у мальчика был постоянный напряг: ни понимания, ни близости, ни теплоты, а в школе при этом было понятно, как добиваться успеха и получать признание, то, повзрослев, этот мальчик будет с легкостью и с удовольствием учиться, будет вкладываться в работу, но при этом может быть совершенно не в состоянии сохранять и развивать близкие отношения. Просто потому, что в его опыте семейные связи и близость были чем-то непонятным и неприятным, а стремление к успеху и победы были достижимыми и понятными. Но сам этот мужчина будет рассказывать вам, что он просто еще не нашел «ту самую» и вообще у него нет времени на личную жизнь, потому что он очень занят – проекты, дела, работа.