Кладбище женщин

– Не переживайте, со всеми свидетелями я вас познакомлю. Нам с вами предстоит пройти нелегкий путь. Хотим мы того или нет, придется вспомнить все самые неприятные события из вашей жизни. Вы будете как юная девушка, которую пытаются силой раздеть, а я буду в роли насильника. Того самого, кто раздевает. И мне ваши крики о помощи так же безразличны, как насильнику, который пытается насиловать или уже насилует. Крики потерпевшей вызывают во мне лишь презрение и вдохновляют на новые действия. Они не вызывают жалость, а возбуждают ненависть и желание делать больно. Жду от вас полного согласия. Быть в роли насильника и убийцы я не хочу, хотя… я раскрыл столько преступлений, более сложных, чем те, что сейчас предложили мне расследовать. Я не хвастаюсь. Я даю вам понять, что вы в роли цыпленка. И сейчас вы попали в крепкие лапы горного орла. Мы уже летим над пропастью. Если я вас отпущу, вы разобьетесь, если же удержу, мы долетим до моего гнезда, в котором нас ждут мои голодные птенцы.

– А вернуться к месту начала нашего полета никак нельзя, господин Орел? – спросил, пытаясь казаться спокойным и шутливым, Грабдэн, хотя в его душе творилось неладное. Вернее, душа его спускалась медленно, но уверенно к пяткам, и тело от этого обдавалось холодом.

– Нет. Я гордый горный Орел, с длинными, острыми, сильными когтями! И если я поймал птенца в свои лапы, уже, поверьте, не упущу. У вас нет и не может быть надежды на возвращение к той секунде, когда вы свободно чирикали и шли по этой грешной земле. С того момента, как вас передали мне, вы мой клиент! Вы получите обвинения по всем совершенным преступлениям.

– Вы меня уже обвиняете? Без доказательств? Разве так работают ныне следователи с подозреваемыми? Это давление! – сделал попытку агрессивного наступления Грабдэн, пытаясь тем самым сорваться с когтей горного орла, а там будь что будет. «Упаду, разобьюсь… Страшнее острых когтей этого опытного орла ничего сейчас нет», – подумал он.

– Доказательства? Будут! Господин полицейский, там, в коридоре, ждут несколько особ легкого поведения. Пригласите их ко мне. Не для галочки они едят свой соленый хлеб под моей опекой, то есть работая на меня осведомителями, – а потом, обращаясь к Грабдэну, он улыбнулся и сказал: – Понимаете, герр Грабдэн, мне очень везет. Когда ехал к вам, я увидел своих подопечных у дороги. Остановился разузнать, не увидели ли они подозрительную машину с таким же подозрительным водителем. И они, представляете, перебивая друг друга, стали рассказывать мне именно о вас. Вы им хорошо заплатили ни за что! Однако искры похотливости и злости в ваших глазах напугали их так, что все ваши деньги они подарили мне. Суеверие у них такое. Вот деньги, которые были ваши, а стали наши! – и следователь достал из кармана слегка помятые купюры, которые Эдгар совсем еще недавно щедро отдал девушкам легкого поведения, с глубоким умыслом.

Глава 2. Исповедь чудовища

Наутро, в девять часов, Жан Крафт уже сидел в своем кабинете – свежевыбритый и вовсе не такой помятый, как вчера, а вполне себе свежий. Казалось, задержание подозреваемого – возможного преступника придало ему сил. Возможный преступник присутствовал тут же, восседая на старом скрипучем стуле все с тем же бесстрастно-безмятежным видом, что и вчера вечером. Казалось, он все знает наперед, все просчитал и предугадал и ему вовсе не страшно и не тревожно, как было бы другому на его месте. «Мало ли что расскажут проститутки следователю? И если даже я проявил к ним жест доброй воли и отдал им свои последние сбережения просто так, это ни о чем не говорит. Наоборот, это выглядит очень благородно, – над этим Грабдэн думал всю ночь и был уверен, что своими доводами он заведет следствие в тупик, – а то, что они испугались моего внешнего вида, так это из-за дождя. Да и настроение у меня могло было неважным. Мало ли какие события огорчили. Разве человек, который едет к кладбищу проведать своего отца, улыбается другим людям?»

«Виновен он или нет? – недоумевал про себя Крафт. – С одной стороны, улики… интуиция, черт бы ее побрал… а она ведь может так подвести! И улика до того… мелкая и жалкая! А этот сынок старика Грабдэна до невозможности уверен в себе. Неужели я зацепил не того?! Ошибусь, он обратится в прокуратуру с заявлением о том, что я на него наговорил лишнего и обвинил его, невиновного, в преступлениях, и тогда цыпленком стану я сам».

Он откашлялся и начал более спокойным и уверенным голосом:

– Итак, господин Грабдэн, прошу вас вспомнить, где вы были вчера вечером, двенадцатого ноября. Это очень важно и для вас, и для меня.

– Ну-у-у… – протянул Эдгар. – Я… я был в ресторане… да-да.

– В каком? – Крафт потянулся за ручкой и бумагой.

– В… «Экскалибуре». Точно. Хотите – спросите официантов. Меня хорошо знают в городе, – отозвался молодой Грабдэн, со скучающим видом разглядывая серые металлические шкафы с папками.

Крафт тщательно записал все сказанное в своем дневнике.

– А сколько вы пробыли там? В котором часу пришли, ушли? – продолжил он.

Эдгар весело прищурился:

– Ах, как интересно! Я еще ни разу не был на допросе! Тут, как я понял, важно иметь хорошую память… Так, дайте-ка подумать… Я пришел в ресторан часов в семь, а ушел… ну, пожалуй, в девять. Где-то так. Да-да, часы на башне как раз пробили девять!

– Спасибо, – кисло ответил Крафт, записывая. Ему показалось, что Эдгар смеется над ним. – Значит, вы утверждаете, что официанты могут подтвердить все вышесказанное? – продолжил он.

– Конечно! – развел руками Эдгар.

– Чудесно! – выдавил из себя улыбку Жан Крафт. – А не подскажете, куда вы поехали затем?

– Домой, – спокойно ответил Эдгар. – Куда ж еще.

– Вы уверены? А не к… друзьям в гости? Или… к подруге?

– О, господин следователь! – притворно застеснялся Эдгар. – Неужели я должен отвечать и на такие интимные вопросы – с кем я проводил ночь! Хотя да, это же полицейский допрос… Так вот, – он внезапно метнулся к следователю, приблизив свое лицо, Крафт испуганно отпрянул, – я ни с кем не проводил ночь тогда. Я одинок, знаете ли… совсем одинок. У меня нет постоянной подруги, возлюбленной. Я поехал домой, начал перечитывать моего любимого Германа Мелвилла. «Белый кит» читали? Нет? Рекомендую.

Крафт почувствовал, что начинает злиться. Самоуверенность Грабдэна зашкаливала. Да он просто издевался над ним!

– Спасибо за совет касательно литературы, – холодно произнес полицейский, не отводя глаз, выдержав пронзительный взгляд Эдгара. – Но кое в чем вы, похоже, ошибаетесь. Или врете мне.

Темные брови Эдгара удивленно изогнулись.

– Ваша машина, как я уже упоминал, была замечена на Розенштрассе после десяти вечера. Возле дома номер сорок два, где проживает фрау Шарлотта Майерс. Подруга которой, Дагмара Кинстер, в ту же ночь была убита в спальне Шарлотты Майерс – заколота стилетом. Таким тонким, знаете ли, итальянским стилетом. Старинным. Сейчас подобных не делают. Патологоанатом сказал, она умерла мгновенно. Вопрос на засыпку: кто же убил эту женщину? Ни в чем не повинную красивую женщину в расцвете лет? Ей едва исполнилось сорок, бедняжке. Кому это надо было? Зачем? Кто-то, возможно, взял вашу машину, приехал туда и убил фрау Кинстер. Может, убить хотели хозяйку квартиры? Почему несчастную женщину лишили жизни ночью, в доме ее подруги? Я очень хочу это выяснить. Ваши соображения?

Эдгар помолчал, пристально глядя на следователя.

– Мои соображения таковы: есть в этом мире силы, неподвластные человеку. Они иногда вмешиваются в нашу жизнь и изменяют ее… или вовсе отбирают.

– Хватит! – не выдержал Крафт. – Оставьте это, герр Грабдэн! Вы можете мне прямо ответить на прямой вопрос: вы были у дома фрау Майерс в ночь двенадцатого ноября? Или не были?

– Был. Проезжал там. И что? – широко улыбнулся Эдгар, зрачки его сузились. – С каких это пор запрещено ездить по Розенштрассе? Я вроде запрещающих знаков там не замечал.

– И вы заходили в дом номер сорок два?

Эдгар вздохнул и закинул ногу на ногу.

– Я могу здесь курить? – осведомился он.

– Можете, – раздраженно кивнул Крафт.

– О, какой вы раздражительный… Вы явно очень устали, вам лучше взять отпуск, – с сочувствием заметил Грабдэн, доставая серебряный портсигар из кармана. – Поверьте мне, я по образованию врач.

Лицо Крафта покрылось красными пятнами от возмущения, но он сдержался.

– Вы. Заходили. В дом номер сорок два? – чуть ли не по слогам повторил он.

– Может быть, заходил. Это мог быть и я, и не я… Скажем, некая сила, которой я служу лишь орудием иногда.

Так мистично о себе Грабдэн заговорил с незнакомцем впервые.

– Послушайте, господин Грабдэн! – Крафт стукнул кулаком по столу. – Я хочу только услышать ответ «да» или «нет»!

– Так вы ничего не узнаете, – пожал плечами Эдгар, затягиваясь дорогой папиросой. – Я же пытаюсь вам помочь, объяснить: зачастую человек что-то делает, будучи лишь марионеткой того, что сильнее его. Если я вам сейчас скажу, что убил эту женщину и одновременно что не я убил ее, а Нечто из иного мира, – на что вы среагируете? На первую часть фразы или вторую? Посчитаете, что я признаюсь в преступлении, помогая следствию, что мне место в психушке?

– Для начала я возьму у вас отпечатки пальцев и сличу их с теми, что обнаружены на месте убийства. У меня четкое ощущение, что они совпадут, герр Грабдэн, – в голосе Крафта звучал металл. – И я не удивлюсь. Из всего бреда, что вы, простите, тут несли, я сделал вывод, что вы были у фрау Шарлотты в квартире. И что вы, вероятно, и убили ее подругу. А может, не только ее. Вот только понять бы, что там у вас с этим частным кладбищем… Кладбищем, которое создал ваш отец. Почему родственники убитых за последние два месяца хоронят женщин, жен, дочерей, матерей, именно там?!

– Я отвечу только одно: для вас все встанет на свои места, если вы почитаете некий документ. А именно – дневник моего отца. – Эдгар выпустил колечко ароматного дыма чуть ли не в лицо Крафта. – Просто иначе вы меня не поймете и не поймаете. Как бы я ни старался вам что-то объяснить. Можете снимать мои отпечатки, проводить любые экспертизы – все равно ничего не поймете. Так что – вперед, за дневником. Адрес я вам скажу. Я готов сотрудничать, – с этими словами Эдгар затушил папиросу в белой керамической пепельнице, стоящей на столе Крафта. – Ну, когда едем? Сегодня? Сейчас?

Крафт, не мигая, расширенными глазами смотрел на молодого человека. Затем медленно кивнул.

Глава 3. Там, где все началось

На кладбище было сыро и прохладно, как будто оно располагалось в камере невидимого холодильника. Серое, затянутое дымкой небо навевало тоску. Мокрые растения поникли, словно ежась от прохлады. Птицы – и те молчали. Жан Крафт брел по аккуратным, обсаженным цветами аллеям кладбища за Грабдэном, у которого сейчас руки были скованы металлическими наручниками, для верности. На вид молодой человек был достаточно обычным. Даже нет, красивым. Но каждый раз, когда Крафт смотрел в его глаза, холодом отдавало по всему телу. Случаи, когда глаза человека разнятся по цвету, бывают, но вот такого отличия чьих-то глаз от глаз других людей – не только из-за цвета, но и из-за странной глубины, какой-то гипнотической силы взгляда, как у герра Эдгара Грабдэна, Жан Крафт за всю свою жизнь не встречал никогда. Притом он, знавший отца Эдгара, уважаемого всеми господина Проствора Грабдэна, никак не мог понять, почему у такого симпатичного, доброго и порядочного человека родился такой вот внешне красивый, но душевно уродливый сын. Похоже, натуральный сумасшедший. А в том, что перед ним сейчас именно такой человек и идет, он не сомневался. Сопоставленные им факты говорили, что именно он, этот молодой мужчина, и есть тот, кого они давно искали. Днями и ночами работали, не спали, сопоставляли эти самые разные факты. Изучали. И вот, благодаря стараниям двух полицейских, нить, за которую они случайно зацепились на днях, неся службу у выезда из города, вывела их на маньяка. И именно о нем, судя по всему, и говорила Шарлотта. Несомненно, о нем.

Следователь шел за Грабдэном и смотрел удивленно на его широкие плечи и уверенную походку. Когда Грабдэн поворачивался, чтобы дать какие-нибудь пояснения на полученные вопросы, Жан Крафт старался не вглядываться в его странные глаза. Про себя он тогда думал: «Как он рос? Как отец с ним ладил? Почему он таким стал? Может, потому что мама умерла во время родов и не повлияла никак на своего единственного сына?»

Жан Крафт знал и ее, мать Грабдэна, Мадлен-Кэтрин. Миловидная девушка, даже красивая, и к тому же порядочная, жила в их городе с самого рождения. Ее родители были важными персонами. Богатыми считали их даже те, кто были богатыми сами. Она являлась единственным ребенком в семье, родившись в семье морского офицера, командира корабля, который часто бывал в экспедициях со своей командой. Мать Грабдэна осталась без родителей в детском возрасте. Родители уехали в отпуск, оставив семилетнюю девочку с няней, и разбились на самолете, когда пересекали экватор. Тайна той катастрофы изучается следствием до сих пор. Самое странное, что банковские счета четы оказались пустыми, имущество переписано на какого-то неизвестного человека, причем документы были самые что ни на есть подлинные, с подписями обоих супругов. Юная же Мадлен-Кэтрин осталась одинокой, нищей и выросла в детском доме. А потом ее встретил Проствор и женился на ней.

Мысли не давали покоя Жану Крафту. Он все шел, безжалостно приминая плоховато почищенными ботинками мокрую податливую траву, смотря искоса на могилы и думая, что сейчас нет смысла запоминать имена тех, кто лежит тут. Фотографии некоторых женщин на них, вклеенные мастерски в мраморные плиты, уже были знакомы ему по изученным материалам следствия. Крафт понимал, что ему предстоит вернуться сюда с командой следователей, без герра Грабдэна, чтобы заснять каждую могилу, проверить всё досконально и получить нужную информацию, для выдвижения готовой версии для отчета. А сейчас эта информация была лишней. По крайней мере, в голову никак не вмещалась.

– И вот, господин следователь, тут, в самом начале кладбища, под этой единственной липой (притом, что все остальные могилы находятся под березками, за исключением самых первых, если вы заметили, над которыми растут ели) и покоятся мои родные мама и папа.

– Как папа? Он тоже здесь? Единственный мужчина среди всех этих женщин? А зачем? Или в вашем роду не было больше мужчин? Хотя… – И тут следователь, несмотря на свой непререкаемый опыт, понял, что допустил глупость. Ему ли не знать, что кроме одной единственной женщины, Мадлен-Кэтрин Грабдэн, все остальные женщины чужие и не имеют никакого отношения к роду Грабдэнов.

– В нашем роду, господин следователь, не осталось больше мужчин, не считая меня самого и моего папу. По крайней мере, в той части древа моего рода, которую я знаю.

– А дедушка со стороны мамы? А дедушка со стороны папы? А их родители и прародители? – не стал следователь сдаваться, хотя сам очень хорошо понимал, что данный вопрос не имеет никакого отношения к допросу.

– Дело в том, что кладбище куплено моим отцом относительно недавно… Сначала он владел примыкавшим к этому месту небольшим земельным участком с развалинами восемнадцатого века. На участке сначала и находился наш дом. Мама еще была жива. А меня не было на свете. Папа с мамой только поженились… Да в-о-он он, тот дом! – Грабдэн махнул в сторону старого дома, видневшегося поодаль на возвышении, окруженного деревьями и плодородными кустами. – Вот тот самый дом. Полагаю, именно в этом доме они проводили минуты своего наслаждения. Потом… потом я родился.

Позже мы с отцом переехали в город; а еще позже вместе с землей под кладбище отец приобрел там хороший дом, поближе к центру. В этом же, старом, он планировал сделать что-то вроде краеведческого музея в миниатюре или же музея рода Грабдэнов. Но не успел.

– А кладбище? – спросил следователь, пожимая плечами, дав таким образом понять Грабдэну, что он пока что ничего не понимает.

– Кладбище – это кладбище женщин… не считая моего отца… И, кстати, я вас прошу: когда я умру, если вы, конечно, еще будете живы, похороните меня тут же, рядом с отцом. Даже не рядом с отцом, а между отцом и мамой. Я оставил себе специальное место. Вон оно… – и Грабдэн показал рукой на то место, между двумя могилами, где был уже установлен у изголовья памятник с фотографией самого Эдгара, с датой рождения, но без даты смерти.

– Хорошо, – с удивлением согласился Крафт. – В смысле, простите, герр Грабдэн, если я сам к тому времени не умру… Все мы под богом ходим… А что все-таки скажете насчет кладбища? И почему именно я должен вас похоронить? Никого больше нет?

– Ровным счетом ничего. Это длинная история. И она описана в семейном дневнике, который наверняка уже у вас. Там же, где был дневник отца, есть тайник. Как его найти и как открыть – я расскажу. Именно в нем хранятся деньги и драгоценности, которые я попрошу принять строго по описи и вернуть потом мне, если я, конечно же, останусь в живых и спокойно отправлюсь домой после окончания вашего следствия. И там, в этом же ящике, семейные фотографии. Да, и фотографии не семейные… Вот всех этих женщин, что захоронены тут. И даже фотографии женщин иных… тех, кто до сих пор живут и здравствуют, ни о чем не догадываясь. Живут… а отца моего, их любимого, больше нет. Почему так? Понимаете ли, я хотел бы это как-то… исправить.

– Вы имеете в виду убить?! Что они плохого сделали вам или вашему отцу?!

– Не троньте моего отца! – глаза Грабдэна засверкали. – Память о нем не запятнана ничем. Разве что… разве что неизвестным проклятием…

– Какое еще проклятие? – спросил следователь тоскливо, понимая сам, что чем больше он узнает о своем подследственном, тем меньше понимает причинно-следственную связь происходящего сейчас и происходившего давно в этом городе.

– Непростое дело станет простым тогда, когда вы прочтете отцовский дневник…

– А вот вопрос, который вам, герр Грабдэн, по-видимому, знаком… Почему так разнятся растения над могилами? В чем загадка?

– Ха-ха-ха, следственная ищейка не может разгадать придуманную моим отцом загадку!

– Простите, не могу…

– А думать? Думать можете?

– Нет… Предположить, что те, что лежат под березами, родом из России, а те, что…

Грабдэн смеялся так, как не смеялся с того дня, когда он с отцом увидел на участке муравейник, в котором все муравьи спешили, что-то носили, а один крутился, обозначая деятельность и мешая всем остальным, пока несколько муравьев не стали его подгонять к мертвому червяку, чтобы тот принял участие в переноске тяжелой ноши. А лентяй-муравей всячески пытался убежать от них, сопротивлялся. Никак не хотел работать. Но остальные не сдавались, ловили его, кусали и опять туда подгоняли.

– Вы тут, господин следователь, хотите разоблачить, по всей видимости, международную группировку убийц и исчезнувших из мира людей, ими убитых! Ну у вас и фантазия! – смеясь, говорил Грабдэн. – А я-то тут причем? Я ничего дурного не делал, с экзистенциальной точки зрения… Просто пытался упорядочить вопросы жизни и смерти… некоторых женщин. Под березами никого точно не закапывал! А уж мой отец и тем более моя мама – вообще святые люди!

– Но что все же тогда значат эти березы, липы, ели… – гнул Жан Крафт свое, пытаясь не обращать внимания на насмешки Грабдэна. И другие полицейские, что сопровождали конвоем арестованного, и те, кто были понятыми, слушали молча их диа лог, ничего не понимая.

– Это значит, что… имейте в виду, запишите это в протокол, я сам обо всем рассказываю, а это значит, иду на сделку со следствием. Кажется, за это полагаются некие послабления…

– Полагаются… И я за этим прослежу. Походатайствую перед судебными инстанциями.

– Так вот, березы – самое сокровенное, что тут есть. Их любила моя мама… Липы – деревья, которые обожал мой отец, а ели люблю я. И кусты люблю…

Жан Крафт подошел к кустам и тут же увидел там свежие могилы.

– А почему под кустами могилы свежие?

– Потому что… ну… господин следователь?! Это ясно даже ребенку!

– Почему? Я не понимаю…

– Потому что тут свежие захоронения… Я же объяснял вам: те женщины должны были умереть до того, как умер мой отец, но не сделали этого, и вот – пришлось вмешаться высшим силам. Это, знаете ли, семейное проклятие. Я бы сказал даже, некие семейные обязательства. Впрочем, вы все равно ничего не поймете и не поверите мне. Что ж, тайна уйдет со мной в могилу. Понимаете… я сам зачастую задавался вопросом: почему именно наша семья?! За что? Я не хотел становиться избранным, но разве меня кто спрашивал?!

Грабдэн, говоря последние слова, изменился в лице. Он стал суровым и страшным. И глаза его приняли еще более яркие оттенки. Они как-то углубились, запали и засверкали гневом.

Следователь быстро подсчитал могилы и записал себе в блокноте новые слова красным шрифтом «убитые», или «недавно убитые». Ранее, пока Грабдэн говорил, он писал иными цветами слова, напротив которых делал черточки, и ставил, оставляя место для недостающей цифры, вопросительные знаки.

– А как я открою секретный ящик в столе вашего отца?

– Нажмете цифры, указывающие на даты, годы жизни и смерти моей мамы, – ответил Грабдэн и, встав на колени перед могилой матери, вдруг застыл.

На лице его появилось выражение человека, впавшего в транс. Казалось, Грабдэн забыл и про следователя, и про все на свете, унесся мыслями куда-то очень далеко. Вдруг он принялся бормотать что-то. Крафт увидел на его щеках слезы. Следователю удалось разобрать, что Эдгар… просил прощения за то, что не смог разорвать круг проклятия, не смог изменить участь их рода. Крафт решил дать ему какое-то время – все же человек плакал над могилой матери, было как-то неловко его одергивать. Каким бы ни был Эдгар Грабдэн… Крафт тоже когда-то потерял мать.

«М-да, – подумал следователь, глядя на Эдгара, – работа по данному делу только начинается».

Затем, когда взгляд Грабдэна стал более осмысленным и он встал, отряхивая брюки, Крафт скомандовал:

– Уезжаем. На сегодня допрос окончен.

Ему хотелось как можно быстрее остаться в одиночестве, найти дневник и разобраться со всеми неизвестными…

Глава 4. Дневник

Жан Крафт и мистер Прэнк Тролли (так звали психиатра, которого следователь пригласил для изучения записей дневника) удобно устроились в черных казенных креслах из кожзама, расположенных у стола, на котором лежала потрепанная толстая старая тетрадь, похожая на те, в которых студенты пишут свои конспекты.

– Полагаю, нам следует читать вслух, чтобы лучше ощутить, понять написанное. Проникнуться им. Такая уж у меня методика, если не возражаете. Кто будет читать? – спросил психиатра следователь Крафт, показывая на дневник.

Вопрос он задал не зря. По своей работе следователь привык слушать и делать пометки по рассказу преступника или его жертвы. Психиатр же мог работать с написанным текстом, по которому он изучал, например, историю больного, а потом мог говорить с больным часами и отмечать по ходу разговора самое необходимое в его истории.

– Давайте вы, господин Крафт, читайте, а я буду слушать, – предложил, улыбаясь саркастически, Прэнк Тролли – невысокий худой человек под пятьдесят с почти белыми волосами и пронзительными голубыми глазами, в которых плескалась какая-то вечная ирония.

– А может, лучше вы? Мне кажется, у вас лучше создастся образ убийцы. А я в это время, следуя своей привычке, буду делать пометки по ходу, чтобы мы могли обсуждать услышанное, в смысле, прочтенное вами…

Тролли скривился:

– Неохотно соглашусь…

– Почему?

– Потому что читать вслух этот дневник с тайнами мертвеца мне неприятно. Понимаете? Мне проще читать историю живого больного. Даже если он сидит со мной за одним столом и придурковато смеется или плачет, что-то бормочет или если лежит передо мной в смирительной рубашке и орет как резаный. Мне это привычней, – психиатр улыбнулся и продолжил: – У вас же – другой клиент. Перед вами, наверное, в основном сидят хитрые, умные, как волки или шакалы, преступники. А иногда глупые несчастные жертвы, более похожие в своем поведении на испуганных овечек…

Временные, по работе своей, приятели рассмеялись. Психиатр взял дневник, открыл одну из первых страниц наугад, покачал недоуменно головой, что могло означать удивление при виде красивого, аккуратного почерка того, кто этот дневник вел, и стал читать.

– «Я пишу. Пишу, потому что хочу оставить память о себе своим потомкам…» – о, это яркая цитата, написанная к тому же каллиграфическим подчерком, да еще и красным цветом, – прокомментировал он прочитанное и посмотрел на следователя. В его взгляде виднелся вопрос: «Что бы это значило, по вашему мнению?», однако следователь ничего не ответил и лишь слегка пожал плечами, будто бы это было чем-то, ясным как апельсин. И психолог стал читать далее вслух.