Многоликий странник

Уил вышел из положения тем, что обвязал концы пледа вокруг лезвия и положил меч на плечо, крепко взявшись за драгоценную рукоятку. Бросил последний взгляд на развалившегося под деревом скелета. Развалившегося в прямом смысле слова, поскольку в результате снятия кольчуги у скелета оторвались обе руки и вывалилось несколько ребер.

Уилу всегда хотелось иметь собственный череп. Черепа были у всех монахов, обитавших в Уинчестерском монастыре, а некоторые из божьих братьев во время служб даже носили их привязанными к поясу. Считалось, что это мощи почивших в святости праведников, с которыми монахам предписывалось советоваться в часы раздумий и сомнений. Уилу же казалось, что монахи просто кичатся своими реликвиями и не испытывают от обладания ими ничего, кроме гордыни всевластия.

Вздохнув, он наклонился и поднял череп за костяную перемычку между глазными впадинами. Нижняя челюсть безвольно покачивалась и лязгала желтыми зубами. Откуда же ты прибыл, храбрый рыцарь, чтобы столь бесславно закончить свои дни здесь, в этом пересохшем болоте?

Уил сам удивился своей догадке. А ведь действительно очень похоже на выжженное солнцем болото, деревья в котором сначала сгнили, а потом высохли, превратившись в труху. Он вспомнил, как радостно занималась эта труха пламенем, и его передернуло. Нельзя больше терять драгоценное время, пора в путь!

Сунув череп в мешок, Уил поправил меч на плече и побрел вперед, держась левее своей укорачивающейся тени.

Так он шел весь день, сделав всего два привала, но за это время выпив почти половину фляжки. В отличие от обжигающего горло эликсира, глотать пусть и теплую, но дождевую воду было куда приятнее, и он не находил в себе сил ограничиваться двумя-тремя глотками за раз. Кроме того, вода сразу же выходила обратно пóтом, и хотелось пить еще и еще.

Под вечер Уил как-то особенно отчетливо понял, что вот-вот умрет. Соблазн допить фляжку и забыться последним блаженным сном, не думая об ужасе пробуждении, был слишком велик. Лежавший рядом меч колол его в бок, подначивая так и поступить. Уил вздохнул. Поднявшийся в сумерках слабый ветерок донес до него едва различимый запах хвои. Уил закрыл глаза, проваливаясь в безрадостное забытье, но потянул носом и встрепенулся. Сна как ни бывало. Он вдыхал аромат живого леса!

Вскочив и даже не заметив, как сломал головой слишком низко наклонившуюся ветку, Уил определил, откуда дует легкий бриз, и устремился в том направлении через ночь, через мрак, через цепляющийся за ноги и руки сухостой, только вперед, из последних сил. Так сам переходит в галоп взмыленный конь, почуявший конец утомительного перехода и близость студеной воды и свежего сена.

С каждым десятком шагов ветер как будто даже усиливается. Ноги Уила уже не проваливались в труху, а твердо ступали по настоящей земле. Казалось, еще немного, и он разрыдается от счастья, упиваясь мыслью о том, что Господь не оставил его в беде и не дал погибнуть, не увидев в последний раз отчего крова.

Его окликнули. Не видя по-прежнему ни зги, он удивленно повернул голову на зов и получил тяжелый удар по затылку. Уил почувствовал, что падает в пропасть, и потерял сознание.

– Он не похож на шеважа, – сказал Граки, в голосе которого послышалось удивление, сменившееся раздражением. – Дорого бы я дал, чтобы понять, на кого он вообще похож, только не на шеважа – это точно. Правильно, что не прикончили его на месте, а приволокли сюда. – Он свирепо глянул на собравшихся в просторной хижине людей. Некоторые невольно подались назад. – Но могли бы обождать до утра. Кому взбрело в голову будить меня среди ночи? Тебе, Шиган?

Тот, кого назвали Шиган, могучего вида старик с гладко выбритой головой и длинной седой бородой, спокойно выдержал направленный на него взгляд, потер подбородок и задумчиво кивнул.

– Я решил, тебе захочется посмотреть вот на это, – негромко ответил он, и вынул из-за спины грязный мешок.

Увидев едва проглядывавшие сквозь толстый слой пыли переплетения окружностей, Граки хмыкнул и протянул руку. Шиган не спешил отдавать ему свою добычу. Он развязал узелки, и содержимое мешка, оказавшегося обычным куском материи, высыпалось на пол под ноги Граки.

– Тэвил! – выругался тот, отступая. – Что это за посуда?..

Граки не договорил. Взгляд его застыл на перекатывавшемся из стороны в сторону шлеме. Из шлема с шуршанием вывалилась скомканная кольчуга.

– А вот к чему этот малый привязал свой мешок. Фокдан, покажи-ка.

Фокдан, единственный из оставшихся в живых сыновей Шигана, такой же могучий и неторопливый в движениях, как отец, снял с плеча и шумно поставил перед собой длинную кожаную сумку. Все знали, что он носит в ней свои смертоносные стрелы. Одним рывком развязав тесемки, стягивавшие верх сумки, Фокдан сунул руку внутрь и извлек то, отчего у Граки перехватило дыханье: обоюдоострый меч с расщепленным клинком и повернутыми в противоположные стороны хищными орлиными головами. Между крепкими пальцами, сжимавшими рукоятку, проглядывали зеленые и красные драгоценные камни.

– Ты знаешь, что это такое, – чуть дрогнувшим голосом продолжал Шиган. – И потому я дерзнул разбудить тебя, чтобы ты сам посмотрел. Извини.

Некоторое время было слышно, как в тишине потрескивают факелы.

Скоро в хижине Граки собрались почти все воины заставы, кроме, разумеется, тех, кто находился в этот ночной час в карауле. Восемьдесят три видавших виды мужчины, покалеченных в нескончаемых битвах, хмурых и предпочитавших разговорам действие. Они не умели складно говорить и размышлять вслух, но зато у них вот уже не один год получалось худо-бедно защищать эту часть Пограничья от набегов свирепых шеважа. Все уже знали о том, что произошло. Виновник их неурочного собрания был здесь же: странного вида исхудалый парень, непонятного возраста из-за преждевременной лысины, однако, судя по всему, явно нестарый, в изодранной рубахе и слишком широких для него штанах, связанный по рукам и ногам, лежал под балкой, подпиравшей коньковый брус крыши, и едва слышно стонал. Сидевшие по бокам охранники, не обращали на него внимания и слушали, что говорит Граки.

– Сегодняшняя ночь, братья, загадала нам трудную загадку. – Граки, не моргая, смотрел в пламя жаркого костра и задумчиво крутил в пальцах деревянный кубик для игры в совпадения. – Я даже не берусь сказать, что произойдет, если нам в конце концов удастся ее разрешить, но знаю наверняка, что не произойти не может. – Он подкинул кубик и не стал его ловить. Кубик покатился по доскам пола и замер между разложенными перед костром трофеями: человеческим черепом, блюдом, фляжкой, тонким ножом, шлемом, кольчугой и мечом, мерцающим всеми гранями усыпавших рукоять драгоценных камней. – Сначала давайте разберемся в том, как этот человек попал к нам. Кто его поймал?

– Поймали его мои люди, Брентан и Дамзей, – подал низкий голос воин в причудливом зеленом наряде: бурый плащ, в который он по привычке кутался, будто от холода, был сплошь в зеленых лоскутках. Издали могло показаться, что перед костром сложена куча листьев. Говорившего звали Гейвен. Он возглавлял отряд лазутчиков. – Когда я его увидел, он уже был без сознания. Дамзей уверяет, что парень напал на него.

– А где Дамзей сейчас? – Граки подобрал кубик. – Думаю, стоит расспросить его самого.

– Я велел обоим оставаться на дежурстве. Сегодня в лесу неспокойно. Похоже, гроза, что разразилась прошлой ночью, пришлась не по душе шеважа: за день мы дважды видели их костры.

– Совсем обнаглели, – пробурчал сидевший справа от Граки Шиган. – Когда был жив мой отец, эти твари не приближались к заставе ближе, чем на три полета стрелы. А теперь разгуливают у нас под носом да еще костры жгут.

Его замечание осталось безответным.

– Как это произошло? – напомнил свой вопрос Граки. Кубик спрятался в его широкой ладони.

– И Брентан, и Дамзей сходятся на том, что этот парень шел, вернее, бежал, со стороны Мертвого Болота. Все, что они у него нашли, – лежит перед тобой. Похоже, он пришел с другой окраины леса.

Собравшиеся разом подняли возмущенный гул.

Граки отмахнулся, как от назойливой мухи.

– Ты ведь знаешь, Гейвен, что это невозможно.

– Знаю, но сдается мне, что сегодня ночью я в этом знании уверен меньше, чем когда-либо.

– Не ты ли докладывал мне последнее время, что шеважа рыщут повсюду? Как же мог он пройти через них незамеченным? Да и Мертвое Болото! Ты хорошо подумал, Гейвен? Парень не похож на героя, а ведь там сложили головы многие славные богатыри. И эти доспехи, и этот меч – не лишнее тому подтверждение.

Словно поняв, что речь о нем, пленник застонал громче.

– Что он там бормочет? – крикнул Шиган. – Если он очнулся, давайте спросим его самого, пока не помер.

– Ты бы его сперва накормил да воды дал, а уж потом спрашивал, – заметил подошедший к костру юноша с улыбчивым лицом и копной светлых кудрей. Довольный произведенным на присутствующих эффектом, он пожал плечами и показал пример, подойдя к пленнику и вылив ему на лицо кружку холодной воды. Пленник закашлялся, открыл глаза и жадно облизнул губы.

– Локлан говорит дело, – согласился Граки. – Похоже, этому парню несладко досталось.

– Он напал на моих людей, – напомнил Гейвен.

– Ты же сам этого не видел, – поднял руку Шиган. Разгладив на груди бороду, будто демонстрируя собравшимся, кто здесь старший, если не по чину, то по возрасту, продолжил: – Я бы не удивился, если бы узнал, что твои храбрецы первые оглоушили его.

Кое-кто хохотнул. Гейвен благоразумно промолчал.

Пленнику развязали руки и принесли дымящийся котелок. Бедняга с неподдельной жадностью набросился на еду и стал, обжигая пальцы, вылавливать из котелка вареную морковь и репу и глотать, не жуя.

– Но-но, поосторожнее, приятель! – засмеялся Локлан, скаля белые зубы. – Так и лопнуть недолго. Отберите у него котелок и дайте побольше воды.

Присутствующие с нескрываемым интересом наблюдали, как незнакомец захлебывается, опрокидывая на себя содержимое принесенного кем-то черпака. На всю трапезу у него ушло не больше двух минут. За это время он почти пришел в себя и теперь сидел под балкой, воровато оглядываясь.

– Эй, кто ты такой? – окликнул его Граки. – Имя у тебя есть?

Пленник закивал и что-то ответил, но никто его не понял.

– Язык вместе с репой проглотил что ли? – усмехнулся Граки. – Говори по-человечески!

Парень замешкался, словно подыскивая слова.

Уил уловил, чего от него допытывается этот дикого вида детина с зеленой повязкой на голове и в кожаной безрукавке, оставлявшей голыми мускулистые загорелые руки, однако отвечать не спешил. Взявшие его в плен люди говорили на странном диалекте английского языка, одни слова проглатывая, другие – неимоверно растягивая, но это было еще не самым худшим. Худшим же было то, что все они имели при себе оружие, а у него даже ноги по-прежнему оставались связанными. Правда, они дали ему поесть, но боль в затылке слишком отчетливо напоминала о том, как он здесь оказался.

– Я Уил, – проговорил он, наконец. – Торговец шерстью из Уинчестера, что в Уэссексе. Вообще-то меня зовут Уилфрид Гревил, но для друзей я Уил. Рад нашему знакомству.

– Что он сказал? Кто-нибудь понял? – Граки раздосадовано посмотрел на Локлана. – На язык шеважа тоже не похоже.

– Кажется, он говорит, что наш друг, – озадаченно почесал голову Локлан. – А зовут его Вил, если не ошибаюсь.

– Ты – Вил? – снова обратился Граки к притихшему пленнику.

– Уил, Уил! – закивал тот, радуясь, что его, в конце концов, поняли.

– Зачем ты напал на наших воинов?

Пленник по имени Вил пожал плечами. Очевидно, он ожидал услышать продолжение вопроса.

– Вот бестолочь, – сплюнул Граки, разглядывая свой кубик. – Ладно, спрошу по-другому. – Он поднял глаза на собеседника и снова сжал кубик в кулаке. Кулак при этом побелел. – Что ты делал на Мертвом Болоте?

Как ни странно, при этих словах Вил оживился, глаза его вспыхнули нехорошим огнем, он весь сжался и стал быстро-быстро бубнить себе под нос:

– Н-да, блот, блот, мёрт блот…

– Вот видите, он сказал «да»! – подал голос Гейвен. Вероятно, он все еще рассчитывал на то, что этот ответ примут за признание в совершенном нападении.

Никто его не поддержал.

– Мне показалось, или его язык действительно схож с нашим? – хмыкнул Граки. Вопрос относился к Локлану, который уже встал со своего места и теперь опустился на корточки пред пленником. Тот смотрел на юношу вопросительно, но без страха.

– «Мёрт блот» – это Мертвое Болото? – поинтересовался Локлан, не обращая внимания на смешки наблюдавших за ними воинов.

Пленник на мгновение задумался, кивнул и с некоторым трудом произнес:

– Мертвое болото…

Собравшиеся в хижине дружно загоготали.

– Тихо! – прикрикнул Граки, подняв руку. Когда все замолчали, продолжил, чеканя каждое слово: – Послушай, Вил, ты хорошо понимаешь мои слова?

– Храшо, храшо, – согласился пленник. – Я хчу що жорить…

– Жрать хочет, – оскалился Шиган, хотя все и так поняли смысл сказанного. – Эдак мы его никогда не прокормим. Разве что самих себя на голод обречем.

Граки между тем сделал знак, чтобы пленнику принесли еще поесть. Пока тот с прежней жадностью уплетал буханку хлеба и ломти вяленого мяса, Граки обратился к негромко переговаривавшимся между собой воинам:

– Что будем с ним делать, братья? Этот человек, который называет себя Вилом, пришел к нам один, вооруженный, но не своим оружием. Он говорит на чужом языке, но все мы так или иначе понимаем его. И что бы здесь ни придумывал Гейвен, сдается мне, что ни на кого он в лесу не нападал.

– Я не придумываю, – буркнул Гейвен.

– Пусть Дамзей и Брентан оба явятся ко мне утром. Я хочу поговорить с ними. Если бы он действительно хотел напасть на них, то с таким мечом, я думаю, одному из них наверняка бы не поздоровилось. Остается сделать вывод, что наш прожорливый Вил не умеет с ним обращаться.

– Кажется, он говорил, что торгует чем-то? – заметил Локлан.

– Ты думаешь? – недоверчиво протянул Граки. – Эй, Вил, ты – торговец?

Торопливо прожевывая хлеб, пленник утвердительно кивал, а когда проглотил, сказал:

– Трговц, н-да.

– В таком случае, – подхватил Шиган, – это объясняет, почему в предполагаемой схватке с нашими лазутчиками меч Дули ему не пригодился, но зато тем непонятнее, как торговец мог пройти через Мертвое Болото. Ни о чем подобном мне не приходилось слышать. Что-то здесь явно не так. Если только его не заслали к нам шеважа.

– Речь идет не только о мече Дули, – сказал Граки. – Похоже, этот парень вместе с мечом раздобыл доспехи Дули и даже часть его самого. – Он уронил кубик, и тот послушно подкатился к черепу. – Признаться, никогда не думал, что увижу останки Темного Борца.

При звуке этого имени все присутствующие, не сговариваясь, склонили головы и с почтением приложили сжатые кулаки к левой стороне груди. Только пленник продолжал жевать и недоуменно смотрел по сторонам.

Уил только делал вид, будто понятия не имеет о том, что происходит вокруг. Обитатели хижины говорили быстро, однако он уже начал разбирать их непривычную речь и понимал, что идет она о нем и о его пожитках. Судя по всему, он, сам того не желая, завладел чем-то довольно ценным. Имя обезглавленного теперь скелета было, вероятно, Дули. Красноречивые жесты воинов свидетельствовали о том, что его здесь почитали. А озадаченные, но беззлобные взгляды, – что его, Уила, вроде бы не подозревают в убийстве.

Хлебы имел странный привкус – как будто в ржаную муку добавили какой-то травы, – однако голод постепенно проходил, сменяясь ощущением упоительной пресыщенности. Все тело теперь не болело от усталости, а приятно ныло. Даже голова больше не раскалывалась.

Уилу захотелось одного – спать.

– А парень-то того, заснул, – сказал сидевший рядом с пленником охранник, на ногу которого пролилась выплеснувшаяся из упавшего черпака вода. – Может, притворяется? Давайте заново его свяжем.

– Никаких связываний. – Граки встал. За ним поднялся Шиган. – Сдается мне, Ракли будет недоволен, если узнает, как мы обращаемся с человеком, пришедшим к нам из неведомых земель да еще принесшим такие трофеи. Как ты считаешь, Локлан?

– Мой отец, как и все мы, свято чтит память Дули, – охотно отозвался кудрявый юноша, внимательно изучавший надпись на шлеме. – И если этот Вил, который спит сейчас так, будто точно знает, что находится среди друзей, в самом деле пересек Мертвое Болото и каким-то чудом миновал рыскающие по всему Пограничью отряды шеважа, он будет принят в Тронной Зале с подобающими почестями. Я согласен с Граки.

Остальные воины закивали. Поймав на себе чей-то вопросительный взгляд, Гейвен тоже наклонил голову, а когда поднял глаза, Граки и Шиган уже расходились по своим ложам. Скоро в хижине не осталось никого, кроме хозяев да сладко похрапывающего Вила.

Проснувшись, Уил некоторое время лежал на спине с открытыми глазами и думал. Впервые за несколько последних ночей он спал сном праведника, позволившим ему забыться сладкими воспоминаниями, и теперь он не сразу осознал, где находится.

Потолок, выложенный тугими снопами соломы, с перекрестьями тонких несущих жердей был выше, чем в обычном деревенском амбаре, однако развешанные под ним заготовки еды, какие делают заботливые хозяева на зиму, живо напомнили Уилу отчий дом. До его женитьбы всем хозяйством заправляла мать, и для нее было обычным делом заставлять Уила помогать ей прилаживать на потолочных балках, повыше, чтобы не дотянулся живший здесь же скот, всевозможные гирлянды из пахучих трав, терпкого чеснока, вяленой рыбы, мяса и лесных ягод, которые потом так вкусно было добавлять в густое домашнее вино вместо таких обычных пряностей, как перец, имбирь или гвоздика.

Прямо с потолка на Уила глядела свирепая кабанья морда.

Уил опрометью вскочил на ноги, схватился за правое бедро, где должен был висеть нож, и удивился. Ножа, разумеется, не было, но не было так же и пут, в которых его продержали вчера почти весь вечер. Или ночь? Неважно, зато его больше не связывали. На память пришел конец вчерашнего разговора на военном совете. Насколько он понял смысл сказанного, молодой воин с приветливой внешностью упомянул, что Уила отведут в какую-то Залу. Это могло означать все, что угодно, кроме одного – что ему снова придется изнывать от голода и жажды в том страшном лесу, который даже здешние обитатели окрестили Мертвым Болотом.

Факелы были потушены, однако некоторые по-прежнему чадили. Свет в помещение проникал теперь с улицы: через открытый дверной проем и многочисленные щели в потолке и стенах.

Никого из своих новых знакомых Уил не увидел. При этом он обратил внимание на то обстоятельство, что, в отличие от него теперешнего, спят здесь не на полу, как делают селящиеся в подобных хижинах английские крестьяне, и не на кроватях, что позволяют себе относительно зажиточные горожане, каким совсем недавно был и он сам, а в довольно грязных широких гамаках. Гамаки висели между балками вдоль дальней от входа стены. Даже со своим скудным военным опытом Уил сообразил, что подобные удобства могут быть достаточны разве что для людей сугубо военных, чей быт предполагает почти полное отсутствие женщин.

Пол в хижине был добротным, деревянным, что и следовало ожидать от лесного жилища. Место для костра окружали среднего размера камни. Сейчас кострище было накрыто, как щитом, круглым листом кое-где проржавевшего металла. От него по всему помещению растекалось приятное тепло.

Уила удивило отсутствие свойственного подобным хижинам запаха затхлости. Собственно, единственным запахом был аромат дерева, смешанный со свежестью леса. Казалось, так донимавшая его все это время жара, отошла в безвозвратное прошлое.

Благо ничто не удерживало его теперь, Уил поспешил на улицу. Уже в дверях он столкнулся с тем самым детиной с зеленой повязкой на голове, который вчера вел военный совет. Кажется, его все называли Граки.

Граки остановился и скрестил на груди руки, словно специально демонстрируя игру мышц под загорелой кожей. Зрелище было настолько впечатляющим, что Уил невольно попятился внутрь хижины. Воин самодовольно ухмыльнулся и что-то сказал. На «доброе утро» это похоже не было.

– Какого рожна ты тут крутишься? – поинтересовался Граки, посмеиваясь про себя над потрясенным видом ночного гостя. Парень явно только что проснулся и выглядел слегка ошарашенным. Он был довольно высок, худощав, насколько позволяла судить висевшая на нем бесформенным мешком одежда, и молод, хотя чернявую шевелюру уже безобразила расползающаяся по макушке лысина, делавшая его похожим на проповедника. – Если ты насчет пожрать, так до полудня придется обождать. Вил, так тебя, кажется, зовут?

Услышав знакомое слово, парень изобразил на побледневшем лице улыбку и закивал. Он совершенно не походил на того героя, который мог бы в одиночку не то что пробраться через кордоны шеважа и Мертвое Болото, но даже наколоть дров, не поранив руку. Между тем Граки только что закончил допрашивать Дамзея и Брентана и мог сказать наверняка, что опытные лазутчики перед ним не юлили, когда во всех подробностях рассказали о том, как сперва услышали, а потом и различили в сгущавшихся сумерках отчаянно бегущего прямо на них человека с мешком за плечами.

Они честно признались, что оглоушили его «на всякий случай», поскольку ни один шеважа не позволил бы себе подобной беспечности, тем более вблизи заставы: незнакомец мчался напролом, не обращая внимания на ломающиеся ветки и поднимая невообразимый шум. С таким же успехом он мог бы стать легкой добычей для самих шеважа. Оружие они обнаружили в его руках, только когда стали обследовать распростертое на земле тело. Оба сразу же признали легендарный меч Дули: сумасшедший пользовался им как палкой для поклажи.

Выходило, что этот Вил, каким бы простаком он ни прикидывался, и в самом деле вышел из Мертвого Болота, куда с незапамятных времен не ступала нога воина михт’вабонов. Последним, кто отважился предпринять эту безрассудную попытку, и был герой многочисленных преданий по имени Дули, однако поступил он так не по доброй воле, а вынужденный спасаться бегством от полчищ могущественных тогда шеважа. Кроме рассказов о великих подвигах Дули, до сего дня дошли описания его верного коня Руари, великолепных доспехов, выкованных знаменитым мастером железных дел Эшем, и непобедимого оружия: копья, щита и меча. Все вабоны слышали эти описания с самого детства и наизусть знали надписи, украшавшие шлем и меч Дули, правда, ни Граки, ни любому другому воину его заставы, включая старого Шигана, никогда прежде даже в голову не могло прийти, что все это реальная история их славного народа, а не красивые сказки седой старины.

И вот теперь, когда у них в руках оказались неопровержимые доказательства существования и гибели великого Дули, более того, не только часть его оружия, но и чудесным образом сохранившийся череп, выяснялось, что виновником этого замечательного открытия выступает тщедушного вида чужеземец, едва понимающий, чего от него хотят.

– Ты знаешь, кто я такой? – спросил на всякий случай Граки, продолжая внимательно разглядывать собеседника.

Парень прислушался к тону его хриплого голоса и кивнул:

– Грак?

– Граки! – поправил тот.

– Гра-ки.

– Вот именно. – Почему он так странно коверкает простые слова? – А ты кто?

– Вил.

– Знаю. Я не спрашиваю, как тебя зовут. Кто ты?

– Трговц. – Парень не понимающе хлопал глазами.

Чего ему опять от меня нужно? Вот заладил: как зовут да кто такой! Уже ведь спрашивали. Лучше бы про себя рассказал. На шотландца не похож. Говорит почти как ирландец, но тех вообще без кружки эля не разберешь. А тут слова все вроде знакомые, да только звучат как какая-то бессмыслица.

Их окликнули. Граки повернулся, и у Уила появилась возможность проскользнуть мимо него на улицу. Он не преминул ею воспользоваться, но вовсе не затем, чтобы обратиться в бегство. Если ему здесь и не были рады, то во всяком случае его не сажали под замок и даже кормили. А это чего-то да стоило. Кроме того, стоя в двух шагах от хижины, Уил уже мог составить вполне отчетливое представление о том, где оказался.

У него дома это называлось «маунт-энд-бейли», то есть «холм-и-двор». Несколько домов окружались высокой изгородью и поелику возможно глубоким рвом. Внутрь ограды снаружи вела только одна дорога, проходившая через мост надо рвом и укрепленные ворота. С противоположной стороны через точно такие же ворота, можно было попасть на деревянный помост, уводивший вверх, на рукотворный или естественный холм, на вершине которого располагался донжон, или главная башня, последний и основной оплот обороны для тех, кто жил в подобной крепости и подвергался осаде. Англичан искусству постройки маунт-энд-бейли научили норманны. До их прихода холм с донжоном находились внутри общей стены и при удачном штурме укрывшиеся там люди бывали почти всегда обречены. В норманнской конструкции сам холм тоже окружал отдельный ров, а деревянный помост наверху упирался в очередные ворота. В случае вторжения в первый ярус укреплений, где находились казармы для воинов, склады и конюшни, и попытке взять штурмом холм, защитники последнего легко разрушали помост, и задача нападавших значительно усложнялась.