Многоликий странник

Многоликий странник

Кирилл Шатилов

© Кирилл Шатилов, 2021

ISBN 978-5-0053-1063-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

В своё время первые два тома этой саги были опубликованы издательством «Альфа-Книга» и продавались под названиями «Торлон» и «Торлон. Война разгорается». Третий том издательство публиковать побоялось, и он увидел свет значительно позже как «Торлон. Зимняя жара».

Сегодня все три тома впервые публикуются вместе, причём в авторской редакции, то есть так, как они и замышлялись изначально, единым массивом, без искусственного разбиения на «книги», что делалось исключительно в коммерческих целях. Кроме того, саге возвращено её первоначальное название – «Многоликий странник» – отражающее суть не только происходящего, но и всего композиционного построения.

Как всегда, если вы заметите досадные очепятки или захотите задать автору вопрос, вам всегда рады по адресу [e-mail].

Приятного чтения!

Прах героев

Сколько он ни открывал глаза, светлее не становилось. Изо всех сил зажмурившись, досчитал до трех и снова с замирающим сердцем поднял отяжелевшие веки.

Кромешная тьма.

Уж не ослеп ли он?

Если бы ему выкололи глаза, он бы наверняка испытывал боль. Сейчас же он не ощущал ничего, кроме изумления и исподволь накатывающегося откуда-то из глубин сознания ужаса.

Попробовал поднять руки к лицу. Ладони уперлись во что-то твердое и шершавое. Плохо струганное дерево. Занозы. Вот и боль. Значит, он не спит и все чувствует. Что же с глазами?

Подтянув руки к груди, изловчился и все-таки провел пальцами по лицу. Нос, ресницы, брови. Все на месте. Он часто-часто заморгал. Мрак не исчезал.

Зато теперь он отчетливо осознавал, что лежит на спине. Под затылком какая-то твердая подставка. Неужели он мог заснуть в таком неудобном положении? Ведь сколько он себя помнил, засыпать ему удавалось исключительно на боку.

На всякий случай прислушался. Мертвая тишина. Только собственное тяжелое дыхание. Отчего такой спертый воздух? Как в гробу.

Он попробовал повернуться. Помогая себе руками, всадил в ладони новые занозы.

Что-то глухо звякнуло в ногах.

Ноги тоже почти не сгибались в коленях, сразу упираясь в невидимую твердую преграду.

На память приходили лишь отрывочные образы недавнего прошлого. Спаленная страшными норманнами деревня, когда погиб его старший брат. Долгое путешествие по реке, названия которой он никогда не знал. Первый день в валяльном цеху, когда отец с гордым видом мастера показывал ему, как следует обращаться с шерстью. Свадьба с Мэри, когда их чуть не залило проливным дождем, и было обидно и смешно одновременно…

Как ни странно, он совершенно не помнил, что непосредственно предшествовало его сну. Кажется, к ним наведался этот старый пройдоха Джон, вот уже который год собиравшийся отдать душу Господу и всякий раз разочаровывающий своей живучестью соседскую ребятню, уж больно охочую до его сада с наливными яблоками. Насмешник Том ухитрился даже взять с него слово, что если Джону перевалит за восемьдесят, он покинет Уинчестер и отправится отшельничать к монахам. Монахи, которых имел в виду Том, были вовсе не отшельниками, а обычными безобидными пилигримами, каждую весну проходившими через их места по пути в одним им ведомые Святые земли, однако жители Уинчестера, привыкшие к шумным толпам и веселью за кружкой доброго эля, имели обыкновение всех чужеземцев, а тем более хмурых и облаченных в длинные серые робы, называть «отшельниками».

Зачем же к ним забрел старина Джон? Или это был вовсе не он? Что же происходит?

Дышать становилось все труднее. Несмотря на царивший вокруг холод, его предательски бросило в жар. По лысому темени поползли капельки пота.

Только сейчас он вспомнил, как зовут его самого: Уил. Уилфрид. Уилфрид Гревил, если уж быть точным до конца. Сын валяльщика шерсти и ткачихи, ставший со временем пусть и небогатым, но вполне заслуживающим уважение своим почти всегда честным трудом торговцем бурелью1, не далее как в прошлом году принятый в местную гильдию.

О чем это он думает? При чем здесь гильдия, когда он не может как следует повернуться или увидеть собственную руку, дрожащую где-то пред глазами, не говоря уж о том, чтобы встать и пойти домой.

Уилфрида Гревила била дрожь.

На самом деле он подсознательно понимал, что с ним произошло, но смертельный страх мешал ему в этом признаться даже перед собой.

Нечто подобное случилось с ним однажды в детстве, когда он увидел входящего в дом человека, похожего иссеченными доспехами на норманна. Тогда он повалился на пол и потерял сознание на долгие два дня, а когда очнулся, перепугал всех домочадцев и священника, пришедшего исполнить свой долг и уже начавшего обряд отпевания.

С тех пор минуло почти тридцать лет, и Уил думать забыл о своем странном недуге. И вот он открывает глаза и не видит. Безлунными зимними ночами мать любила повторять присказку: «Темно, как в могиле». Как в могиле. Он в могиле. Не просто в могиле – в гробу. Ведь он не какой-нибудь паршивый крестьянин. В гильдии не жалели средств на своих собратьев. Особенно когда речь шла о последнем долге перед покойным. На прошлое рождество он сам был свидетелем того, с какими почестями хоронили Лоренса Ладлоу. Но у того было трое внуков и неизлечимая чахотка, донимавшая его столько, сколько помнил его Уил…

Обливаясь холодным потом, несчастный уперся дрожащими костяшками пальцев в дерево перед собой… над собой. Через густую пелену затхлого воздуха до его ноздрей донесся бередящий запах свежетесаной древесины.

Крышка, сколько он ни напрягал ослабевшие от отчаяния мускулы, не поддавалась. На память пришли детские рассказы о том, как на соборных кладбищах люди по ночам слышали шорохи и возню покойников. Неужели это случается взаправду? Но ведь не могло же подобное произойти с ним? Это сказки! Такого просто не бывает! О чем думала его любимая Мэри? За что?

Сознание несправедливости как будто придало ему сил. Уил стал бить кулаком в дерево. Уколов заноз он больше не ощущал. Ему показалось, что он снова теряет сознание. Вероятно, так и произошло. Потому что когда он снова попытался открыть глаза, дышать было уже просто невыносимо.

Не то пот, не то слезы бессилия разъедали утратившие сам смысл своего существования глаза.

Он стал извиваться червем, сознавая всю тщетность этих бездумных попыток сопротивляться такой же слепой судьбе, и сразу почувствовал, как под ногами елозит целый ворох предметов. Конечно, даже убитые горем утраты домочадцы не могли не положить с ним в могилу тех вещей, которые должны были понадобиться ему на том свете. Теперь вся эта чертова утварь только сковывала и без того ограниченные узостью гроба движения.

Уил изловчился и лег на правый бок. Зачем? Не спать же он собрался? Хотя, если подумать, каким облегчением было бы сейчас и в самом деле уснуть, забыться сном, чтобы никогда больше не проснуться и не делаться невольным свидетелем собственной смерти! Но какой уж тут сон! Руки не вытянешь, под головой – чуть не камень, дышать нечем, под одежду неотступно пробирается холод, ногу что-то колет…

Если бы мог, он бы наверняка вскочил. Спасительная мысль озарила его теряющий связную нить рассуждений мозг. Нож! Они положили в гроб нож! Должно быть, Мэри, которая знала мужнину привязанность к этому старому орудию, доставшемуся ему от отца, а тому – от деда. Уил отчетливо представил протертые местами до дыр бурые кожаные ножны, вырезанную из медвежьей кости рукоятку в виде бегущего через лес лося с ветвистыми рогами и короткое, загнутое у острия широкое лезвие, сплошь изборожденное, словно лицо старика, царапинами и выщерблинами. Нож, за все свои годы верных трудов на благо рода Гревилов, не заслуживший достойного имени. Просто нож!

Уил попытался поджать под себя ноги. На какое-то мгновение он потерял ощущение ножа и испугался. Ухватиться за ниточку надежды и снова ее упустить – куда как страшнее, чем падать камнем в бездонную пропасть и знать, что тебе уже ничто не поможет.

Попробовал еще. Что-то кольнуло возле самой щиколотки. Нет, рукой не дотянешься. Нужно забыть обо всем и как можно быстрее подтащить нож повыше. Воздух заканчивался. Предательски кружилась голова.

Ему показалось, что прошло никак не менее часа, прежде чем покалывание поднялось к колену. Но он по-прежнему был не в силах дотянуться до него дрожащей рукой. От усталости и пребывания в одной неудобной позе стало сводить все тело. Уил не кричал от невыносимой боли только потому, что не мог позволить себе тратить на крик драгоценные силы.

Он уже отчаялся ощутить в ладони знакомую рукоять и тянул руку машинально, зная, что поманившая спасением нить оказалась слишком короткой, когда кончики пальцев наткнулись на нечто твердое и подвижное. Поддев крохотный выступ ногтем, он осторожно потянул предмет к себе.

Нет, это был не его нож: тонкая рукоять, длинное обоюдоострое лезвие. Ногу кололо не острие, а надломленная перемычка, служившая для предохранения пальцев. Зачем ему положили чужой сломанный нож?

О чем он думает? Какая разница, сломана перемычка или нет? Его это нож или чужой? Главное – он сжимает его в кулаке и, снова лежа на спине, подталкивает то животом, то грудью в неохотно поддающееся дерево гроба. Неохотно, но поддающееся!

Вероятно, хоронили меня все же в суматохе, пытался рассуждать Уил, чтобы хоть чем-то занять перестающий слушаться мозг. Любимый нож забыли. Сунули вместо него первый подвернувшийся под руку. Гроб в спешке сколачивали, чтобы только на гроб был похож – и не беда, что доски не подогнаны и зияют дырами, через которые теперь прямо ему на грудь сыплется земля. Думали, покойнику теперь все равно, где лежать. Нет, не все равно. Потому что не покойник! Не буду покойником! Выберусь! Хоть и перепугаю их до смерти, а все-таки потом пусть им не только радостно, но и стыдно станет…

Не поддававшийся долгое время сук, в конце концов, удалось вытолкнуть наружу целиком. В доске образовалась довольно большая дыра. Положив нож на грудь и, придерживая, чтобы снова не потерять, подбородком, Уил навалился обеими руками на одну-единственную доску. И она стала медленно прогибаться и трескаться…

Лишь бы и могилу они рыли в спешке. То есть не такую глубокую, как это делается обычно, когда землекопов, стоящих в ней в полный рост, не видно из-за черных холмов только что вырытой земли.

Сломать доску с первой попытки не удалось. Уил попробовал помочь рукам коленом, но не смог как следует согнуть ногу. Тогда он просунул в дырку от сука указательный палец и повис на нем всем телом. Доска прогнулась значительно легче. Она оказалась не толще самого пальца и слишком длиной, чтобы долго упорствовать. Изловчившись, Уил просунул в образовавшуюся щель между досками свободную руку и, упираясь в крышку гроба лбом, стал тянуть пружинящую преграду на себя.

Доска лопнула в том самом месте, где недавно находился сук. Уила засыпало землей, однако он уже ощущал в себе силы свернуть горы. Удар занозистой доской по лицу только раззадорил его. В ход пошли локти, колени, кулаки и через несколько мгновений из-за осыпающейся земли пахнуло воздухом. Свежим воздухом!

Выплевывая попавшие в рот комки земли вперемежку с травой и отряхиваясь, он с трудом сел в ставшем еще более тесном гробу. Одна из боковых досок крышки так и не захотела поддаваться, и ему пришлось извернуться боком, чтобы протиснуться наружу. Не веря в столь легкое избавление от объятий еще мгновение назад казавшейся неминуемой смерти, Уил оторопело огляделся. Он снова видел! Правда, на улице стояли сумерки, но он мог отчетливо различить словно с любопытством склонившиеся над ним редкие кроны деревьев, длинные ветви которых, почти лишенные листвы, напоминали черные сети живой паутины. Холодный свет невидимой в этой точки луны серебрил задумчиво застывшие над ними облака.

Уил заметил, что, несмотря на ночное время суток, воздух был по-летнему теплым и мягким. Если бы не переполнявшая его радость от пережитого отчаяния и последующего возвращения к жизни, он бы наверняка удивился этому обстоятельству, поскольку, задумавшись, мог бы вспомнить, что накануне того злосчастного дня, когда с ним, вероятно, и приключилась беда, шел промозглый осенний ливень.

Но что уж никак не укрылось от его даже рассеянного радостью внимания, так это странность того места, где он теперь оказался. Ломая гроб, он представлял себе, как будет бороться с тяжелой каменной плитой, как выберется, в конце концов, наружу и побредет через знакомое еще по детским проказам кладбище к островерхой часовне. Надгробья над ним, к счастью, не оказалось. Приняв сидячую позу, Уил высвободил из-под земли даже плечи. Но больше всего поразило его сейчас то, что никакого кладбища вокруг и в помине не было.

Выбравшись наружу, он обнаружил, что стоит на крохотной поляне. Со всех сторон его обступал чужой неприветливый лес, сплошь состоявший из низкорослых деревьев, поражавших длиной причудливо искривленных ветвей и полным отсутствием листьев. Земля под ногами, насколько позволял разглядеть неясный свет мутнеющей сквозь паутину веток луны, была изъедена толстыми корнями, похожими на окаменевших змей.

Продолжая отряхиваться, Уил невольно поежился: как ни хорошо он знал родную местность, он не припоминал, чтобы где-нибудь в округе Уинчестера можно было набрести на подобную чащу. Чащу, словно рожденную всегда такими образными проповедями пастора Холена, каждое воскресенье призывавшего свою многочисленную паству к праведной жизни в согласии с Господом и самим собой.

«Может быть, я все-таки умер?», мелькнула в мозгу Уила предательская мысль, однако удовольствие от возрожденной способности двигаться и делать бесконечно глубокие вздохи прогнало ее прочь. Если за все совершенные на этом свете грехи ему суждено отправиться в ад, едва ли ад окажется таким теплым, свежим и уютным.

Уил заглянул в яму, из которой только что выбрался. Рядом с ней лежал позабытый второпях нож. Именно такой, каким он представлял его себе во мраке гроба. Уил наклонился и с трепетом подобрал нож. Совершенно простой, без узора и даже насечек на тонкой рукоятке. Перемычка с одного конца сломана. И никаких следов попыток ее починить. Более чем удивительно, зная рвение влюбленного в свое ремесло кузнеца Оуэна, который готов был с утра до ночи махать молотком, лишь бы утварь на кухнях живущих по соседству от его кузни семейств была всегда исправна. Откуда взялся этот нож? Чья рассеянная рука могла подбросить его в гроб к покойнику, пусть даже мнимому? Ответа Уил, сколько ни искал, не находил.

На всякий случай он опустился на колени и принялся разгребать землю в изножье гроба. Сначала извлек на сумеречный свет непонятного цвета плед с довольно странным рисунком, похожим на переплетение разных по размерам окружностей. Такого у них с Мэри точно в хозяйстве не водилось. В ходу в Уинчестере были либо шотландские пледы с традиционным рисунком из пересекающихся под прямым углом линий, либо незатейливые местные, скучные и монотонные. К тому же соткан плед был из мягкой дорогой шерсти, какой даже сам Уил, будучи торговцем, не мог бы себе позволить. Кто мог додуматься завернуть ею ноги чужого трупа?

Отложив плед, Уил стал рыть глубже. Скоро пальцы его наткнулись на гладкий закругленный край чего-то металлического. Это оказалось почти плоское блюдо, очень похожее на то, которым пользовалась Мэри, когда доставала из печи горячие лепешки. Уил даже обнюхал холодную жесть. Пахло землей и дождевыми червями. Его передернуло. Если бы он не очнулся и не нашел нож, то скоро стал бы их лакомой добычей.

Уил не был уверен в том, действительно ли держит в руках блюдо, принадлежавшее их семье. Он редко захаживал на кухню, когда там хозяйничала Мэри, однако до сих пор ему казалось, что вся их утварь была обыкновенной, видавшей виды и служившей исключительно хозяйственным надобностям. Это означало полное отсутствие какого бы то ни было украшательства. Здесь же он отчетливо видел витиеватый рисунок, тянущийся по кругу вдоль всего края блюда: три чудесным образом переплетающихся вьюнка с острыми, как будто колючими листьями.

Последним, что Уилу удалось извлечь из столь неожиданно приютившего его гроба, была пузатая жестяная фляжка, закупоренная сургучной пробкой. Фляжка приятно оттягивала руку и была полной. Уил не без труда вытащил пробку и осторожно понюхал горлышко. Незнакомый запах травяной настойки. Отхлебнул. Почмокал губами, пытаясь понять вкус. И чуть не выронил фляжку, когда весь рот словно обожгло крапивой. Так резко и так больно, что из глаз брызнули слезы. Не успел Уил испугаться, как ощущение ожога прошло, сменившись необычным теплом, медленно стекающим по небу в горло. Он сглотнул и только сейчас понял, насколько голоден.

Расстелив на земле плед, Уил положил в середину блюдо и фляжку и завязал концы узлом. Получилось подобие мешка, который можно было нести, перебросив через плечо. Нож он сунул за пояс… и чуть не вскрикнул от боли, когда упавшее лезвие почти воткнулось в ступню. Громко выругавшись, Уил ошалело похлопал себя по бокам. Пояса не было. Более того, обычно свободно болтавшиеся полы домотканой рубахи, которую тот должен был перехватывать на талии, оказались заправленными в просторные парусиновые штаны, приличествовавшие какому-нибудь простолюдину, но никак не уважаемому в городе торговцу. Обозлившись на нож и на тех, кто обряжал его в этот шутовской наряд, Уил с остервенением высвободил полы рубахи и обнаружил, что так еще хуже: края оказались не подшитыми и такими неровными, будто их резали тупыми ножницами.

«Хоть я и рад буду ее увидеть, а трепки она от меня все-таки дождется», подумал он, имея в виду жену, и подобрал нож.

Ничего не оставалось, как воспользоваться давно позабытым мальчишеским приемом, за который ему не раз влетало от матери: проткнуть ножом ткань штанов на бедре и вытащить лезвие из отверстия в дюйме ниже первого. Штаны испорчены, и их придется штопать, зато практичный способ носить нож, когда нет подходящих ножен, равно как и пояса, на который их можно было бы подвесить.

Уил похлопал себя по груди в поисках кремневого огнива, которое неизменно носил подвешенным в кожаном мешочке на шее. Мешочек пропал. Быть может, даже к лучшему, поскольку при первом же прикосновении к стволу ближайшего дерева выяснилось, что оно совершенно сухое. Если бы от искры вспыхнул пожар, Уилу едва ли удалось бы живым и невредимым выбраться к родному дому.

Но получится ли у него вернуться домой, пусть даже никакого пожара не будет? Он не умел ориентироваться по луне, а немногочисленные звезды, перемигивавшиеся в бездонной черноте неба высоко над головой, были расположены довольно странно. Особенно удивило Уила их скопление в одной точке, где четыре небесных светляка образовывали маленькую, перевернутую вверх ножкой букву «Т». К ней-то он и решил, в конце концов, направить свои стопы за неимением лучшего ориентира.

Пока он осторожно шел вперед, продираясь сквозь острые, царапающие по лицу и одежде ветви, под его ногами то и дело предательски подламывались дряхлые корни, и он по щиколотку проваливался в сухую труху, в которую превратилась здешняя земля.

Уил уже понял, что как покойник он оказался недостоин своей обычной обуви. Ему оставили лишь кожаные обмотки, но забыли надеть хотя бы деревянные башмаки, которые он, правда, терпеть не мог, однако с удовольствием принял бы сейчас, когда впереди его ждет неизвестно насколько долгая дорога через этот адский бурелом.

Постоянная необходимость бороться с назойливыми ветвями сбивала Уила с мысли и не позволяла сосредоточиться. Ему же не терпелось разобраться в происходящем. Где он оказался? Почему? Куда бредет? Зачем и кому нужно было так далеко оттаскивать гроб с мнимым покойником от человеческого жилья? Кому вообще взбрело в голову его прятать? Он перебирал в памяти все события последнего времени, однако так и не мог вспомнить, чтобы с кем-нибудь ссорился, а тем более настолько, чтобы завести себе заклятых врагов. С Мэри они с первого дня жили душа в душу. Мэри – да как он смеет даже думать о ней так!

Крохотные огоньки, составлявшие букву «Т», ехидно подмигивали и беззаботно ускользали через перекрестья ветвей. Растущее чувство голода донимало все сильнее. Уил то и дело принюхивался, ожидая, что теплый ночной бриз вот-вот принесет запах дыма от домашнего очага, а может быть, и варящейся на нем овсяной каши. Однако сколько он ни старался ничего, кроме пыли и затхлости высушенного болота не попадало ему в нос.

Несколько раз ему казалось, будто он замечает между деревьями не то факелы, не то пламя отдаленных костров, и он сворачивал с пути, чтобы всякий раз убедиться в своей ошибке: вокруг стояла непроглядная ночь, а горели только холодные звезды.

Что-то прошмыгнуло у него под самыми ногами. Заметив в последний момент длинный ускользающий хвост, Уил понял, что чуть ни наступил на огромную крысу. Присутствие крыс указывало на близость жилья. Или трупа.

Уила передернуло. Он сам только что выкарабкался из мира мертвых, и ему совершенно не улыбалась перспектива наткнуться на них в мире реальном, хотя и смахивающем на преддверье огнедышащей штольни, имя которой – ад.

Вероятно, он произнес это слово вслух, поскольку оно послужило сигналом сразу для многих звуков: снова прошуршало под ногами, где-то в отдалении, будто от неловкого движения, треснула ветка, тоскливо загукал невидимый филин, ему ответил писклявый хор разбуженной и уже уносящейся прочь стаи стрижей, и, наконец, как итог этой живой какофонии, до слуха Уила долетел монотонный гул – так в замке бьют в набатный колокол, созывая жителей окрестных деревень по тревоге или на важное вече.

Уил попытался запомнить, откуда доносится этот звук. Он успел насчитать пять ударов, когда гул стих, и снова наступила мертвая тишина. Уил зло чертыхнулся: теперь ему казалось, что колокольный звон доносился отовсюду. Подняв голову и найдя между ветками четыре заветных звезды, он продолжил свой путь в указываемом ими направлении. Несмотря на поздний час, сна не было ни в одном глазу.

Прошло еще немало времени, прежде чем Уил заставил себя остановиться. Запустив руку в узел, он извлек потеплевшую на воздухе фляжку и сделал второй глоток. Как ни странно, на сей раз ощущение было совершенно иным: вместо укуса крапивы на языке и нёбе он почувствовал обжигающий холод ледяного ручья, на мгновение сковавший удушливым спазмом горло. Уил закашлялся и чуть ни выронил фляжку.

Отдышавшись, на выдохе отпил еще. В голове зашумело.

При случае Уил мог бы похвастаться тем, что слыл завсегдатаем таверны «Пьяный монах», которая славилась на весь Уинчестер количеством сортов хмельного пива и всевозможных видов эля, браги, сидра и даже привозных вин, однако ничего подобного этой таинственной настойке он отродясь не пробовал. Вкус ее одновременно пугал и манил. Он машинально поднес фляжку к губам, но принюхался и передумал. Впереди его ждал неизвестно сколь долгий путь, а во хмелю кто угодно может наломать дров. Даже бывший покойник.

Постепенно сухие заросли начали заметно редеть. Странный сушняк то здесь то там теперь перемежался с хвойными деревьями, похожими на облезлые ёлки примечательные еще и своими нарочито длинными иголками. От голода Уил попробовал их жевать, но горечь была такая, что пришлось снова лезть за фляжкой. Лучше было о еде не думать вовсе.

По тому, как сложно стал даваться каждый шаг, Уил понял, что дорога пошла вверх. Он взбирался на холм. Путеводные звезды тоже пропали, так что приходилось полагаться на шестое чувство. А оно подсказывало, что за подъемом обязательно следует склон.

Однако Уил все шел, а холм не кончался.

Основательно выбившись из сил и по-прежнему не испытывая желания спать, Уил решил сделать короткий привал. Почему именно короткий, он сам не знал. Вероятно, по-хорошему стоило дождаться утра и тогда сделать более правильный вывод о своем местопребывании. Но желание поскорее добраться до дома и голод лучше любого кнута подстегивали его вперед.

Опустившись на землю возле толстого дерева, напоминающего настоящий дуб, он вытянул ноги. И чуть не вскрикнул: ноги свободно болтались над бездонным провалом. Еще шаг, и он бы камнем упал в пропасть. Ибо теперь, вжавшись правым боком в пористый ствол, Уил видел, как впереди медленно рассеивается густой туман, озаряемый первыми всполохами всплывающего из ниоткуда солнца, а под туманом обнаруживается вовсе не усыпанная иголками трава, но зияющий простор долины, пересеченной излучиной реки. Река с такой высоты представлялась тоненьким ручьем.

Теперь Уил знал, что не просто заблудился. Ничего подобного поблизости от Уинчестера не было и не могло быть. Правда, там протекала река, которую в стародавние времена так и назвали «река», то есть Эйвон, однако несла она свои неспешные воды по равнине, и не существовало такой горы, с которой ее можно было бы спутать с ручьем. Гор в Британии, а тем более в Уэссексе, где от одного взгляда вниз захватывало бы дух, не было, разве что на севере далекой Шотландии, но ведь не сошли же с ума его друзья и родственники, чтобы устраивать похороны за тридевять земель. Да и не слышал он о том, чтобы в эту пору в горной Шотландии по ночам стояла такая теплынь.